Глава 2: Голос Сердца.
Сын замер в изумлении, но на его лице читалось сильное возбуждение. Мама подошла ближе и нежно приложила руки к его щекам.
— Всё, сыночка, успокойся. Её здесь нет... Дыши, слышишь меня? Дыши... — Их лбы соприкоснулись, а между губами оставалось совсем крошечное расстояние.
Это было не намёком на поцелуй мужчины и женщины. Это говорило о том, что мама передаёт сыну тепло своего тела через губы, находящиеся на очень близком расстоянии.
— Плачь, плачь... Слёзы утешают душу, здесь нет никого, кроме нас с тобой. Я твоя мама, я всё пойму, — Она говорила тихо. Её голос мог бы прозвучать как безрадостная романтика, но всё оказалось ложью.
В её голосе звучало тёплое утешение матери к сыну. Её голос не возбуждал. Он лечил, смазывал свежие раны, он давал сыну исцелиться.
— Запомни, сыночка... Мама всегда с тобой, ты мой, мой мужчина. Но «мой мужчина» не значит, что ты тот, с кем я буду... [быть в интимных отношениях]. Мужчина — это тот, кто доказал, что имеет право так называться. Мой мужчина — это значит, ты часть меня, моё второе второе сердце. А мужчина — это человек, способный на великие подвиги. В том числе на защиту мамы... Бояться и плакать — это нормально, но только ты должен знать: ты ни в коем случае не должен отдаваться страху. Страх не делает нас сильнее, он только подавляет нас самих изнутри. Плакать может каждый, но как настоящий мужчина, тебе лучше плакать либо в подушку, либо в душе, или когда никого нет. Но не вздумай использовать слёзы как невидимый бальзам. Плачь тогда, когда сильно наболит и тогда, когда я тебе сказала. Не обращай внимания на эту, как ты иногда говоришь, тупорылую дуру. Ты обещал, что найдёшь мне мужчину, ты уже мне нашёл. Но не для традиционных методов, а для радости души и сердца. Будь у меня возможность, я бы родила бы тебе ребёнка. Я была бы для тебя матерью по крови и женой по душе. Я давно хотела тебе это сказать, сына. Я боялась табу, боялась, что нас будут называть плохо. Только вот теперь, спустя столько лет, я начинаю понимать: для настоящей любви законы никакими чернилами не писаны. Так что если ты хочешь быть моим, пускай и духовным супругом, я согласна. Если тебе нужно время, я готова ждать столько, сколько потребуется.
От всего монолога Алексей потерял разницу в существовании чего-либо. Он не мог сообразить, в самом деле ли летают птицы или это какой-то природный фокус, кружится ли Земля вокруг своей оси, или это всё делает какой-то невидимый человек, который сам крутит её с одного места на другое, словно глобус.
Все разумные и логические мысли покинули его голову. Теперь ему казалось, что именно сейчас мир в его голове перестанет быть прежним. С одной стороны, он услышал откровения мамы и её чувства к нему, с другой же стороны, всё это произошло так неожиданно, что парень не был к этому даже готов.
— Мам... — шёпотом произнёс он. — Я так давно мечтал услышать от тебя эти слова, я даже желания сколько загадывал, и вот наконец, они сбылись... Только я что-то не могу понять, почему я чувствую себя таким взволнованным. Ты же ведь мой друг и моя душевная любовь как мать-сын, а такое чувство, что я тебя не знаю.
— Не переживай, — успокоила его мама. — Это обычное волнение, со мной то же самое бывает
Сын пришёл в себя. День пролетел так быстро, словно прошёл всего час. Они снова лежали на одной кровати, укрытые одним одеялом, обнявшись, как и положено настоящим маме и сыну.
Их единение — это не общество двух любовников, для которых интимная связь является частью жизни. Их единение — это пример того, как мама и сын находятся рядом друг с другом в обстановке, которая может показаться необычной обычному человеку, но это их не волновало.
Между ними не было интимной любви или даже намёков на неё, даже когда они лежали вместе в обнимку.
Наоборот, всё их совместное присутствие лишь усиливало связь сына и матери. Виктория была счастлива, потому что наконец открыла свои чувства сыну.
Эти чувства не были похожи на чувства женщины к мужчине в традиционном понимании. Это было нечто большее, чем простая женская любовь к мужчине. Мама любила Алексея как сына, как духовного мужчину, как своё второе сердце.
