Завет Влюбленных

Иветт стояла перед огромным зеркалом, словно безвольная кукла, позволяя служанкам облачать себя в роскошное, но тяжёлое платье. Её взгляд, пустой и отрешённый, был устремлён куда-то в дальнее окно, за пределы этих мрачных стен. Она не видела своего отражения, не чувствовала прикосновения шёлка и кружев, не замечала суетливого движения служанок, кружащих вокруг неё, словно мотыльки вокруг пламени. Туго затягиваемый служанками корсет сдавливал ребра, не позволяя сделать полный вдох. Иветт чувствовала, как воздух уходит из лёгких, как мир вокруг начинает плыть, но даже это физическое недомогание не могло отвлечь её от той пустоты, что заполнила всю её сущность. Она стояла неподвижно, словно восковая фигура, позволяя превратить себя в красивую, но бездушную оболочку, в игрушку в чужих руках. В окне же, далеко на горизонте, виднелась полоска леса, напоминающая о свободе, о жизни, о мире, который она потеряла.
— Иветт!

Имя, словно эхо из давно забытого прошлого, коснулось её сознания. Кто звал? Она не знала. Не помнила. Слова, образы, воспоминания — всё это казалось далёким, чужим, словно принадлежало не ей. Её окружала роскошь: паркет поскрипывал под ногами многочисленных гостей, голоса звенели в воздухе, смешиваясь с тихой музыкой, зал был залит золотистым светом, от которого рябило в глазах. Нарядные дамы смеялись, их драгоценности сверкали, но всё это великолепие казалось Иветт чуждым, пугающим. Она боялась, больше всего на свете боялась снова погрузиться во тьму, поэтому жадно вглядывалась в окружающий мир, пытаясь ухватить хоть что-то знакомое. Вокруг неё была красота: золотистый флёр света, нежные переплетения ароматов цветов и дорогих духов.

— Иветт!

Гулкое эхо замерло где-то вдали, вырвавшись на свободу через распахнутые балконные двери. Она, словно зачарованная, словно повинуясь невидимой силе, скользила по залу, стараясь держаться подальше от весело танцующих пар. Он стоял в другом конце зала, возле огромной вазы, наполненной цветами. От их лепестков веяло чем-то неуловимым, призрачным, но тяжёлые головы цветов грустно клонились к полу. Как его зовут? Наверняка, его имя — бабочка на булавке — прекрасное и хрупкое, но она не знает его.

Он вышел на балкон, и Иветт последовала за ним, точно тень, точно аромат духов, точно призрак.

У ограды курили юноши. Холодный ветер, казалось, не тревожил их. Беседа их была пуста, голоса скучны и серы, точно табачный дым. Вдалеке, залитый лунным светом, застыл лес.

— Стрелки часов перешагнули полночь. Сегодняшний день сладок. Сегодняшний день — бархат, лиловый или, быть может, он подобен цветкам шафрана. Волшебство его — два счастливых числа, — раздался из зала глубокий женский голос. Иветт обернулась, но никого не увидела.

Всё оставалось по-прежнему. Но его не было. На балюстраде лежала стрела с белым оперением.

— Кьеран!

Имя вырвалось из её груди, словно крик отчаяния. Ароматы таяли в холодном и медленном ветре. Музыка осыпалась, словно множество осколков, стуча по старому паркету.

Осталась только она.

Её сердце замерло.

Кьеран лежал в постели, скованный тяжелым, тревожным сном. Его широкая грудь медленно вздымалась и опускалась в такт размеренному, но беспокойному дыханию. Голова слегка запрокинулась назад, открывая изящную линию крепкой шеи. Он вытянул правую руку перед собой, словно слепой, и кончики пальцев, напряженные и дрожащие, с легким касанием скользили по пустоте, тщетно пытаясь нащупать что-то неуловимое, знакомое, но безвозвратно потерянное. Его губы едва заметно шевелились, беззвучно шепча имя, словно тайное заклинание, надеясь вернуть ускользающее видение.

Внезапно его глаза распахнулись вырывая его из цепких объятий сна. Мужчина резко сел в кровати, словно его ударило током, и устремил взгляд в непроглядную темноту комнаты, пытаясь разглядеть в ней нечто, ускользнувшее от него в сновидении. Сердце колотилось в груди бешеным, оглушительным темпом, словно птица, бьющаяся в клетке, а его дыхание было тяжелым и прерывистым, словно он только что закончил долгий, изнурительный бег. Его сильные руки слегка тряслись, а лоб покрыла тонкая испарина, словно тонкая вуаль отчаяния.

