Завет Влюбленных

Вот я богохулил.

Орал, что бога нет,

а бог такую из пекловых глубин,

что перед ней гора заволнуется и дрогнет,

вывел и велел:

люби!

Маяковский. В

Сталь играет на свету, бросает отблески на стены. Нигма крутит клинок в пальцах, не замечая, как ее ладони разгораются все ярче, подобно двум маленьким солнцам, сдерживающим всепоглощающее пламя. Нетерпение и тревога разрывают ее на части, тревожат штиль силы внутри.

Ей хватило бы сил на темный столп энергии. На несколько. Она могла бы попытаться еще раз изничтожить Иварта и его монстров, его армию, не оставив и следа – лишь росчерки пепла на выжженной земле, где никогда не взрастут цветы.

Сталь Ифритов в руке тяжела – не весом, а ответственностью, заложенной в эфес, идеально ровные грани и рассекающее острие. Эту сталь нужно заслужить, как говорил ей Кьеран.

Нигма не знала, почему Иварт не приказал забрать у нее оружие: кинжал нашелся в ящике трюмо, словно забытый нож для писем. Она подбирает под себя босые ноги, крепче сжимая рукоять и игнорируя подкатывающую тошноту к горлу, словно предчувствие беды.

Ей приходилось убивать.

Хладнокровно или на горячке эмоций. Мысль об этом ужасает, заставляя внутренности стынуть, пока едкая желчь подкатывает к гортани, разливаясь тошнотворной горечью. Ей кажется, что собственный яд, приправленный страхом, разъест ее всю, выльется из глазниц, сквозь плотно сомкнутые губы.

– Нужно все закончить, – шепчет она в подступающих сумерках: розовых и лиловых, почти кровавых, льющихся и растекающихся по земле вязким пятном. Или то воображение, помноженное на груз ответственности?

Нигма не уверена, что ее плечи выдержат, не переломятся, как она вся – сломается на первом и последнем шаге. Бойни, схватки, погони – на открытом поприще войны легче ненавидеть, легче совершить то, что немыслимым кажется, невозможным.

Нигма должна быть сильной. Как Меланта. Как Конрад. Как Илина и Раук, как Анка, и как Кьеран, защищающий Иветт.

Она должна.

«Тогда почему ты до сих пор этого не сделала?»

Ярость прокатилась по всему телу Нигмы, вздымаясь в каждом позвонке, пульсируя в голове и обжигая лицо жаром. Она ненавидела Иварта за то, что его поступки не позволяли относиться к нему однозначно, выкрасить его образ одной черной краской и навсегда забыть его голос, ощущенье крепкого предплечья под пальцами, его улыбки, уклончивые ответы и тревогу, таившуюся на дне его глаз.

Нигма долго не могла понять, что же царапало её изнутри с того момента, когда она впервые явилась к Иварту, словно наваждение. Оказалось, это чувство терзало не ее одну. Но это гнетущее беспокойство, отдающее гнилью, могло быть связано с Джоанной. Мало что другое имело значение для них обоих.

Она нащупала под покрывалом кинжал и сжала все еще теплую рукоять. Ощущение было отвратительным.

«Скоро», – говорил ей Иварт.

«Сегодня», – подумала Нигма.

Ложка дрожит в пальцах.

Джоанна сжала их сильнее, но тремор все равно был заметен. Съеденная каша встала поперек горла, подкатывала обратно, и Джоанна сомневалась, что не выплюнет весь этот завтрак, обед, ужин – все слилось в одно, размывая границы между днями.

Она готова была удавить себя за эту слабость, изрезать на куски, но и это подобие мощи не сравнилось бы с той силой, что сорвалась с цепей на поле боя и взмыла в небо, порожденная скверной, похоронив под камнями причину войны, жажду власти и силы.

Круг должен был замкнуться, стерев в порошок из костей и праха. Они должны были стать прахом.

