Сожрите Наши Души

Нет, Ленор провела ночь перед свадьбой отнюдь не в слезах. Она стояла в беседке посреди опустевшего сада со страхом, что её пропажу обнаружат, застывшем на дрожащих губах, и с измятым письмом в потрескавшихся от мороза руках. Пара жалких строк, а Регон до боли ясно дал ей понять: он не будет более ставить под риск её честь, обязан пресечь на корню их отношения.

После возвращения Ленор в столицу их встречи участились — это было трудно отрицать. Иногда Ленор начинала забывать, что у всего есть предел, а её сиюминутное счастье с Регоном оборвется совсем скоро под натиском неизбежных событий, внесённых в череду дней их жизней чей-то чужой рукой. Быть может, рукой злопыхателя или самого Творца. То было не важно. Она молила себя не привязываться к ощущению спокойствия и тихой любви, теплящейся в груди день ото дня, но не сумела совладать с собой. Она ясно видела, что цепляться за Регона не стоит, да и удержать его рядом она не сможет. Не посмеет. Однако в то утро, когда его нежданное письмо легло в руки, она почему-то не сумела представить себе жизнь без господина Триаля. Такого, с первого взгляда, заурядного, скупого на эмоции и абсолютно бесстрастного человека, умудренного годами, но столь тонко видящего мир и саму Ленор. И это "но" пронзило всю её жизнь. Оно, казалось, сопутствовало ей всегда, не оставляя ничего однозначного и ясного.

А жила ли она без Регона? Да, но...

А чувствовала ли она без него? Точно да, но...

А почувствует ли вновь? Очевидно, что да, но...

Она уверяла себя, что не проронит по его душу ни одной слезинки, хотя они так и наворачивались на глаза. А она всё стояла и стояла в беседке в слепой надежде, что он явится, обнимет её с прежней теплотой, и Ленор наконец забудет о суматохе дней. Забудет саму себя, столь ненавистную теперь. Забудет, кто она есть и кем должна быть.

Она вернулась в опочивальню далеко за полночь, заснула без сил под причитания дуэньи, которая успела пустить клич по всему дворцу, заметив пропажу цесаревны. Она помнила осуждающий взгляд сидящего у постели Августа, от которого ей стало невыносимо стыдно и горько. Он явился к ней и следующим утром, с присущей ему строгостью и въедливостью наблюдал за приготовлениями.

— Прикажешь вновь приставить к тебе охрану? — улыбка слабо тронула его губы и щеки, глаза же остались безмерно тоскливыми.

— Изволишь глумиться?! Что ж... Твое право, — отозвалась она, расправляя подол подвенечного платья, пока служанки вплетали в её волосы ленты фаты.

— Ты можешь злиться на меня, сколько того душа пожелает!

— Я просто хочу понять одно, Август: тебе ничего не стоило убедить отца в том, что этот брак — сущая нелепица и он никому не будет выгоден... Ну, кроме господина Тайфера, само собой разумеющееся... Но ты не сделал этого! Скажи, за что ты меня так ненавидишь?

Август ответил не сразу, долго вглядывался в силуэт Ленор, точно в нём и таился ответ на вопрос.

— Я не ненавижу тебя. — Его карие глаза прожгли её насквозь, заставляя всё внутри сжаться от горечи. — Это в твоей жизни всё кардинально: любовь или ненависть, красота или уродство, жизнь или смерть. Но если ты мыслишь столь максималистски, так не переноси свои взгляды на меня. Я... Ничего не чувствую к тебе. Что есть ты — что нет тебя. Мне всё одинаково.

— Вот как... — Она невольно дрогнула, до хруста стиснула пальцы. — И что же мне нужно сделать, чтобы ты любил меня?

— Заставь меня уважать себя. — Отрезал он, не думая ни минуты. — Перестань быть до слепоты упрямой. Строптивость никого не красит.

Он оставил её наедине с мыслями, им же на растерзание. Она без сил взирала на сад, раскинувшийся под окном, что в те минуты обличил её собственную душу, теперь уж вывернутую наизнанку, брошенную всем напоказ и порицание. Опустошённую, словно никогда не знавшую счастья прихода весны, истерзанную морозами непонимания душу. И вдруг средь её просторов забрезжил знакомый силуэт, подобный одинокому паруснику средь диких вод. Регон, как и прежде, сидел на скамье, погруженный в размышления, курил трубку, точно в его жизни всё осталось неизменно до самой незначительной детали. И Ленор хотелось верить в это ежесекундное постоянство.

Она рванулась что есть мочи навстречу прошлому, не слыша ни окликов служанок, ни страха, ни стыда. В будущем её ничего не ждало и не радовало; смело ринуться к нему означало смириться с горечью потери, отрезав себе путь к отступлению. Она стремилась всем телом и душой обратно, пусть и знала, что это невозможно.

