Завет Влюбленных

В ушах не звенело – выло, ревело так, что, казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут, извергнув наружу все сокрытые тайны и погребенные страхи. Нигма, застонав от пронзившей боли, попыталась приподняться, но была придавлена чужой тяжестью, словно надгробной плитой.

Сквозь плотную завесу хаоса и неразберихи пробивались знакомые звуки выстрелов, отчаянные крики товарищей и совершенно чужая, грубая речь, резавшая слух, словно ржавая сталь. Какофония эта вызывала дрожь во всем теле, и вместе с ней – гнетущую, испепеляющую злость, что, словно голодный зверь, пробуждалась в глубине, поднимая голову и готовясь вырваться наружу.

– Слишком рано, – чужое дыхание опалило ее ухо, обжигая кожу, словно клеймо.

Девичий вздох вырвался из груди Нигмы, когда Иварт, словно нехотя, поднял её и тут же заслонил своим кафтаном от летящих пуль, превратив в живой щит. Он был с ног до головы припорошен пылью, словно статуя, покрытая вековой накипью, а из рассечённого правого виска тонкими струйками сочилась кровь, смешиваясь с грязью, словно выводя причудливый узор на его лице. По всей видимости, задело щепками. Проклятые строители! Нигма не успела осмыслить произошедшее. В её поле зрения возникла половина развороченного дома, словно игрушка в руках разъяренного дитя. Из окон второго этажа, тут и там, высовывались острые штыки, нацеленные на них, словно жала скорпионов.

— Что происходит? — Нигма оглянулась, пытаясь понять, что пропустила. Орденские охотники, словно тени, мелькали на периферии, сражаясь с врагами. Но черных голов вокруг оказалось гораздо больше, чем ожидалось – чертовых фанатиков! Голоса обращённых, хриплые и безумные, взрезали воздух, словно ржавая сталь, вселяя леденящий ужас.

— Они кричат, что слишком рано, — отзывается Иварт, его голос остаётся спокойным, почти бесстрастным, словно он комментирует переменчивость погоды. — Мы не успели занять позиции. Похоже, их это не радует. — Прежде чем рявкнуть приказы, — Рассредоточиться! Отходим!

Все вокруг смешалось в единый хаос: взметающиеся комья земли, лоскуты синего, красного, графитового. Изуродованные тела, искаженные гримасами боли и ярости, голубые глаза, налитые яркой, ни с чем не сравнимой ненавистью, словно осколки льда, впивались в память.

Происходящее накладывалось одно на другое, пугало своей полнейшей неразберихой, заставляя цепенеть от ужаса, но секунда вдруг разорвалась, подобно неудачно наложенному шву, и раздался громогласный звук взрыва, предвещающий лишь одно.

Скорую смерть.

Вдох. Выдох. И все поглотила непроницаемая чернота.

Секундное замешательство сменилось зловещей тишиной, словно затишье перед бурей, прежде чем слишком тонкие стенки этого мыльного пузыря лопнули с оглушительным треском, наполнив воздух криками, стонами, звуками выстрелов и ударов — сплошным, невыносимым хаосом.

Нигма огляделась, пытаясь отыскать в кромешной тьме своих, распознать союзников, но они, наученные многолетним опытом, натасканные на выживание, хранили молчание, затаившись, словно хищники в засаде.

Наученные...

Внутри что-то щёлкнуло, словно ломались кости, и ее осенило: все они обучены сражаться вместе с Ивартом, как единый организм, подчиняясь его воле, зная, когда необходимо атаковать, а когда — затаиться. Зная, как выжить в этом аду.

И пускай Верховная презирает Вторую Армию, считая ее сбродом и отбросами общества, Нигма не сомневалась, что они легко адаптируются к любому бою, превосходя в жестокости даже самых закаленных воинов. Они — дети тьмы, выросшие в его тени.

— Ты готова? — раздался рядом голос Иварта. Тихий, шелестящий, словно шепот моря, полного тьмы.

Нигма безошибочно нашла его предплечье в темноте и сжала с силой. Это был немой знак согласия, ответ, не требующий слов. Лживый наполовину, ибо сердце ее билось, как полоумное, готовое вырваться из груди, а скользкие от пота (или крови?) пальцы судорожно сжимали рукоять клинка, который ей, на самом деле, не был помощником в этой битве. Ее клинок — ее разум, ее магия, ее воля.

Она сама себе оружие. И она готова его применить.

В ушах плещет: соленой ли водой Брукани, отчаянием ли, что позволила себе быть столь глупой, наивной, влюбленной. Распахнув сердце, словно врата замка, впустив в него врага, не осознавая, что это — он. Но не нашлось тех цепей, что смогли бы ее удержать — не после вкуса предательства, расползающегося по венам, словно яд. Оно похоже на лед, сковавший ее душу; оно похоже на огонь, сжигающий ее изнутри.

Любовь оказалась ложью, предназначавшейся ей с самого начала.

Холод, словно костлявая рука смерти, пробрался в самое сердце, сковал кости, заледенил кровь, превратив ее в безжизненную куклу, лишенную воли и чувств.

Нет. Это случилось гораздо раньше, задолго до того, как соленые волны сомкнулись над ее головой, предрекая скорую гибель.

