Когда закончилась любовь

Просто в какой-то момент мы решили, что мы друг для друга никто.

Ещё вчера вы обнимаетесь в постели, целуясь, шепчете друг другу слова любви. И вот, проснувшись однажды, как после похмелья, в утреннем свете предстаёте друг перед другом настоящими.

Рядом летает где-то злосчастный образ, мой двойник, который обязательно всё растопчет и разломает, которому всё мало: и чувств, и любви. У Маяковского это был Чёрный человек, у Фауста — Мефистофель, у Гессе — Степной волк. Когда наступает роковая минута, ни с того ни с сего он вдруг проявляет своеволие и просто из скуки бросается обглоданными костями хозяина и костями тех, кого он вместе с ним настиг.

Не сейчас. Только не сейчас. Ты меня слышишь? Не тронь эту прекрасную, чистую девушку. У тебя нет власти там, где сильна любовь! Так говорю я! 

Но это не помогло. Спустя время Ада мне написала: 

- Я чувствую себя не комфортно, потому что я тебя не понимаю, - говорит она. - У тебя не пойми что в голове, не пойми, о чём следует с тобой говорить. Я себя контролирую и слежу за своим поведением, потому что я не знаю, как ты поведёшь себя на следующие мои случайные выкрутасы.

Вот такой из себя загадочный — на лице печать недосказанных слов. Silentium! Люди думают, что угодно, кроме того, что действительно есть. Странное и страшное от всего этого складывается ощущение. Странное, потому что чудится ненастоящим, как во сне или с кем-то, никак не со мной. А страшное, потому что по пробуждению приходит понимание: жизнь прошла, но ничего не оставила взамен. Я шёл по пятам героя, не замечая при этом, что мир не требует от меня подвига. Кто носит в себе героическое и прекрасное, тот донкихот!

Я пытался быть героем в отношениях, полным самоотречения. Я совершал маленькие подвиги, за которые не просил похвалы и которые, возможно, остались для Ады незамеченными. Никогда на это я даже не пытался роптать. 

Знаете, чем бог Канта отличается от бога Бафомеда? У первого бога, чтобы появилась курочка, отрицается петушок. Бог Бафомед же ничего не отрицает, он соединяет несоединимое, что отвергает логика, в единое целое. У него и курочка, и петушок, и человек с птичьей головой существуют одновременно и друг другу не противоречат.

Причиной абсурда и зарождающегося противоречия стал тот факт, что Ада чувствовала со мной себя в напряжении. Это послужило основанием для того, чтобы перестать иметь какие-либо отношения и пойти своей дорогой. Иначе говоря, повод выбросить, стереть из памяти, как если бы и не было меня никогда.

Теперь она даже не смотрит в мою сторону. На поэтических вечерах она делает вид, что мы не знакомы. Более того, на моих глазах она обнимается и целуется с сорокалетним поэтом Антоном Трусовым! Если ей настолько всё равно, то наверно она в принципе не умеет и не умела ничего чувствовать. Девочка Ада оказалась бесчувственным терминатором, который плевать на чувства других людей за неимением своих, а я так не умею, оказывается. Я привязался. Теперь же меня прямо коробит, когда я вижу всё это. 

Как ей было плевать на меня, так и мне плевать. Баш на баш. Меня подхватил и унес за собой весёлый ветер, вызванный желанием, но теперь мне почему-то не весело. Видимо, моё намерение расшатать себя достигло своего апогея, и я больше его не контролирую. 

Я помню, когда я впервые её увидел, мне показалось, что она плыла, выходя на сцену, и вещала из чудного тумана, образованного ярким светом прожекторов. И это меня пленило, как и её голос, который она умела делать непедантичным, сама она была как солнечный луч в холодный питерский вечер. Потом, когда она надела красные чулки, не было ничего красивее, чем эти ноги в красных чулках.

Мне надо вспомнить, что я являюсь большим, помимо того, что являюсь человеком. Я могу это вынести, потому что во мне живёт свободный дух. Противоречие, с которым я столкнулся, по тому переносится мной, что дух сам по себе не имеет в себе ни одного определения, про которые он не знал бы что оно положено им самим, следовательно им же самим может быть снято. Это и есть свобода, которая осуществляется посредством преодоления природного начала.

