Сожрите Наши Души

Как-то меж делом Ленор отметила, что ей приятно такое течение жизни...

Она вставала засветло, когда позднее солнце только-только забрасывало невод лучей в бездонное небо, а воздух, холодный и терпкий, трещал, раскаленный от мороза. Она выходила на пустующую террасу, и Фабиан сквозь щель задернутых штор своей спальни мог наблюдать за тем, как подолгу и бездвижно она вглядывается в обветшалый сад пред домом и разбитый фонтан, вода в котором застыла в ночь после первых заморозков. Потом Ленор вздрагивала ни то от жгучего холода, ни то от оживления, неторопливо, словно оттягивая момент, возвращалась в дом, а вместе с нею в душу степенно закрадывался новый день, умиротворенный, отпускающий тяжесть и боль. И пускай Фабиан не смыкал глаз всю ночь, именно в те минуты, под звуки её шагов он пробуждался от самого глубокого и беспросветного сна в своей жизни.

Из раза в раз.

Ленор появлялась на пороге его спальни ровно в семь часов и неизменно в сопровождении служанки, которую привезла из Даспира и держала при себе в качестве дуэньи. Более слуг в доме не было: Льюис не намеревался держать их, подражая в том Хилеру и совсем забывая, что усадьба с двумя десятками комнат и прилежащим к ней садом не идёт в сравнение со столичной квартирой. Ленор не бралась спорить с ним, хоть и отмечала меж делом, что дом после того, как госпожа Ла'Круэль покинула его вместе со своей многочисленной прислугой, пуще прежнего обветшал и заметно осунулся. Но Льюис не видел ни проломившихся ступеней, ни осевших полов, ни чернеющую грязь, ковром застилающую всё от пола до потолка.

Комната, где целыми днями томился Фабиан, оказалась единственным светлым и тёплым помещением в доме, куда волей-неволей стремился каждый. В первый же день Ленор обмолвилась, что ранее сия опочивальня принадлежала младшей дочери госпожи Ла'Круэль, Николь, которая никак не хотела покидать усадьбу и всё грозилась оставить там что-то в напоминание о себе. И не солгала. Спустя пару дней Фабиан обнаружил под одной из просевших досок пола резной сундучок с целой кипой девичьих альбомов.

- Ну Вы ведь не станете читать их?! - узнав о том, Ленор встревоженно воззрилась на Фабиана, точно сия находка ставила под вопрос честь и достоинство Николь.

- Думаю, юная госпожа Ла'Круэль не стала бы оставлять их здесь, не хоти она того.

- Раз так, то она наверняка рассчитывала, что её альбомы попадут в руки господина Крофорда... - Она замялась, словно не решаясь продолжить. - Помнится, мы узнали о том, кто купил эту усадьбу, за пару дней до отъезда. Николь ранее приходилось видеть господина Крофорда считанное количество раз, но он произвёл на неё действительно глубокое впечатление. Знаете, она с таким восхищением описывала нам, как наблюдала за ним на одном из вечеров у господина Ксавьера, что совсем позабыла о горести разлуки.

- В таком случае, мне жаль её чувства. Льюис, которого знаю я, не сентиментален и не оценит её жеста.

- Моё впечатление о нём иного толка...

- Скажу Вам так, Ваше Высочество: человек, руки которого по локоть в чужой крови и который не имеет при том ни малейшего желания очиститься и избегнуть своего чудовищного промысла, видит в глазах других людей лишь смерть и ужас. Спросите Льюиса о том на досуге. Спросите о тех страшных картинах, которые рисует его разум день ото дня, когда кто-то пытается залезть в его душу; о том, каково это - научиться не видеть и не слышать ничего в момент, когда кто-то погибает от Ваших рук, а после засыпать и просыпаться... Засыпать и просыпаться. Засыпать и просыпаться. И не видеть, и не слышать ничего, кроме чужой боли. - Произнес сквозь громкий стук сердца. - Знаете, есть то, что кардинально отличает Льюиса от доброго большинства его сослуживцев и нас с вами, да не будет сказано то Вам в обиду. Он умеет чувствовать. Неподдельно. Такова его природа. Не мир рождает в нем чувство, а он сам может открыть его миру. Но жизнь... Жизнь порой проверят нас на прочность, Ваше Высочество, и к кому-то она особенно беспощадна. Льюис преодолел все испытания, но потерял страх смерти. А любовь... Сами подумайте, что такое любовь?! Она ведь зиждется на этом страхе! И потому Льюис не в силах оценить "подарок" юной госпожи Ла'Круэль. Не тревожьте его сердце лишний раз.