И, право, Нигма, словно околдованная, отдала ему все, без остатка, как будто он – единственная причина ее существования, единственная путеводная звезда во тьме. А он лишь играл ею, наслаждаясь ее слепой верой.

Ком в горле душит, перекрывая доступ живительному воздуху, но Нигма заставляет себя вдохнуть. Выдохнуть. Не заплакать, потому что слезы будут лишь проявлением слабости, а этого она себе позволить не может.

Только все равно – дура последняя, раз позволила отдать себя, без остатка, словно кусок мяса на заклание.

Прошлое, как и прежде, выхватывается обрывками воспоминаний, и Нигма успевает только почувствовать его прикосновение, холодное и властное, прежде чем все ее внимание смещается, словно прикованное цепями, тем, кто ее столь безжалостно предал.

Не любви ей искать в его объятиях, лишь погибели.

Его слова, пропитанные ложью, все еще звучат в ушах, сжимают сердце, словно тиски, терзают душу, словно голодные волки.

Нигма чувствует, как ее мир рушится, как все, во что она верила, рассыпается в прах, но он не отпускает, наоборот, прижимает ближе, словно пленницу. Он и не спрашивает ее согласия, он лишь наслаждается ее болью. Что бы ни было у него на уме, ее мнение больше не имеет значения.

Ей бы сопротивляться, бороться за себя, но вдруг понимает с ужасающей ясностью, что совершенно этого не хочет. Не сейчас.

Другого "сейчас", конечно, может и не быть. Но. Не сейчас.

Сценарий до боли знаком: она – жертва, он – палач, и засмеяться бы этой иронии. Вот уж не подумала бы Нигма, что в подобном может быть что-то, похожее на судьбу.

Она хочет вырваться, но знает, что этим выдаст свой страх, если уже не выдала: губы дрожат, сердце бешено колотится, оголяя то, что не видеть бы ему, прежде всего, его торжество.
Девятнадцатилетняя Нигма Дуате. Неопытная юная ведьма, с сердцем, полным наивных грез, отдавшая его юному принцу Хаоса — ей казалось это верхом романтики, запретным плодом, сорвав который, она познает истинную любовь. Деля с ним ложе, отдавая ему последнее, что у нее было — свою душу, наивно полагая, что это укрепит их связь, она совершенно не осознавала, что ставит подпись под собственным смертным приговором, заключает сделку с дьяволом, расплатой за которую станет ее разбитое сердце и сломленная жизнь. Думала, глупая, что сумеет изменить его, вытащить из тьмы, согреть своим теплом.

Нет, это сделает он. Растопчет ее чувства, использует ее слабость, заставит служить своим коварным целям. Жестоко и вероломно, словно безжалостный палач, отрубающий голову невинной жертве. А в награду за ее преданность и любовь, он одарит ее жалкой подачкой — частичкой хаоса, которая должна была сделать ее сильнее, но лишь отравила ее изнутри, разъедая душу, словно кислота.

— Нигма, мое милое создание, — прошептал он, словно лаская ее бархатом, в то время как она таяла в его руках, как воск на огне, теряя свою форму, свою сущность, превращаясь в его послушную тень. — Я ведь ни с кем не делился своим могуществом, только с тобой. А еще... со своей сестрой, когда придет ее время служить мне. Но ты, Нигма, для меня особенная, — солгал он, глядя ей прямо в глаза.

Холода больше не было. Он отступил перед всепоглощающей, обжигающей тьмой, которая проникла в каждую клетку ее тела, отравила ее разум, осквернила ее душу. Тьма и страдания, словно верные псы, стали ее постоянными спутниками, преследуя ее повсюду, напоминая о ее наивности, о ее предательстве самой себя, о ее сломленной судьбе, навеки обреченной скитаться во тьме, без надежды на спасение.

— Сейчас, — командует Иварт, накрывая её пальцы своими. И этого касания, этой искры, проскользнувшей между ними, было достаточно, чтобы Нигма воззвала к Хаосу, выпустив его на волю.

Тьма, сковывавшая их со всех сторон, вмиг раскололась на куски, словно стекло, разлетелась вдребезги, опаленная вспыхнувшим пламенем Хаоса, выжигающим все на своем пути.

Как только глаза перестало резать от нестерпимого света, ослепляющего на мгновение, они ринулись в самую гущу битвы, словно в омут с головой, не раздумывая о последствиях.

Нигма, словно вихрь, отбрасывала противников, не позволяя им даже приблизиться, сжимая их кости, ломая их о каменные стены, выбивая дух, словно вытряхивая пыль из старого ковра. Краем глаза она заметила, как в неё целится один из Ифритов, засевших в окне разрушенного дома, и бросилась навстречу ветру, одновременно с громом грянувшего выстрела, словно бросая вызов самой смерти.

Но пуля, словно заколдованная, так и не достигла цели, застыла в воздухе, словно увязла в вязком киселе времени, навеки обреченная парить в пространстве. Даже издалека было видно, как она рябит, искажается, сдерживаемая чьей-то могучей, невидимой силой.

Нигма, хрипло выдыхая, оглянулась, пытаясь понять, кто её спас. Один из приближенных Иварта — Раук, чей взгляд был холоден и непроницаем, едва заметно кивнул ей в знак приветствия, а после резко развёл руки в стороны, словно дирижер, управляющий оркестром, создавая плотную воздушную завесу, словно непробиваемый щит, способный защитить их от смертоносного свинца. В конце концов, преградой ему служили лишь тонкие ткани одеяний, но его воля была сильна, а магия крепка.