Ложка противно звякнула о чашку с кашей. Джоанна съела лишь половину. Она смотрела на позолоченный край, водила по нему большим пальцем, поджав губы.

Лучше бы она умерла там, под камнями.

– Я знаю, о чем ты думаешь.

Джоанна вздрогнула, позабыв о том, что в комнате, ставшей одновременно лазаретом и темницей, она не одна. Когда-то эти стены воспринимались иначе, сюда она возвращалась после занятий и падала на кровать, обессиленная, но с приятным чувством, что делала что-то полезное для Альентара, что стоила большего.

Ностальгия кольнула в груди, напоминая о временах, когда она не ведала о тьме и чужих амбициях, когда глотала впечатления жадно, пока не узнала, что вода отравлена.

– О том, что тот, кто готовит мне эту кашу, очень меня не любит.

– Поверь, она всегда была отвратительной.

Нигма сидела рядом, на притащенном из угла стуле, сложив на коленях руки. Сложно было смотреть на них и не вспоминать, как эти ловкие пальцы заплетали Джоанне волосы в витиеватую прическу, как порхали над ее лицом, создавая нечто невообразимое, восхитительное. Так Джоанна думала, глядя на себя в зеркало в ту ночь, полную волшебства, желания и обмана.

Иногда она ловила себя на мысли: «а что, если?», и старательно гнала ее прочь. Особенно в последние недели, полные болезненной слабости, иссушившей ее.

Нигма поправила волосы. Рефлекторно потянулась к капюшону, но в нем не было нужды. Джоанна подозревала, что дело тут не в принятии себя.

Ее кулаки сжались непроизвольно, от слабости подступала тошнота, но ярость внутри зажглась не искрой, а пожаром.

«Я достану тебя, доберусь до тебя».

– Лучше бы я умерла, чем быть такой. Вот о чем я думала, глядя на свое отражение в любой поверхности, – произнесла Джоанна, криво усмехнувшись своим словам. Шрамы на ее щеках стали еще темнее, и Нигма благодарила богов за повязку на глазу, скрывавшую глубокий провал. Она видела достаточно ужасов, но ее сердце сжималось при взгляде на рыжеволосую.

Только ей известно, как Джоанне было страшно, невыносимо страшно. Перед тьмой, порожденными монстрами и перед жестокостью, лишенной милосердия. Она бросилась сражаться на стороне Иварта, но Нигма не удивлялась, ведь Джо всегда была ведома его Хаосом. И, вероятно, останется такой.

– Теперь ты так не думаешь?

Вопрос прозвучал грубо, и Джоанна поморщилась от собственной неловкости, с какой раньше сшибала локтями тарелки со столов в поместье лорда под ругань кухарок. Теперь она проявляла бестактность в словах.

Нигма пожала плечами. Движение вышло почти легкомысленным, но все равно каким-то сломанным. Ей досталось слишком сильно, и усилия лекарей улучшить ее состояние и внешний вид пока не приносили видимых результатов.

Теплота разлилась в груди Нигмы, сменяясь горькой скорбью: битва была выиграна, едва начавшись. Иварт исчез, как и все его порождения. Орден все еще ищет его, ведь он не погиб.

Джоанна, вероятно, считала себя главной грешницей, поскольку не добилась своей цели. Воспоминания о прикосновении к чужой шее и плечам отозвались покалыванием в пальцах. Она отчетливо помнила, как бледен был Иварт и какой темной была кровь, заливающая его грудь и живот, омрачая совершенство, не испорченное даже шрамами.

Нигма жалела, что не смогла натравить на него его же монстров.

Нигма презирала себя за это.

Джо откинулась на подушки, ощущая, как ломит и выворачивает каждую мышцу. Тянущая боль бездействия, когда желание пошевелиться переплеталось с тягой вылезти из собственной кожи. Казалось, стоит закрыть и открыть глаза, и из них хлынут черные воды, совсем как пески Оникса. За окном шумели вековые дубы и юные ели, а наступающий закат окрашивал комнату в розовые, почти лиловые тона.