Сейчас они лежали на кровати, весело обсуждая прошедший день. Как и всегда, Алексей лежал на груди матери, наслаждаясь вкусом её тёплого молока, того самого, который он ощущал в детстве. Мама поглаживала сына по голове, время от времени целуя его макушку, как знак сильной материнской любви.
— Знаешь, мам... — вполголоса проговорил сын. — Мне так приятно было, что ты за меня сегодня постояла и поставила эту стерву на место.
— Не за что, сыночка. Я сделала это только ради тебя, — Мама заулыбалась ещё сильнее; казалось, его слова только подняли ей настроение. — Ну а что она тут мне концерты устраивает? Припёрлась в чужой дом и подняла шум. Ты ей правильно сказал: не за тебя, а за кошелёк она душу рвала. От меня в молодости сараями пахло, я знать не знала, что такое женские духи. У нас тогда духов, как у вас сейчас, не было. Поэтому я выйду на поле, цветов нарву, в воде скипячу — и вот тебе духи. Иногда так дома нарву в палисаднике, но только мамка моя как давай орать, что в поле сходить надёжнее. Ну, бывало иногда, что родственники из Германии пришлют, но то была такая редкость, а сейчас... Духов столько, выбирай любые, главное, чтобы здоровье и деньги были.
— Понял... — с искренним пониманием отнёсся Алексей. — Только знаешь, мам... Мне приятнее твой естественный запах, запах твоего молока, который напрямую отсылает в детство.
— Спасибо, сыночка, — Мама поцеловала сына в лоб, передавая своим жестом любовь и благодарность. — В наше время, когда телефоны были домашними, а не как сейчас, и тебе звонки, и тебе кошелёк, и тебе телевизор, в общем, целая жизнь. С одной стороны, это, конечно, хорошо, многое стало проще. Раньше вот как сейчас помню, когда ваших WhatsApp'ов, ВК, Одноклассников, ТикТоков не было, мы друг другу письма писали. А его чтобы написать, нужно было не только написать, но ещё и заплатить, чтобы дошло, а помимо как отправить, нужно ещё адрес получателя указать и обратный адрес. Можно, конечно, на почте письмо написать, только у них слово за копейку, да и когда что-то даром было? Ну, это ещё не главная интрига: по живому письму ты никогда не знаешь, прочитали твоё письмо или нет, и ответ приходит не сразу. Ещё бывало письмо отправишь, а оно как в чёрную дыру. Неделю ждёшь, две. Пойдёшь на почту — а тебе там: «Ну подождите ещё недельку, может дойдёт».
— А я и не знал, мам, что ты столько о Советском Союзе знаешь, — Сына изумили знания мамы, словно он увидел НЛО, которое считалось до этого официально несуществующим.
— Я через многое прошла, сына, — Мама нежно поцеловала сына в лоб. — И много прожила, только помни: возраст ума не измеряется годами, а зрелостью духа, глубиной знаний и тем, как ты являешь себя миру, когда жизнь говорит: «Проверь себя».
— Ты тёплая, мам, будь всегда такой же тёплой, — шёпотом проговорил сын, медленно повернув свою голову к матери.
— Моё тепло всегда с тобой. Я принадлежу только тебе. Я твоя женщина, сына. Но это не в том понимании, что я твоя супруга, как это принято в традиционном смысле, нет. Я также твоя мама, и я делаю всё, чтобы показать всем, как должна проявлять себя настоящая любящая женщина, пусть и мама. Помни, быть любимой женщиной — это не значит, что мы сейчас лежим вместе и занимаемся тем, что принято называть супружеским. Нет.
Любимая — это та, что не просто рядом, а становится частью самой сути твоей жизни.
А если вдруг у тебя есть потребности, которые ты решаешь сам — это не позор. Это сила.
Потому что пока ты умеешь быть цельным и не нуждаешься в ком-то, чтобы закрыть внутреннюю дыру, — никто не сможет принизить тебя. А если попробует, его слова будут пустыми. То, что принято называть занятием любовью у пар, — это не просто игра гормонов. Истинная близость может существовать и между матерью и сыном, и это нормально. Важно помнить, что близость не всегда означает интимную связь; она может проявляться как укрепление родственной любви через иные способы. Близость — это не только соединение интимных органов. Близость — это любой способ взаимодействия, который используют сын и мать, чтобы их любовь была крепка. И наша близость — это не то, что считается табу, это игра из твоего детства, создающая тепло, уют и ностальгию. А сближение наших тел — это не извращение, это знак того, что наши тела крепнут в единое целое. Но важно помнить границы. Ты как сын не имеешь права хватать меня за попу, даже если это будет шутя. У тебя нет никакого права хозяйничать в моей промежности ног, груди и целовать как традиционные супруги.
