И не ведай.

Авель стоял в дверях, опустив взгляд, ощущая, как кровь стучит в висках. Воздух в комнате был густой, тягучий, и казалось, что каждое дыхание отзывается в теле болью.
— Авель, — голос отца Рафаэля прозвучал спокойно, почти отрешённо. Он стоял у окна, спиной к нему, будто не замечая всего, что происходило здесь мгновение назад. — Вы не обязаны были приходить.
— Меня... позвали, — Авель попытался говорить ровно, но дрожь всё же проскользнула в его голосе.
Рафаэль повернулся медленно. Его лицо было непроницаемым, лишь в глазах — ледяных, голубых, — на миг мелькнула тень беспокойства.
— Это место… не для вас, — сказал он тихо, глядя не на Авеля, а куда-то сквозь него. — Если вы чувствуете тревогу — доверьтесь ей. Она может спасти от ошибок, которые потом невозможно исправить.
— Вы… — Авель замер, не зная, как закончить фразу. — Вы думаете, я неправильно всё понял?
Рафаэль не ответил сразу. Он подошёл ближе, но сохранил дистанцию. Говорил мягко, но с отчётливой холодностью:
— Вы достаточно умны, чтобы понимать всё правильно. Но порой легче притвориться, что не замечаешь опасности. Особенно если она кажется привлекательной.
Авель прикусил губу. Он смотрел прямо на священника, и впервые за долгое время чувствовал не страх, не стыд, а желание — понять его.
Рафаэль отвёл взгляд, будто это был последний способ сохранить равновесие. Его пальцы чуть дрогнули, но он сжал их за спиной.
— Возвращайтесь в свою келью, Авель. Отдохните. Здесь вам делать нечего.
— Святой отец... — Авель задержался. — Вы ведь... переживаете?
Рафаэль сжал челюсть. Лишь один короткий, тихий вздох вырвался у него — почти как рычание:
— Я отвечаю за вас перед Богом.
Он отвернулся и сказал последнее:
— И можешь не переживать. Если Дон вернётся опять, я сделаю все что бы он обдумал свое глупое появление.
Авель вернулся в келью медленным шагом. Дверь за ним закрылась, и тишина монастыря обрушилась на него с неожиданной тяжестью. Он сел на кровать, сложил руки и долго смотрел в пол, будто надеялся найти там какой-то ответ.

Рафаэль… Его голос всё ещё звучал в ушах — строгий, но срывающийся на что-то большее, чем просто обязанность. Не было в нём той холодной сдержанности, к которой Авель привык. В том, как он произнёс «Я отвечаю за вас перед Богом», слышалось что-то почти личное.

Он ведь действительно переживал.

Авель не мог не признать этого. Под всей той священной стойкостью, под мантией и словами долга — что-то дрогнуло. Что-то живое. И именно это не выходило из головы. Не приказ, не укор — а тревога.

Он провёл ладонью по лицу, чувствуя, как нарастает напряжение. Всё было слишком тонко и непривычно. Рафаэль вёл себя как человек, не как пастырь. И, возможно… как кто-то, кому не всё равно.

Это уже не просто защита. Это — выбор. Его выбор.

Авель выдохнул и, не раздеваясь, лёг на кровать, глядя в потолок. Не было ясности. Но вместо страха — странное, тихое тепло.
Ночь поглотила монастырь, тишина лежала мягким покрывалом. Авель уснул быстро, хотя мысли ещё какое-то время звенели под черепом, словно отблески вечернего разговора с Рафаэлем.

Во сне — берег. Холодный, туманный. Море тёмное, как чернила, и небо без единой звезды. Только плеск волн и ветер, тянущий за волосы.

Он стоял босиком на влажном песке, а рядом — силуэт. Высокий, тонкий, будто выточенный из сумерек. Не видно лица, только очертания. Но от него веяло чем-то... знакомым.

Силуэт говорил медленно, словно слова рождались из самого ветра:
— Мы с тобой похожи, Авель. Больше, чем тебе кажется.

— Похожи? — переспросил Авель. — Я… я не уверен, кто я сам.

— И всё же ты боишься того же, что и я. Того, что нельзя назвать. Того, что внутри.

Море вздыхало у их ног.

— Что мне делать? — прошептал Авель.

Силуэт чуть склонил голову:
— Дышать. Смотреть. Петь. Жить. И не лгать себе. Это уже свобода.

Он шагнул в сторону моря. Волны коснулись его краёв, и он медленно растворился в воде и воздухе.

Авель вскрикнул — не от страха, а будто что-то оборвалось внутри. И в ту же секунду проснулся.

— Авель?! — рядом испуганно привстал Лука, волосы растрёпаны, глаза сонные. — Ты что… тебе плохо?

Авель задыхался, сердце билось быстро. Он провёл рукой по лицу, хрипло выдохнул и слабо улыбнулся:
— Нет... Прости. Просто сон.