Однако долго думать у меня не получалось, потому что целый день меня буквально тошнило от мыслей. Я задумался о своей жизни в целом и о том, к чему я в итоге пришёл.

У меня был период, когда я буквально жил в гараже. Это были самые счастливые полгода моей жизни, потому что в то время я полностью посвятил себя творчеству. Долгое время я испытывал в себе тягу к самоотречению. Художественная литература в лице Кнута Гамсуна и Джека Лондона воспитала во мне романтический дух нужды. В интервью у Дудя писатель Алексей Иванов рассказывал, что работал охранником, когда написал экранизированный "Географ глобус пропил".

И я тоже прошёл через всё, включая плохие условия жизни, работу охранником и нелепые должности, лишённые квалификации. За это время я придумал в голове замечательную игру под названием Одиссея. Представьте, какой это чудесный образ, символизирующий идею предпринимательского пути. Герои отправились в путешествие, и там обретают богатство и прославляют себя в веках. 

В богатстве тогда не было зазорного. Тем более в славе. Тем более в желании быть уважаемым человеком с +100'500, имеющим социальный вес и влияние на политику. Уважаемые всеми герои - это и есть Одиссея. Они совершают подвиг, действуют сообща, рассказывая, чего им удалось за это время достичь. Находясь на корабле, они плывут в сторону приключений — светлая идея придаёт их жизни смысл.

Орфей - член экипажа корабля Одиссеи, один из героев, полубог, чья сила в рассказывании историй и обольщении. Он успокаивает гневных и вдохновляет праведных. Всем этим занимался мой книжный магазин с самого начало своего открытия. Да, представьте себе безумца, который решил открыть книжный магазин, точно корабль, на котором плывёт Орфей. Под его увеличительным стеклом на пыльных полках проблемы общества становятся явственнее, а желание их решить — сильнее. Человек на борту корабля обязан обрести не только богатство, но и славу и общественное признание. Жаль только, что никто не обязан это ему. 

В моё окно подул скучный свет жёлтой улицы, которого раньше, казалось, не было. Я его не замечал, но теперь смотрел, как на своего гостя.

- Жизнь - это постоянная борьба со сном тела и духа.

Пришедший в мою келью гость заговорил. Материализованный из темноты наяву или в моей голове прозвучал голос.

- Я спал меньше трёх часов, - сказал я ему, как только услышал. – Я не хочу и не могу уснуть. Мой плод на шее перезрел...

- Если хочешь, поспи, - полунасмешливо, полусерьёзно ответил дух.

- Я не могу. Я страдаю от сна. Сон убивает меня. Я начинаю переживать этот ужасный момент снова.

- Тогда вставай, - голос уже не скрывал, что он издевается.

- Скажи, почему я иду против своего естества?

Он взял долгую и томительную для меня паузу.

- Так ты выражаешь своё стремление к величию, основанием для которого является эгоцентризм.

Ещё медленнее, смакуя каждое слово, он добавил:

- Тебя сметает любовь к жизни. Твоё желание быть с ней как можно дольше.

Сказанное для меня стало неожиданностью. Он очень точно выразил мои мысли.

- Тогда сон - злейший враг, - резюмировал я. На губах моих уже зрел вопрос:

- Правильно ли это? Не погибну ли я, борясь с собой?

Слова повисли в воздухе и ждали ответа. Что-то на подобии сверкающей улыбки я вдруг увидел во мраке.

- Я скажу тебе по секрету, что всякая жизнь наполняется смыслом и впечатлениями именно благодаря борьбе.

- Борьбе с собой? 

- Нет, борьбе с иллюзией. У человека нет ничего определённого, он есть процесс. 

Это было последнее, что сказал он, после чего исчез.

Теперь же сна как не бывало. Хотя казалось бы, я не спал двое суток. В последний раз мне снились кошмары, затем были два полноценных рабочих дня: я устал физически и морально. Но нет. Я был ещё не на самом дне своего отчаяния. Я не был прибит окончательно, а потому был способен терпеть.

Я включил свет в маленькой, квадратной комнате. Светодиодная лампа больно ударила по глазам. Из окружающей темноты в свете появилось узкое зеркало.

— Тебе никто не поможет, тебя никто не пожалеет, никто не скажет, что ты ему нужен — молвило голое отражение.