— Мам... а если мне когда-нибудь захочется прикосновения, физической близости... но не с тобой, а просто — с женщиной, или тебе — с мужчиной... это будет измена нашей любви? — спросил Алексей, смущённо потупив взгляд.
— Это не измена, — мягко ответила она, глядя ему в глаза.
— Я ничего не понял, — признался он.
— Любовь не заканчивается, если телесная близость случается с кем-то другим.
Настоящая измена — это когда ты душой уходишь. Когда вместо тёплого взгляда и заботы ты приносишь в дом холод. Вот тогда любовь умирает. А пока ты рядом, пока в сердце — я, всё остальное не имеет значения.
— Мам... будь моей женщиной. Навсегда, — сдержанно, но искренне сказал он.
— Я и была ей. И останусь. Всегда, — она поцеловала его в лоб и ласково погладила по щеке.
В середине дня они сидели на кухне, обдумывая странную, но светлую идею: духовную свадьбу. Не ради страсти, не ради демонстрации — а чтобы закрепить то, что и так было между ними: единство душ.
— Сделаем это скромно, — сказал Алексей. — Только родные. И никаких белых платьев, мам. Мне достаточно знать, что ты — рядом. Ты — мой центр.
— Главное не обряд, а то, что мы вместе, — улыбнулась она. — Ты доказал, что любовь может жить даже тогда, когда мир говорит ей: "нельзя".
Этот союз был не для того, чтобы подменить собой традиционное. Не для того, чтобы разрушить.
Он был рождён из боли, одиночества и тоски по взаимности, которую никто не дал. Их связь была чем-то большим, чем просто мать и сын. И одновременно — ничем другим.
Кто-то мог бы сравнить их с монстром из сказки — пугающим внешне, но добрым внутри.
Но если страшно то, что не вписывается в привычные рамки — кто тогда настоящий монстр?
Может, тот, кто не умеет видеть сердцем?
Любовь не всегда подчиняется шаблонам. Она может показаться странной.
Но если в ней нет насилия, нет лжи, нет боли — может, она просто хочет быть понята?
Утром, мать и сын мирно завтракали, наслаждаясь обществом друг друга. Алексей смотрел на маму, и в голове у него крутилась одна и та же мысль:
«Я должен ей это сказать. Она должна быть моей. Но что, если общество не примет такой любви? Если нас просто посчитают извращенцами и перестанут даже здороваться?..»
Он сжал губы. «Но с другой стороны... я больше не могу этого терпеть. Моя мать — не просто мама. Она женщина. Человек. Неужели она должна до конца жизни уходить в тень от боли и одиночества только потому, что у нас такая связь?.. Пусть говорят, что хотят. Я сделаю то, что должен. Но готов ли я на это на самом деле?..»
— Мам, можно я прогуляюсь? — спросил он, стараясь говорить естественно.
— Ради бога, — спокойно отозвалась мама. — Только не ставь телефон на беззвучный! — строго добавила она.
— Хорошо.
Прогуливаясь по жилым улицам Караганды, Алексей снова и снова возвращался мыслями к своему решению. Прав ли он, предлагая такое собственной матери?
Но тревожные мысли не могли затмить главное: когда он признался ей в своих чувствах, мама не отвернулась. Она поступила по-мудрому, как женщина, пережившая многое. Расставила все точки над «и»...
И всё же — согласится ли она? Как они будут жить, понимая, что теперь супруги — пусть и духовные? Алексей знал одно: их союз не для того, чтобы подражать табу. Их брак — это способ укрепить корни, перерасти запреты, и показать, что даже невозможная любовь может иметь форму, если в ней есть правда.
Алексей остановился в безлюдном парке. Он ел шаурму и наслаждался тишиной, пока мимо него не прошла антропоморфная щука в золотисто-жёлтом платье. Её густые, длинные каштановые волосы красиво струились по спине. Повадками она напоминала подростка, но в её осанке и взгляде читалась зрелость — как будто она уже успела побыть и девушкой, и матерью.
Её речь, поведение, акцент и манеры не казались пародией — наоборот, всё в ней было настолько живым и убедительным, что превосходило любую выдумку.
Увидев Алексея, она убрала телефон, присела рядом и, почти по-матерински, сказала:
— Приятного аппетита.
