Кто виноват, и что делать?
Мама проснулась в три часа дня и с наслаждением потянулась в кровати. Я простился со сном ещё час назад, и теперь сижу рядом, молча наблюдая за её действиями. Вдруг блаженство сменяется мукой: мать схватилась руками за голову, а лицо скривилось от боли.
- Ну, что, мам, хорошо вчера посидели? - недовольно спросил я.
- Ох, Слава... - беспомощно простонала она. - Не начинай.
- Как это «не начинай»? - возмутился я и в пылу праведного гнева снова отчитываю её, как нашкодившего ребёнка. - Сколько раз тебе можно говорить - не напивайся?! Сколько ещё я должен это терпеть? Почему ты не уважаешь мои чувства?!
- Слава, прости меня, пожалуйста... - взмолилась мать, осторожно поглаживая свой лоб. - Ну, в самом деле, не рассчитали вчера.
- Если бы только вчера... - с грустью в голосе говорю я и печально вздыхаю. - Не первый раз я это вижу, и не первый раз приходится тебя воспитывать. Я ведь говорил, что все эти моменты рано или поздно отложатся в памяти.
Целый поток воспоминаний как будто по заказу нахлынул с новой силой...
***
Папа вернулся из тюрьмы, когда мне уже исполнилось восемь лет. Я отлично запомнил этот день - 1 августа 2004 года. С самого утра, с самого момента пробуждения предстоящая встреча с отцом вселяет невероятный ужас. Вспоминая его фотографии в юности, я боюсь представить, как выглядит теперь этот молодой светловолосый парнишка с комичным выражением лица. Мысли роятся самые невесёлые: слишком много вопросов, а ответы на них находятся самые мрачные.
Как папа будет себя вести? Станет ли он меня бить? Вдруг начнёт учить своим тюремным понятиям, да ещё и в агрессивной форме? Но самый главный и страшный вопрос... как мы будем жить дальше?
Из кухни доносится запах, который нельзя отнести к чему-то определённому. В едином ассорти смешались ароматы варёной картошки, курицы с приправами, салата Оливье, холодца и жареных грибов... от всех этих запахов кружится голова. Особенно от последних двух блюд: они вызывают у меня тошноту. В надежде увидеть десерт я заглянул на кухню и обрадовался: в центре стола величественно расположилась коробка с тортом «Медовик».
Вскоре запиликала трель домофона - мама бросилась снимать трубку и нажала на кнопку. За дверью слышны медленные тяжёлые шаги: благодаря акустике, их гул звучно раскатывается по стенам подъезда. А спустя минуту шаги и вовсе прекратились, ноги отца выжидательно шаркнули возле порога квартиры. В животе пробежал знакомый мерзкий холодок, и я сглотнул отвратительный ком.
- С Богом, - сказала мама и шумно выдохнула, открывая входную дверь. «С Богом», - повторил я вслед за ней. И от увиденного испуганно ахнул.
В дверном проёме показался человек, которого и человеком сложно назвать. Измождённое лицо переливается всеми оттенками белых и серых тонов; острые широкие скулы обтянуты потрёпанной кожей с грязно-жёлтой порослью щетины. Казалось, если ночью выключить электричество, то мужчина будет отсвечивать устрашающим фосфоресцентом. Под глазами тёмные, почти что чёрные круги, короткие светлые волосы прорастают мхом на землистом черепе, и только глаза - эти два больших, чистых голубых озера выделяются на жутком полотне вечной мерзлоты.
- Ну, здравствуй, Игорь!
В интонации мамы сквозит не то ехидство, не то восторг - какое-то смешанное и необъяснимое чувство. Словно она сама не знает, стоит ли радоваться тому, что её благоверный вернулся из тюрьмы...
Отощавший и ссохшийся, Игорь медленно перешагнул порог квартиры и внимательно посмотрел под ноги. Мать заперла дверь, а я с нескрываемым испугом зачарованно следил за манипуляциями своего отца и никак не мог понять, что он ищет...
- Полотенца нет, здесь тебе не зона! - вдруг сурово отрезала мать и прижала меня к себе покрепче.