Кьеран устало провел рукой по спутанным волосам, отгоняя остатки сна. Затем, не медля ни секунды, он встал с кровати, опуская босые ноги на холодный, неприятно скользкий деревянный пол. Каждый шаг отдавался эхом в тишине комнаты, словно подчеркивая его одиночество. Шагнув ближе к темному окну, он распахнул его настежь, впуская свежий ночной воздух в застоявшуюся тьму комнаты. Легкий ветерок, словно призрак, ворвался в комнату, наполняя ее бодрящей свежестью, и коснулся его лица прохладными, успокаивающими прикосновениями, словно утешая его в безмолвном горе.

Она играла свою роль безупречно, скрывая истинную сущность под маской покорности и отрешённости. Она притворялась, что почти забыла всё, что было до того, как стала пленницей Иварта, до того, как её разум начали отравлять зельями и кошмарами. К счастью, Иварт, уверенный в своей победе, больше не отдавал приказы опаивать её отравленной жидкостью.

Он вошел без стука, словно владел не комнатой, а ею самой. Иветт стояла у окна, как всегда, вглядываясь в далекий лес, будто ждала спасения из чащи. Она даже не обернулась на его шаги.

– Ты сегодня особенно красива, – прозвучал его мягкий, льстивый голос за спиной. – Тебе очень идет это платье.

Она промолчала. Она знала, какие слова он жаждет услышать, но не собиралась дарить ему эту победу. Она будет играть до конца, выжидая свой шанс.

– Я знаю, тебе нелегко, – продолжил Иварт, приближаясь. – Я понимаю, ты скучаешь по прошлому, по друзьям... по нему.

Он намеренно выделил последнее имя, выискивая на ее лице признаки слабости. Иветт почувствовала, как сердце болезненно сжимается, но осталась неподвижной, как ледяная статуя.

– Но ты должна понять, Иветт, – сказал Иварт, кладя руку ей на плечо. – Твое прошлое – ложь. Тебя обманывали.

Иветт сбросила его руку и медленно обернулась. Ее глаза были пусты, как зеркала, отражающие бесконечную тьму.

– Что тебе нужно, Иварт? – спросила она ровным, безжизненным голосом.

Иварт усмехнулся, словно это был нужный ответ.

– Я хочу, чтобы ты осознала свое истинное предназначение, – ответил он, его глаза горели безумным пламенем. – Я хочу, чтобы ты стала моей союзницей. Поделилась своей силой.

Иветт нахмурилась, будто не понимала его слов.

– Моей силой? – переспросила она. – Какой?

– Силой Баланса, – ответил Иварт, сокращая расстояние между ними. – Силой, что принадлежит тебе по праву рождения. Силой, что должна создать новый мир, где Хаос и Порядок танцуют в гармонии.

– Ты хочешь использовать меня, – констатировала Иветт.

– Я хочу помочь тебе, – возразил Иварт, пытаясь убедить ее в своей искренности. – Помочь раскрыть твой потенциал, стать той, кем ты должна быть. Ты должна понять, ты – моя сестра, моя кровь. Мы должны быть вместе, править этим миром!

– Я не твоя сестра, забыл? – повторила Иветт, ее голос стал тверже. – Я – Иветт. И я хочу домой.

– Домой? – Иварт рассмеялся резко и злобно. – Твой дом здесь, со мной. Ты никогда не вернешься в свой жалкий Орден. Ты принадлежишь мне!

– Я никогда тебе не буду принадлежать, – ответила Иветт, и ее взгляд наполнился решимостью. Иварт нахмурился, его лицо исказила гримаса гнева. Он сделал шаг назад, словно отшатнувшись от нее.

– Ты ошибаешься, Иветт, – сказал он холодно. – Ты не знаешь, на что я способен. Ты не знаешь, что я могу сделать с твоими друзьями... с Кьераном.

Иветт вздрогнула, и Иварт заметил это. В его глазах вспыхнул торжествующий огонек.

– Я могу заставить его страдать, – прошептал он, наслаждаясь ее мукой. – Сломать его, уничтожить. И все это – из-за тебя.

Иветт зажмурилась, пытаясь сдержать слезы.

– Не трогай его, – прошептала она умоляюще. – Прошу тебя, не трогай Кьерана.

– Тогда отдай мне свою силу, – потребовал Иварт, и его голос затвердел, как камень. – Стань моей союзницей. Стань моей сестрой. И я пощажу его. Я пощажу всех твоих друзей.

Иветт открыла глаза, и в них вспыхнуло пламя.

– Я никогда не отдам тебе свою силу, – ответила она, и ее голос зазвенел, словно сталь. – И никогда не стану твоей союзницей.