— Испугалась, Дуате? — донёсся до неё язвительный голос. Илина — еще одна хаоситка, возникла рядом, словно бушующий шторм, сметающий все на своем пути, но Нигма смотрела только ей за спину, на несущегося на них с диким криком мужчину, чьи глаза горели безумной ненавистью.

— Сзади, — командует она, не раздумывая ни секунды, направляя мощный столп ослепительного света прямо в глаза противника. Ослепляя, дезориентируя, лишая его возможности видеть, после чего Илина, не теряя времени даром, взмахом руки отбрасывает мужчину в руины, словно надоедливую муху. Несмотря на царящий вокруг гвалт, рев битвы, звук, с которым сломанная деревянная балка, словно копьё, острыми краями пронзает чужую плоть, оказывается ошеломительно громким, пронзающим тишину, словно крик отчаяния. Как и последовавший за этим предсмертный вопль.

— Прикрываю твою задницу, — наконец, отзывается Нигма, усмехнувшись краешком губ, и быстро оглядывается на странные булькающие звуки, доносящиеся откуда-то из-за спины.

Хаоситка Анка, с виду хрупкая и безобидная, удерживала двоих, нет, троих мужчин, плотно стиснув кулаки, словно выжимая из них жизнь. Мужчины, корчась от нестерпимой боли, хватали за сердца, выплёвывая кровавую слюну на свои густые бороды, но не оставляли отчаянных попыток доползти до неё, словно одержимые. Один из них буквально полз по земле, извиваясь, словно червь, и тянулся к ней рукой, загребая пальцами комья грязной земли.

Анка, с презрением глядя на своего мучителя, наступила ему сапогом на запястье, ломая кости с тихим хрустом.

— Не того противника ты выбрал, дружок, — произнесла она холодно, словно лед, и резко разжала кулаки.

Мужчины замертво рухнули на землю, словно подкошенные. Нигма отвернулась, стараясь не смотреть на эту жестокую сцену. Илины уже не было рядом, но ей и не нужны телохранители, она и сама прекрасно могла позаботиться о себе. Да только...

Врагов не становилось меньше, они перли, как тараканы из щелей. А она этому... совсем не помогала, словно застыла на месте, словно наблюдала за происходящим со стороны. Кинжал, словно предатель, едва не выскользнул из ее вспотевших пальцев, но Нигма лишь крепче в него впилась, чувствуя, как холодок пробегает по ее спине, завидев краем глаза зловещую тень, скользящую на периферии.

Хаоситы, словно оголодавшие шакалы, бросались на Ифритов – орденских воинов, пытаясь разорвать на части, но те были слишком сильны, слишком быстры. На их стороне был Порядок...

Иварт, словно искусный дирижер, неустанно взмахивал руками, и столпы энергии рассекали воздух с грохотом, подобным раскатам грома, безжалостно обрывая жизни врагов, не ведая ни сомнений, ни сожалений.

Но противники, словно одержимые, неумолимо стремились окружить его, сжать кольцо, лишить свободы маневра.

Нигма едва сдержала крик ужаса, когда Иварт внезапно замер посреди боя, словно не ведал страха. Непозволительное спокойствие для того, на кого нацелился десяток смертоносных орудий, готовых в любой момент извергнуть град смертоносного свинца.

Его слова тонули в какофонии битвы, но Нигма отчётливо видела, как тронула уголки его губ холодная, презрительная усмешка, когда он плавно отвёл руку в сторону. Так аристократы ожидают, когда им вложат в пальцы смычок или изящный столовый нож.

Иварт сомкнул пальцы в пустоте, и в этот миг свершилось нечто невообразимое.

Он извлёк из этой пустоты, словно из ниоткуда, теневые клинки, сотканные из самой тьмы. Сзади раздались грубые окрики, и Нигма, улавливая запах опасности, отпрянула в сторону прежде, чем чужие мозолистые пальцы успели сомкнуться на ее плече, сминая хрупкие кости. Широкоплечий, словно выкованный изо льда, дышащий лишь обледенелой яростью Ифрит развернулся, бросая на нее взгляд своих ледяных глаз, цвета айсбергов в темной, штормовой воде. Когда-то Нигма находила в них воплощение красоты, идеальное сочетание холода и чистоты, но ныне вся эта мнимость, эта показная святость в чужом облике вызывала лишь жгучее отвращение, желание разрушить, уничтожить, развеять в прах.

— Ведьма, — прорычал он, и голос его звучал, словно треск льда, вынимая из-за спины нож, которым, казалось, можно резать не только плоть, но и саму душу. Он говорил невнятно, глотая половину слов, но Нигма, привыкшая понимать полунамеки, расшифровывать скрытый смысл, все равно уловила главное: — Ты идешь с нами.

— Размечтался, — с презрением сплюнула она, и в её голосе зазвучала ярость, готовая вырваться наружу.

Он бросился на неё, словно голодный зверь, рыча и воя от злости, желая лишь одного — уничтожить. Нигма уворачивалась от его смертоносных выпадов, уклонялась от колючих, словно льдины, ударов, пока не почувствовала, как его грубые пальцы вцепились ей в волосы, с силой дергая их. Она вскрикнула от боли, оступилась, потеряла равновесие и рухнула на колени, ощущая, как земля уходит из-под ног.

