Завет Влюбленных

Света в комнате по-прежнему мало, словно сама тьма пытается поглотить все вокруг, а жар, исходящий от огня, грозит расплавить кожу, облепив ею кости. Но внутренний озноб, пробирающий до самых глубин души, сильнее; он расползается по телу, едва не заставляя зубы стучать в неистовом ритме, словно отплясывая смертельный танец. Иветт не могла вспомнить, когда была так взволнована, так встревожена, словно ее охватила буря, сметающая все на своем пути.

— Ты с самого начала была на стороне Ордена? Так, значит, и сказала мне, призналась в своей лжи? — задает Иветт вопрос, который мучит ее с самого начала, а Нигма, не поворачивая к ней головы, словно уклоняясь от правды, качает в излишне худых руках деревянную чашу, наполненную целебным зельем. Пахнет травами, едко, остро. Иветт хочется почесать нос, чихнуть, стряхнуть с себя этот душный мрак, но она сдерживается, понимая всю значимость этого момента.

Иветт задерживает дыхание, словно боясь спугнуть призрака.

— С самого начала или нет — какая разница? — голос Нигмы звучит удивительно легко, как будто с ее плеч спала огромная ноша, но Иветт знает: она все так же тяжела, как и раньше, ведь правда, которую она откроет, станет для нее приговором. — Суть лишь в том, что наш мир обречен на уничтожение, каким бы великим он ни был.

— Я не стану этого делать, — Иветт понижает голос, проваливается им в ужас. Глупо было бы отрицать, что собственные кости не начинают ныть при одной мысли об обладании всей этой мощью, о силе, равной которой нет. Кьеран предназначен ей, и она не может лишиться метки, не может отдать его. Его. Лишь при уничтожении своего же сердца, но это эгоистично, несправедливо. Она не может.

Нигма, словно уставший путник, тянется к огню, горящему в закоптившейся печке. Иветт видела, как верный слуга из раза в раз чистил ее, но, кажется, проще воду в ступе растолочь.

— Когда-нибудь придётся, маленькая Иветт. Это лишь метка. Только с божественной силой. Я все эти столетия старалась защитить его от других Ифритов, от людей, от его собственного наследия, чтобы он был счастлив. — Глухо отвечает Нигма, и в этот момент она кажется старой, сгорбленной на ветке одинокой птицей, готовой в любой момент сорваться в пропасть. Иветт долго не видела ее и ныне вгрызается взглядом в каждую черту, пытаясь запечатлеть в памяти, чтобы не забыть. Ей не хочется говорить об Ониксе, о потерянном доме, потому что потеря дома — песчинка среди пустыни, в сравнении с тем, что пережила эта ведьма, пожертвовавшая всем ради тьмы.

— Ваша связь опасна, — добавляет Нигма, как приговор, от которого уже не уйти. — Рано или поздно она приведёт вас или к взаимному уничтожению, или к мукам одиночества, от которых нет спасения.

«Законы мира не изменить», — эхом разносится в ее голове.

Иветт качает головой, хотя ее никто не видит. Не хочет верить, не хочет принимать реальность.

— У меня чувство, что я посреди шторма, — тихо говорит она, зная, что Нигма поймет ее.

Нигма смеется, на долю мгновения сбрасывая с себя все прожитые столетия, как шелуху, обнажая свою истинную суть, как бы говоря, что все пройдет, и только боль останется. Так легко в эту секунду представить ее всё той же красивой, сильной девушкой, готовой переломать само мироздание на куски ради благополучия того единственного друга, что был ей дорог и по сей день.

Она качает головой, глядя куда-то ввысь, словно пытаясь увидеть будущее. Тени клубятся на дне ее глаз, и, видимо, жар помутил Иветт рассудок, потому что этот невидящий взгляд кажется ласковым, полным сочувствия. Нигма протягивает девушке маленький, гладкий минерал, и та удивленно узнает в нем сталагмит, тот, что они с Мелантой нашли в пещере.

— О, маленькая Иветт. Маленькая мученица. Шторм только начался, — отвечает она, и в ее голосе звучит печаль.

— Не дёргайся, — командует Нигма, и в ее голосе звучит усталость.