Глядя на танец пылинок в воздухе, Джоанна мыслями вернулась в ту ночь, на долю секунды выпадая из реальности.

Хаоситы окружили их с Ивартом тела, заваленные камнями, переломанные и опустошенные скверной. Подоспевшие Ифриты не позволили им добраться до нее, умирающей под завалами обрушившегося купола, лежащей на груди Иварта и чувствующей, как слабеет его хватка, как стихают удары его сердца.

Символично было бы умереть именно так.

Джо невольно нащупала внутри нить, но не решалась последовать за ней. Не сейчас.

Привыкшая к ответу, она не услышала встречного зова и замерла, сосредоточиваясь на тишине внутри.

Иварт не отвечал, и Джо уперлась в наглухо закрытую стену. Это было странно для того, кто не давал ей покоя, и неожиданно ранило, скорее, злило. В свое время она мечтала, чтобы эта связь между ними исчезла.

Да чтоб ее разорвали создания хаоса.

Джо раздраженно схватилась за зеркало на прикроватной тумбе, словно царица из сказок, что вечно искала изъяны в своем отражении. Глядя на выжженные волосы и остроту выпирающих костей, делающих ее лицо злее, она не ощущала желания расплакаться. Что-то подсказывало ей, что могло быть хуже.

Хотелось, чтобы хуже было ему.

Чтобы его волосы выцвели, чтобы... Джо едва не задохнулась от собственной жестокости.

«Он поселил тьму внутри меня».

Старые слова, признание, не произнесенное вслух.

Наивно было полагать, что, как только отгремит оружие, мир сам собой успокоится, словно кошка, досыта полакомившаяся сметаной. Но почему-то в древних летописях, истрепанных в поместье Лорда и аккуратно расставленных в библиотеке Ордена, никто не писал о тяготах, переживаемых после. После решающей битвы, которая не ставит точку; после переговоров, тянущихся утомительно медленно, подобно дряхлой телеге, ведомой старым ослом.

И, взглянув в лицо Морши, сидящей за столом по прошествии долгих часов, Нигма вновь внутренне сжалась, смутно ощущая то, что не случилось, но могло произойти. Будто в какой-то момент Нигма Дуате разделилась, и каждая ее часть пошла своим путем. И теперь звенел в ушах не колокол победы, а сигнал тревоги от той Нигмы, которая, возможно, потеряла слишком много.
Две недели минули в безуспешных поисках Иварта. Поместье его, некогда бурлившее жизнью и энергией Хаоса, ныне зияло пустотой, словно вымерший город. Ни слоняющихся слуг, ни преданных приспешников – лишь пыльные залы и тени, ползущие по углам. Нигма, блуждая по знакомым комнатам, ощущала, как холод проникает в самое сердце. От былой роскоши не осталось и следа, словно столетия пронеслись над этими стенами, оставив лишь тлен и разруху. Но она ощущала его присутствие, где-то вдали, обессиленного и изнеможенного, но живого, словно тлеющий уголек, готовый разгореться вновь.

– Хаос пробрался во внешний мир, – провозгласила Бендида, резко поднявшись с резного кресла. Ее голос, обычно мягкий и мелодичный, звенел тревогой. Другие Боги, облаченные в одежды, сотканные из света и тени, восседали неподвижно, лишь пальцы их отбивали сложный, тревожный ритм по подлокотникам тронов. – Мы сдерживаем Первозданный Хаос, но, увы, не долго.

– Если он вырвется, найдет ли себе новый сосуд? – встревожено вопросил один из Старейшин, его лицо, испещренное морщинами, отражало страх за будущее Альентара.

– Он может временно подчинить себе любого, – ответила Бендида, ее глаза, обычно лучистые и добрые, потемнели от мрачного предвидения. – И тогда миру придет конец.