— Осиное жало, — ответил я, возвращаясь в своё тело вместе с постепенным пониманием, что мой истукан — это прекрасный визуал того, что называется "казаться живым". 

Я пишу весь этот тяжёлый текст, чтобы не допустить появления внутри себя новой панической атаки. Я надеюсь на то, что литературная сущность таки выбьет из меня тонкую длинную иглу, связанная, как в Ночном дозоре, с пакетом, надпись на котором читается как "мы тебя убьем", где вместо сока разливается моя кровь. Кто-то без устали пьёт из этого пакета и оставляет меня без сил. Я хочу утомить себя, наконец, воскликнув: смотрите, я совершенно пуст, наконец-то! 

Я пытаюсь выдавить из себя слёзы, но их нет. Я знаю, что, если я расплачусь, то мне от этого полегчает. Однако я не могу расплакаться. Слёзы не идут, волнение усиливается. Я уже не могу лежать. От окна меня отделяет несколько шагов. Трепещущая в горле душа кричит в тисках необъяснимого ужаса.

Что-то скребётся внутри: какое-то неразрешение. Я действительно, страдаю. Не поэтически страдаю, я реально страдаю. Я спал меньше трёх часов за двое суток, мне целый день плохо, я ни разу даже не зевнул, у меня сердце всё бьётся и бьётся. Я вроде как устал, у меня болят глаза, у меня болят виски, но я так полон дрожи. Прямо сейчас я могу выйти голым в холодную ночь и вот так стоять. И я не замерзну!

Я обнаружил в себе энергию, но это было не чувство силы, как бывает при экстремальных ситуациях, когда организм высвобождает накопленные резервы. Это было чувство дикого возбуждения, почти панического. Я страдал от того, что не мог поменять произошедшего события. Оно повернулось так, что я ничего не мог с этим сделать. 

Мне обидно, что с самого начала в наших отношениях, оказывается, не было границ, не было последней точки, не было рубежа, за который нельзя было переходить. Она перешагнула через это и через многое что ещё, словно за всем этим ничего не стояло, а моя личность для неё ничего не значила. 

Я помню этот момент, когда я открываю переписку, а там просто голубая иконка. Чудовищный момент. Струна порвалась. Такой звук! Внутри. Лопающий. Больно, больно... Я пишу, чтобы отпустить, я рефлексирую для того, чтобы отпустить. Не получается. Я надеюсь, что мои слова меня утомят. Но они не успокаивают и совсем не отнимают у моего уныния умственной энергии. 

То, что она меня заблокировала, знаменует собой полное прекращение всякого общения, даже всякой будущей встречи, всякой возможной дружбы, полное прекращение. Я пытаюсь это осознать, но у меня не получается понять. Полный отказ от всего. Это то, что она оставила после себя. Чёрт! Какая дура!  Должно же оказаться хотя бы где-нибудь на этой земле сострадание. Или простое желание не делать плохо другим в том случае, если плохо тебе. 

- Почему я должна дорожить отношениями, если я совершенно тебя не знаю?

Честно, не понимаю, как в её картине мире можно найти любовь. Даже не попрощались толком. Наверно, я притягиваю драму. Я человек-одиночка и общаюсь с такими одиночками, которые оказываются страдальцами, нимфами, русалками, безумцами.

Я всё ещё не мог уснуть. Я сделал "тык" несколько раз – белый экран окрасился цветами диаложки в телеге, без характерной иконки он казался пустым. Я его закрыл. Благодаря этому, ты теперь причислен к рангу святых вместе с твоей преданной, самоотверженной, несчастной любовью. Ты ничего не можешь поделать ни с собой, ни с этой ситуацией. Такова проклятая правда.

Мерзкое ощущение быть в своём теле гостем. Я обречён слышать непрерывный хруст опавших лет жизни, блуждая по лесу в поисках выхода или ведущей из него тропы. Может так статься, что, я думаю, что иду, а на самом деле топчусь на месте. Это приводит меня в отчаяние.

В ходе непрерывного разговора с самим собой, в больном моём рассудке родилась фантазия, то ли надежда о том, что мы ещё можем снова сойтись. Ведь, если подумать, наша ссора могла стать следующим этапом в наших отношениях, когда мы, узнав друг у друга крайние состояния, смогли это вынести и благодаря этому вырасти духовно. Не знаю, зачем я всё это думаю, но я теперь я будто не могу без этих сценариев, без сослагательного союза «если». Где-нибудь в альтернативных реальностях я, может быть, уже обрёл долгожданное счастье. И там, со мной, возможно, находится рядом Ада, которая беззаветно любит меня, а я её... нет. 