Иветт едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, проявив капризность, но из них двоих это право, пожалуй, принадлежит скорее Нигме. Та отворачивается к своему старинному ларцу, выпотрошенному на резной столик подле окна, сквозь которое пробиваются тонкие лучи утреннего солнца. Иветт краем глаза с любопытством наблюдает за тем, как изящные, тонкие пальцы, словно бабочки, порхают над многочисленными склянками, коробочками, мотками меди и золотых нитей, словно она колдует над магическим зельем.

Даже скверна, поселившаяся в ее душе, не смогла иссечь из нее эту внутреннюю красоту, эта грацию, сквозящую в каждом ее движении, словно танец, который завораживает своей плавностью. И Иветт тому несказанно рада, ведь это доказывает, что в ней еще осталось что-то человечное, что-то светлое. Вздумай Иварт, в своей жестокости, доломать свою ведьму окончательно, лишить ее души, он бы непременно нашёл способ, не оставив от нее и следа.

— Иначе мне не видать штруделя? — словно извиняясь за свою несдержанность, спрашивает Иветт, пытаясь разрядить обстановку, и в ее голосе звучит надежда.

Нигма, словно удивленная ее словами, оборачивается, и на ее губах появляется еле заметная улыбка.

— Посмотри на неё, — ласково произносит она, — Унюхала.

Иветт пожимает плечами, словно не видит в этом ничего особенного. В сторону оставленной на трюмо корзинки, наполненной ароматной выпечкой, она посматривала с самого начала их разговора. С момента, как ее похитили, ее едва ли можно было похвастаться отменным аппетитом, но аромат яблок и свежеиспечённого теста, словно по волшебству, сделал своё дело, пробуждая в ней давно забытый голод.

— Такой опыт и элем не пропьёшь, — шутливо парирует она.

И то верно. Будучи ребенком, она по одному запаху могла с легкостью угадать, будут ли к обеду ватрушки, посыпанные сахарной пудрой, или пирог с вишнёвым вареньем, источающий сладкий аромат.

Мысль колкая, ранящая точно в сердце, словно заноза. Иветт не уверена, сможет ли когда-нибудь вспомнить о том доме во внешнем мире, о своем прошлом, без грусти, без тоски, без сожаления.

— Ты мне совершенно не нравишься, — словно про себя, бормочет Нигма, прикладывая к ее щекам нежные, бледно-розовые лепестки цветов, словно стараясь исправить то, что натворила судьба. Те, по ее мнению, должны придать лицу здоровый румянец и сгладить ту болезненную бледность, о которой судачат в поместье.

— Я думала, мы уже прошли эту стадию наших взаимоотношений, — неловко шутит Иветт, стараясь скрыть волнение.

Нигма удивленно поднимает брови, и в ее глазах промелькивает искра веселья.

— Это ты на мне отрабатываешь свои навыки флирта?

— На него такое не действует, — пожимает плечом Ив, украдкой взглянув в зеркало, словно оценивая свой внешний вид. Хочется скривиться в ответ своей же измождённости, усталости, потухшему взгляду, от которого не осталось и следа.

Иветт опускает веки, словно задергивая занавес, и в ее сознание вторгаются отпечатавшиеся на обратной стороне век воспоминания: его светло-карие глаза, искрящиеся в солнечных лучах, взъерошенные ветром волосы, непокорно спадающие на лоб, делая его похожим на юного бога. Рваное дыхание на распахнутых губах, словно мольба, прежде чем и его не стало слышно: Кьеран, словно запечатывая их судьбу, накрыл ее выдох своим, нежным, трепетным, в тот самый миг, когда их сердца, казалось, слились воедино, забившись в унисон, вторя друг другу.

Ныне Иветт чудится это биение — эхом ударов собственного сердца, как если бы случившееся на далёких землях открытие, словно таинственная сила, сблизило их, вопреки всем преградам, словно протащило сквозь сотню лет, чтобы они наконец-то встретились.

- Ты ведь уже сняла барьер? - Нетерпеливая, словно ребенок, требующий свою игрушку, настойчиво повторяет она.

- Да, - отвечает Нигма, словно уступая ее напору. - Но ты пробудешь здесь. Один день.

Иветт надувает губы, словно капризный ребенок, которого лишили сладости, и отходит в сторону, нервно слоняясь из угла в угол, словно загнанный в клетку зверь.

