Завет Влюбленных

Любовь - над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь - звезда, которою моряк,
Определяет место в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках,
У времени, стирающего розы,
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.

Сонет – 116. У. Шекспир.

Иветт пришла в сознание, словно из глубокого забытья, выныривая на поверхность, чтобы вновь вдохнуть отравленный воздух. Голова всё ещё кружилась, словно после долгого падения в бездну, и комната перед глазами расплывалась, теряя чёткость. Это ощущение было ей знакомо, как старый шрам, зудящий в непогоду – по первому дню в Альентаре, когда она проснулась, не зная, кто она и где находится, потерянная и одинокая. Всё тело ныло, словно после жестокой битвы, каждая мышца отзывалась болью, напоминая о пережитом ужасе. Голова гудела так, будто кто-то ударил её железной гирей, лишая последних остатков разума, оглушая тишиной, что предвещала лишь новые муки.

— Как ощущения? – Голос прорезал туман в её голове, словно луч света. Иветт с трудом отыскала глазами его обладательницу: Нигма стояла подле её кровати, словно хищница, осматривая свою добычу, шокированную и беспомощную.

— Как я себя чувствую? – Голос сорвался, дрогнул, почти истеричный. – Ты... ты,... Что ты натворила?

Нигма выдохнула, словно избавляясь от досадной помехи, сцепила руки на груди.

— Да не моих это рук дело, успокойся, – бросила она небрежно, словно речь шла о сломанной вазе. Она подошла к окну, и там, на улице, Иветт заметила поразительно ясный, почти нереальный день, словно насмехающийся над её душевным состоянием. – Ты, кажется, выпила воду, в которую Иварт капнул экстракт красавки и психотрии. И вот результат.

Глаза Иветт расширились от ужаса, словно проваливаясь в бездну. Все слова застряли в горле, парализованные шоком.

— Но скажи ведь, всё кажется таким реальным? – Спросила Нигма с усмешкой, словно наслаждаясь чужим отчаянием.

Её это веселит? Иветт всё ещё не могла поверить, что это происходит на самом деле. Ярость, слепая и обжигающая, словно кислота, затопила её, лишая разума. Она вскочила с кровати и помчалась прочь из комнаты, словно убегая от самой себя, с грохотом захлопывая дверь, словно отрезая себя от правды.

Ему бы сейчас чувствовать триумф. Удовлетворение от мести. Но вместо этого во рту лишь привкус пепла и разочарования.

Иварт восседает на троне, непроницаемый, словно статуя, слышит стук её туфель о мраморный пол – громкий, резкий, словно удары сердца, отсчитывающие секунды до неизбежного взрыва. Вот сейчас из её стеклянных глаз хлынут слезы, выдавая её слабость. Сейчас она закричит, словно раненый зверь.

– Я ненавижу тебя! – кричит Иветт, вкладывая в эти слова всю свою боль и отчаяние.

– Неужели, сестрица? – Он поднимает бровь, изображая скуку. – Не останови я этот спектакль на самом интересном моменте, ты бы.... А, впрочем, неважно. Утопилась бы в своих фантазиях?

Он даже не смотрит на неё, лишь презрительно ухмыляется, словно она – жалкая букашка, недостойная его внимания. Руки Иветт горят силой, что струится внутри, и она вспыхивает на девичьих пальцах, словно обещание возмездия, но тухнет, стоит ей выставить их вперед, напоминая о её бессилии.

– Иви-Иви... – С наигранной грустью произносит он, издеваясь над ней.

– Не смей меня так называть! – взрывается она, не в силах сдержать свой гнев.

– Ты всерьез подумала, что можешь навредить мне? – Он встал с трона, словно утомленный её присутствием, и отряхнул несуществующую пыль с одежды, демонстрируя свое превосходство. – Ты лишь усилитель своего драгоценного порядка, жалкая батарейка, но никак не боевая единица.

– Я найду способ уничтожить тебя! Не сомневайся, – бросает она в ответ, словно клятву, надеясь, что он поверит в её слова.

– А ведь я показывал тебе, как хорошо мы могли бы проводить время, если бы подружились, если бы ты дала мне шанс, – он произносит это с таким искренним сожалением, что на долю секунды Иветт почти верит ему.

— Ложь! – почти кричит Иветт, захлёбываясь от гнева. – Ты разрушаешь всех, кто тебя окружает, Иварт, ты губишь их, делаешь их несчастными, питаешься их страданиями! Ты – проклятие этого мира.