Он откинулся назад, вглядываясь в потолок. Но в груди тихо теплилось что-то странное. Что-то, чего он не мог объяснить.
День для Авеля начался тяжело. Сны будто выжали из него все силы: он проснулся, как после долгой болезни — с тяжестью в теле и спутанными мыслями, где всё смешалось — силуэт на берегу, голос, чужой и близкий одновременно, и тёплое касание ладони, которого не было.
Он оделся молча, без обычной сосредоточенности, почти на автомате. В трапезной запах теплого хлеба и травяного чая будто ударил в голову — и не вызвал ни капли аппетита.
Лука подсел к нему и, наклонившись, прошептал:
— Лоренцо уехал. Ещё до рассвета. Тихо, без провожающих. Даже настоятелю ничего не сказал.
Авель застыл.
Слова, произнесённые почти шёпотом, эхом прошлись по нему. Что-то будто раскололось внутри — тонкая стеклянная тяжесть, которую он даже не замечал, как носит. И вдруг стало… легче. По-настоящему легче.
Мир словно раскрылся шире. Воздух стал чище. И впервые за последние дни Авель не чувствовал себя загнанным. Лоренцо уехал. Ушёл сам. Без сцен. Без последнего слова. И пусть он не сказал ничего Рафаэлю, пусть ушёл, как вор — Авель не нуждался в объяснении. Только в этом ощущении: тот, чьё присутствие тянуло в мрак, больше не здесь.
Он медленно выдохнул и впервые за долгое время поднял голову. День всё ещё был тёмен и тяжёл — но внутри что-то вспыхнуло тихим светом.
Утренние колокола прогремели над монастырём, словно стирая остатки сна из воздуха. Все братья, как один, направились в церковь — в холодной тишине каменных стен отзвук шагов казался почти священным.
Авель, хоть и не до конца оправился от ночных дум, тоже занял своё место. Молитва началась, заполнив собою всё пространство. Голоса послушников сливались в стройное пение, кадило медленно раскачивалось, наполняя воздух горьким дымом благовоний. Но что-то сразу показалось ему странным.
Проповедь вёл не Рафаэль.
Авель удивлённо вскинул взгляд — на кафедре стоял другой священник. Лицо серьёзное, речь правильная, размеренная… но в ней не было той сосредоточенной глубины, с которой обычно говорил Рафаэль. И Авель неожиданно почувствовал странную пустоту.
«Почему его нет?..» — мелькнула мысль. Ответа, конечно, не было.
После обеда, не имея сил ни на прогулку, ни на беседу, он добровольно вызвался помогать в библиотеке. Там, в тишине и запахе старых страниц, ему было легче дышать. Вместе с несколькими братьями они расставляли книги, вытирали пыль с полок, укладывали бумаги. Руки двигались по привычке, как будто не он, а кто-то другой выполнял работу.
К тому моменту, как библиотека опустела, Авель остался один. Он вытер ладонью лоб, подошёл к столу у окна, где ещё оставался тёплый свет. Присел, положил руки на стол… и вдруг ощутил, как на него опускается непреодолимая усталость.
Он склонил голову на руки — и будто сразу провалился в покой. В этом тишайшем углу монастыря, среди шелеста страниц и запаха пыли, он уснул. Без снов. Без страха. Просто исчез из мира на миг, как будто сам стал книгой, закрытой на мгновение.
Все, кто был в библиотеке, один за другим разошлись — кто на молитву, кто к ужину. Никто не заметил, что Авель, уставший и унесённый в дремоту, остался, склонившись над столом.
Он спал спокойно. Мягкий свет из окон уже начал тускнеть, и тишина охватила всё вокруг. Но вдруг сквозь полусон, словно ветер прошёлся по коже, он почувствовал лёгкое, почти неосязаемое прикосновение к шее — будто перо скользнуло по коже.
Авель вздрогнул, приподнялся и резко открыл глаза. Сердце заколотилось.
За его спиной стоял Рафаэль. Он только что вошёл, перекинув через плечо сумки, из которых выглядывали книги. На лице — лёгкая тень заботы.
— Всё в порядке? — спросил он негромко. — Ты выглядишь бледно. Не заболел?
Авель на секунду задумался — действительно ли он почувствовал прикосновение, или это было частью сна?
— Нет, всё хорошо, святой отец. Просто немного устал, — ответил он, стараясь не смотреть слишком долго в глаза собеседнику.
Рафаэль кивнул, опуская сумки на стол.
— Меня отправили в город. Нужно было забрать новое издание Нового Завета — для нашей библиотеки. Несколько экземпляров. Дорога заняла больше времени, чем ожидалось. — Он улыбнулся едва заметно.
— Но, надеюсь, они того стоят.
Авель взглянул на книги — аккуратные переплёты, словно только что из-под печати. И снова перевёл взгляд на Рафаэля… всё ещё думая об этом странном ощущении, будто между сном и явью кто-то до него дотронулся.