- Но я не хочу! - Почти умоляет она, в ее голосе слышится отчаяние. - Пойми, не хочу я оставаться тут. Я хочу домой, хочу... к нему.

Сердце отбивает в голове его имя.

Нигма понимает. И ведьмовское сердце, пережившее столько боли и утрат, неужто сжимается от сочувствия?

- День. Всего лишь один день, Иветт.

- Нужно время, — хрипло отвечает Ив, слишком явно ощутив чужое сочувствие, которое ей вовсе не нужно, словно оно обжигает ей кожу.

Долгие дни, глядя в спину Нигмы, Иветт хотела спросить, насколько тяжело ей нести свой крест и не сгибаться под его тяжестью, сохранив при этом остатки человечности. Но она до сих пор не уверена, готова ли к ответу, боясь услышать правду. Возможно, оттого ее сердце и зачерствело спустя столько лет, чтобы не чувствовать чужую боль.

«Моя жизнь выдалась щедрой на горе», — недавно призналась она ей, и в ее голосе не было ни тени жалости к себе, лишь констатация факта. Сейчас Иветт начинает понимать, что в словах Нигмы не было желания выделиться, привлечь к себе внимание. Очередная констатация пережитого, принятие собственной метаморфозы под влиянием обстоятельств.

«Как ты думаешь, почему я не сказал тебе, когда обнаружил, что порождённое моим прадедом могущество не исчезло в летах?»

«Но подобная сила никогда не исчезает просто так».

«Перерождение».

«Всю жизнь я был трофеем, Нигма».

Обстоятельства. Не покрылся бы сам Иварт сталью да камнем, будучи желанным осколком могущества для других, стремящихся заполучить его силу? Будучи наследником силы, о которой нужно молчать, скрывать ее ото всех, схоронив её саму и знание о ней же так глубоко внутри, чтобы не осталось и намёка? Иветт пытается представить себе такую жизнь, в которой необходимо вечно оглядываться, жить в постоянном страхе и непрестанно бежать, прятаться.

- Сделайте это вместе, Иветт, - ласково улыбается Нигма, и в ее взгляде проскальзывает что-то почти материнское. - В конце концов, не зря ведь вас связали боги.

От холодных мраморных полов и высоких, словно в готическом соборе, окон ее золотой клетки, где она томилась в заточении, пробирал леденящий озноб, пронизывающий до самых костей. Бесшумно касаясь босыми ступнями пола, залитого призрачным лунным светом, Иветт, охваченная тревогой, нервно кусала губы, словно предчувствуя беду. Претворить задуманное в жизнь нужно незамеченной, словно тень, и двигаться быстро, словно ветер, иначе и без того шаткой надежде не дожить до рассвета.

Ночью поместье, словно по волшебству, превращалось в почти незнакомое, зловещее место, где реальность искажалась под покровом ночи, и когда она, словно воровка, выскользнула из своей роскошной опочивальни, изысканные интерьеры укрывала безрадостная, мертвенно-серая тень, лишенная всякого тепла и жизни. Подобие черноты, способной поглотить целый мир, подгоняемой неумолимым голодом, которому нет ни конца, ни края, словно ненасытный зверь.

Во многом походя на своего жестокого владельца, чья душа, казалось, была поглощена этой тьмой, Иварта.

«Сегодня — другим путем», — словно молитву, мысленно повторила Иветт, ныряя за угол, словно спасаясь от преследователей, когда мимо промаршировали хаоситы, не подозревавшие о ее присутствии, о ее дерзком плане побега. На этот раз — кухни. Там, в лабиринте комнат, была одна потайная дверь, которую она приметила случайно, во время появления огромного количества существ из Хаоса, которых призывал Иварт, готовясь к войне.

— Видится мне, — протянул скучающий, словно утомленный жизнью, голос из темноты, — это — одно из самых дальних расстояний, на которые ты сподобилась в своих глупых, отчаянных попытках побега.

Помянув Богов в не самом лицеприятном свете, проклиная свою судьбу, Иветт замерла, словно статуя. Принудила себя повернуться лицом к источнику звука, посмотреть ему в глаза, и увидела, как ее названный брат, невозмутимый, как всегда, сложив руки на груди, словно оценивая ее представление, прислонился к дверному проему. В выражении его холодных глаз сквозило затаенное веселье, словно он развлекался, играя с мышкой. Его взгляд, словно сканер, оценивающе прошелся по скромному рюкзаку, висевшему за ее плечом, и паре поношенных ботинок, зажатых в ее руках.