Иветт бьёт по больному, попадает в цель, и он сжимает кулаки так, что белеют костяшки, словно пытаясь сдержать внутреннего зверя, глаза его чернеют яростью, выдавая ту боль, которую он так тщательно скрывает. Она задела его. И это - единственная её победа на сегодня.

Ему до зуда в костяшках хочется её придушить. Задушить, придавить к стене так, чтобы раскрошился и мрамор, и её кости, чтобы она превратилась в пыль. Выпустить стрелу, смазанную ядом, и пусть мучительно умирает, пусть её ненаглядный видит, как из неё медленно, мучительно утекает жизнь, капля за каплей. Вот только не может, рука не поднимается, словно парализованная чужой волей. Это было бы так легко – убить её за дерзость, за непокорность. Но ему хочется показать, доказать себе и ей, что он может быть милосердным, что в нём ещё осталось что-то человеческое. Или, скорее, продемонстрировать свою власть над собой, над своими тёмными желаниями.

Она разворачивается и поспешно уходит, словно бежит от чумы, оставляя его наедине со своей яростью.

— Если бы мне однажды сказали, что великий лорд Хаоса, сам Иварт, не убил кого-то за дерзость, я бы посмеялась над этим шутом, – послышался голос Нигмы позади, словно укол ядовитой иглы. – Ты умеешь удивлять.

Иварт раздражённо вздохнул, словно отмахиваясь от назойливой мухи.

— Ну, тебя же не убил. И вот прямо сейчас.

Нигма засмеялась – коротко, безжизненно, словно эхо.

— Разве? – Она не размыкала сцепленных на груди рук, словно защищаясь от невидимого врага. – Ты ломал мне кости, душил, засовывал мои руки в огонь, превращая в пепел. Ты давно меня убил, Иварт. Оболочка держится лишь на магии.

Его передернуло. Ненавидит, когда она так говорит – правду в лицо, без обиняков, словно выплескивает помои. Ей бы льстить, ползать в ногах, умолять о милости, как делали другие. Но Нигма – другое. Она его зеркало, в котором он видит всю свою уродливость.

— И всё равно ты здесь, – процедил он сквозь зубы, словно выплевывая яд. – Значит, тебе это нужно. Значит, ты не можешь без меня.

Нигма склонила голову, словно соглашаясь, но в её глазах плескалось что-то другое – не покорность, а скорее жалость, и это злило его ещё больше.

— Возможно, – прошептала она, и голос её звучал, как тихий звон разбитого стекла. – Возможно, мне нужно смотреть, как ты разрушаешь сам себя. Возможно, это единственное, что мне осталось.

Иварт сделал шаг к ней, словно собираясь наброситься, но остановился, сдерживая себя. Он не тронет её. Не сейчас. Не пока ему это нужно.

— Ты думаешь, я разрушаю себя? – усмехнулся он, пытаясь скрыть волнение. – Я строю новый мир, Нигма. Мир, где не будет слабости, где будет только сила и власть.

— И где ты будешь править, сидя на горе трупов, в одиночестве и отчаянии, – закончила она за него, и в голосе её не было ни злорадства, ни сочувствия, лишь констатация факта.

Иварт снова сжал кулаки, чувствуя, как внутри поднимается волна ярости, готовая захлестнуть всё вокруг. Он хотел закричать, разбить что-нибудь, уничтожить, но вместо этого лишь отвернулся, глядя в окно на серый, безжизненный пейзаж за стенами поместья.

— Уходи, – процедил он, не глядя на нее. – Я не хочу тебя видеть.

Нигма молча развернулась и направилась к двери, словно призрак, скользящий в тишине.

— Иварт, – заговорила она, останавливаясь у порога, и не оборачиваясь. – Ты знаешь, что ты делаешь всё это зря. Что всё это закончится плохо. Для тебя.

Иварт промолчал, не желая слушать её предсказания. Он сам решит свою судьбу. Он сам создаст свой мир.

— Но ты всё равно продолжишь, – тихо закончила Нигма и вышла, оставив его одного в тишине.

Иветт металась по своей комнате, словно дикий зверь в клетке. Каждое прикосновение, каждый взгляд Иварта, каждое его слово отдавались эхом в её сознании, причиняя невыносимую боль. Его голос, казался змеиным шипением, его касания – смертельной ловушкой. Она чувствовала себя преданной, использованной, сломленной.