Она летела по ступеням, не чувствуя ни ног, ни твёрдой поверхности под ними. Пышные юбки платья отягощали её, не давая погрузиться в лёгкость полностью, ощутив её от головы до кончиков пальцев.

Регон поднялся, завидев её силуэт, опешил, когда она в слезах бросилась ему на шею.

— Мне казалось, я достаточно ясно выразился в письме к Вам, – он испуганно отпрянул, видя череду гвардейцев, спустивших следом за Ленор.

Его тёмные глаза, оттененные бессонницей, взирали на неё из-под тяжёлых век с трепетом и дрожью, точно не хотели отпускать её от себя, но кроме в них читалось осознание главного — так больше не может продолжаться.

— Не губите мою душу! Своими словами Вы убиваете её! — взмолилась она, вновь ступая ему навстречу. — Не приговаривайте меня к гибели в одиночестве, прошу! — взмолилась она, чувствуя, как горячие слезы обжигают щёки.

Она и не думала, что можно хотеть чего-то с такой силой, рваться к огню, не щадя крыльев и точно зная: больше ты не полетишь. Это последний твой полёт, а дальше будут лишь боль, жар, пепел и... Она застыла, осознавая свою оплошность. Здесь и сейчас она приговаривала к гибели их обоих, эгоизмом и себялюбием тушила пламя его жизни, даже не замечая того.

Она отпрянула, испуганно оглядываясь, внезапно узрела в глубине сада Августа, стоявшего подле беседки и взиравшего на них с нескрываемым интересом. И читалась в его выражении скрытая насмешка с куда более явным торжеством; он точно говорил ей, будучи неслышимым для всех: «Я вижу тебя насквозь, Ленор. Я владею каждой клеточкой твоей души».

_____________

— ... Мне казалось, что я вот-вот окажусь на пороге чего-то нового, но вместо этого живу полным ощущением неизбежного возвращения к истокам, — Фабиан долго подбирал слова, стараясь выразиться как можно ярче, но Хилер к тому моменту уже перестал его слушать.

Последнее время Дэнзель пребывал в состоянии глубокой меланхолии и тоски, а на возвращение Фабиана отреагировал так сухо, словно они не виделись от силы пару дней, да и то они остались незамеченными. Хилера что-то угнетало; он увядал прямо на глазах, однако процесс сей был столь плохо "изучен", что не находилось ни одного человека, сумевшего бы помочь; оставалось лишь молча наблюдать, как Хилер продолжал проваливаться в бездну уныния, живя предчувствием чего-то дурного.

А может, оно было в самом Фабиане?

Они стояли у порога собора, ожидая начало церемонии венчания. Повисла затяжная пауза, каждый думал о своём, как вдруг Хилер, сбросив сеть отрешенности, внезапно спросил:

— К каким ещё истокам?

— Что? — Фабиан уже позабыл, о чём шла речь.

— К каким таким истокам ты возвращаешься? — в словах скользнула усмешка, в лице же сохранился прежний холод.

— Как не было свободы, так её и нет. Временами она мерещится мне, точно витает где-то поблизости...

— У тебя извечно всё не то и всё не так. Может, стоит начать отсюда, — он ткнул Фабиана пальцем в грудь, — а потом браться рассуждать о том, чего же тебе не хватает. Ничего не меняется, кроме тебя самого. Прими это к сведению. Целый Кайрисполь стоит десятками и сотнями лет, удручающе неизменный и убогий в своей закоренелости, и ещё десятки и сотни тысяч людей изо дня в день попирают его основы. Что-то изменилось? Нет. Кайрисполь стоит. Люди бранятся. Никто даже подумать не может, что стоит начать с себя.

Фабиан замялся.

Хилер всегда сводил их разговоры к одному и тому же, оставаясь верным убеждению: во всех своих бедах виноват ты сам.

— Совсем скоро я вернусь к службе, и дела пойдут в гору. — Воодушевлял себя Тайфер, стараясь вывести собеседника на тёплую ноту. — Брак с Ленор позволит мне закрепиться в Имперском Совете. Неплохо было бы предложить свою кандидатуру на место покойного Аберларда Фрашона. Теперь Его Величество точно не сумеет ответить мне отказом. Не может ведь муж цесаревны ходить в секретарях.

Странное в тот момент выражение озарило лицо Хилера. Поначалу он хотел рассмеяться, затем проклюнувшуюся улыбку стремительно поглотило негодование.

— Ну ты ведь понимаешь, что место это пустует не просто так. — Его голос вмиг стал мелодичным, переливающимся из слова в слово. Так Хилер обычно говорил с людьми недалекими, мыслящими узкими понятиями. — Оно уже закреплено за мной. И я займу его, стоит истечь сроку моего пребывания на посту главы Совета.