— Ведьма, — прорычал он ей в самое ухо, и Нигма, собрав всю волю в кулак, лишь пуще завертела головой, пытаясь вырваться из его цепких лап. — Идёшь с нами!

Он что-то бормотал на румынском, требуя подчинения, тянул ее за собой, но Нигма, чувствуя, как рушится ее мир, с отчаянной дерзостью вывернулась, рискуя собственной шкурой, одержимая лишь одним — жаждой свободы. Что-то в ее глазах, в ее непоколебимой решимости, заставило мужчину замереть на мгновение, поражённого.

— Нет, — прошипела она, выкручивая запястье, словно ломая все преграды, и вонзила кинжал ему под рёбра, сквозь слои грубой одежды, пробивая его броню. Сталь Ифритов, острейшая в их жестоком мире, легко рассекла плоть и кости, не оставив ни единого шанса на выживание. — Это ты останешься здесь. Навсегда.

Нигме никогда не постичь, что за демон направлял её руку в тот миг, когда клинок, под хруст ломающихся костей и сдавленный крик, прокрутился в чужой плоти. Горячая кровь, багряная и алая в едином порыве, залила её руки, её саму. К горлу подступила тошнота, нутро сжалось в спазме рвотных позывов, но собственная кровь слишком яростно кипела, бурлила в жилах, подстёгиваемая разгорающимся пламенем хаоса, чтобы позволить себе слабость, показать хоть малейший признак страха.

— Навечно, — повторила Нигма, и голос её звучал твёрдо и холодно, словно вороненая сталь, когда она поднялась, оттолкнув от себя мужчину, словно отброшенную куклу. Тот покачнулся, отступая, не веря своим глазам, глядя на клинок, торчащий из его окровавленного живота, словно на воплощение самой смерти.

Нигма тяжело дышала, пытаясь прийти в себя, восстановить дыхание, собрать осколки рассыпающейся воли. Вытащить застрявший в ране кинжал она уже не надеялась, а потому стремилась убраться отсюда как можно скорее, спастись бегством.

— Дуате, осторожно! — крик Анки, словно хлёсткий удар бича, стеганул по спине, заставляя мгновенно броситься в сторону, ускользнув от неминуемой гибели. Мимо пролетел снаряд, оставив за собой лишь рвущий тишину свист ветра.

О, Создатели, они сюда и пушку притащили?!

— Ты цела? — Анка, словно тень, возникла рядом, ощупывая её руки и бока, ища повреждения, словно проверяя на прочность. Нигма отстранилась, пытаясь сохранить подобие хладнокровия.

— Всё в порядке. Помогай остальным. Нечего тратить время на меня, есть дела поважнее.

Анка покачала головой, возражая, но голос ее звучал тихо и преданно.

— Твоя безопасность...

— Моя жизнь никогда не была и не будет на чаше весов, — отрезала Нигма, и голос ее прозвучал твердо и бескомпромиссно, не терпящим возражений. — Наш приоритет — их полное уничтожение. Выполнять.

Возможно, она слишком жестока. Возможно, она, несомненно, жестока — Анка, несмотря на всю её преданность, не заслуживала такого тона, не заслуживала подобного обращения. Но у них не было времени на долгие дискуссии, на проявление слабостей.

Времени вообще не было.

Ещё один выстрел громыхнул совсем близко, и ударная волна, словно сокрушительный молот, сшибла ее с ног, отправив в бесславный полёт.

Нигма упёрлась ладонями в сырую, окропленную кровью и пеплом землю, пытаясь подняться, но тело словно взбунтовалось, отказываясь повиноваться. Яростно зарычала, вскинув голову, подобно загнанному зверю, готовящемуся к последнему, отчаянному прыжку. Спутавшиеся волосы застилали взгляд, и она отбросила их от лица с раздражением, силясь хоть что-то разглядеть.

Волна той самой ненависти, столь желанной и необходимой, захлестнула её, стоило лишь ужасу отступить, оставив её, некогда испуганную зверушку, запертую в клетке, позади. Пули отскакивали от ее одежды, словно от прочной брони, и Нигма, не зная, что предпринять, закрыла руками лицо, отчаянно пытаясь хоть как-то защитить голову от смертоносного свинца.

Колени ныли от боли, но Нигма отмахнулась от неё, силой воли поднимаясь на ноги. Столп чернеющей тьмы, словно предвестник апокалипсиса, залил половину разрушенного дома, поглощая всё на своём пути. Раздались крики ослепленных врагов, крики, полные боли и отчаяния. Это должно было помочь остальным добить их, уничтожить всех, кто посмел встать у них на пути.

Она обернулась ровно в ту самую, ужасающе правильную секунду, чтобы увидеть, как засевший в руинах обваленного крыльца Ифрит, все ещё дышащий и готовый к бою, намеревается выстрелить в спину Иварту, пока тот был отвлечён.

И Нигма, объятая предчувствием неминуемой гибели, не сомневалась, что выстрел придётся прямо в голову, несмотря на то, что Иварт двигался с невероятной скоростью, нанося удары, от которых не всегда умирали. Чёрная сталь в его руках пела ту самую смертельную песню.

Песнь, приветствующую смерть.