Она ненавидела его, ненавидела до дрожи в коленях, до спазмов в груди. Ненавидела его власть, его жестокость, его способность разрушать всё, к чему он прикасался. Ненавидела то, что он заставил её почувствовать, то, что он отнял у неё, то, что он превратил её жизнь в один сплошной кошмар. Он был прав – ей не выбраться отсюда.

Но, вместе с тем, в глубине души, в самом сердце, где-то очень глубоко, таилась и другая эмоция – страх. Страх перед ним, перед тем, что он может сделать, перед тем, что он уже сделал. Страх перед самой собой, перед той частью её, что подчинялась его воле. Она остановилась у зеркала, вглядываясь в своё отражение, пытаясь найти ответ на вопрос, мучивший её уже долгое время: кто она такая на самом деле? Жертва? Или соучастница? Спасётся ли она когда-нибудь от того, что сделала, от того, что позволяет делать с собой?

Взгляд её упал на браслет, который Кьеран подарил ей когда-то. А под ним имя того, кого она так сильно любит. Она не знала, что ей делать, куда идти, как вырваться из этой ловушки. Она чувствовала себя одинокой, потерянной, обреченной. Она была одна против него, против тьмы, которая поглотила её мир. Так может, стоит найти способ покинуть это логово змея. И, несмотря на всю ненависть, она знала одно: она не сдастся. Она будет бороться, до последнего вздоха, до последней капли крови. Она вырвется на свободу, или погибнет, пытаясь.
Она осела на пол, словно сломанная кукла, сотрясаясь в рыданиях, словно пытаясь выплакать всю боль и отчаяние, захлестнувшие её. Пальцы дрожа коснулись имени на запястье.

— Кир, прошу, услышь меня... – шептала она сквозь слёзы, словно молясь, взывая к нему из глубин своего отчаяния. – Умоляю.

В этот момент, словно ответ на её мольбу, она могла поклясться, что почувствовала тепло ладони на своём лице, такое нежное и знакомое, и то, как ей вытирают слезы.

— Прошу, не плачь, мой цветочек, – послышался тихий, призрачный голос, заставляющий её сердце биться чаще. – Мое сердце разрывается без тебя, видеть твои слезы - невыносимо.

Ей ведь не послышалось? О, святые боги, это ведь не плод её воспаленного сознания, не галлюцинация, порождённая отчаянием. Она ощущает призрачное касание губ к своим, словно лёгкое дуновение ветра, словно обещание поцелуя.

Это Кьеран. Это действительно он, его присутствие, пусть и эфемерное, но такое реальное, такое необходимое ей сейчас.

Связь натягивается сильнее, словно нить, соединяющая две души, и вот она уже отчаянно цепляется за его плечи, пусть и невидимые, не в силах расстаться с ним, не желая возвращаться в реальность.

— Забери меня, Кьеран, – прошептала она, словно умоляя, вверяя ему свою жизнь.

— Я ищу способ снять барьер над его поместьем, – ответил он, и в голосе его слышалась решимость, непоколебимая вера. – Как только я это сделаю, я не раздумывая тебя заберу. Ничто меня не остановит.

По телу разлилось тепло, словно луч солнца пробился сквозь тёмные тучи, тепло надежды, осознания, что скоро она будет с ним, что он придёт за ней, что она не останется одна в этом кошмаре. Скоро ведь? Или это всего лишь очередная иллюзия, призванная обмануть ее чувства? Она отчаянно цеплялась за эту надежду, как утопающий за спасательный круг, боясь поверить в то, что её мольбы были услышаны.

Стены тянутся ввысь, словно стремясь пронзить небеса, а не сдерживать бремя многовековой мудрости и сдерживаемого напряжения. Приглядевшись, можно заметить паутину трещин, расползающуюся по каменной кладке, словно шрамы времени, крошащиеся воспоминания, облетающие пылью предрассудков. Зал стар. Зал молод. Но так легко можно представить, как эти самые стены рухнут, погребая под собой Старейшин, разрывая их мантии на куски, рассыпая пепел надежд и амбиций. Так заманчиво думать, как весь Орден, как весь Альентар уйдут под землю. Глубже, чем все тайные ходы и потайные комнаты, чем все проклятия и обеты, чем даже сама тьма — в самое сердце земли, в саму суть магии, которая хранит память о минувших эпохах. Земля помнит, что когда-то было воздвигнуто и разрушено на этом самом месте. Всё чаще эта память отравляет. Морша помнит эти залы другими. Вместо строгих мантий – роскошные одежды, вместо шепота – громкие споры, вместо холода – жар сражений.