Ленор поникла. Светлые глаза её глядели пусто и холодно, руки же вздрогнули, повинуясь волне внутреннего сопротивления.

- Вы говорите страшные вещи, господин Тайфер! - голос пронзили нотки негодования. - Вы черните имя господина Крофорда! И напрасно! Его дело благое и почтенное, а помыслы чисты.

- Когда же убийство стало делом совести?!

- Порой цель оправдывает средства!

- Нет никаких целей и средств, когда речь заходит о человеческой жизни, - Фабиан чувствовал, как противоречия грызут его, и то виделось ему отчасти забавным. Его бескомпромиссность и жалость в отношении себя сплелись в нечто странное, искаженное и непохожее на былые эмоции; оно барахталось на дне сознания, скребя его сосуд искорёженными иглами-лапками, всеми правдами и неправдами желая выбраться наружу. Фабиан слишком устал его подавлять.

- Господин Крофорд честен и безвинен пред Богом! - она вспыхнула, залилась краской от ярости.

- Кто тот Бог, что отпускает человеку убийство ближнего?!

- Тот же, кто спас Вашу жизнь.

- В таком случае, мой Бог из плоти и крови! Он не дал моему бренному телу сгореть в пожаре и своевременно передал меня в руки врачей! Он трудится в Совете, не покладая рук, пока Вы приписываете его заслуги потусторонним силам!

- Вы - гнусный и жестокий человек, господин Тайфер! - она притопнула ногой для убедительности.

- Это Вы жестоки, Ваше Высочество. Жестоки в своей слепоте! - он тоже более не таил злости.

- Вздумали учить меня?! Так значит?! Считаете, что отвернись Вы от Бога, непременно вознесетесь выше всех вокруг?! Это иллюзия! Вы обманулись! Тот путь, что Вы избрали - путь глупца - прямой и незатейливый. Сколько ещё людей ступали на него в надежде обрести свободу и постичь истину?! Сотни. Тысячи. Вот только, все извечно забывают, что не вера лишает человека лучшего, а глупость и духовная бедность. - Она нахмурилась, пытаясь совладать с собой, затем резко смягчилась в лице. - Мне не стоило беспокоить Вас лишний раз. Вам надо больше отдыхать.

... И всё же они волей-неволей проводили вместе большую часть дня, внутренне стремясь отыскать в новом, оторванном от реальности мире отголоски прошлого.

По утрам, во время процедуры умывания, Ленор читала молитву за здравие тела и спасение души Фабиана; он покорно внимал, вслушиваясь в неизменно монотонное звучание её бархатистого голоса, не различая ни слов, ни их сути. Она не отводила глаз от страниц ни на секунду, хотя наверняка наизусть знала молитву от начала до конца; она крестила Фабиана и каждый раз смотрела в пол, всячески избегая его сверлящий взгляд.

По окончании завтрака до самого вечера Ленор проводила за вышиванием, расположившись у окна. Она могла часами молчать, погружаясь в пучину мыслей настолько, что грани реальности вокруг стирались, её сознание ускользало, а тело продолжало по инерции существовать в стенах дома. В такие моменты Фабиан предпочитал не беспокоить её, зная, что получит в качестве ответа в лучшем случае кивок, в худшем - останется неуслышанным. Впрочем, Ленор сумела организовать и его досуг. Книги, привезенные ею, поступили в полное его распоряжение и, к приятному удивлению, не имели ничего общего с модными ныне романами, полными меланхолии и сладострастных картин. Цесаревна, с виду консервативная и скованная узостью своего мировоззрения, наряду с исторической литературой читала практическую философию, вышедшую из-под пера зарубежных авторов, чьи прогрессивные взгляды, казалось бы, должны были задеть её эго, а социалистические убеждения - пробудить негодование и отторжение. Однако девушка проявляла в их отношении не только редкостную холодность и терпимость, но и искреннюю любознательность, а на вопрос Фабиана, не вызывают ли сии мысли у неё противоречивых чувств, ответила с едкой усмешкой:

