Сожрите Наши Души

Фабиан пришёл в чувства далеко не сразу. Он ещё долго плавал в неком «смежном» пространстве, в попытке перешагнуть ту грань, что отделяла его от реальности. Он вслушивался в приглушенные звуки, доносившиеся откуда-то снаружи, из-за пределов черепной коробки, глухим, но непрерывно льющимся эхо; он двигался на ощупь и чем тоньше делалось пространство, отделявшее его от внешнего мира, тем мощнее становился поток воспоминаний и спонтанно рождённых разумом домыслов. Те, зачастую схожие с реальностью, отторгались им, пускай, и были порой слаще самых тайных мечтаний.

В бреду Фабиан внезапно обрёл спокойствие. Сквозь сумрак мыслей он ясно ощущал тепло нежных рук, стискивающих его ладонь; слышал вкрадчивый шёпот, проникающий, кажется, в самую глубину душу, в существование которой Тайфер теперь уверовал. Ему всё виделся ангел, склонившийся над его изувеченным челом, спустившийся с небес, дабы очистить его от дурных деяний, вознести в безоблачную высь, где нет ни боли, ни обид, ни зависти, ни ревности, ни уныния. Там он предстанет в новой, истинной форме, забудет о былых невзгодах, идя навстречу чему-то большему, недоступному для понимания простого смертного.

Но ангел не торопился открывать ему тайны мироздания, как и не жаждал вырывать его из оков земного существования. Он просто порхал поблизости, шелестя крыльями и рассыпаясь в неведомых речах, стремясь возродить его к прежней, убогой жизни. Когда Фабиан впервые открыл глаза, ангел склонился над ним, поправляя подушки у изголовья кровати. Крупные пряди его длинных русых волос приятно щекотали шею и щеки, источая сладкий ванильный аромат. Стоило божеству отпрянуть, как солнце ударило в глаза, заливая всё кругом ярким, слепящим до слёз и ряби светом, нимбом очертившим фигуру напротив. И только глаза чуть привыкли, как пред Фабианом предстала вполне себе материальная, далёкая от возвышенного и прекрасного Ленор Д'артагнан.

Она сидела на краю его постели, погруженная в свои мысли, а потому не сразу заметила, что он пришёл в чувства, но стоило их взглядам невольно соприкоснуться, как её опустошенные черты в секунду ожили.

- Как Вы себя чувствуете? - звучало с толикой усталости. - Врач только-только сменил Вам повязки, отбыл пару минут назад... Прикажете послать за ним?

Фабиан запоздало покачал головой, хотел было приподняться на локтях, но Ленор мягким движение рук остановила его.

- Вам велено лежать спокойно и беречь себя.

- Поберег и довольно, - произнёс себе под нос с явным недовольством.

- Лежите-лежите...

Он поморщился, почувствовав ноющую боль в плече, на выдохе спросил:

- Где я?

- Господин Дэнзель посчитал нужным доставить Вас в усадьбу под Эйсбургом, как только Вам оказали первую помощь и кельские власти позволили пересечь границу... Я прибыла сюда по его приглашению... Господин Дэнзель оговорился, что эта усадьба принадлежит вашему общему другу, Льюису Крофорду. Вам это имя о чём-то говорит?

- Разумеется, - услышанное приятно удивило его.

-... Он сказал, что здесь, вдали от городского шума, Вас никто не потревожит, и Вы быстро пойдёте на поправку. Я побуду с Вами ровно столько, сколько потребуется.

- Я бы не хотел доставлять Вам лишние хлопоты, - с этими словами он вновь попытался подняться, но боль железной хваткой сковала плечо, кипящей водой окатила тело; пришлось вновь беспомощно опасть на подушки.

- Не стоит переживаний, - она мягко улыбнулась, чего ни разу не приходилось видеть ему ранее.

Казалось, то была совершенно иная Ленор, во многом к нему смягчившаяся и ещё многое заведомо готовая ему простить.

- Будьте добры, позовите господина Дэнзеля. Мне необходимо переговорить с ним, - с просьбой обратился к ней он, наблюдая за тем, как умиротворенное выражение её лица сменяется озадаченным.