— Даже если так! Что ты прикажешь мне сделать?! Стать секретарём при Элиасе Ревиале после твоего ухода?! Наблюдать за тем, как этот мальчишка провалится, в очередной раз доказав глупость идеи своего назначения?! Нет уж! Избавьте меня от этих мучений! — Вспылил он, на что не получил ровно никакой реакции. — Если сместят тебя, уйду и я. Думаю, к тому моменту в Совете поймут сколькое потеряют, и они благополучно откажутся от этой идеи. А если нет... Будем и дальше работать вместе. Просто чуть снизим планку и сменим ориентиры. Лучше так, чем лишиться в конечном счете всего, я прав? — Он устремил взгляд на Хилера, ожидая, что тот всецело согласится с ним.

— Ты не подумай дурного, — начал Дэнзель, вновь сменяя манеру речи; теперь его голос звучал низко, наполнился бархатистыми нотками, — а, впрочем, думай, что хочешь: оправдываться я не стану. Я просто-напросто привык работать один, когда я могу в полной мере погрузиться в дело или вовсе сменить направление деятельности сразу, как только мне приспичит. Я не хочу жить постоянной тревогой о тебе, из раза в раз оглядываться, чтобы в сотый раз убеждаться в твоём благополучии или его отсутствии. Мне тяжело... — Он выдержал паузу, подбирая слова. — Тяжело влачить тебя за собой.

Единственное, на что у Фабиана хватило сил тогда, — рваный глоток воздуха, вслед за которым последовали тщетные попытки выстроить слова в логическую цепочку. Меж тем Хилер продолжил:

— Нам лучше служить порознь. Так и пользы будет больше и вреда меньше. Ты сможешь наконец вернуться к любимому делу и творить себе в удовольствие. Состояние твоё вполне позволяет жить беззаботно. А я продолжу служить на благо отечеству. Авось, что хорошее да выйдет.

— Но мы всегда и ко всему шли вместе! — Фабиана его предложение задело. — Мы создали СКОЛ...

— Я его создал. — Отрезал Хилер. — Начиная с идеи, заканчивая воплощением. Моими усилиями, моими потом и кровью.

— Даже если так! — Фабиан опешил, но возразить не сумел. — Я никогда не подводил тебя! Я всегда делал всё, что от меня зависело!

— И не больше. В этом проблема. Тебя необходимо ко всему подталкивать, направлять, да и то ты не способен достичь стоящего результата!

— Ложь! Гадкая ложь! — воскликнул Фабиан, не скрывая ярости. — Я и подумать не мог, что ты в своих обвинениях падешь так низко!

— Мне не за что просить у тебя прощения, потому что я итак слишком многое для тебя сделал. Ты и представить себе не можешь, какой это неблагодарный труд выстраивать тебя по кирпичику после каждого твоего падения или неудачи, а потом наблюдать за тем, как ты сам разрушаешь себя. Столько усилий! Впустую! — Хилер отшатнулся, повинуясь странному порыву.

— Вот как выходит, на самом деле... — Фабиан широко улыбнулся, скрывая досаду. — Ты и меня создал. Экий нерадивый создатель вышел из тебя, раз я столь убог!

— А я и не кичусь своими дарованиями! — лицо его вытянулось в оскале; Хилер смерил собеседника разочарованным взглядом, после чего стремительным шагом удалился.

На церемонию он явился с большим опозданием, тихо проскользнул в чуть приоткрытые двери храма в момент, когда Ленор плыла навстречу Фабиану, а следом за ней тянулся тяжёлый шлейф жгуче белого платья.

Они вместе шагнули на плат, оказавшись плечом к плечу, но цесаревна так и не удостоила Фабиана взглядом. Она стояла, ломая руки, пока священник трижды благословлял их, затем скрупулёзно перекрестилась, бормоча себе под нос слова молитвы. Только в момент, когда они троекратно пили вино из одной чаши, Фабиан сумел разглядеть её красные от слез глаза. Руки её дрожали всякий раз, когда их пальцы соприкасались, губы, которые она, сама того не замечая, беспрестанно кусала, пересохли от волнения; каждый глоток давался ей с явным трудом, точно тревога засела комом в самом горле.

— Имеешь ли, Фабиан, произволение благое и непринуждённое и крепкую мысль, взять себе в жены сию Элеонору, её же здесь пред собою видишь? — слова звучали откуда-то издалека, сливаясь с песнью хора.

— Да, — произнес Фабиан, искоса глядя на Ленор, которая вздрогнула, точно обожженная, уставилась на него исподлобья.

— Имеешь ли, Элеонора, произволение благое и непринуждённое и крепкую мысль, взять себе в мужья сего Фабиана, его же здесь пред собою видишь?