Рафаэль поставил сумки на пол, аккуратно, почти бесшумно. Его пальцы на мгновение задержались на ремне, затем он выпрямился, оглядел Авеля и сел на соседний стул — непривычно близко, но при этом без тени напряжения. Как будто этот вечер позволял немного больше, чем обычно.
Некоторое время они молчали. В библиотеке было тихо, только вечерний свет ложился на пол тёплыми полосами, окрашивая книги в янтарь.
— Ты читал ту книгу? — вдруг спросил Рафаэль, не глядя прямо, а будто в пространство перед собой. — Ту, что я дал тебе.
Авель кивнул, повернувшись к нему.
— Да. Не ожидал, что она окажется… такой живой. И местами слишком честной, даже больно честной.
Рафаэль усмехнулся. Не так, как обычно — не сухо и сдержанно, а почти тепло, даже с оттенком иронии.
— Я знал, что она может тебе откликнуться. — Он опустил взгляд, сложив пальцы в замок. — Некоторые тексты мы не читаем, потому что боимся, что они разбудят в нас то, что мы спрятали слишком глубоко. Но я думал… тебе это будет полезно.
Авель смотрел на него внимательно. Было в этом мужчине что-то странное сейчас — мягкость, которую он раньше не замечал. Как будто с Рафаэля действительно спала та сдержанная, холодная маска, за которой он обычно прятался. Он не выглядел беззащитным, нет — скорее настоящим. Таким, каким Авель ещё не видел его ни разу.
— Сегодня вы совсем не такой, каким были раньше, — тихо произнёс он.
Рафаэль посмотрел на него — медленно, будто только сейчас позволил себе всерьёз рассмотреть лицо юноши.
Рафаэль задержал взгляд на Авеле, будто взвешивая слова, затем, почти шёпотом, сказал:
— Я не менялся, Авель. Просто, возможно, сегодня ты видишь меня ближе, чем обычно видишь других. Или, может, чем хотел бы видеть раньше.
Авель опустил глаза, провёл пальцем по деревянной поверхности стола, затем тихо спросил:
— А как вы узнали, что я пошёл к Лоренцо?
Рафаэль ответил почти сразу, без колебаний:
— Я был во дворе. Увидел, как тебя вёл к нему один из братьев. В этом было что-то… неправильное. Что-то в его лице, в твоей походке. Я пошёл следом. Когда он ушёл, я остался у двери. И услышал.
Авель напрягся. Его плечи будто сжались, а взгляд стал тяжёлым. Он медленно поднял глаза, в голосе прозвучала тихая неловкость:
— Вы… слышали всё?
Рафаэль кивнул, не отводя взгляда.
Авель отвёл глаза. Его щеки тронула едва заметная краска смущения, он хотел что-то сказать — оправдаться, пошутить, закрыться, — но слова застряли в горле. Он просто глубоко вдохнул и остался молча сидеть, чувствуя, как странное тепло от этой близости.
Рафаэль слегка нахмурился, заметив, как Авель вдруг опустил голову и замолчал, будто в себе что-то прятал. Он чуть подался вперёд, с беспокойством взглянув на юношу.
— Ты точно в порядке? — тихо спросил он.
Авель хотел кивнуть, выдавить улыбку, но замешкался. Тогда Рафаэль, не дождавшись ответа, протянул руку и осторожно коснулся его лба тыльной стороной ладони.
— Может, всё-таки температура? — пробормотал он, чуть наклоняясь ближе.
Кожа священника была прохладной, почти шёлковой, и от этого лёгкого, почти неощутимого прикосновения у Авеля внутри что-то сжалось. Чувство, неожиданное и непривычное — будто мир вокруг стал тише, а где-то глубоко в животе завибрировало странное, неосознанное волнение. Он затаил дыхание, не зная, откуда это и что с этим делать. Рафаэль не отдёрнул руку. Напротив — словно желая убедиться, он медленно провёл пальцами чуть ниже, к виску Авеля, почти невесомо. Движение было заботливым, но в этой мягкости таилось что-то, что Авель не мог объяснить. По его телу прокатилась тихая, глубокая дрожь, будто под кожей вздрагивала душа.
Он задержал дыхание. Всё в этом прикосновении было слишком страным для него. Он не мог отвести взгляда от лица Рафаэля — так близко, так ясно.
Авель впервые позволил себе разглядеть его по-настоящему: изящная, чётко очерченная линия носа, губы, которые редко улыбались, но когда это происходило — казалось, будто рассеивались тучи. Его глаза, глубокие и внимательные, были цвета голубого льда над котрым был очень ярикй день. Волосы — тёмные, густые, волной спадали на висок, и на мгновение Авелю захотелось провести по ним пальцами.Всё лицо Рафаэля было словно выточено из чего-то благородного — не холодного, а просто сдержанного. А сейчас, при близком расстоянии, эта сдержанность казалась не бронёй, а хрупкой стеной, за которой теплилось что-то человеческое, ранимое.
Авель не заметил, как задержал взгляд слишком надолго.
Рафаэль уловил это. Его лицо осталось спокойным, но взгляд чуть стал мягче будто извиняющийся. Он опустил руку, всё же разорвав эту зыбкую связь.
— Лучше иди, — сказал он спокойно. — Остальные, должно быть, уже ушли на ужин.