- Да, секунду, - и она торопливым шагом, отбивая каблуками туфель звенящую дробь, выскользнула из комнаты.

... Фабиан мог предположить, что отношения Хилера и Ленор не сложились в тот момент, когда они только завидели друг друга. Они оба с невероятной жестокостью и предвзятостью судили людей по внешности, однако вкусы и взгляды их разнились. Хилер отнёс бы цесаревну к категории тех женщин, которых стоит избегать и опасаться. В её походке и манере держать себя прослеживались твёрдость и категоричность, а черты лица говорили обратное, маня своей нежностью и аккуратностью. Именно на стыке подобного рода противоречий рождалось «нечто», делающее своего обладателя особенным. Особенно опасным. Дэнзель презирал всё то, что не укладывалось в его голове, предпочитая вычёркивать "исключения" из мирного течения дней, продолжать жить по прежним правилам.

Ленор, должно быть, тоже не нашла в Хилере ничего мало-мальски приятного. Судя по её словам и кругу общения, она искренне не любила людей, способных с первых секунд захватить всеобщее внимание, заполнить собою каждую щелочку помещения, протиснуться в самую глубину чужого сознания, не давая думать ни о чём ином, кроме как о них. Она слишком ценила себя, чтобы часами томиться мечтами о ком-то; слишком любила контроль, а потому ни в коем разе не допустила бы самой вероятности движения мира без своего участия. Она цеплялась лишь за тех, кто помогал ей совладать с жизнью, но никак не за тех, кто требовал отречься от целого мира в порыве мимолетной страсти. А Хилер любил, когда к его ногам приносили жертвы.

И вот, эти два абсолютно разных мира столкнулись где-то за дверьми залитой солнцем спальни, скрепя убеждениями и влача за собою целый воз принципов; столкнулись, рискуя сцепиться, загорись они секундной яростью...

Хилер вошёл в комнату размеренным шагом, остановился напротив Фабиана, опершись руками о перекладину, соединяющую столбики кровати.

- Я уж думал, что не успею проститься с тобой до отъезда, - он выглядел озадаченным и встревоженным; откинул со лба взъерошенные чёрные волосы, затем размашистым шагом двинулся к окну, спешно распахнул его ставни. Долго и молча втягивал влажный декабрьский воздух.

- Уезжаешь? - Фабиан встрепенулся.

- Да-а-а... - протянул Хилер, всё также не глядя в его сторону. - Дела не ждут... Я и без того задержался на добрых два дня. В Совете сейчас бурные дискуссии, и всё непременно требует моего участия.

- Раз так, то прикажи сейчас же подать мне одежду, и я поеду с тобой!

- Брось, Фабиан! Не пори горячку! - Дэнзель усмехнулся так, будто ожидал именно такого ответа. - Ты останешься здесь, пока не пойдёшь на поправку. Льюис присмотрит за тобой. Надеюсь, он найдёт время; цесаревна тоже решила задержаться в Эйсбурге. Врачи здесь ничем не хуже даспирских, а вот воздух в разы чище. Аж дышится свободнее! Отдыхай, пока есть такая возможность. Я бы всё за неё отдал!

Хилер тянул за собой Совет, как конь тащит в гору полуразвалившуюся телегу: пыхтя, с пеной у рта, давясь и задыхаясь от неподъемной тяжести. Он добровольно принял на себя эту ношу ещё в самые первые дни службы, внутренне понимая, что злосчастная громада, закоренело въевшаяся в землю и не желающая сдвигаться с мёртвой точки, в один прекрасный момент подомнет под себя весь Кайрисполь, не оставив ни следа от прежнего его величия. И Дэнзель впрягался вновь и вновь, не щадя себя, и Фабиан также неустанно удивлялся его силе, невесть откуда взявшейся. Были ли то тяготы жизни, нынешнему предшествующие, или крепость его духа, рождённая вместе с телом, ему же под стать, - однозначного ответа просто не существовало.