Нигма дышала, как загнанная лошадь, осознавая, что не успеет добежать, не успеет помешать, не успеет сбить прицел. Ведь каким бы ни был Иварт, хоть трижды бессмертным, пуля, разворотившая половину черепа, станет серьезной проблемой для любого. И он был слишком далеко, чтобы кричать, а крики всё равно терялись в оглушительном рёве битвы.

Но, чёрт возьми... Это была не тренировка, где она изо всех сил сдерживала себя, не поддаваясь неясному беспокойству, лишь выполняя приказ. Нигма тянула за неведомые нити внутри себя неосознанно, взмахивала рукой, повинуясь инстинкту. Не позволяя себе задумываться о правильности собственных действий, о том, правильно ли она поступает.

Она ведьма с Хаосом внутри. Пускай не смогла убить ещё недавнего принца Иварта, и где-то её слабое и мягкое сердце подводило, её внутреннее солнце всё ещё нечто большее. Грохот тёмных столпов сотрясал землю, словно ярость богов, заставляя её дрожать в такт своей лихорадочной пульсации, или это она сама дрожала, захлёбываясь от восторга, когда чистейшая, концентрированная сила подчинялась её воле, исполняя её приказ. Вакуумная тишина, образовавшаяся после этого разрушительного удара, длилась и слишком долго, и слишком мало, словно миг, застывший во времени, лишь один вдох и один выдох, прежде чем пространство вновь наполнилось криками, стонами, лязгом оружия и пропитанными ненавистью проклятиями. Пыль, словно пепел, медленно оседала, постепенно обнажая последствия произошедшего. Всё ещё слишком медленно, всё ещё недостаточно быстро, но, может быть, это её внутренние часы притормозили ход, споткнулись стрелкой о стрелку, застыв в вечном мгновении? Минута? Час? Вечность? Прежде чем удалось осознать, что от крыльца, за которым укрылся стрелок, не осталось ровным счётом ничего, лишь груда обломков, щепок и кровавых пятен.

Половина чужого тела, срезанная ювелирно ровно, наискось, одним взмахом невидимого клинка, покосилась, прежде чем рухнуть в щепки, камни и кровавую грязь, окропляя их кровью и вываливающимися внутренностями. Нигма, потрясённая увиденным, зажала рот рукой, задерживая дыхание, пытаясь справиться с подкатившей тошнотой. Собственная кожа на вкус — железо, горечь, пепел, — вкус смерти, пока происходящее наматывало её нервы и вены на кулак, сдавливая сердце, словно в тисках.

Она развернулась, ища глазами Иварта, словно в нём была надежда, словно в нём было спасение.

Тот же, что и секунду назад, неподвижно стоял в окружении мёртвых тел, словно вершитель правосудия, и смотрел прямо на неё, в самую душу. Клинки, словно чёрные иглы, упирались в землю, становясь продолжением его рук, его воли.

Смерть пришла в эти земли, пришла без предупреждения, сея ужас и разрушение.

А она прикрыла ей спину.

Нигма сделала шаг навстречу Иварту, навстречу тьме, готовая принять свою судьбу, когда внезапно затылок пронзила острая, оглушающая боль, словно удар молнии, выжигающий разум. Она рухнула на колени, словно подкошенная, теряя опору, чувствуя, как мир вокруг неё рассыпается, словно карточный домик. Развернулась инстинктивно, как зверь, загнанный в угол, и чудом успела увернуться от удара прикладом штыка в лицо, иначе ее изуродованное лицо навсегда осталось бы в памяти всех. Атаковавший её Ифрит, чьё лицо исказила гримаса ненависти, не дал ей взмахнуть рукой, чтобы воспользоваться спасительной энергией, рассекающей пространство. Развернувшись, он нацелил острие штыка прямиком в ее грудь, намереваясь пронзить сердце, лишив жизни в одно мгновение.

— Вставай, ведьма, — прошипел он сквозь зубы, и голос его звучал безумным шёпотом. Кровь, словно чернила, залила ему половину лица, превращая в одержимого демоном. — Вставай, иначе мы доставим тебя в Сент-Эмерод по част...

Слова оборвались, словно лопнула струна, когда мужчина внезапно замер, как будто его поразил невидимый разряд, а затем схватился за грудь, роняя из ослабевших рук оружие, которое секунду назад намеревалось лишить ее жизни. Пальцы сжались в отчаянном усилии, пока он судорожно глотал воздух, но с побелевших губ сорвалось лишь тонкое, предсмертное сипение.

Вены на его могучей шее вздулись, словно толстые канаты, и это было заметно даже за высоким воротом шарфа и плотной куртки. Будь на нём меньше слоёв одежды, Нигма уверена, что услышала бы неестественно учащённое биение его сердца, словно бешено стучащий барабан, отсчитывающий последние секунды его жизни.

— Какую-то часть тебя он заберёт себе, — пронеслась в голове мысль, пропитанная горечью и тоской. Собрав последние силы, она отпихнула от себя окровавленный штык, поднимаясь на дрожащие от слабости ноги. В голове всё кружилось, словно в водовороте, и Нигма раздражённо отмахнулась, стараясь прогнать наваждение. Найдя взглядом Анку - свою спасительницу, благодарно кивнула ей, посылая безмолвное спасибо за спасение. Та, словно эхо, вернула кивок в ответ, прежде чем сражение вновь разлучило их, разбросав, словно шахматные фигуры по доске.