Папа лишь тяжело вздохнул и привалился к стене, задрав голову. Благоговейный ужас сменяется искренним сочувствием, и в этот миг мне становится по-настоящему жаль отца. Но подступиться к нему я так и не решаюсь. Конечно, папа рассчитывал на более тёплый приём. Но и маму тоже можно понять - она опасалась, как бы Игорь вновь не напился, как по дороге к нам домой.
Совладав с собой, отец проронил тихим и усталым тенором, похожим на голос солиста группы «ЛЮБЭ»:
- Зря вы без полотенца-то... В хате порядок должен быть. Любой скажет.
- Заканчивай уже со своими блатными понятиями! - разозлилась мама и, не выпуская меня из объятий, холодно сказала: - Поздоровайся с сыном. Он тебя ждал, между прочим.
Папа медленно шагнул вперёд и протянул худую кисть. От неё разит папиросным дымом, а на тыльной стороне отчётливо проступают сбитые костяшки. В кармане прохудившейся серой куртки я углядел пачку «Беломорканал» - тёмно-синий портсигар с крупными белыми буквами; под звучным названием раскинулся розовый материк, испещрённый синими трещинами рек.
- Здорово, сынок.
Мягкий голос совершенно не вяжется с тюремным прошлым и потрёпанным лицом алкоголика. Я осторожно подал хилую ручонку, но шагу вперёд так и не ступил.
- Да ты не ссы, пацан, иди смелее. - Отец решил подбодрить меня уже в привычной жаргонной манере. - Чё ты робеешь-то как первоход?!
От этих слов, и от того, что меня назвали «первоходом», вновь становится не по себе.
- Ты как выражаешься??? - возмутилась мать: её глаза, и без того узкие, теперь и вовсе превратились в две злые щёлочки. - Тебе не стыдно при ребёнке-то?!
- Дело привычки... прости, - меланхолично отозвался папа. А затем уже молча пожал мне руку: жёлтая ладонь его шершавая и мозолистая.
- Проходи, раздевайся... - Женщина широко улыбнулась и раскинула руки. - Ну, что мы, в самом деле, как чужие?
Наконец-то и папа улыбнулся в ответ - ряд мелких зубов открылся в несмелой улыбке. Игорь упал в объятия любимой, уткнулся лицом в её плечо и беззвучно заплакал.
- Игорь, ну, ты чего... - Мама слегка возмутилась, легонько проводя ладонью по его дрожащей спине. - Ну, всё, перестань. Пойдём на кухню, я столько всего наготовила!
Но папа всё равно безутешен - я понимаю, ему нужно выплеснуть нахлынувшие эмоции и весь накопившийся осадок от пребывания в тюрьме и дорожных странствий. Спустя минут десять он шумно высморкался в платок, утёр слёзы и повесил куртку в прихожей. Стараясь не смотреть в мою сторону, мужчина проследовал в ванную и вымыл руки.
Праздник по случаю возвращения отца из тюрьмы тянется как в замедленной съёмке: кухня так и замирает в гробовой тишине. Несколько раз меня так и подмывает спросить из детского любопытства: а каково там? Что ты видел? Какие там люди? Но, конечно, я понимаю, что ему крайне тяжело обо всём этом говорить. Может быть, впоследствии он что-то и расскажет о днях за решёткой. Но сейчас папа держится молча и отстранённо, будто и не в семью вернулся, а зашёл ненадолго в гости. Ест он с большой осторожностью, маленькими порциями, чай себе заварил из трёх пакетиков, а в один момент попросил у мамы разрешения «отлучиться в уборную».
- Игорь, если ты хочешь в туалет, об этом не надо спрашивать, - с пониманием отозвалась мама и снисходительно усмехнулась: - Привыкай, здесь нет надзирателей.
Этот случай показался мне довольно забавным, потому что образ бандита в лице папы начал развеиваться, и тем самым обнажилась его уязвимость. Однако в тот момент кто-то незримый словно осадил меня:
- Славик, крепись. Дальше будет хуже...