Она видела, как рождались и умирали империи, как они - боги вмешивались в дела смертных, как магия творила чудеса и обращалась в оружие разрушения.

И теперь, глядя на нынешних обитателей этого зала, Морша чувствовала лишь разочарование и тоску. Старейшины, скованные страхом и предрассудками, не способные принять неизбежное, казались ей лишь бледными тенями своих великих предшественников. Они забыли о своей истинной силе, о своей связи с магией, о своем долге перед Альентаром. В их глазах она видела лишь отражение собственной усталости и разочарования. И ей хотелось, чтобы все это закончилось. Чтобы стены рухнули, чтобы огонь поглотил все воспоминания, чтобы земля поглотила этот зал и все, что он хранит. Но она знала, что не имеет права сдаваться. Она, как и земля, помнит все. И она помнит, что надежда умирает последней.

Кьеран нервно крутил карандаш в тонких пальцах, словно пытаясь выпустить наружу накопившееся напряжение. Подперев рукой голову, он пытался отгородиться от оглушительного шума, царящего в зале, где велись переговоры, которые ему давно осточертели. Надоело. Как только это тягостное заседание закончится, он обязательно выпытает у Меланты и Конрада самые важные детали, а пока.... Пока его мысли витали вдали, обращенные к Иветт, к той, что пленила его сердце, к той, без которой его мир казался серым и безжизненным. Он сам себе удивлялся, что наконец смог увидеть ее, услышать ее голос, пусть и лишь призрачным отголоском, посредством их связи. Но он знал — скоро, очень скоро, он заберет ее, вырвет из лап тьмы, чтобы больше никогда не отпускать.

— Сколько у нас времени? — донесся до него ее голос, словно она стояла рядом, касалась его плеча, чувствовала его дыхание. Словно она уже рядом, как он и желал.

— Я не знаю, — ответил он мысленно, голос его звучал хрипло, выдавая его смятение. — Правда, не знаю. Но я хотел.... Хотел побыть с тобой. Хоть немного.

— Это ты, — прошептала она, и в ее голосе прозвучало неверие, смешанное с робкой надеждой. — Это правда ты.

Он коснулся ее. Не физическим прикосновением, а лишь эфемерным касанием, но при этом ощутил шелковистую гладкость ее кожи, словно она была рядом, словно он мог почувствовать ее запах, почувствовать ее тепло.

Затем он нежно провел по ее щеке, словно стирая слезы, которые она, быть может, прятала. Ей так не хватало его нежности, его заботы, его тепла...

— Я скучала по тебе, — выдохнула она, и эти простые слова, полные невысказанной тоски, пронзили его, как кинжал.

Кьеран закрыл глаза, как будто ее слова причинили ему физическую боль, напомнили о его беспомощности. Он взял ее руку, словно она действительно была рядом, и поцеловал открытую ладонь, вдыхая ее тонкий аромат, пытаясь удержать ее образ, чтобы не потерять окончательно.

— Иветт, я хочу тебя больше всего на свете, — прошептал он, слова звучали как клятва, как мольба. — Но я... — Он сглотнул, с трудом сдерживая подступающие слезы. — Клянусь богами, я себя за это ненавижу.

— За что? — услышал он ее обеспокоенный голос, и в нем прозвучала тревога. Иветт, в своей беспомощности, все равно умудрялась чувствовать его эмоции.

— Я просто... ревную, — пробормотал он, чувствую, как его щеки заливает краска стыда.

— Ревнуешь? К кому? — ее голос был полон недоумения.

— К себе, — горько усмехнулся он, с трудом выдавливая из себя слова. — Я не могу вынести мысли о том, что он был с тобой. Он. Тот, другой я, которого контролировал Иварт. — Он почувствовал, что его лицо горит, что он готов провалиться сквозь землю от стыда. — В клубе... в той иллюзии. Кьеран опустил голову, не в силах смотреть ей в глаза, опасаясь увидеть осуждение. Иветт, та, которой он желал только добра, тоже залилась краской.