Сжав зубы, Нигма вновь бежала, атакуя и уворачиваясь от смертоносных ударов, чувствуя, как ноги предательски подкашиваются от усталости, а в затылке пульсирует острая боль от полученного удара, словно в нее вбили гвоздь. Подняв руку, она нащупала на затылке мокрое и противно тёплое, где-то уже застывшее.

Ей хотелось швыряться тьмой, извергать хаос, не глядя на последствия, но велик был риск задеть своих же. Среди тел противников Нигма искала знакомые лица, цеплялась глазами за серые пятна формы Хаоситов, тех, с кем совсем недавно делила хлеб и кров. С развороченными грудными клетками, простреленными головами, и безжизненно уставившимися в равнодушное небо взглядами, словно вопрошая: "За что?". Их лица походили на восковые маски, безжизненные и бесстрастные. Среди прочих изуродованных тел Нигма с ужасом заметила Тиберия, того самого бородача, что когда-то клялся защищать её до самой смерти от её же друзей, от врагов и от самого себя.

В сердце разлилась кипящим маслом одна лишь нестерпимая боль, которая сжигала изнутри, не оставляя ничего, кроме пепла.

— Ненавижу, — прохрипела Нигма, не в силах сдержать подступающие слёзы отчаяния. — Ненавижу эту войну, эту жестокость, эту бессмысленную смерть.

Мимо, с оглушительным свистом, пронёсся снаряд, взметнув в воздух огромный столб земли, разбрасывая вокруг комья, словно бомбы, обрушивающие на неё всю ярость мироздания. Следом полетели осколки камней, словно град, шрапнели, куски развороченных деревьев, словно копья, готовые пронзить её тело. Нигма, повинуясь инстинкту самосохранения, укрылась за разрушенной стеной и заставила себя бежать, уносить ноги от надвигающейся смерти. Воздух в лёгких с каждым мгновением раскалялся всё сильнее, жар обжигал, словно она дышала огнём, и казалось, в следующий миг она точно не сможет вдохнуть, задохнётся от боли, отчаяния, бессилия.

Сколько же ещё воинов Орден прислал сюда, на эту проклятую землю, чтобы Оникс стал могилой для сильнейших Ифритов, чтобы утопить их в крови? Стоила ли эта победа таких жертв?

Призыв тварей, сотканных из самого хаоса, уже не казался ей такой уж плохой идеей, ведь он мог положить конец этой бойне, но Иварт, словно чего-то опасаясь, не торопился использовать скверну. Это должно было радовать? Всё не так плохо, как казалось? О, Создатели, она не знала, живы ли ещё её соратники, целы ли её друзья, она не знала...

Нигма больше всего на свете хотела, чтобы это всё закончилось. Прямо сейчас. В сию же минуту. Чтобы она могла выдохнуть и увидеть солнце.

Мироздание, словно насмехаясь над её желанием, не изменило себе и здесь, и Нигма, уставшая от борьбы, совершенно не удивилась, не выказала ни малейшего удивления, у неё просто не было на это сил, когда оказалась прямиком перед Ивартом, словно неведомой силой притянуло её к нему.

Нить между ними, словно натянутая струна, уплотнилась, зазвенела зовом, зовом тьмы, зовом хаоса, зовом судьбы. Иварт, оттолкнув от себя ногой очередного убитого врага, словно избавляясь от ненужного хлама, поднял голову, безошибочно находя её взглядом в этом хаосе.

И то, что по определению призвано быть противоположностями, когда-то свет и тьма, когда-то добро и зло, переплелось в один крепкий, неразрывный узел, притягивая их друг к другу — шагами навстречу. «Ты перемешал наши сущности».

Тьма, словно ненасытное море, затопила всё вокруг огненным маревом, заставляя мир плясать в безумном танце, стирая границы реальности, превращая всё в сплошной хаос.

Не ослепляя — выжигая всё на своём пути, оставляя после себя лишь пепел и руины, лишь безмолвие и вечную тьму.

Она дышала глубоко, шумно, с трудом проталкивая воздух в измученную глотку, отчаянно пытаясь урвать хоть немного ночной прохлады, свежести, утолить жажду спасения, но в лёгкие проникала лишь едкая гарь, разъедающая изнутри, а на языке оставался горький привкус пепла, словно напоминание о сожженных мостах и разрушенных надеждах.

Не стоило закрывать глаза, ведь за сомкнутыми веками таились худшие кошмары, но веки жгло, словно раскалённым железом, а голова кружилась в безумном танце, унося прочь от реальности. Нигме казалось, она так и не смогла вернуться с того побоища, которым стал её дом, то место, которое она когда-то считала раем, словно призрак, навеки застрявший между мирами. Сто двадцать два года назад. Она всё ещё там, лежала поломанной куклой среди таких же мёртвых тел, словно забытая игрушка в руках жестокого ребёнка.

Убитых ею — её собственной волей, подпитываемой злостью, ненавистью и жаждой мести, что давно превратили ее в монстра.

Не нужно было и закрывать глаза, чтобы вновь перенестись туда, к изломанному дому, где ветер зловеще выл в разбитых окнах, а вокруг, словно разбросанные игрушки, рассыпались трупы их противников, с неестественно вывернутыми конечностями, застывшими в предсмертной гримасе, словно они просто прилегли отдохнуть, устав от вечной борьбы.