***
На стройке, куда папа устроился работать, часто задерживали зарплату. На месяц, а то и на два. Однако это единственное место, куда приняли отца, учитывая его прошлое.
Мать одна тянет нас всех троих, и ей приходится несладко. К тому же, папа часто уходит из дома, а возвращается поздно вечером и в крайне ужасном состоянии. От него исходит стойкий запах водки, а сам отец едва может устоять на ногах. Родители часто ссорятся: по поводу денег, насчёт моего воспитания... Но самая больная тема всех разговоров - алкоголь.
Пили оба. Мама, поскольку работает пять дней в неделю, может выпивать только по выходным. Во время наших прогулок она постоянно покупает себе «Джин тоник». Ничуть не стесняясь, она может забежать на территорию пустующего детского садика, сесть под крыльцо и справить нужду. Естественно, операция ведётся под моим надёжным прикрытием.
Рядом с нашим домом располагался ларёк, где мама часто брала спиртное. И однажды во время нашей прогулки она решила купить в этом ларьке нам выпечки. По детской наивности я перенял инициативу матери и в её манере завершил заказ:
- И можно ещё пивасика?
Очередь буквально выпала в осадок. Кто-то посмеялся от моих слов, а кто-то посмотрел на маму с осуждением. И хотя она не стала тогда брать никакой «пивасик» - после этого случая мать больше не ходила в ларёк до самого его закрытия.
Бывали случаи, когда родители выпивали вместе. После многочисленной армии гостей в комнате за стареньким диваном с гобеленовой обивкой покоились пустые стеклянные бутылки из-под пива. Одно время водилась за мной странная привычка - я подходил к столу и нюхал из опустевших кружек запах солода, который ещё не успевал выветриться. Но, к счастью, привычка не прижилась - вскоре этот аромат опротивел, и моя токсикомания сошла на нет.
Я решительно не знаю, как бороться с пьянством родителей. Меня ранит их омерзительное поведение и многие слова, сказанные под парами алкоголя. В частности, когда они в очередной раз ругались в коридоре, папа собрался уйти из дома и в порыве бешенства выпалил на прощание:
- Ну, вот и всё, прощайте! Пока, Славик, больше мы с тобой не увидимся!
Эти слова хлестнули настолько больно, что в порыве обиды я упал на диван животом вниз и заплакал. Отчего мама пришла в ярость и буквально пинками вытолкала отца за дверь. Похожий результат был, когда папа приревновал её к одному из друзей, навязчиво пытаясь уличить в неверности. Тогда он опрометчиво бросил фразу:
- Да, может быть, это и вообще не мой ребёнок!
Рос я не таким боевым и задиристым, как большинство ребят, а напротив, довольно обидчивым и мягкотелым. Не вязалось такое поведение с мужским, и потому я воспринял папины слова в двух смыслах. Я услышал в них не только подозрение мамы в измене, но ещё и укор, неподдельный стыд за мою натуру, за мой характер: просто за то, что я такой. И от этого я тоже заплакал, и снова отец был выгнан из дома взашей.
Мама тоже бывает неосторожна в высказываниях. Гуляя со мной по парку «Локомотив», она по обыкновению держала в руке банку «Джин-Тоника». Это была уже вторая банка за день, и походка матери начинала терять устойчивость. Мы совершили вынужденную остановку возле дерева: мама прислонилась спиной к его широкому прочному стволу, а затем чуть согнулась.
- Мама, ты что, опять?! - возмутился я. - Ты опять пьяная! Хватит уже! Ты не понимаешь, что это вредно для здоровья?
Она жадно хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Но легче ей не становится.
- Слаик... ик! н нагнетай, - пьяно бормочет она, тщетно борясь с икотой. - Вот ик! если я с-йчас умру...
Я живо представил, как моя мама сейчас и в самом деле умрёт. А я больше никогда не почувствую её ласки, останусь с отцом, который пьянствует ещё хуже. Придётся звать на помощь, звонить в скорую, хоронить маму... я даже боюсь об этом думать.