Иветт, сидевшая за столом со Старейшинами, прикоснулась к руке Кьерана, ища утешения в его прикосновении. Его пальцы крепко сжали ее ладонь в ответ, словно давая клятву защиты.

– Что мы можем сделать? – спросила она, ее голос дрожал, выдавая волнение. – Есть ли у нас шанс?

Бендида обернулась к ней, в ее взгляде промелькнула надежда.

– Можем. – Богиня произнесла это слово односложно, но в нем звучала твердость и решимость. – Ты можешь пожертвовать своей силой, Иветт, чтобы создать клетку для Первозданного Хаоса.

Не раздумывая ни мгновения, Иветт ответила:

– Я пожертвую.

– Твое самопожертвование достойно восхищения, – произнесла Бендида с грустной улыбкой. – Но это еще не все.

В зале воцарилось напряженное молчание. Каждый ждал, затаив дыхание, что же еще скажет их богиня.

– Нам придется заморозить Альентар вместе с Первозданным Хаосом в клетке, – объявила Бендида. – Мы сами, жертвуя своими жизнями.

В зале раздались потрясенные возгласы.

– О, Создатели, Великая Бендида! Неужели вы готовы отдать свои жизни за наш мир? – воскликнул Арвен, его голос дрожал от ужаса. Ему казалось, что это какая-то страшная шутка, но по лицам других членов Ордена он понял, что это правда.

– Да, Легион уже принял это решение.

– А если бы Иветт отказалась отдать свою силу?

– Она бы согласилась, – ровным голосом произнес Эваль, бог времени, не отрывая взгляда от своих изящных пальцев. Он сидел рядом с Бендидой, погруженный в свои мысли, словно видел все возможные варианты развития событий.

Нигма, наблюдая за происходящим, устало потерла переносицу.

– Что будет с Ивартом, когда вы его найдете? – спросила она, нарушив тягостное молчание.

– Эшафот? – Эваль наконец поднял взгляд, и в его глазах отразилось нечто мрачное и неизбежное. В его ответе одновременно звучал вопрос и утверждение, и Нигма не могла понять, что он имеет в виду.

– Вы должны понять, – обратилась Бендида ко всем присутствующим, ее голос звучал твердо, как сталь. – Выбора у нас нет. Мы не можем допустить, чтобы Первозданный Хаос вырвался в наш мир. И без того достаточно вреда уже нанесла его часть, сея раздор и смуту.

– Завтра вечером мы откроем пространственный портал, чтобы перенести жителей, – продолжила Морша, ее голос звучал четко и уверенно. – Ифриты и другие члены Ордена доберутся сами. Портал будет открыт лишь на час. Мы же останемся здесь и закончим эту главу, навсегда запечатывая Первозданный Хаос. Альентар станет его могилой.

Казалось, каждая тень следила за ней, зная об ужасном преступлении, что зрело в ее душе.

Нигма сжала челюсти, отступать не собиралась. Единственной помехой могли стать лишь пустые покои и ощущение себя полной дурой, с чего-то решившей, что Иварт непременно будет здесь именно в эту ночь.

Проводив Тасю до кухонь, в этот час опустевших, Нигма обернулась у дверей и улыбнулась:

– Дальше я сама. Вернусь тоже сама, – и, увидев, как служанка насторожилась, добавила, поморщившись: – Я не сбегу, Тася.

Ведь она сама звала Нигму своей правительницей. Значит, должна поступать по-королевски, не допуская оправданий и тошнотворного лепета. Больше нет.

Тася опустила глаза и, пожелав спокойной ночи, спешно ушла, пару раз обернувшись, к раздражению Нигмы.

Пусть думает, что ведьма растеряла весь свой норов. Пусть что хочет домысливает и, наверняка, перемывает ей косточки с другими слугами.