— Я помню все, что было прошлой ночью, — сказал он, не в силах больше прятаться. — И это сводит меня с ума, потому что с тобой был и я и не я. Я хотел тебя, но и другой я тоже. Когда мы вместе, я хочу, чтобы ты была самой собой. И я — тоже.

— Разве сейчас не так? — ее вопрос был полон нежности и прощения.

— Да. — Он поднял голову, глядя ей прямо в глаза, и поцеловал ее в губы — мысленно, конечно, но это казалось таким реальным. — Но я бы предпочел, чтобы ты была здесь, со мной. В реальности.

— Скоро, мой любимый Кьеран. Скоро... — прошептала она, и ее дыхание коснулось его лица, словно легкий ветерок, приносящий с собой обещание скорой встречи. Она прижалась лицом к его лицу, а затем к шее, утопая в его запахе. Словно пытаясь слиться с ним воедино, словно стараясь запомнить каждое его прикосновение, каждую черту его лица. Ее пальцы, словно корни, проросли в его волосы, вызывая дрожь во всем теле.

О, Создатели. Он сходил с ума от всего, что она с ним делала. От тех чувств, что она пробуждала в нем, от этой невидимой связи, которая связывала их, несмотря на все преграды. Он выдохнул, издав тихий стон, не в силах сдержать нахлынувшие эмоции, и обмяк в кресле, словно лишенный костей, потерявший волю.

— Ты в порядке? — донесся до него ее голос, полный тревоги и нежности.

— Д-да... — с трудом выдавил он из себя, сжимая губы в тонкую линию, пытаясь унять дрожь в голосе. — Ив, ты вообще понимаешь, что творишь со мной? Знаешь, что я хочу с тобой сделать? Что я представляю каждую ночь, когда не могу заснуть?

Она смущено засмеялась, и этот звук, словно колокольчик, разнесся в его сознании, рассеивая тьму.

— Забрать меня из логова зверя, — прошептала она, словно читая его мысли, — и никогда-никогда не отпускать. Защищать меня от всех невзгод, любить меня до конца жизни.

— Да, — выдохнул он,— именно это, мой цветочек. Именно это. И даже больше.

Но когда двери в святая святых, казалось, пропитанные запахом ладана, страха и лжи, с тихим скрипом отворились, впуская Нигму Дуате, в обитель мудрости, Кьеран выпрямился в кресле, словно струна, натянутая до предела. В удивлении его бровь изогнулас и он медленно перевел взгляд на своего дядю, Арвена, чей непроницаемый взгляд, казалось, скрывал целую бурю. Тот, словно нисколечко не удивлен, лишь печально вздохнул, словно давно смирился с неизбежным. Кьеран с горечью осознал — без грязных компромиссов не обойтись, ведь Нигма своими глазами видит, как их уверенность, тщательно выстраиваемая годами, рассыпается в прах под натиском надвигающейся тьмы.

— Что она здесь делает? — слышит он чей-то приглушенный шепот, тут же заглушенный нарастающим гулом возмущения и недоверия: какими бы мудрыми и просвещенными ни казались Старейшины, присутствие ведьмы, чье имя стало синонимом опасности, вызывало закономерное отвращение и ужас.

— О, Создатели... — беззвучно шепчет Кьеран, чувствуя, как холодная волна прокатывается по спине.

— Вот вам и союзник из преисподней, — ядовито отзывается кто-то рядом, и тут же осекается, словно испугавшись услышать собственные крамольные мысли:

— Собрались! Выслушаем предложение Нигмы, взвесим все риски, а потом решим, готовы ли мы продать душу дьяволу, чтобы спасти Альентар!

Его голос, хоть и пытается звучать твердо и уверенно, дрожит от напряжения, тонет в поднявшемся шуме, словно хрупкая лодка в бушующем океане. Взгляд Кьерана, скользнув по испуганным лицам Старейшин, с ужасом осознал: страх сковал их волю, а многовековой опыт оказался бессилен перед надвигающейся тьмой. Древние знания и мудрые советы не могли здесь помочь. Только если...

Кто бы мог помыслить, чтобы Нигма Дуате, ярчайшая и могущественнейшая из ведьм, познала хоть тень волнения?

Та, чье имя на Альентаре шептали с благоговейным ужасом, а порой и с завистью, примешанной к трепету перед ее необузданной силой. Та, чьи одеяния цвета спелого граната, с черными вставками, словно зловещими знамениями, выделяли ее из любой толпы. Могла ли она, одним взглядом останавливающая сердца, а в следующее мгновение уплетающая вафли, политые карамельным сиропом, с невинностью дитя, искренне о чем-то тревожиться?