Несмотря на частые разногласия и в целом натянутые отношения, бабушка любит свою дочь. Она не выдержит такого удара и тоже умрёт. А отец сопьётся от горя окончательно - не станет и его. Тогда я останусь совсем один...
От этих мыслей сделалось так страшно, что я изо всех детских силёнок потянул маму за рукав куртки и сквозь слёзы закричал:
- Мама, хватит! Тебе надо жить, не умирай! Нельзя!!!
Много воспоминаний связано с «Локомотивом». Там мы с мамой прятались от пьяного в усмерть отца; там же она с друзьями ночью сидела у костра под деревом, и все они пили портвейн, чокаясь пластиковыми стаканчиками. Оттуда я волочил под руки обоих родителей до дома, когда они перепили «Степана Разина». Обычно дорога занимала минут 20-25, но, учитывая ситуацию, в тот раз мы добирались до дома чуть меньше часа. Просто удивительно, как за всё это время нашу троицу не остановила милиция с целью забрать ребёнка в органы опеки.
***
Однажды вечером родители, как и обычно, выясняли друг с другом отношения. Делают они это негромко, вполголоса, но тем самым они всё равно мешают мне спать.
- ...мы уже об этом тысячу раз говорили. Неужели тебе доставляет удовольствие елозить одно и то же?
- Ты меня не обманешь. Ты как лиса хитрая, дружбой только прикрываешься, а я Серёгу давно знаю. И знаю, что он ходок...
- Ох ты, ох ты, какие мы ревнивые! Ты бы так за сыном следил, а не напивался...
- Таня, хватит ёрничать! Мне не нравятся твои интриги с Сергеем. Раз уж было у вас, так и скажи. А мне такой друг даром не нужен.
- Я тебе уже двести раз говорила, скажу двести первый. Не было у нас с ним ничего! Ты всё опять себе напридумывал как всегда, фантазёр...
- Да я же вижу, вижу всё это свинство! Не надо только дурака из меня делать...
- Пить надо меньше, не будет всякая дурь мерещиться! - Мама раздражённо вздохнула и спросила: - Вот что ты хочешь услышать?
- Правду!
Заткнув уши подушкой, я буквально заставляю себя думать о чём-то хорошем, чтобы отвлечься от напряжённого диалога родителей. Вспоминаю занятия в музыкальной школе, где у меня всегда есть друзья и репутация высотой с Эйфелеву башню. Как недавно на уроке муз.литературы я рассказывал приятелю анекдоты, а тот добавлял им окраски своей мимикой. Хохотали мы до упаду, и в середине урока нас обоих выгнали из класса. И хотя по дороге домой мать устроила мне совсем невесёлый разговор, лишний раз приятно вспомнить это событие. В музыкалке за мной прочно закрепилось амплуа юмориста: порой я отпускал такие шутки, от которых даже учителя с трудом удерживали смех, не говоря уже о «коллегах по цеху».
Так я не заметил, как погрузился в глубокую пучину темноты: безмятежную и лёгкую, без всяких видений. В три часа ночи из сна меня выдернул истошный вопль мамы.
- Игааарь!!! - протяжно завыла она не своим голосом, склонившись над креслом с въевшимися пивными разводами. - Игорь, вставай! Ты меня слышишь?! Игорь!!!
Тусклый свет люстры выхватывает мамино лицо, искажённое гримасой ужаса. Я осторожно выглядываю из-за её плеча, и от увиденного вмиг спирает дыхание.
Папа лежит в кресле: его тело лихорадочно бьёт крупная дрожь. Лицо побелело и покрылось испариной, а из посиневших губ сочится тоненькая струйка пены.
- ПА-ПААА!!!- заорал я, срывая связки и чуть не плача. - Папочка, любименький! Не надо, не умирай!!!
Я трясу отца за плечи, мать даёт ему несколько сильных пощёчин, чтобы привести в чувство. Есть только миг между прошлым и будущим, и этот миг поверг меня в дикий нечеловеческий ужас. Казалось, весь мир сомкнулся в одной маленькой комнатке старой пятиэтажки. Больше не существует ничего вокруг - только блеклый свет лампы в ночи, трясущийся отец с пеной на губах и бьющаяся в истерике мать. Остаётся только молиться, чтобы этот момент как можно скорее закончился и больше никогда не повторился...