Ленор застыла в полусне, думая о чём-то своём, запоздало и глухо отвесила своё ещё слышное "да". Священник неторопливо подал им кольца. Фабиан с трудом сумел одеть одно из них на безымянный палец Ленор. Её рука, холодная и влажная от пота, скользила в его ладонях; он до боли сжал её кисть, стараясь предать Ленор сил, но та взволновалась лишь сильнее. Кольцо Фабиана выпало из её трясущихся рук, со звоном ударилось об пол, отлетая вглубь залы. Хилер ловко поймал его, предвещая всеобщие вздохи и причитания, спешно передал его Тайферу.

Благо с венцом затруднений не возникло. Хилер без натуги продержал его над головой Фабиана остаток церемонии. И пускай большинство собравшихся не одобряло его кандидатуру на роль поручителя, потому как он не был женат, впечатление о себе он создал самое что ни на есть лучшее.

В конце церемонии, когда священник произнёс заветное «Господи Боже наш, славою и честию венчай их», Хилер подался вперёд и с усмешкой Фабиану на ухо добавил:

—... И изыди, раз земля наша столь грешна...

_________

Она представляла себя посреди бескрайнего океана, где никогда не проплывали корабли, а вода была столь чиста и спокойна, что сливалась с небом. В этом совершенном, лишенном удручающих деталей мире не существовало ни конца, ни начала. Даже целям и смыслам в нём не нашлось места.

Ленор представляла, как сливается с океаном, становясь единым целым с прекрасной водной стихией, обретая гармонию и покой, которые так не хотел давать ей мир реальный.

— Я уеду. — Решительно заявила она, оказавшись наедине с Фабианом. — Уеду на юг и избавлю нас обоих от тягот семейной жизни.

Обстановка не располагала к откровенному разговору. Время было за полночь, солнце давно скрылось за горизонтом, окунув Кайрисполь в беспросветный мрак зимней ночи. В спальне, где Фабиан и Ленор оказались по окончании празднества, тускло горели свечи, прожигая темноту в отдельных уголках комнаты, остальная же её часть пребывала в иссиня-черных, местами подернутых дымкой тонах.

— Это лучшее решение, как по мне, — продолжила она, косо глядя на Тайфера.

— Мне совершенно не в тягость Ваше присутствие. — Он сделал шаг ей навстречу так, что расстояние меж ними сократилось в добрые полтора раза. — Можете спокойно жить в моей усадьбе: там Вас никто не побеспокоит, обещаю. Моё состояние позволит нам существовать безбедно, пускай и без привычной Вам роскоши.

— Вы ведь понимаете, что это не жизнь для меня. И не в роскоши дело вовсе. Мой отъезд — вопрос решенный. Я просто хочу, чтобы Вы знали о нём и не стали препятствовать моим намерениям. Не будете держать на меня обиду.

— Обиду... На Вас... — её слова почему-то смутили его. — Вы глубоко обидите меня, если оставите. — Он сделал ещё один шаг; расстояние меж ними неумолимо сокращалось, и теперь Ленор ощущала его дыхание на своей коже.

— Вы, должно быть, шутите со мной, — она оказалась вжатой в стену, без возможности отступить или отскочить в сторону. — Подумайте, что Вы творите, господин Тайфер, какой грех совершаете!

Его рука мягко коснулась её щеки, спустилась вдоль шеи, медленно скользнула по стану, обвивая талию. Ленор попыталась оттолкнуть его в сторону, возмущённо вскрикнув, как вдруг он жадно поцеловал её в губы. Она обмерла, вспоминая все лживые обещания, некогда данные им, и те ужасающие картины, что строило её воображение, не исполни он их. И вот реальность. Нагрянула. Никто не ждал и не желал её. А как противилась ей душа, с какой неистовою силою!

— Отпустите меня, мерзавец! — Она вновь попыталась вырваться, но Фабиан до боли сдавил её руки.

Она дурно помнила, что произошло дальше. Прикосновения его блуждающих по телу рук, всё более непозволительные и страстные, сбившееся дыхание и дрожь в конечностях, сердце, клокочущее так неистово, что уши закладывало, — всё смешалось в смутный поток ощущений, захлестнувших её волной. Но то были не те спокойные воды, которыми она томилась, любви которых желала, готовая отдаваться им вновь и вновь. Представшая пред ней стихия, жадная и неутолимая, разрушала её изнутри, не оставляя ничего, что так долго и тщетно возводилось до неё.

Ленор яростно ударила Фабиана в плечо, надеясь, что почти зажившая рана даст о себе знать. Фабиан с глухим стоном отшатнулся, глядя на неё дико, отнюдь не по-человечески, содрогаясь всем телом, точно она задела в нём нечто большее, чем просто плоть. Пары секунд его замешательства сполна хватило, чтобы вырваться. И вновь Ленор бежала, спотыкаясь и падая от тяготящей её силы, в кромешном мраке неведения, отныне не имея даже цели...