Я думал в ту ночь, что крепкий союз ещё возможен, если получится оставить позади гордость, если Ада простит меня, а я её... Ведь нет крепче тех отношений, что смогли пережить бурю. Нет горячее слёз, вызванным совместным пережитым опытом, которые, падая, плавят собой человеческую душу, застывающую после этого, как сургуч.

Я вынимаю волшебным взмахом нити воспоминаний и проживаю заново те чудесные, совместно пережитые мгновения. Ведь бывают отношения легкомысленные, говорю о себе, бывают отношения, в которых с первых минут видишь, не будет ничего серьёзного. Это считывается мгновенно. С Адой было не так. Мы получили удивительную близость. И как можно было легко лишиться столь значимого? Неужели эти отношения имели форму песка, застывшего на берегу? 

В попытке осмысления я терпел неудачу и говорил себе, что это невозможно. Случайная волна, показав наличие такой хрупкости, выглядела кощунственной по отношению к чувствам, которые я испытывал.

Может быть, получится сделать какой-нибудь хотя бы маленький шаг по направлению друг к другу? Надежда, вышедшая из лона фантазий, умирает последней. За туманом видений, я вижу себя со стороны, как проявляюсь через упорство и терпение. Можно подумать, будто я предлагаю начать всё с чистого листа, однако, понятное дело, этот лист никогда не будет таким же чистым снова. 

Я думаю, что нужно ничто иное, как п р о д о л ж и т ь в контексте пережитого состояния, не обнуляя прежних чувств, которые мы испытывали, не сбрасывая со счётов пережитый эмоциональный опыт, начать отношения заново...

Было бы очень наивно так думать на самом, если бы я не знал про себя, что это всего навсего отчаянный, фантастический бред. То, что я пытаюсь прямо сейчас делать своими мыслями, ничто иное, как явленное свету желание остановить приближающуюся смерть. 

Вот всё, что из меня выйдет спустя век -- это выкошенная трава, разрытая бульдозером земля, выкорчеванная нефть — и затем, следуя по ступеням регресса. Я обращусь в дым, шлам, золу, промышленный отход, химический продукт распада, углекислый газ, поебень траву, строительный мусор, отрыжку свалки, и останусь на кончике языка, как верлибр. 

Хуже всего в этом расставании, что после меня у Ады и у оставшихся людей таких, как она, ничего совершенно не поменяется. Выше моих сил видеть, что всё остаётся, как прежде, хорошо и даже лучше после меня. Я неожиданно понял, что то, что я сейчас испытываю - это глубокая обида, вызванная сознанием своей ничтожности и полной несостоятельности, взявшие своё начало из низкой самооценки. Невыносимая мысль!

Всё, что мне теперь остаётся, медленно наблюдать (и осознавать!) разрушение своего тела. Осознавать себя, как существо, обречённое на смерть, и ничего при этом не делать. Смириться, опустив руки, плыть по течению, оставаясь заложником трагического изъяна. 

Смирение - величайшая добродетель. Я не могу её для себя, к сожалению, постичь и бьюсь вот уже который день головой об стену, понимая, что единственное верное и просто решение из этой ситуации - разбить свой череп о бетонную коробку вдребезги. Кровь и мозги, зато никакого самобичевания и страшного до боли страдания: пути назад не существует. Вот снова, как прежде, я один одинёшенек. Совершенно отстранённый от всеобщего счастья, которое находится от меня на расстоянии вытянутой руки, достаточно выйти на улицу и увидеть влюблённые лица, сплетённые руки, смутившись. Я только сейчас осознал, что уже весна. Солнце становится теплее, воздух приятнее, хочется в такую погоду гулять вплоть до утра, пить лукавое вино из девичьих синих глаз. 

Сердце моё, однако, теперь стоит на месте, взгляд притушен и заключает в себе заранее неизбывную, запредельную грусть по А. Я никогда не знал бы многого из того, что знаю, и половину чего достаточно, чтобы навсегда отравить несколько человеческих жизней, если бы мне не приходилось видеть и пропускать через себя тяжёлую долю расставания.