К счастью, папа на удивление быстро приходит в себя: он чуть приподнялся на локтях, слабо вздохнул и, утерев со лба капли пота, вяло спросил:
- Что... со мной... было?..
Мать исступлённо выдохнула.
- Боже, Игорь, как ты нас напугал! - воскликнула она, обняла его и зарыдала.
- Скотина, опять ты нажрался! - восклицала она сквозь слёзы и вдруг с силой тряхнула его за грудки. - Не видишь, что с тобой происходит?!
- Вижу, - мрачно отозвался папа и слегка отстранился. - Сначала мы с тобой разговаривали, потом Славик лёг спать, а дальше... не помню ничего.
Мама даёт ему кружку воды, а затем вызывает скорую помощь. Бригада приезжает спустя полчаса.
- Здравствуйте, что у вас произошло?
Крупный мужчина в синей медицинской униформе, предварительно надев бахилы, проходит в комнату.
- Да вот, у человека приступ случился. - Уже наплакавшись вволю, мама теперь держится несколько отстранённо. - Пена изо рта пошла, губы синие, лицо всё белое...
- Понятно, - коротко отозвался врач и обратился уже к отцу, застывшему в кресле с растерянным выражением лица. - У вас, батенька, тяжёлая форма алкоголизма. Все симптомы налицо. Вы хоть осознаёте, какой вред наносите семье своим поведением?!
Папа заметно стушевался и стыдливо опустил взгляд в пол будто расшалившийся двоечник. Он сражён беспощадными и точными аргументами врача. Вместо ответа папа лишь молча кивает.
- Фамилия, имя, отчество, дата рождения.
- Штейдинг Игорь Карлович. - Мама берёт инициативу в свои руки. - Тридцать первого мая, семидесятого года.
Записав на бланке формата А4 данные моего отца, врач говорит ему следующее:
- Поедете со мной, пройдёте курс лечения. Учитывая, что у Вас подрастает сын, Вы... ОЧЕНЬ мягко говоря, ставите под угрозу благополучие своей семьи. Надеюсь, Вы это понимаете.
Папа снова покорно кивает.
- Значит, возражений нет, и я могу транспортировать Игоря Карловича в больницу.
***
К сожалению, это далеко не единственный раз, когда папу увозит скорая помощь. Весь его организм представляет собой гигантский призыв о помощи. Отец лежал в больнице с панкреатитом, ему делали операцию двенадцатиперстной кишки, а поджелудочная железа и вовсе в плачевном состоянии. Но и этот ужасающий перечень ничему не научил больного. Мама вместе с бабушкой скидывались на кодирование - оно действовало на отца лишь во время зашивки. Проходило некоторое время, месяц или два, и тот снова брался за старое.
Вот и ещё один случай не стал исключением, когда спустя две недели после очередного кодирования папа явился домой под градусом. Его невменяемость достигла апогея - отец едва не заблудился в нашей маленькой двухкомнатной квартире. Он сбросил с ног ботинки, запнулся об один из них и с трудом удержал равновесие. Цепляясь руками за стены и шёпотом матерясь, папа проследовал в комнату и прямо в рабочей куртке с засохшими пятнами краски рухнул в своё кресло.
- Татьяна! Плита... эаа... - Отец еле ворочает языком и не может связать двух слов. - Где?.. Где руки мыть?!
- Придурок, ты сначала на кухню зайди, увидишь! - разъярилась мать, которая в тот момент как раз варила картошку и жарила котлеты.
- Ты мне, блядь, не перечь!!! - вдруг взрывается папа и снова вываливается в коридор. Обычно он отвечал на подобные реплики терпеливым молчанием, но в этот раз у него как будто срабатывает курок. Папино лицо становится багровым, а сам он задыхается от ярости. - Столько говна натворила, теперь ещё выёбываешься, сука!