В любом другом случае Нигма лишь презрительно фыркнула бы, заявив, что "волнение" – слишком громкое слово для описания ее состояния. Но сейчас, в преддверии этой встречи, некая смутная тревога царапала ее изнутри, словно когтистая лапа сжимала сердце. Она коснулась дверной ручки из черного дерева, и вырезанные на ней затмения, словно бесстрастные свидетели ее падения, взирали на нее с невозмутимым спокойствием, не разделяя внезапной растерянности, дрожи, охватившей ее. Смех, да и только. Ведьма знала, что улыбается, и сей факт отнюдь не радовал ее.

В конце концов, она пришла вовсе не с дурными вестями. Отчасти. Все зависит от того, как на это посмотреть.

Двери за Нигмой закрылись бесшумно, словно по воле призрака. Иной бы счел то колдовством, но все дело было лишь в науке и тщательно продуманных петлях. Однако, осознание сего факта не приносило успокоения, лишь усиливая ощущение зловещей предопределенности. Кьеран не удостоил ее взглядом, словно она была призраком.И Нигма, отнюдь не испытывавшая дискомфорта от подобного пренебрежения, лишь усмехнулась про себя, оценивая обстановку. Зал, несмотря на кажущееся величие, казался ей тесным и душным, словно ловушка, готовая захлопнуться в любой момент.

Впрочем, это лишь подстегивало ее азарт.

Выдержав паузу, Нигма грациозно, словно хищница, готовящаяся к прыжку, сделала шаг вперед, нарушая тягостную тишину мелодичным голосом, что прозвучал в зале, как удар хлыста.

— Добрый день, Старейшины, — произнесла она, с нарочитой вежливостью, вкладывая в каждое слово яд и насмешку. — Надеюсь, мое скромное присутствие не слишком омрачит ваше столь... важное собрание.

Она обвела взглядом собравшихся, задерживаясь на каждом лице, словно пытаясь прочитать их мысли, разгадать их тайны. Встретившись взглядом с Арвеном, Нигма слегка склонила голову в знак приветствия, и в ее глазах промелькнул едва заметный огонек, словно намек на некую тайную договоренность.

Ее появление стало неожиданностью, словно в размеренную симфонию вплели диссонирующую ноту. Она, воплощение порока, пришла предлагать помощь, словно демон, протягивающий руку помощи падшему ангелу.

— Ты все же пришла, — произнесла Морша, словно констатируя неизбежное. Кьеран невольно вздрогнул, вновь поражаясь проницательности богини. Значит, не один Арвен был в курсе ее визита.

В ее голосе, холодном и бесстрастном, было невозможно различить: раздосадована Морша этим фактом или же, напротив, рада. В конце концов, каждому в этом зале было известно, что Нигма Дуате — доверенное лицо Альентарского Лорда Хаоса, коварная ведьма, чья лояльность оставалась под вопросом. Пускай всё ещё юная, Нигма уже успела стать для многих костью в горле, той, что застревает поперек горла и не дает дышать. И училась она быстро, впитывая знания, как губка воду, превосходя в этом даже самых опытных магов. После событий, произошедших сто двадцать два года назад, всему Ордену пришлось быстро учиться, адаптироваться к новой реальности, где тьма стала сильнее света. А Иварт, как известно, всегда делает ставку на свежую кровь, на тех, кто готов пойти на все ради достижения цели, — так говорила ей Верховная когда-то, то ли успокаивая, то ли угрожая, напоминая о ее шатком положении. С наставниками, что ж, ей однозначно повезло, она выросла в теплице знаний и коварства.

— Я готова снять барьер, чтобы вы могли проникнуть в поместье, — выпалила Нигма, словно отрубила. Любезности, учтивость — это не ее стиль. Да и забывать о том, кто перед ней сидит, о богине и Верховном, не стоило. Она знала, с кем имеет дело, и была готова играть по их правилам. – Два дня вам достаточно?

— Более чем достаточно, — ответила Морша, ее голос, как всегда, лишен всякой эмоциональной окраски.