Она не станет терзаться сомнениями. Не сейчас, когда вновь скользит в просторные залы, шагая по галереям, увенчанным зеркалами. Не тенью она крадется, не вор, чтобы таиться на ковровых дорожках, кажущихся почти черными, под стать хозяину этих стен. Пусть сердце стучит предательски громко, пусть ладони потеют, сжимая края рукавов.

Иварт не сменил мрак своих комнат на величественные покои в поместье Темных Топей, наверняка усыпанные золотом, драгоценными камнями и дорогими тканями, слишком вычурными и кричащими. Нигма не хотела анализировать эту мысль, искать в ней чужие привычки, человечность, закольцованную именем и легкой улыбкой, с которой Иварт произносил его.

Смотреть на него в этот момент без боли было невозможно. Воспоминание об агонии пронизывало до кончиков пальцев.

Она стояла перед дверьми из черного дерева, не охраняемыми хаоситами. Не ему бояться покушений. Когда-то давно он сказал, что уже не обращает внимания на неуклюжие попытки убийства. Тогда это казалось шуткой. Но не теперь. Сколько таких кралось в ночи, чтобы застать его врасплох? Сколько травило пищу, стреляло из арбалетов, стремилось перерезать глотку?

Нигма должна поставить точку, захлопнуть книгу, завершить историю.

Пальцы едва коснулись вырезанного знака лунного затмения. В тишине слышалось тиканье часов, отсчитывающих драгоценные минуты, ускользающих, пока она медлила.

Она задержала дыхание.

— Можешь не прятаться, — сиплый голос разорвал тишину комнаты. — Я знаю, что ты здесь.

Слова казались обращенными в пустоту, однако тени, густо скопившиеся в углу, дрогнули, и из их мрачной глубины выступила темная фигура. Она замерла в шаге от узкой полоски света, отбрасываемой свечой, одиноко горевшей на столе. Мужчина, лежащий в кровати, усмехнулся, зная, что ночная гостья почтит его своим визитом именно сегодня.

В ответ на его усмешку, фигура откинула капюшон, обнажив худое, вытянутое лицо, обрамленное прядями черно-серебристых волос.

— Значит, Орден все же прислал тебя, — проговорил мужчина, не выдержав пристального, изучающего взгляда гостьи и отворачиваясь к окну. — Надо было догадаться, что именно тебя они выберут... Что ж, похоже, у богов все-таки есть чувство юмора, хоть все и твердят обратное. — С его губ сорвался нервный смешок. – Сто двадцать лет службы этому поганому миру...

Убийца молча наблюдала за ним, не выдавая ни единой эмоции.

Мужчина глубоко вздохнул, вперив взгляд в свои собственные тонкие, длинные пальцы. Совсем недавно эти руки могли вызывать бури и подчинять стихии. В них зарождалась великая сила, способная по его воле сжигать целые деревни дотла. Теперь же магия медленно, но неуклонно затухала, покидая его тело, словно иссякающий родник.

— Я совершал страшные вещи, Нигмаруэтт... — и, заметив едва уловимое движение в лице гостьи, услышавшей свое имя, он криво усмехнулся. — Ты, небось, уже и забыла, как тебя зовут. Такое бывает, когда долго работаешь на Хаос. Многие вещи стираются из памяти.... Но я помню, как нашел тебя: голодную, исхудалую девочку, бродящую среди пепелищ одной из сожженных деревень. Мы сжигали их одну за другой, не разбирая, где мертвые, а где живые... Ты должна была разделить участь остальных, обратившись в горстку праха, но я сжалился. Не знаю, почему. Я выходил тебя, пригрел у своего огня, а затем забрал с собой, возвысил, наделил силой. И, как вижу, весьма грамотно распорядился подобным вложением, — резко закашлявшись, мужчина потянулся к стоящей на столике чаше с вином и, жадно осушив ее до дна, вытер тыльной стороной ладони влажные губы. — Я творил зло, это правда. Но тогда я искренне верил, что делаю это во благо. Мои руки были по локоть в крови, но я старался не обращать на это внимания, пока был молод. Я твердил себе: все это ради семьи, ради величия нашей семьи.... Таков, наверное, замысел природы, ведь злость разъедает нас изнутри. И теперь я вижу, что не оставил после себя ничего, кроме пепла, страданий и ненависти... — он повернулся к молчащей ведьме. — Ты была единственным по-настоящему добрым поступком в моей жизни. И посмотри, чем это обернулось.