Но Нигма знала — с выжженными насквозь глазами, полными ужаса, уже не подняться, уже не увидеть света.

Снова накатывала тошнота, словно цунами, грозясь поглотить целиком, и она наклонилась, опираясь ладонями в дрожащие колени, пытаясь удержать равновесие, не упасть в эту бездну отчаяния. Ей рвать было уже нечем, лишь собственными внутренностями, выплёскивая наружу всю боль и тоску, но и этого было мало, чтобы очиститься, чтобы смыть с себя кровь и грехи. Кожу сдерёшь, но сути это не изменит, ты всегда будешь тем, кто ты есть.

Монстр. Монстр. Монстр, — эхом разносилось в ее голове, преследуя её, словно проклятие, навеки приклеившееся к ее имени. Слёзы, словно жемчужины, катились по щекам, оставляя мокрые дорожки на лице, и беззвучно капали в непроглядную темноту, словно растворяясь в бездне. Она смыла с себя следы чужой крови, насколько позволяли обстоятельства, но ощущение налипшего, въевшегося в кожу слоя, этой липкой, мерзкой субстанции, напоминающей о смерти и насилии, никуда не делось, словно проклятие, навеки приклеившееся к ней. Кровь, чужая, ею пролитая, висела на её изорванной одежде тяжким грузом, словно свинцовые гири, тянущие её на дно, грузом, что вот-вот переломит хрупкие шейные позвонки.

Нигма выдохнула, словно из последних сил, исторгая из себя всю боль и отчаяние. И этот звук, вырвавшийся из ее горла, больше походил на тихий скулёж раненого животного, загнанного в угол и готового к смерти.

Пальцы её дрожали, словно тонкие, оголённые ветви на осеннем ветру, пока она отчаянно пыталась убрать спутанные волосы от лица и избавиться от всех тех ужасных картин, что навязчиво всплывали перед внутренним взором, словно кадры из фильма ужасов.

Усеянный трупами Оникс, превратившийся в безжизненную пустыню. Растерянные, испуганные взгляды их людей, хаоситов, заглядывающих в бездну отчаяния. Крики выживших Ифритов, благоразумно отступивших, спасая свои жизни. Нигме хотелось себя растерзать, кусать локти, проклинать себя за то, что внутри вся содрогалась, сжималась в комок, словно испуганный зверёк, когда вспоминала, как рядом с ней, словно мраморная статуя, выпрямился Иварт, до этого закрывавший лицо рукой, пытаясь скрыть эмоции.

И эта самая рука, обожжённая магией, чудом уцелевшая, сохранившая свою форму, но покрытая ожогами. Вонь горелой плоти, въевшаяся в память, преследовала её даже спустя много лет, отравляя существование.

Нигма, словно безвольная кукла, уселась подле старого, замшелого ствола, наплевав на стылую землю, пропитанную кровью и пеплом, и обняла себя за колени, пытаясь согреться, найти хоть немного утешения. Во рту разливался мерзкий, тошнотворный привкус от многочисленных приступов рвоты, сотрясающих её тело. Она сглотнула с трудом, тяжело, со всхлипом, словно пытаясь выплюнуть всю эту боль, все это отчаяние, — так же, как отшатнулась в ту роковую минуту, заикаясь и тщетно пытаясь произнести одну единственную, такую простую фразу, оправдывая себя перед самой собой.

«Я не хотела... Я не хотела, чтобы это всё случилось...» Прохлада ночи пробирала до костей, сковывая их льдом, но не было ни малейшего желания призывать магию изнутри, чтобы согреться, особенно зная, на что она способна, какую цену придётся заплатить за это мимолётное облегчение.

На что она, Нигмаруэтт Дуате, безжалостная Дуате, способна. Она — воплощение силы, способной не только созидать, но и разрушать, как безжалостный ураган, сметающий всё на своём пути.

От ведьм не стоило ждать милосердия, твердила она себе, пытаясь заглушить голос совести, пускай Иварт, с презрением относившийся к людским слабостям, говорил иное и насмехался над верой простых смертных в благодать тех, кто зачастую умирал по их же милости, становясь жертвами их тёмных ритуалов.

И было бы лучше, если бы в его взгляде в тот роковой миг промелькнула злость, если бы он возненавидел её всей душой, она бы это заслужила, едва не изувечив его, не лишив зрения. Ведь кожа вокруг его глаз тоже покраснела, вздулась, словно ошпаренная кипятком, как если бы Нигма, ослеплённая яростью, вознамерилась выжечь и ему глаза тоже, погрузив во тьму, подобную её собственной.

Она была на это способна. И когда-то, в порыве гнева, дала подобное обещание, от которого до сих пор стыла кровь в жилах. «Я не хотела», — беззвучно прошептала она, словно оправдываясь перед самой собой, но это была лишь ложь.

Но ей хотелось, чтобы о ней забыли, словно она и не существовала вовсе. Даже после того, как отступившие Ифриты, словно озлобленные звери, наслали на них заколдованную магичку, под действием лазуритового хризалиса. Магичку, способную разорвать их одним щелчком пальцев, лишить воздуха, оставив задыхаться в муках, или управлять их костями. Но даже она не сравнится с той тьмой, что жила в её душе, она всё равно была чудовищнее, ибо её хаос не имел границ.