— Самое дальнее. Пока, — надменно поправила она, вскинув подбородок, разглаживая складки на своей тонкой ночной рубашке, словно стараясь сохранить достоинство.

Он что-то промычал, словно пережевывая слова, выражая то ли согласие, то ли серьезное сомнение, насмехаясь над ее надеждами.

Оттолкнувшись от стены, Иварт неторопливо, словно хищник, крадущийся к своей жертве, пересек пространство между ними и протянул руку, требуя сдать добычу. С трудом подавив желание врезать ему, влепить пощечину, унизить, Ив, стиснув зубы, сдала сначала сумку с едой, затем ботинки, чувствуя, как ее отчаяние нарастает с каждой секундой. Бегло осмотрев их, словно проводя тщательный обыск, он удивленно приподнял брови, перейдя к содержимому рюкзака.

— В прошлый раз еды было больше, — констатировал он, словно делая замечание.

Она, стараясь сохранить хладнокровие, лишь пожала плечами, показывая свою незаинтересованность.

— С монетами легче, чем с припасами на неделю.

— Неделю? — от удивления, словно не веря своим ушам, он аж прицокнул языком, и в его глазах мелькнул огонек удивления. — Какого же плохого мнения моя дорогая сестра обо мне, если считает, что мне потребуется целая неделя, чтобы ее выследить и вернуть домой?

Ей не понравилось, как прозвучавшее из его уст слово «сестра» осело в груди, словно свинцовая гиря, причиняя острую боль, напоминая о том, что они – не семья.

— Можешь считать меня неисправимой оптимисткой, — парировала она, стараясь скрыть под маской наглости свою боль.

Свет луны посеребрил его щеку, очерчивая шрамы, напоминавшие ей о его трагической судьбе, сделавшей его тем, кто он есть сейчас.

Но в ее руке не было сталагмита, ее тайного оружия, что способно положить конец этому кошмару, лишить его жизни. Всего лишь жалкая издевка, еще одно утверждение его власти, суровый урок, который она должна усвоить. Наглядная демонстрация того, насколько крепки прутья ее золотой клетки, из которой ей никогда не вырваться.

Почти позволять ей сбегать — было из того же числа, его любимая игра.

Иветт, словно одержимая, методично осматривала комнату, рыская в поисках пропавшего сталагмита, своей последней надежды на спасение. Желая обнаружить его любой ценой, она, не щадя своих сил, шарила под кроватью, заглядывала во все ящички и шкафчики, заползала под пыльный письменный стол, ощупывала все карманы одежды, словно пытаясь найти иголку в стоге сена, но так ничего и не нашла, словно он испарился.

— Черт возьми, где же он? — прошептала она в отчаянии, кусая губы.

Иварту она сказала, что устала и хочет прилечь наверху, отдохнуть, и он, не проявив ни малейшего интереса к ее состоянию, лишь отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи. Каждый раз, закрывая глаза, она видела Кьерана, его образ преследовал ее повсюду, словно наваждение, он смотрел на нее с такой любовью и нежностью, что ноги невольно подкашивались, и она готова была броситься к нему, забыв обо всем на свете.

Но сейчас думать об этом было невыносимо, слишком больно, слишком мучительно. Она могла бы сесть на край кровати и рыдать, закрыв лицо руками, выплескивая свое отчаяние, но от этого не было бы никакого проку, это не приблизило бы ее к Кьерану. Ради Кьерана и ради самой себя она должна была идти дальше, не останавливаться, искать выход из этого лабиринта лжи и предательства. Если бы она только могла найти этот проклятый минерал...

Ив, собрав последние силы, подняла тяжелый матрас, и в этот самый момент, когда она убедилась, что и под матрасом ничего нет, кто-то постучал в дверь. Тяжело вздохнув, стараясь скрыть свое раздражение, она аккуратно положила матрас на место, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, подошла к двери и резко распахнула ее, словно бросая вызов судьбе.