— Спасибо, — отмахнулся он, не глядя.
— И как вам, молодым, не надоело есть эти фастфуды? Животы растут, и сами как шары становитесь, — поддела она с лёгкой усмешкой. Её голос звучал властно, с оттенком иронии.
— Тёть, не портите мне, пожалуйста, аппетит, — спокойно ответил Алексей, стараясь не обращать внимания.
Щука как будто ловила кайф от происходящего. Она уселась боком на его колени и обняла за плечи.
— Тёть, вы чё творите? — покраснел Алексей. Сердце заколотилось, будто ударило током.
— Во-первых, я — Светлана Протская. В интернете — Светлана Про. Блогер. А во-вторых, по глазам видно — ты что-то держишь в себе, — её взгляд не спрашивал, а настаивал: говори.
— У меня есть любовь... но она под запретом. Поэтому я не могу быть с ней, — признался Алексей, и каждое слово, сказанное вслух, отзывалось болью.
— Девушка? — уточнила Светлана.
— Женщина. Как вы. Только старше, — сказал он, сжав зубы.
— Она любит тебя?
Алексей не хотел раскрываться, но Светлана умела говорить без слов — выражением лица, тишиной, вниманием.
— Да... любит. Но...
— Говори, — мягко попросила она.
Он покачал головой.
— Ещё раз не скажешь — нос откушу, — с улыбкой пригрозила она.
И Алексей рассказал всё: о матери, о трудностях, о чувствах, которые постепенно превратились в нечто большее, чем просто родственная любовь.
Светлана не осудила. В её взгляде не было ни страха, ни отвращения. Только понимание. Она увидела в Алексее не извращённого сына, а человека, который осознал силу связи — и выбрал путь, выходящий за рамки, но полный любви.
Когда он закончил, Светлана обняла его крепче.
— А теперь... скажи, чем пахнет моя одежда?
— Женскими духами, — ответил Алексей, сбитый с толку.
— А грудь?
— Чего?! — он не знал, смеяться или убегать.
— Только пообещай — без резких движений, — серьёзно сказала она.
— Ладно...
Светлана мягко прижала его к себе. И прошептала:
> — Помни...
Настоящей женщине не нужны дорогие духи, чтобы притянуть мужчину. Ей нужны одни — духи материнского молока.
Не физического — духовного.
Оно греет, питает, даёт силы. Оно — то самое, что даёт чувство: я дома.
Мужчина должен искать в женщине не внешность, не статус, а тепло. Отклик.
Настоящая близость — когда вкус детства превращается во взрослую любовь.
Алексей слушал, затаив дыхание.
— Кажется... я понял, — тихо сказал он. — Я сделаю то, что должен был давно.
Светлана улыбнулась:
— Только помни: моё молоко тоже принадлежит тебе. И ты можешь пить его в любое время. Поймёшь со временем.
А сейчас иди. И делай то, что должен сделать настоящий мужчина.
— Хорошо, тёть Свет. Отвечаю вам словом пацана: я сделаю всё возможное, чтобы вы мной гордились.
Спасибо вам большое за этот урок — я никогда его не забуду, — сказал Алексей, сияя таким счастьем и радостью, какими не видела его даже собственная мама.
Сын, охваченный решимостью, что есть мочи бежал домой; прежние страхи и тревоги отступили. Сейчас в его мыслях было лишь одно: быть рядом с тем "молоком", которое ему так полюбилось.
Наконец, он прибежал домой и поцеловал маму. В этом поцелуе не было и намёка на любовь двух влюблённых; лишь глубокая признательность сына, безмерно любящего свою мать и страстно желающего, чтобы она знала об этом.
Мама, хоть и восприняла жест сына с невероятным теплом, была в совершенном недоумении.
— Мам, я долго думал об этом... — начал он, — И всё же решился сказать... Будь моей духовной
женой, — Он опустился перед ней на одно колено и произнёс эти слова не губами, а всем сердцем и душой.
Мама, наблюдая за этой сценой, начала плакать. Её слёзы были слезами радости, а не боли.
— Мам... — Лицо сына выражало одновременно стресс и ужас. — Я что-то не так сказал?
— Дело не в этом, — ответила мама сквозь слёзы.
— Тогда в чём дело? — поинтересовался сын.
— Проблема в том, что я не смогу родить тебе ребёнка... Не смогу подарить ту любовь, которую женщина может подарить
мужчине, — Впервые за столько времени Светлана высказала всё, что так долго держала в себе.