Нигма, словно в кошмарном сне, вспоминала глаза того парня, которого Хаоситы превратили в орудие убийства. Заплывшие, больные, потухшие, потерявшие яркость и осмысленность, словно растоптанные в нескончаемой лихорадке, словно в них отражалась вся боль мира. Посеревшая кожа на его лице казалась тонкой, словно пергамент, вот-вот порвётся, и одно зрелище этой измождённости, этой сломленности ломало что-то внутри неё, терзало душу. Казалось бы, подует лёгкий ветер, и он переломится, рассыплется в прах, но на ногах он всё же стоял твёрдо, словно солдат, готовый выполнить любой приказ. И так же твёрдо сжал бы кулак под команду проклятого ифритского командира, смотревшего на них свысока со своей, несомненно, недосягаемой вершины.

«Сдавайтесь! Одно неверное движение — и вы все трупы! Так что придержи руку, ведьма, второй раз такую мерзость ты сотворить не сможешь! Ведь даже такому чудовищу, как ты, Винсент, с этой силой не совладать», — прозвучал тогда его голос, насмешливый и уверенный в своей безнаказанности.

Его акцент так и резал воздух, словно лезвие ножа, пока Нигма не знала, как им поступить, как им быть: замершей под прицелом чужой силы, в любой момент готовой сорваться с поводка и уничтожить всё живое вокруг. Она помнит, как Раук, словно предчувствуя беду, схватил Анку, не давая ей ринуться ни к Ифриту, ни к тому, чьи команды тот выполнял, зная, что любая её попытка спасти их будет лишь самоубийством. И даже сейчас, в тишине ночи, она могла вообразить, как неистово рычала Илина, готовая разорвать всех на части; как скрежетали лезвия топоров Нади, готовой ринуться в бой.

«Даже тебе, чудовище, с этой силой не совладать», — сказал им тот мужчина, словно бросая вызов. Сказал Иварту, зная, что этими словами заденет его самолюбие. В иной раз каждый из них бы расхохотался ему в лицо, посчитав его слова пустой бравадой.

А если Нигма страшилась собственной магии, что была призвана разгонять тьму, то что могла стоить эта тьма, заключённая в самой сути вечности, сила, что могла превратить свет в кромешную мглу, а жизнь — в небытие? Иварт стоял неподвижно, свесив пострадавшую руку безвольной плетью, расправив плечи, и смотрел прямо перед собой, не отводя взгляда, словно вглядываясь в саму бездну. Тем временем Нигма, загнанная в угол, металась мыслями между Ивартом и этим проклятым Ифритом. Воздух вокруг них вибрировал от разливающейся силы — извращённой, выкрученной, насильственно выдавленной, словно пытались запихнуть необъятное в тесное, непригодное для него пространство.

— Мы можем... — прохрипела Нигма Иварту, отчаянно пытаясь предложить хоть какой-то выход, но тот лишь качнул головой в знак отрицания, не отрывая взгляда, словно пригвождённый к месту. Прищурился, и лишь крепко сжатые челюсти предательски выдавали его, доказывая, что ему, о, милостивые боги, нестерпимо больно. В сторону его поврежденной руки Нигма и вовсе старалась не смотреть.

— Нет, не можем, — ответил он твёрдо, его голос звучал холодно и отстранённо, словно вынося приговор. — Он потерян для нас. Мы не можем ему помочь.

— Но хоть что-нибудь! Мы должны что-то сделать!

— Мне жаль, — произнёс Иварт, и в этих словах прозвучало столько горечи и сожаления, что у Нигмы сжалось сердце.

И только спустя часы, когда битва уже закончилась, когда всё было кончено, Нигма поняла, что последние два слова предназначались вовсе не ей, не его соратникам, а тому бедному ифриту, пареньку с посеревшей кожей и впалыми щеками, ставшему жертвой чужой жестокости. В лучшие времена оттенок его кожи наверняка был оливковым, искрящимся на солнце своей молодостью. Нигма старалась не думать о том, что ждало похищенных этими монстрами детей, какие зверства они творили с ними. Кому они уже не успеют помочь, чьи души обречены вечно скитаться во тьме.

В этих двух словах — «Мне жаль» — Иварт сумел уместить всю горечь сожаления о несбыточном спасении, сожаления об ещё одной утраченной искре среди ифритов, ещё одной погубленной душе.

Она не могла плакать, её слёзы иссякли, но водопад сожаления, бессилия и горечи всё ещё лился и лился из истерзанной души, словно поток лавы, разрушающий всё на своём пути. Сил утереть их не было. Она была опустошена, лишена всякой воли к жизни. Они остались там, в проклятом Ониксе, где Нигма Дуате, собрав последние крохи своей воли в той выжженной пустоши, что представляло собой её истерзанное сердце, подняла голову, выпрямилась во весь рост и, глядя в лицо ифритского командира, произнесла слова, полные гнева:

— Он не чудовище!

Нить между ними, словно гитарная струна, дрогнула, издавая жалобный звук. Края её сознания омыло волной тьмы, осыпая ледяными искрами, и по спине пробежали мурашки, словно острые когти провели по позвоночнику.

— Он отец чудовищ.