На пороге стоял Иварт, облаченный в необычный для него наряд: черные, облегающие брюки и кожаный мундир алого цвета, словно запекшаяся кровь, украшенный сложным узором из золотых и серебряных вставок, с двумя рядами металлических застежек впереди, придававших его облику воинственный вид. На запястьях красовались кованые серебряные браслеты, словно оковы, а на пальце — массивное кольцо с черным камнем.

Она во все глаза, не отрываясь, уставилась на него, словно увидев призрака, и не могла произнести ни слова.

— Форма для церемоний, — словно объясняя ее изумление, пояснил он с легкой усмешкой на губах. — Цвета для нас, альентарцев, имеют особое значение, они несут в себе определенный смысл.

— И что означает золотой? — небрежно спросила Иветт, стараясь не выдать своего волнения. На самом деле ее это не слишком интересовало, это было лишь предлогом, чтобы выиграть время, отвлечь его внимание и закрыть собой дверной проем, чтобы Иварт, не дай бог, не увидел, какой беспорядок она навела в его обычно опрятной комнате, переворачивая все вверх дном в поисках пропавшего сталагмита.

— Кстати, я принес тебе одежду, — словно не замечая ее попыток скрыть что-то, добавил он.

Только сейчас она заметила в его руках какую-то сложенную ткань. Он небрежно развернул ее, и она ахнула от изумления. В его руках было длинное, роскошное золотое платье с деликатным отливом и тонкими золотыми бретельками, сотканное, словно из солнечного света.

— Наша мама носила это на церемониях, — с ноткой тоски в голосе произнес Иварт, словно вспоминая прошлое. — Надень его, я хочу, чтобы сегодня ты была в нем.

— Сегодня? — недоуменно переспросила она, не понимая, что происходит.

— Ну, не пойдешь же ты на церемонию в этом... — Он окинул ее критическим взглядом, словно оценивая ее наряд, и поморщился. — Сегодня ты должна быть нарядной, ослепительной, великолепной. Очень важно, чтобы ты произвела впечатление на вновь обращенных, — добавил он, и его голос стал жестким. — Надень.

Голова Иветт, словно пустой барабан, шла кругом от этих слов, от этих новостей. Церемония.... Вновь обращенные.... Неужто хаоситы?

— Я не хочу присутствовать на этом, — твердо заявила она, сжимая кулаки, стараясь сдержать гнев.

Она сделала шаг к двери, намереваясь захлопнуть ее перед его носом, чтобы остаться одной, собраться с мыслями. Иварт, словно молния, схватил ее за запястье, сжимая его с такой силой, что на коже остались красные следы.

— Сегодня, — прорычал он, словно зверь, готовый к нападению, — зови меня Винсентом. Своим братом.

По телу Иветт, словно укол иглы, пробежала дрожь от отвращения и страха, и она, чтобы не выдать свою ненависть, опустила глаза, пряча их под густыми ресницами.

— Хорошо, как скажешь.

Внезапно, словно очнувшись от забытья, Иветт осознала, что они шли по узкой улочке, вымощенной старинным булыжником, хранящим отпечатки прошлых веков; в лучах ласкового солнца черепичные крыши домов поблескивали медно-зеленым, словно стараясь напомнить о былой славе. На этой улочке, словно затерянной во времени, не было ни машин, ни мотоциклов, ни одного современного признака цивилизации, лишь тишина и покой. По левую руку от Иветт, словно маяк, располагалось небольшое кафе, деревянная вывеска которого, качавшаяся на металлическом стержне, была единственным признаком того, что здесь хоть чем-то торгуют, что здесь течет жизнь.

— Мне здесь нравится, — словно прочитав ее мысли, сказал Иварт, проследив за ее взглядом, обращенным к этому тихому уголку. — Такое чувство, что попал в позапрошлый век, словно время здесь остановилось. Ни машин, ни навязчивых огней рекламы, ни кричащих вывесок. Просто... покой, — закончил он, и в его голосе прозвучало что-то, похожее на тоску.

Иветт, словно не веря своим ушам, во все глаза уставилась на него, пытаясь разгадать, что кроется за его словами. Он врет, промелькнуло в ее голове. Ее брат, пытавшийся спалить дотла Альентар, погрязший во тьме и жестокости, не может искренне стремиться к покою, это невозможно.