- Не все ведь в своих высказываниях столь жестоки и навязчивы как Вы.

Ленор свободно владела несколькими языками: кельским, лиронским и лазумийским. И Фабиан никогда не узнал бы об этом из её уст, ни обнаружь он среди привезенных ею книг несколько иностранных романов и ни попроси он её помощи в их переводе.

- К чему Вам столь глубокое знание лиронского? - Спросил он меж делом, когда она без запинки смогла прочесть и перевести отрывок из лиронских научных трудов по анатомии, кишащий терминологией.

- Мечтала не быть здесь... - Она замялась, понимая, что сказала лишнее, но, увидев во взгляде Тайфера ещё большую заинтересованность, продолжила. - Скажите, я ведь могу быть с Вами честной?

- В полной мере, - ответил он, ни на секунду не задумавшись.

- Думаю, Вы не станете судить меня, если я скажу, что жизнь в Кайрисполе - не предел мечтаний. Любой здравомыслящий человек согласится со мной в этом. В стране царит разруха. Кайрисполь стоит на грани перемен, но по силам ли они нам? - Лицо её расплылось в престранной улыбке; с минуту она молчала, вслушиваясь в скрип снега за окном, затем тихо заговорила. - Так или иначе, теперь мы с Вами в одной упряжке, как бы того не хотели. Честно говоря, раньше эта мысль угнетала меня, однако теперь позвольте мне выразиться так: я не знаю, что случится завтра, да и не стану загадывать, но, как бы трудно ни было, я хочу верить, что смогу положиться на Вас. Я хочу знать, что... как бы то ни звучало... стань я жертвой перемен и не сумей я вырваться из оков смерти, Вы не оставите мой хладный труп на порицание народу.

Ленор сидела на краю его постели, и он опустил голову на её колени, чувствуя внезапно нахлынувшее умиротворение и слабость.

- Разумеется, не оставлю...

_____________

Дворец оказался бездушным местом. Даже потеряв умение видеть мир насквозь, Элиас ничуть не сомневался в этом. Стены были глухи, а люди, оказавшись в их тени, растворялись в атмосфере безвременья и тоски. Растворялся и Элиас.

Иногда он просыпался в холодном поту, секундно вырываясь из этого животного беспробудного сна, что поволокой затягивал глаза. Сбросив оковы душ, Элиас ожидал, что она сама собой рассеется, обнажив жизнь в цвету и ярчайших красках, но мир вокруг оставался сер и неприветлив, а течение жизни, как и прежде, слышалось близко, будучи неподвластным. И юноша существовал от сеанса до сеанса, боясь возвращения душ и всё более не желая открывать сознание.

- О чём Вы вечно думаете? - этот вопрос неустанно задавал Элиасу Хилер Дэнзель, приставленный к нему в качестве наставника. Он из раза в раз не получал на него внятного ответа, но никогда не снисходил до пытливости, оставаясь удовлетворенным даже молчанием. Кажись, из него Дэнзель умел извлекать нечто куда более значимое, чем сухие факты.

Но на сей раз Ревиаль нашёл в себе силы, чтобы ответить:

- Меня грызут вечные вопросы.

- Вот как... - Дэнзель усмехнулся. - Если "грызут", то немедля отбросьте их и возьмитесь за дело! Многие ошибочно полагают, что ответы на философские вопросы кроются где-то вне поля человеческого зрения и требуют полной оторванности от реальности. Знаете, что я Вам скажу, господин Ревиаль?! Правильно! Быт! Неприглядный и всеми отторгаемый! Только приняв его и осознав его суть, можно отыскать ответы.