— Мам, послушай меня... — Он положил руки на её щёки, и их лбы соприкоснулись. — Мне не нужна та любовь, которую женщина дарит мужчине. Ты у меня есть, и это главное. А насчёт ребёнка — мы сделаем ЭКО. Мы возьмём мой эякулят и материал биологической матери, а ты же будешь вынашивать, воспитывать и любить его так же, как и меня. А если биологическая мать попробует сунуться в нашу жизнь, я ей устрою кучу проблем.
— Ты мой хороший, — тихо проговорила мама.
Их губы соприкоснулись в поцелуе любви. Только этот поцелуй означал их любовь как сына и матери, а не любовников. Вскоре их поцелуи, ставшие укреплением их глубокой связи, превратились в отдельное хобби.
Они не были интимными; они наполняли их души тем самым теплом, которое когда-то было так необходимо.
Неожиданная встреча в ресторане
На следующий день они сидели в довольно крупном ресторане, в окружении дорогих им лиц. Мама была одета в синее платье с блёстками и туфли на каблуках такого же цвета, сын — в серую рубашку с короткими рукавами, тонкие брюки в тон и сетчатые кроссовки. Они сидели рядом друг с другом в центре внимания.
Сын нежно прикоснулся к животу мамы, но та, ласково убрав и погладив его руку, тихо прошептала:
— Давай не будем привлекать внимание, тем более, что кроме Светы, нас здесь неправильно поймут.
— Ты права, — так же тихо ответил ей сын.
Они сидели на своих местах, как и положено традиционным сыну и матери. Веселье было таким, словно они праздновали день рождения. Вдруг эта радость закончилась так же быстро, как и началась.
— Извините, вас там девушка просила позвать, — проговорила официантка — антропоморфная серо-полосатая кошка.
— А что сама не придёт, раз уж ей так нужно? — поинтересовался Алексей.
— Понимаете, — продолжила официантка, — Она просила передать, что это очень личный разговор.
— Эх... Ладно, — нехотя Алексей покинул общество мамы. — Куда надо идти?
Они шли до тех пор, пока Алексей не встретил женский силуэт антропоморфной лисы в женственной одежде. На вид она выглядела его ровесницей, но была младше его на год.
Только Алексей хотел было открыть рот, но лиса ловко схватила его за нос и оттащила в женский туалет. Алексей не мог кричать, ведь с помощью угрожающих жестов лиса дала понять, что ему грозит смерть, если он пискнет. Молчание и только.
Оказавшись в женском туалете, лиса заперла дверь и бросила на Алексея враждебный взгляд.
— Лиза, ты вообще в своём уме?! Сказала бы нормально, что хочешь поговорить, нахрен было за нос дёргать?! — в ярости спросил Алексей.
— Скажи спасибо, что я тебе его не оторвала, а хотя так хотелось, — играя на нервах Алексея, сказала Елизавета.
— Чего ты от меня хочешь?! — в том же тоне потребовал Алексей.
— А то ты не знаешь, или Танька для тебя уже никто, и звать никак? — намекнула Елизавета.
— Слушай... Тебе какое дело до наших отношений с Танькой? Жить или мириться — это наше дело. Или ты в каждой дырке затычка?! — выкрикнул Алексей. Елизавета ударила его по щеке. — Твоё счастье, что ты баба, — пробормотал Алексей. — Короче, чего тебе от меня надо?! — уже спокойнее спросил Алексей.
— Ты продолжай финансировать Таньку, а я так уж и быть, никому не стану рассказывать про ваш «голубой вагон», — не то интрига, не то намёк прозвучали в последних словах Елизаветы.
— Дура тупорылая, я нормальный! — закричал Алексей.
— Так кто сказал, что ты голубой? — Слова Елизаветы ещё сильнее заинтриговали Алексея. — Я про ваш роман с твоей мамкой.
Мир Алексея перевернулся с ног на голову, как тогда, когда мама призналась ему в своих чувствах. Но только теперь он испытывал внутренние: боль, панику, растерянность, отчаяние и шок.
— Откуда ты?! — шёпотом выдавил Алексей.
— Для чайников: у меня есть свои связи. Короче, либо ты спонсируешь Таньку, как делал это раньше, либо я всей Караганде, и не только, говорю, что у тебя с твоей мамкой роман. А может, ты ещё её кочегаришь, кто зна...