Мне страшно. Я не знаю, что будет дальше и даже боюсь представить. Быстрым шагом мать идёт в коридор и с размаху даёт отцу хлёсткую затрещину. Они сцепились.
- Ты... какого хера... так себя ведёшь? - гневно сипит мама, хватает его за кисти рук и отталкивает в сторону входной двери. - Сам ни черта не можешь... - пыхтит она, глядя ему в глаза, - палец о палец не ударил... ещё права качаешь, ничтожество! Неудачник, слабак! У всех мужики как мужики, а ты... урода кусок!
И случилось то, чего я от папы, несмотря на уголовное прошлое, никогда не мог ожидать: он схватил маму за горло. Та беспомощно захрипела, а я впал в оцепенение, не зная, как отвадить отца. Я люблю их обоих, несмотря на образ жизни, который они ведут. Мама - гостеприимная и улыбчивая женщина; папа - разносторонне развитый человек с тонкой душевной организацией. Они оба могли бы добиться большего, если бы не пили.
Такие мысли проносятся в моём сознании в эти страшные секунды.
Наконец я опомнился - встаю между ними обоими и развожу руки в стороны, уперевшись в каждого. Папа тут же убирает свою ладонь и, покачиваясь, уходит обратно в комнату. Мать отвернулась к стене и заплакала. Я бросился её утешать: она меня обняла и крепко прижала к себе.
- Ничего, - шепчет она, поглаживая мои выгоревшие на солнце волосы, - ничего. Скоро мы найдём другого папу. Он будет настоящим мужчиной, и мы заживём хорошо...
Мать проводила меня в комнату, а затем принесла тарелку с ужином и ушла обратно на кухню. Ей совсем не хочется оставаться в одной комнате с отцом. Съев через силу варёную картошку с котлетой - не из-за вкуса, а от потрясения, - я выпил кружку крепкого чая и лёг спать. Для головы я соорудил надёжное укрытие из трёх подушек.
Снился в ту ночь весьма экзотический сон, будто я шествую по пустыне в поисках воды и тяну под уздцы двугорбого верблюда. Тот упрямо не желает идти за своим хозяином, и только насилу удаётся его сдвинуть с места хотя бы на десять шагов. Было явственное ощущение того, как в горле пересохло, вокруг царит беспощадная жара, спёртый воздух заполняет лёгкие, и вдобавок безумно хочется пить.
Где-то вдалеке слух уловил журчание воды, и я возликовал. Без всякой причины верблюд изо всех сил больно лягнул меня по ведущей левой ноге и бросился в ту сторону, откуда исходит звук. Вдруг я почувствовал, как трещит под ногами такыр, а расщелины увеличиваются и ползут по всей пустыне. Через жалких полминуты возле моих ног образуется пропасть. Охваченный паникой, я пробую бежать обратно, насколько могу, проклиная боль в ноге. Трещины неумолимо ползут во все стороны, и деваться теперь некуда...
- ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ОХРЕНЕЛ??!
Видение пропало, растворилось в воздухе, а перед глазами в кромешной тьме едва прорисовывается чья-то фигура. Снова доносится негромкое журчание, и я с ужасом понимаю: спьяну перепутав мою комнату с туалетом, папа самозабвенно мочится прямо в угол. Меня охватывает такое омерзение, что я теряю дар речи и лишь наблюдаю в оцепенении за происходящим.
Зато мама высказала отцу всё, что о нём думала:
- Ты какого хера здесь ссышь, говна кусок?! Совсем уже совести нет, идиот?!! Какой пример ты ребёнку подаёшь, ты хотя бы немного соображаешь?! Или тебе вообще на всех насрать?!
Папа лишь отмахнулся и шаткой походкой молча проследовал в свою комнату. Рухнул в кресло, по привычке укутался в покрывало и оглушительно захрапел, испуская душок спиртного.
- Ну, блин, зашибись... - сокрушённо вздохнула мама и в сердцах закричала: - Как ты вообще живёшь?! Правильно, тебе же всё по херу, алкаш конченый! ...ть, ненавижу, ненавижу!!!