Иварт снова содрогнулся в приступе удушающего кашля, и Нигма, не колеблясь, подошла к ночному столику. Наполнила чашу вином и молча подала ее дрожащей рукой Иварту. Тот выпил содержимое одним долгим, жадным глотком, словно пытаясь утолить не только жажду, но и терзающие его душу воспоминания. Иварт и вправду служил преданно, так, как умел. Верой и силой, колдовством и своей, столь же преданной, ненавистью ко всему, что осмеливалось пошатнуть его мощь.

— Как это произойдет? — спросил он, глядя ей прямо в глаза, а затем, проследив за ее взглядом, устремленным к стоящему на столике кувшину с вином, хрипло рассмеялся. — Так и думал, что эта пагубная привычка рано или поздно меня погубит. Надеюсь, ты выбрала милосердную отраву, Нигма. Не хотелось бы корчиться несколько часов в мучительной агонии.

Яд начал действовать еще до того, как Иварт осознал это. Он начал говорить, и говорил много, сумбурно, сбивчиво, беспорядочно переплетая обрывки прошлого с ускользающей реальностью. А Нигма, сохраняя непроницаемое выражение лица, внимательно слушала его бессвязную, лихорадочную речь, словно пытаясь отыскать в этом хаосе хоть какой-то смысл.

Иварт ошибся лишь в одном: Нигма никогда не забывала ни своего настоящего имени, ни ту ночь. Тогда она ждала, что охотники заберут и её, как безжалостно забрали остальных членов ее семьи. Но судьба, словно уставшая от жестокости, смилостивилась над ней. Вместо неминуемой смерти она обрела новую жизнь, пусть и пропитанную тьмой и болью.

И когда Боги вынесли Иварту свой окончательный приговор, Нигма, не раздумывая, сама вызвалась стать карающей дланью вместилища первобытного Хаоса. Она была слишком многим обязана этому человеку, чтобы позволить чужим рукам причинить ему долгую и мучительную смерть. Лучше уж она сама подарит ему тихий и безболезненный уход, подобно тому, как он когда-то подарил ей жизнь, вырвав из объятий небытия.

Речь Иварта неожиданно оборвалась — ее сменило ровное, едва слышное дыхание, свидетельствующее о глубоком сне. Но вскоре и оно навсегда затихнет. Две капли настоя Лунной Травы, и человек провалится в крепкое сновидение, из которого уже никогда не сможет выбраться. Четыре — и его душа навеки покинет бренное тело.

Когда комнату накрыла звенящая, почти осязаемая тишина, Нигма, словно околдованная, поднесла маленькое зеркальце к помертвевшему лицу Иварта. Лунная Трава сделала свое дело, выпустив из заточения его душу и отдав ее на суд древним богам.

Главный враг Альентара — мертв.

И поручение Ордена - выполнено. Последнее поручение. Теперь пусть сами ищут и карают новых врагов. Но она, Нигма, больше не собирается участвовать в этой бесконечной войне. Ее путь окончен. Она видела много смертей.

Наверное, даже слишком много.

Смерть была её верным спутником на протяжении всей жизни, незримо стоя за спиной, направляя ее руку, шепча советы на ухо. Нигма чертовски устала от ее постоянного присутствия, от ее холодной хватки, от запаха крови и пепла, въевшегося в ее одежду и кожу.

Настало время что-то изменить.

Не оглядываясь на распростертое, на кровати мертвое тело, Нигма покинула покои Иварта. Так же тихо и незаметно, как и вошла.