Нервы Алексея были на пределе. Он ударил Елизавету по глазу с такой злостью и силой, что девушка едва не упала на пол. В отличие от Алексея, который почувствовал глубочайшие стыд и шок, Елизавета выражала безумно счастливую физиономию, которая напугала парня ещё сильнее, чем предполагалось.
— Молодец, сынок, — ядовито и очень холодно проговорила Елизавета.
Она ударила Алексея в промежность и продолжала бить его до тех пор, пока парень не ослабел настолько, чтобы не вступить в драку. Она покинула женский туалет, оставив Алексея одного.
Через минуту, которая показалась Алексею часом, в женский туалет пришла мама. До приезда скорой мама не давала сыну отключиться, всячески побуждая его к разговору.
Продолжение праздника и утешение
Всё обошлось, праздник продолжался как ни в чём не бывало. Сын рассказал маме случившееся, и её глаза "закипели кровью".
— На фарш порублю эту... — Мама и сын сидели на своих местах.
Она всё время вспоминала Елизавету и называла её самыми неблагоприятными словами, которых заслуживают девушки с чёрными мотивами.
— Мам, незачем, — Сын пытался успокоить маму, но его труды были напрасны.
— А ты в следующий раз теперь будешь со мной ходить. И не дай бог я узнаю, что ты кулаками размахиваешь. Не посмотрю, что взрослый, — К удивлению, голос мамы звучал как строгое наказание любого родителя, но поглаживание его руки за столом давало его душе утихнуть.
— Мам, — осторожно попросил Алексей.
— Чо?! — резко ответила мама.
— Пойдём выйдем, — попросил сын.
— Опять эта шалава пришла?! — стараясь быть более нежной, спросила мама.
Сын промолчал. Вместо этого он взял маму за руку и повёл за собой. Они уединились в женском туалете, где сквозь несексуальные поцелуи передали всю любовь и утешение мамы к сыну, которые нельзя выразить словами.
Не любовники, не интимные партнёры, а особый, нетрадиционный и неинтимный ритуал переживания боли и наполнения новой любви мамы к сыну.
Мероприятие прошло успешно. Они вернулись на такси. После всего пережитого и в предвкушении "свадьбы", прикрытой простой вечеринкой, мама выпила достаточно алкоголя, чтобы опьянеть.
Она шла, оперевшись руками на плечи сына. Наконец, они вошли в квартиру, и уже в гостиной мама и сын сидели на диване. Вечеринка так вымотала их, что они забыли снять обувь.
— А всё же, хорошо мы провели время, мам, — признался сын, сидя в обнимку с мамой.
— Это да... Жаль, что мы так и не потанцевали, — с грустью заметила мама.
Сын достал из кармана телефон. Немного покопавшись в интернете, он включил лёгкую, расслабляющую музыку, способную погрузить в глубокое удовлетворение. Сын пригласил маму на танец. Даже несмотря на каблуки и прочие неудобства в движениях, мама ощущала себя так, словно была в обычной обуви.
Они двигались медленно и плавно. На каблуках она была значительно выше сына, что не могло остаться незамеченным.
В какой-то момент они остановились, и сын произнёс:
— Мам... Я хочу признаться тебе... Ты хоть и моя мама, но я буду любить тебя как сестру, как друга, как мать и как духовную жену, — Его слова прозвучали с такой душой и теплом, словно он так долго держал их внутри себя.
Мама приложила руки к щекам сына и нежным шёпотом сказала:
— Я должна сделать то, что нужно было сделать давно.
Медленно она притянулась к губам сына, и вскоре она одарила его поцелуем, который никак не вписывался в их традиционные отношения.
Сын окаменел на месте. Его сердце колотилось, кровь пульсировала по венам, глаза моргали, но внутри он чувствовал себя так, словно дух покинул его тело навсегда.
Он чувствовал мамину любовь, но она воспринималась не как любовь матери и сына, а скорее как любовь двух традиционных влюблённых.
Прежде чем отстраниться, мама облизала губы сына, создав небольшое расстояние между их головами.
— Мам, это что сейчас было?! — Наконец сын пришёл в себя, но увиденное едва не разлучило его с миром живых.
— Это знак того, насколько сильно я тебя люблю, — возбуждающим голосом проговорила мама.
— Мам, открой глаза. То, что ты сейчас сделала, идёт против природы нашей духовной любви! — протестовал сын.
— Я говорила тебе, что для любви законы не писаны. И я показала тебе, как я люблю тебя, теперь твоя очередь, — намекнула мама.