В ярости Иварт схватил ее за руку, сжимая запястье до боли, до хруста костей.

– Ты пожалеешь об этом, Иветт, – прорычал он, его глаза метали молнии. – Ты тысячу раз пожалеешь, что не подчинилась мне.

Он отпустил ее руку и вышел из комнаты, захлопнув дверь с такой силой, что в окнах задрожали стекла.


Руки дрожали, предательски выдавая её страх. Хотелось лишиться чувствительности, не чувствовать ничего, никогда. Лучше бы вообще исчезнуть, чем вновь встретиться взглядом с этими глазами. Глазами, которые её не видели.

— Я слышу, как бьётся твоё сердце, — Иварт скривил губы, наслаждаясь её мучениями.

Иветт с трудом подавила всхлип. Не её вина. Он заточил её в своём проклятом поместье. Ненависть, колючая и острая, подступала к горлу, словно пыталась вырваться наружу, раздирая всё на своём пути. Дышать было невыносимо тяжело в этой душной комнате, будто дешёвая ткань платья стягивала тело, высасывая остатки кислорода.

Почему она не развернётся, не вырвется на свободу, а вместо этого стоит на коленях у его кресла, не в силах вымолвить ни слова? В ушах звенел белый шум, заглушая остатки разума.

Чернота в когда-то турмалиновых глазах, как кинжал, вонзалась в её лицо, парализуя волю.

— Я чувствую твоё сожаление, — прошептал Иварт, наклоняя голову, и его губы изогнулись в жестокой усмешке. — Не стоит, Иветт. Это твой подарок для меня.

Она не хотела. Лучше бы он сгинул в адском пламени.

— Почему же ты не убегаешь? — голос Иварта звучал как насмешка.

Суставы свело судорогой, слёзы, солёные и горькие, градом катились по щекам. Иветт всхлипнула, делая жалкий вдох.

— Издеваешься?! - Она рывком поднялась, сжимая кулаки до побелевших костяшек, и обрушила на него весь свой гнев. — Нравится моя слабость?

Иварт оскалился, его облик в этот миг казался воплощением самого ада.

— Меня называют чудовищем, — произнёс он, его взгляд словно пронизывал насквозь. — Но ты, моя милая, моя прекрасная Ивэлль... куда чудовищнее. И ты можешь бежать от этого...

— Я не твоя сестра. Я не Ивэлль.

Он сделал шаг вперед, и его тень, зловещая и непроницаемая, словно саван, накрыла её, поглощая последние лучи света. В душной комнате, казалось, стало еще темнее.

— Врёшь, — прорычал Иварт, его голос сочился ядом. — Ты – моя плоть и кровь. Моё отражение в кривом зеркале, искаженное и порочное. Но всё же моё.

— Ты сошел с ума, — прошептала Иветт, пятясь назад, пока спина не коснулась холодной стены. Расстояние между ними казалось недостаточным, чтобы сдержать его безумие.

— Не вынуждай меня опаивать тебя зельем снова, — мрачно произнес он, и в его глазах вспыхнул нездоровый огонь. — Моя сестра – заложница твоего тела. Разбуди её. Верни её мне.
Паника, хищным зверем вцепившаяся в сознание Иветт, металась в её голове, нашептывая самые ужасные сценарии. «Он тебя раздавит, он сожрёт тебя», - пульсировала мысль, вторя бешеному ритму сердца, готового выскочить из груди. Она ощущала, как страх липким холодом сковывает конечности, но в этом ледяном плену закипала ярость.

— Её больше нет. Ты её убил, — выплюнула Иветт, и каждое слово, словно отточенный клинок, вонзалось в воздух. Голос, хриплый от напряжения и сдерживаемых рыданий, неожиданно обрел стальную твердость. Ненависть, как ядовитый стимулятор, накачивала силы, выталкивая слова наружу, подобно пузырькам воздуха, поднимающимся к поверхности из темных глубин. В этом мгновении она не видела перед собой человека, а лишь чудовище, забравшее у неё всё.

Иварт, казалось, получил физический удар. Он резко отшатнулся, словно его опалили огнем, отпрянул от ослепляющей правды, что она выплеснула в его лицо. Он жадно хватал воздух, его легкие разрывало судорожное дыхание, словно он только что вынырнул из ледяной пучины. Лицо, мгновение назад сиявшее безумной решимостью, исказилось гримасой ярости, граничащей с животным остервенением. В глубине его глаз, цвета бури, заплясали дикие, безумные искры, предвещающие неминуемую катастрофу, бурю разрушения и гнева.