Нигма сложила руки за спиной, принимая вызывающую позу. Ее одеяние, сшитое из плотной ткани цвета черешни, украшенный черными вставками, более походил на военную форму, подчеркивая ее хрупкую фигуру и придавая ей воинственный вид. И, вопреки всей своей любви к свободе и бунтарскому духу, Нигме эти одежды нравились больше обычных, вычурных облачений. Но надевать их удавалось редко, ибо доверенное лицо Иварта — скорее шпион и разведчик, нежели тот, кто всегда стоит за его спиной, принимая парады и раздавая указания. Она была его глазами и ушами, его руками во тьме.

Арвен откинулся на спинку кресла, утопая в его глубине, и задумчиво потер подбородок, словно пытаясь разгадать сложный ребус. Шрамы, покрывающие его лицо, в какой-то миг стали заметнее, проступили ярче, словно карта сложного, извилистого, но пройденного пути, рассказывая истории о битвах и потерях.

Нигма почувствовала, как бессознательно перенимает эти черты, как и многие другие альентарцы, сражающиеся под знаменем Ордена, впитывая их манеры, их жесты, их взгляды. Но она всё же стояла немногим ближе к краю, впитывала в себя немногим больше.

Возможно, тьма, что живет в ее сердце, заразна, словно смертельная болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем. Возможно, она уже заразила их всех. Возможно, стоило сделать иной выбор, пойти другим путем, стать другой. Возможно.

— Через два дня, перед самым рассветом, ты снимешь барьер. Кое-что грядет, и я намерена лично контролировать ход событий, — произнесла Морша, словно вынося приговор. Она подперла голову кулаком, и в этом жесте сквозила не только усталость, но и непоколебимая воля. — Готова ли ты идти с Орденом до конца?

В этом вопросе, словно в темном омуте, таилось ложное дно, скрытый подтекст, который Нигма прекрасно осознавала. Готова ли она снова нырнуть в самую гущу хаоса, в самое пекло битвы, где шансы на выживание стремились к нулю? Даже если нет, придется расшибиться в лепешку, доказать свою преданность, иначе ее сотрут в порошок, и никто даже не вспомнит о ее существовании.

— Готова. — Без колебаний ответила Нигма, чеканя слово, словно высекая его на камне. Пускай все ее мысли сейчас были о мягкой постели, усыпанной лепестками роз. О тающих во рту вафлях с карамельной начинкой и о ночных прогулках по освещенной лунным светом Поарта-де-Пятре, где воздух наполнен ароматом магнолий и шепотом влюбленных. Она соскучилась по этой простой, человеческой жизни, по тем мелочам, которые когда-то казались ей неважными, но теперь, после долгого прозябания в Темных Топях и на границах враждебного Оникса, приобрели особую ценность. Хотя и там, среди льда и стали, находилось место для тепла и света...

— Я ценю оказанное доверие, — добавила она, стараясь придать своему голосу искренность.

Арвен лишь коротко кивнул, словно принимая ее ответ как должное.

— Можешь идти, — отрезал он, не удостоив ее даже взглядом.

Наверное, любого другого это равнодушие обидело бы, заставило бы усомниться в правильности своего выбора, но Нигма умела читать между строк, видеть то, что скрыто от посторонних глаз.

И всё же она замерла на пороге, словно пригвожденная к месту, когда Морша окликнула ее у самых дверей.

— Да? — обернулась Нигма, крепко сжав дверные ручки. Холодный металл, словно лед, обжег ее ладони, напомнив о той тьме, что живет внутри нее.

Первая Богиня Альентара окидывает ее долгим, пронизывающим взглядом, словно сканируя ее душу, выискивая там ложь и предательство. Вечность проезжается сталью по костям, заставляя Нигму затаить дыхание.

— Ты отлично справилась, — произнесла Морша, и в ее голосе, впервые за долгое время, прозвучала нотка... похвалы?

Пожалуй, именно за этим — за признанием, за уверенностью в своих силах, за чувством безопасности — альентарцы и стекаются в столицу, ища защиты у Ордена. За верой в себя, за надеждой на лучшее будущее.

Нигма лишь кивнула в ответ, стараясь не думать о собственных руках, испачканных кровью, о криках боли, которые до сих пор звучали в ее ушах, о той жестокости, которую ей пришлось совершить во имя Лорда.

Они строят новый мир. Мир, в котором, возможно, не будет места для таких, как она.

Возможно, когда-то стоило сделать иной выбор, пойти другой дорогой. Но Нигма ни о чем не жалеет.