- Я не хочу здесь оставаться. - Фабиан тупо уставился в потолок. - Я отлежусь здесь день, быть может, два, а после немедля прибуду в Даспир! Это не дело... Не дело зря тратить время в нынешнем положении.

Хилер замялся, затем уверенно продолжил:

- Раз здоровье тебя несильно беспокоит, то, что же касается Ленор?

- Она-то здесь причём?! - Фабиана аж передернуло от такой неожиданности; в плече заныло с большей силой.

- Наша цесаревна своенравна. Наследство интересует её не столь сильно, чтобы ею можно было манипулировать. И она всё ещё может отказаться от брака с тобой, захоти того её гневливая натура. Так ведь?

- Я думал: ты не сторонник нашей с нею женитьбы...

- Верно, но... Это отличный шанс для тебя закрепить своё положение на долгие годы вперёд. Надо лишь завоевать её расположение. Сейчас самое время для того.

- Какая чушь! Она презирает меня!

- Отнюдь, - тотчас возразил Хилер, хмурясь. - Она, быть может, презирает твой холодный разум, но всё то время, что пребывал ты в беспамятстве, она ни на шаг не отступалась от твоей постели. Она видит в тебе человека, нуждающегося в её помощи, так позволь же ей почувствовать себя нужной... Порой нежные женские руки лечат куда лучше, чем целебные травы и отдых.

- Ты ведь знаешь, что я не люблю её, Хилер. Вот и всё.

- Любовь не просто относительна; мне порой начинает казаться, что её и вовсе нет. Знаешь, я тут подумал, быть может, дело в пустоте, которую мы так тщетно желаем залечить кем-то. В пустоте, которая встречает и провожает каждый наш день, неизменная и стойкая. В таком случае, то, что мы зовём любовью, - всего-навсего проявление нашей жадности и гордыни. Мы ищем в других себя, закрывая глаза на их собственное "Я", впиваемся в них пальцами до боли душевной и телесной, не хотим отпускать, а если теряем, то лишаемся и рассудка, и частицы души. Мания. Желание найти себя, смешенное со страхом лицом к лицу столкнуться с самим же собой. На самом-то деле, не столь страшно столкнуться с собой физическим, облаченным в уязвимое тело, чем с собою абстрактным, живущим по ту сторону каждодневной мысли и мыслию этой заправляющим. Сумасшествие. Сущее сумасшествие! В нем и рождается истинный человеческий ум, гонимый и отторгаемый; ум, заключённый в способности быть честным с собой. И нужно ли любить?! Хочешь ли ты этого, Фабиан? Желаешь ли, как и прочие, погрязнуть в тягомотном чувстве, лишающем возможности открыть куда большие и значимые стороны жизни? Стоит ли мнимая душевная близость истинного познания себя?

- Я не хочу знать себя, - он обнаружил это столь внезапно, что толком не сумел осознать сказанное. - Я себе опостылел. Знаешь, случись проблема, каждый непременно обязан обратиться к себе в поиске её источника. Я изучил себя вдоль и поперёк, перекроил себя изнутри, изнова разрыл, распотрошил, но так и не нашёл ни единого ответа на те вопросы, что мучат меня. Скажи: я не прав! Скажи, мол, я просто не умею искать! Но научи меня! Я большего и просить не стану! Расчлени меня, разложи по полочкам, как делаешь это ты со всеми вокруг! Покажи, где моя червоточина! Научи. Просто научи меня жить, раз я сам то постичь не в силах... Даже пуля меня не пощадила...

- Я - Бог, по-твоему?! - Хилер не сумел сдержать едкую улыбку.

- Нет.

- В таком случае, не жди второго пришествия. Оно не случится, - и он покинул комнату спешным шагом.

* * *

-... Порой людям сложно осознать, что они поступают жестоко. Порой они действительно уверены в своей правоте и честности с близкими. Порой они просто не успевают понять и, что куда важнее, принять чужие чувства, зачастую противоречащие их собственным. Господин Дэнзель знает каждую свою ошибку - в этом его карма, если можно так выразиться. И ещё он прекрасно осознает свою жестокость. Временами она душит его настолько, что не выпусти он её наружу, будет неустанно истязать себя изнутри. - Льюис тяжело сглотнул.