— Мам, послушай меня... Ты пьяна и пережила стресс. Тебе надо поспать, а завтра утром мы всё обсудим, — упрямо настоял сын.
— Да, может, ты и прав, — с небольшой обидой согласилась мама.
— Провожу тебя до койки, а сам посплю в своей бывшей комнате, — пояснил сын.
Совсем недолго маме пришлось притворяться безобидной. Только они добрались до её кровати, как мама загорелась лукавой улыбкой.
— А кто сказал, что я тебя отпущу? — Очень ловко мама повалила сына на кровать, лишив его возможности двигаться.
Наступил тот момент, когда мама могла проявить свою любовь так, как это принято у влюблённой пары.
— Мам, отпусти меня, пожалуйста, — молящим голосом обратился к ней сын.
— Никогда... Я двадцать три года ждала этого дня, и вот наконец я смогу подарить тебе всю любовь, которую так долго держала в себе. Знаешь, как было обидно, когда ты влюбляешься в парня, а твои же одноклассницы через пацанов заперли тебя в кладовке, пока ты не описяешься в колготки? А твоя бабушка, знаешь, как меня потом лупасила? Ого-го... И вот когда появился шанс подарить любовь своему любимому человеку, я буду действовать. И мне не важно, кто что подумает. Я уже намучилась с твоим отцом-алкашом, теперь я хочу почувствовать, что такое женское счастье. И я не пытаюсь сделать тебе больно, я хочу принести удовольствие, —
Наверное, это был один из немногих моментов, когда монолог мамы пугал сына больше, чем встреча с двухметровым пауком, пусть даже и искусственным. Сын знал: это говорила не его мама, это были её глубокие чувства, спровоцированные алкоголем.
Даже его разум не мог управлять телом, ведь спиртное для него было словно верёвки, связавшие человека так, чтобы он не мог пошевелиться вовсе.
Алексей проснулся с лёгкой головной болью — последствием выпитого накануне. Он лежал на кровати, совершенно обнажённый. В голове проносились обрывки воспоминаний о прошлой ночи, но они были смутными, будто кадры из видеозаписи в низком качестве.
С трудом поднявшись, он сел на край кровати и начал одеваться.
— Мам?.. — позвал он, но в ответ была лишь тишина.
Он встал и пошёл по квартире, пока не дошёл до гостиной — и замер. Перед ним стояла мама. Она стояла на стуле, с верёвкой, перекинутой через люстру, — её шея уже была охвачена петлёй. Лицо было искажено стыдом и отчаянием. Она не могла решиться сделать последний шаг, колебалась.
Они оба были в той же одежде, что и накануне — как на свадьбе. Но теперь эти вещи были мятые, тусклые, словно пропитанные болью.
— Мам... — голос Алексея дрожал. В груди у него что-то болезненно сжалось. Казалось, сердце превратилось в тонкую нить, которую вот-вот перережут ножницы страха. — Давай без глупостей...
— Не подходи! Это... это для твоего же блага! — сквозь слёзы выкрикнула мать. Её глаза были красными от рыданий.
Она ненавидела себя. Больше, чем всех, кто когда-либо причинял ей боль. Прошедшая ночь оставила в её душе рану глубже всех прежних.
— Мам, зачем ты так? Я же люблю тебя... как духовную супругу, как маму! — воскликнул Алексей, и слёзы покатились по его щекам.
— Это неправильно, сына... Ты не должен быть рядом с такой, как я. Я старая извращенка... У меня даже нет права называться матерью! — Она говорила, задыхаясь от боли, и это была не поза, не театр. Это говорил голос внутри неё — тёмный, безжалостный, тот самый, что шептал: «Таким, как ты, здесь не место. Ты нарушила клятву, которую дала своему сыну. Какая же ты мать после этого?»
— Старая извращенка?.. — Алексей едва дышал, слова давались с трудом. — А ты понимаешь, что если ты сейчас... если ты повесишься, ты сделаешь только хуже? Ты станешь... между небом и землёй. Не принесёшь мне облегчения — ты уничтожишь всё хорошее, что во мне было. Ты докажешь, что всё, что ты пережила, всё, что ты выстояла, — было напрасно.
Он шагнул вперёд, голос его надрывался.
— Ты не будешь больше Викой — Бабой-Кремень, как я тебя называл... Ты станешь трусихой, что покончила с собой ради чёртового внутреннего голоса! Думаешь, я смогу жить дальше, зная, что моя мать, моя духовная жена, наложила на себя руки? Чёрта с два! Я тут же сигану с балкона! — голос его сорвался, как струна. Он звучал не как у 23-летнего, а как у сорокалетнего мужчины, пережившего слишком многое. В его словах звучали и боль, и ярость, и такая сила, что сам воздух будто застыл.