Хилер обладал редким талантом — умением жить по-настоящему. Мало того, он умел погружаться в чужие жизни, не теряя контроль над собственной, словно в его распоряжении было бесчисленное количество душ, однако он подчинил их своей воле.

- Я вижу, что Вы — мечтатель. - Внезапно продолжил он, откладывая в сторону бумаги. - Это замечательно... Знаете, в наше непростое время всё держится на таких мечтателях как мы с вами. Умение видеть в простых вещах нечто большее и стремление изменить мир к лучшему — редкие качества, но вот, что действительно на вес золота, так это достаточная храбрость и желание воплотить самые смелые задумки в реальность.

- Не думаю, что я — идейный человек, - Элиас оборвал его, чувствуя, как стремительно тот поднимает планку его личностных качеств, делая её почти недостижимой.

- Не торопитесь пресекать в себе это качество! Не многие оценят его по достоинству, но поверьте мне на слово: будущее за идейными людьми! Но знаете, чего нам всем извечно не хватает? - Он расположился на краю рабочего стола, закинув ногу на ногу. - И это что-то есть у Вас...

- Что? - Элиас невольно подался вперёд, желая чётко различить сказанные Хилером слова.

- Ресурсы, - он намеренно понизил голос практически до шепота.

- Ресурсы? Что Вы имеете в виду?

- Влияние, господин Ревиаль. Связи. Положение в обществе. Не всякий "мечтатель" обладает хоть чем-то из этого короткого списка и не каждый готов жертвовать им.

-... Смотря во имя чего... - Элиас вопрошающе уставился на него. - Ради какой идеи?

Хилер отстранился, заложив руки за спину, прошёлся из одного угла кабинета в другой, глядя на Ревиаля искоса, точно стараясь уловить в нём что-то сокрытое и недосягаемое. И Элиас никак не мог истолковать этот сосредоточенный, острый взгляд, пронзивший и обездвиживший его разум.

- Что Вы думаете об идеях свободы слова и печати? - наконец спросил Дэнзель.

- Что ж... Они служат почвой вольнодумству.

- И то по-Вашему дурно?

- А как может быть иначе, позвольте заметить?! Поощрение разнузданности нравов — это ли благо?!

Элиас всё ждал, что Хилер возразит ему, но тот оставался холодным и сдержанным.

Он явственно выделялся средь всех членов Совета, даже будучи вынужденным играть по общим "правилам"; собственные взгляды и мутное прошлое он всегда оставлял за кулисами, то ли боясь быть изобличённым пред жаждущей хлеба и зрелищ публикой, то ли не желая сбрасывать маску покорности раньше запланированного момента. Так или иначе, Хилер всегда балансировал на грани, упиваясь риском потерять всё... Впрочем, было ли в его жизни хоть что-то им ценимое? Элиас сомневался.

- В таком случае, идея равенства для Вас — пустой звук, как я полагаю, - произнес Дэнзель, степенно проследовав в противоположный угол комнаты.

- Равенством грезят идеалисты, и я, увы, не из их числа, как бы Вы ни желали того. Я живу в мире, беспощадном к духовности: в нём не приживаются возвышенные образы и геройские мотивы. Их не отыскать в быту, потому как в низком нет ни единой доли прекрасного, а сумей Вы разглядеть оное, уж тем более проникнуться им, то лишь свидетельство Вашей образованности. Острый ум и в худшем отыщет смыслы, ведь не может человек просвещенный существовать в бесцельной суете. И он ищет. Ищет и ищет. Путается у бездушья в ногах. И находит, потому как не может жаждущий познания человек не отыскать себе места. Пускай оно пусто в действительности, пускай бессмысленно... Пускай это и не его стезя вовсе!.. В любом случае, идеалы царят в мире ином, оторванном от нашего. В мире далеком. Тем и приятным нашему разуму.

Лицо Хилера в ответ на его тираду озарилось легкой улыбкой.

- А если я скажу, что до этого мира рукой подать?