Ленор взирала на него пристально, как ни кто иной, точно в его словах была сокрыта истина всей её жизни. Смущение, мало Крофорду знакомое, на цыпочках подкрадывалось со спины, готовое в любую секунду в коротком прыжке захлестнуть его с головой. Благо цесаревна наконец отвела свой пытливый взгляд. Они с минуту глядели, как пенится дорожная пыль под колёсами отбывающего дормеза, молчали, упиваясь этим волнующим кровь зрелищем. Льюис бы никогда не сумел объяснить, что именно взбудоражило его в те секунды, но описать само чувство в чистом виде сумел бы с дотошной точностью.

- Вы ему лишнего слова за эти два дня не сказали. Вы в ссоре? - Ленор первая сумела вырваться из оков охватившего их обоих помутнения, продолжила расспрос.

- Знаете, Ваше Высочество, порой сами слова - лишнее. Может показаться, что Хилер - большой любитель блеснуть красным словцом или ввязаться в яростный спор, отстаивая сущую чепуху с пеной у рта, но то совсем не так. Хилер знает цену слову. Если есть оружие, которым он владеет в совершенстве, то слово - оно самое. Но почти также мастерски Хилер владеет и молчанием. Он понимает, что в нём сокрыто, - не сомневайтесь! А что же касается ссоры, то... - Льюис замялся, отбрасывая со лба вьющиеся пряди каштановых волос. - Она действительно была, но я никогда и ни на кого не стану держать подолгу зла.

- А господин Дэнзель? - её брови дрогнули настороженностью.

- Он злится прежде всего на себя.

_______________

Сначала Август провел целую ночь без сна. Он, точно окаменев телом, лежал в постели, уставившись на складки балдахина, глубже и глубже погружаясь в смутные мысли, столь навязчивые, что вырывались шепотом наяву. Под утро силы совсем иссякли, и он впал в забвение, отдалённо напоминающее тягостное видение, а после еле сумел совладать с собой, приняться за работу, чувствуя, как земля норовит ускользнуть из-под ног, а разум раствориться.

Он доселе думал, что терять ему нечего и худшее уже случилось, но когда власть Совета сковала его по рукам и ногам, лишая права голоса, Август с ужасом стал свидетелем своего падения в бездну беспомощности. Он с трепетом пред неясным будущем воображал печальные картины собственных скитаний и потерь, расплаты за малодушие и слабость. И каждая из предстающий пред ним сцен виделась всё более удручающей и неизбежной подобно божьей каре.

Весть о случившемся на съезде Организации Единых Стран Иодении поразила Августа до глубины его уставшей души, подобно прикладу ударила по голове: кратковременно до боли отрезвляюще, а после мир кругом поплыл.

Д'артагнан терялся в потоке дел. Назначение Хилера Дэнзеля на должность главы Совета укрепило его позиции, оказалось не просто стратегически верным решением - необходимостью. Однако советники не желали следовать за новым главой, как бы ни были они расположены к работе на словах; фактически же дела обстояли в разы хуже: они со звериной яростью ополчились против Дэнзеля, с нетерпением ожидая окончания срока его службы. Бесстрастность Хилера, всё прошлое время помогавшая ему не упасть в грязь лицом, иссякла после конфликта, разгоревшегося в Кельской Империи. Именно он выбил Дэнзеля из колеи, заставил его свернуть бурную деятельность. Он стал сам не свой: мог подолгу задумываться о чём-то, теряться в пространстве, порой и вовсе забывая, где он; часто его охватывала нелепая спешка, граничащая с неспособностью ухватиться хотя бы за что-то.

И в этой суматохе, упадке моральных и душевных сил молнией средь грозового неба возник Льюис.