Мама смотрела на него, и на мгновение всё внутри неё замерло. Гнев, стыд, самобичевание — всё отступило. Оставалась лишь вина. Настоящая. Не за то, что было вчера, хотя это тоже оставило в ней глубокую трещину.
Она винила себя за то, что, позволив горечи и унижению овладеть собой, чуть не сделала самое страшное — чуть не отняла у сына то, что было для него смыслом. Себя.
Она медленно спустилась со стула, неуклюже, в тех же туфлях, что были на ней на их духовной свадьбе. Подошла к сыну, обняла его. Не чтобы снять с себя вину, а чтобы вернуть ту любовь, которая всегда была между ними — любовь матери и сына.
— Сыночка... прости меня... Прости дуру старую... Я правда... Я не Баба-Кремень, я — конченая сука... — прошептала она, прижимая его к себе, целуя в макушку, как в детстве.
— Всё нормально, мам. Ты не сука и не дура. Ты не просто Баба-Кремень. Ты — моя мама, — сказал Алексей тихо, с болью, но и с теплом.
Мама улыбнулась. И в этой улыбке было всё — прощение, покаяние, любовь и новая надежда.
Выпустив боль и слёзы, мама с сыном сидели за столом, попивая тёплый лимонный чай. Они молча глядели друг на друга — спокойно, с теплом, будто впервые за долгое время вновь узнали друг друга. Отношения между ними восстановились, но между взглядами всё ещё лежала тонкая, осторожная дистанция — время должно было помочь новым, едва затянувшимся ранам зажить.
— Знаешь, мам... — негромко начал Алексей, голос его дрожал, — когда я увидел, что ты... пытаешься уйти из жизни... я так испугался. Я подумал, что теряю тебя навсегда.
— Сыночка... — ласково прошептала мама, опустив взгляд, — та была не я... Не твоя мама. То был алкоголь. Он затуманил голову, заставил верить в глупости. Ты же знаешь, ради тебя я готова жить. Жить и радоваться, несмотря ни на что. Если бы я правда хотела уйти, то сделала бы это ещё тогда... после того, как ушёл твой отец. А всё, что вчера было — это давление, ядом капавшее с бутылки.
— Мам... — осторожно заговорил Алексей, чуть смутившись. — А то, что ты мне вчера рассказала... Про тех девчонок, которые тебя в кладовках запирали, и ты... писалась в колготки... Это правда?
Мама опустила глаза, одна-единственная слеза скатилась по щеке.
— Каждое слово... — прошептала она едва слышно.
— А почему бабушка тогда наказывала тебя за колготки? — попытался перевести разговор в более лёгкое русло сын, но голос всё равно звучал неуверенно.
Мама вздохнула, немного выпрямилась, и уже привычным, почти тёплым деревенским голосом начала:
— Понимаешь, сыночка... В бедной семье каждая копейка — на вес рубля. А в мои годы нас кормил скот да бабушкина работа. Как молоко или творог сдавала — так и одежду покупали. А стоила она, уж поверь, совсем не три копейки. А дед твой... любил горло промочить. Вот бабушка и приучала нас к одежде бережно относиться, с уважением. Не рвать, не пачкать... беречь, как последнее.
Она замолчала, на секунду погрузившись в ностальгию.
Почти неосознанно их руки соприкоснулись на столе, когда в дверь постучали.
— Сиди, я открою, — спокойно сказала мама, вставая. Это была не сломленная женщина — это была настоящая мама.
Она открыла дверь — на пороге стояли двое полицейских.
— Добрый день, — официальным тоном произнёс один из них.
— Добр... Чем могу помочь? — мама немного растерялась, но уверенность в голосе не исчезла.
— Сомойлов Алексей Геннадьевич здесь проживает? — вежливо поинтересовался один из сотрудников.
— Да. А по какому поводу вы интересуетесь? — спросила она, уже настороженно.
— А вы, гражданка, кем ему приходитесь? — уточнил полицейский.
— Я его мама, — спокойно, но с твёрдостью в голосе ответила она, скрестив руки.
Полицейский кивнул и произнёс:
— Ну, так вот... мама... На вашего сына поступило заявление. Его обвиняют в рукоприкладстве в отношении гражданки Елизаветы Сомовой.