Затем она вдруг подумала о том месте, где вырос Иварт, где прошло его детство. Сама она там никогда не была, но Нигма, видевшая многое, описывала его как маленький, уютный домик — коттедж, затерянный в тихой долине близ Оникса, где ночи тихие и звездные, где можно почувствовать себя вдали от мирской суеты. Скучает ли он по такой жизни? Что чувствует тот, в ком не осталось и капли души, способна ли тьма чувствовать свет?

Иветт, словно одержимая, настойчиво шла вперед, куда глаза глядят, повинуясь лишь порыву бежать, лишь бы подальше от настойчивого Иварта, словно тень, неотступно следовавшего за ней по пятам.

— Иветт! — отчаянно крикнул он вслед, почти нагоняя ее, словно хищник, настигающий свою жертву, но она лишь ускорила шаг, сворачивая в узкий переулок, надеясь оторваться от преследователя. — Да стой же ты, черт тебя дери!

— Нет, — упрямо помотала она головой.

В этот момент, казалось, его ангельское терпение, которое он так искусно демонстрировал, дало трещину, и он, словно зверь, выпущенный из клетки, рванул к ней, хватая за руку и грубо разворачивая лицом к себе, словно куклу. Иварт, словно хищник, сжал ее подбородок своими сильными пальцами и, не давая сопротивляться, притянул к себе, словно желая поглотить ее. Ей отчаянно хотелось закрыть глаза, отгородиться от его взгляда, но она решила не доставлять ему такого удовольствия и, презрев страх, смело взглянула в его бесчувственное лицо, словно бросая вызов.

— Ты — часть меня, Иветт, и ты принадлежишь мне, — со злостью, сквозь зубы, прошипел ее брат, словно одержимый. — И будешь со мной, хочешь ты этого или нет, даже если мне придется тебя заставить, сломать, подчинить своей воле.

— Тогда убей меня, — с вызовом сказала она, не отводя взгляда. — Что тебе стоит? Ты же так любишь лишать жизни, так чего же ты ждешь?

На мгновение в его взоре, словно в зеркале, отразилась вся боль мира, и его взгляд стал отстраненным, словно он увидел что-то недоступное ей, что-то, чего она не могла понять.

— Этот мир, Иветт, скоро будет поглощен адским пламенем, обращен в пепел, — словно пророчество, произнес он. — Но я, в своей милости, проведу тебя и твоего Кьерана сквозь этот огонь, помогу вам спастись, если вы сделаете то, что я прошу, если вы будете послушны. Никому больше я не окажу такой милости, никто, кроме вас, не выживет. Неужели ты настолько слепа, что не понимаешь, как глупо отказываться от моего предложения...

— А разве ты не понимаешь, Иварт, что я не могу сражаться на твоей стороне, не могу предать свои идеалы, если ты, одержимый безумием, хочешь сжечь весь мир, погрузить его во тьму?

— Но почему? — с отчаянием спросил он почти жалобно, и в его голосе прозвучала боль, отчаяние. — Почему ты так дорожишь этим ничтожным миром? Ты же знаешь, что существуют и другие миры, более совершенные, более прекрасные.... Скажи мне, что любишь меня, Иветт. Скажи, что ты моя сестра, и ты будешь сражаться на моей стороне, во имя меня.

— Нет, Иварт, я никогда тебя не полюблю, — с ненавистью ответила она, отворачиваясь от него. — Ты ошибался, когда сказал, что мы — одной крови, что мы связаны. Твоя кровь — яд, отравляющий все вокруг. Ты — яд, Иварт.

Когда этот кошмар рассеется, словно утренний туман, и наступит долгожданный рассвет, она обязательно скажет ему, выскажет всё, что наболело в сердце, — что он слишком часто, словно отчаянный сорвиголова, стремится отправиться прямиком за грань, заигрывая со смертью.

Она обязательно скажет ему.

А пока всё её измученное существо, словно птицу в клетке, терзает палящее солнце, обжигая своим нещадным жаром, испытывая ее на прочность всей мощью равновесия, бросая ее из стороны в сторону; и эта неистовая сила, заключенная в ней, требует, словно голодный зверь, чтобы третий из них — Порядок, тот, кто способен обуздать бушующий хаос, внести ясность и гармонию, был всегда рядом с ней. Оберегая ее, направляя ее, словно маяк, указывающий верный путь в непроглядной тьме, словно якорь, удерживающий ее от падения в бездну.