Впервые Август заметил его на фестивале, посвящённом дню Даспира. Часть гвардии задействовали с целью охраны императора; двадцать молодых людей, проявившие себя в последнее время, в лучшем виде - вычищенных ботфортах и блестящих на зимнем солнце мундирах - сопровождали Августа от порога дворца до центральной площади города. В их числе был и Льюис.

Занятно. Август не мог не отметить, что где бы ни появился Крофорд, всюду ему сопутствовало благоволение. Он будто был окружён мифическим ореолом любви и дружелюбия, отнюдь не соответствующим его деятельности и ряду убеждений. И несмотря на то, что внешне Льюис пребывал в нескончаемом потоке знакомств и общения, внутренне оставался отстраненным. Он не любил людей, и его аскетичность то и дело невольно выбивалась наружу. Многие тянулись к нему, не видя ни его пустого взгляда, ни отчужденности; он вообще редко погружался в чужие переживания, хоть и всегда был готов помочь, "существовал" где-то на поверхности, оставаясь вместе с тем в недосягаемости для всех. Ещё реже он говорил с жаром, куда охотнее берясь за дело, и никогда не давал повода усомниться в себе.

Портрет Льюиса не складывался.

Август глядел на него под разными углами, не понимая, как изначальный его облик может идти вразрез последующему. При том Крофорда совершенно не грызли противоречия.

А может он тщательно скрывал их.

Всё его тело вплоть до самой мелкой черточки лица подчинялось полной и безоговорочной гармонии. Откуда черпал он её в бешенном ритме жизни? — Август и предположить не мог.

Льюис ехал верхом по правую сторону от экипажа императора, стараясь не выбиваться из общего ритма, но то и дело отставал, невольно равняясь с впряжёнными в экипаж лошадьми.

Когда глазу предстала центральная площадь, гвардейцы "сгустили" строй, образовав плотную колонну, отгородившую императора от рукоплещущей толпы горожан. Август расправил плечи, меж тем вжимаясь от волнения в спинку сиденья, гордо вскинул голову, стараясь разглядеть то буйство красок, что разлилось кругом необъятным морем. Когда они достигли помоста, он ловко соскочил на землю, окутываемый оглушающим людским гомоном, средь которого неслышно было даже собственные мысли.

Льюис шёл с ним в ногу, душою же оставаясь в ином мире. Он проронил лишь одну фразу, когда Август слишком близко подступился к толпе и чьи-то проворные руки обвили его голени:

«Держитесь подальше от края, Ваше Величество», - в остальном же держался безучастно и отрешенно.

После обмена приветствиями и открытия праздничной ярмарки, часть гостей последовала на официальную часть в Главный даспирский театр. Императорская ложа была полупуста. Ленор на днях отбыла к господину Тайферу в Эйсбург, где тот поправлял здоровье после ранения; Рафаэль, здоровьем слабый и физически немощный, страдал от нового недуга, подкосившего его ещё на прошлой неделе. В ложе оставались лишь двое гвардейцев, один из которых - Льюис - стоял подле стены, держа руку на кобуре.

- Садитесь, господин Крофорд, - вполголоса произнёс Август, указывая на место рядом с собой.

Льюис поначалу не расслышал слов, уставился на него с недоумением во взгляде.

- Садитесь-садитесь!

- Не положено, Ваше Величество, - отрезал с внезапной категоричностью в голосе.

- Не положено отказывать императору, если он того хочет.

- Прикажите не подчиниться уставу?! - в лице Льюиса проклюнулось приятное глазу упрямство. - Хотите, чтобы я поставил под риск Вашу жизнь?!

- Знаете, господин Крофорд...

- Обер-офицер Леврийского полка гвардии Льюис Крофорд, - поправил с прежней сухостью, но губы дрогнули в улыбке.

- Так вот, - продолжил Август с той же непроницаемостью, - я хотел предложить Вам, Льюис, мир без аннексий и контрибуций, но, чувствую, с таким настроем мы не скоро придём к согласию.

В ту секунду занавес воспарил к потолку, сопровождаемый торжественным звучанием духового оркестра. И сквозь нарастающий гул Льюис скомкано ответил:

- Я согласен, но подписывать ничего не стану...