— Нигма! — рявкнул он, и его голос, мощный, пронзительный, подобный удару грома, эхом разнесся по залам, отбиваясь от холодных мраморных стен. Мелкая пыль, веками копившаяся на потолке, дрогнула и осыпалась вниз, словно слезы с небес, оплакивающие эту безжалостную сцену. — Нигма, черт тебя дери, забери эту дрянь! Запри и опои её зельем как следует!

«Это станет концом»


Меланта, словно хищница, томящаяся в ожидании, слонялась у входа, бросая скучающие взгляды на неподвижных, как изваяния, стражников. Лица их, высеченные из камня, не выражали ничего, кроме неумолимой бдительности. Стоило лишь Кьерану показаться в дверном проёме, как их хватка на древках алебард, казалось, становилась еще крепче, костяшки пальцев белели под перчатками. Слишком много охотников, загнанных в тесные рамки дворцовой рутины, и оттого в воздухе висело напряжение, подобное туго натянутой струне. Порой, в минуты тягостного молчания, Кьерана все больше захлестывали волны убеждения, что главная проблема Альентара вовсе не в кровожадных тварях, рыщущих во тьме, а в тех, кто прячется за стенами, в страхе и недоверии.

— Идём, — коротко кивнул Кьеран, не задерживаясь, и устремился вглубь дворцовых коридоров, оставляя за спиной легковерных стражников, чья бдительность, казалось, больше направлена на него, чем на реальную угрозу.

— Иногда мне кажется, что они боятся нас больше хаоса, — не без едкой усмешки заметила Меланта, шагая немногим позади, словно тень, неотступно следующая за ним. Будто улавливая весь мрак его мыслей, она озвучивала то, что Кьеран предпочитал держать при себе. — Хотя это мы защищаем их сонные артерии от вполне реальной возможности быть разорванными на части.

Она не особенно заботилась о том, чтобы говорить тише, и её слова, словно брошенный камень, нарушали чопорную тишину коридоров. Неудивительно, что взгляды встречающихся им обитателей Ордена жгли спины, словно клеймо. Кьеран лишь хмыкнул в ответ. Время волнений о чужом мнении и пересудах давно минуло. Он давно перерос эти детские игры.

Оказавшись в кабинете верховной, Кьеран привычно опустился в глубокое кресло, расположенное напротив массивного стола, за которым обычно восседала верховная. Немногим была доступна подобная вольность, подобное фамильярное поведение в святая святых Ордена, но для Кьерана, заслуженного ветерана и верного соратника, всюду предусматривались исключения. Это было привилегией, заслуженной кровью и потом.

Дверь вновь отворилась, и в кабинет вошел Арвен в компании незнакомки, чье лицо все еще оставалось скрытым под капюшоном плаща. Словно по негласному сигналу, следом за ними вереницей вошли остальные старейшины Ордена, лица их, как обычно, выражали непроницаемое спокойствие, за которым, Кьеран знал, скрывались бурные потоки мыслей и страхов. Каждый занимал свое место за массивным, дубовым столом, столешница которого хранила отпечатки сотен важных совещаний и принятых решений. С прибытием старейшин, атмосфера в кабинете стала еще более напряженной. Молчание давило на уши, словно груз, предвещающий тяжелые времена. Воздух, казалось, загустел от ожидания, словно перед бурей.
— К нам, наконец-то, пожаловала самая первая из Легиона — Морша, — торжественно провозгласил Арвен, нарушая напряжённое молчание в зале.

Фигура, скрытая до этого момента под глубоким капюшоном, медленно подняла руку и плавным движением откинула тёмный покров, открывая свой лик. На её губах мелькнула лёгкая, едва заметная улыбка, словно намек на скрытую силу. Перед собравшимися предстала Морша, Первая Богиня Легиона, одна из древнейших сущностей Альентара, чьё имя шепталось лишь в самых тёмных и укромных уголках мира, словно проклятие. Её облик, как и её безграничная сила, был создан из самой тьмы и древности, вызывая ассоциации скорее с жуткими румынскими легендами о вампирах и колдунах, чем с привычными представлениями о светлых божествах.

Вместо привычного сияния, Морша источала холодный, словно прикосновение смерти, лунный свет, который плотным туманом окутывал её изящную фигуру, создавая ощущение нереальности и отстранённости. Её кожа, бледная, как осенний, увядающий лист, казалась отполированной самыми веками, и на ощупь была холодной, словно мрамор. Глаза, цвета глубокой ночи, бездонные и тёмные, сверкали в полумраке мистическим огнём, в котором плясали отблески далёких, неведомых звёзд. Волосы, чёрные, как ночной мрак, словно сотканные из самих теней, тяжёлыми волнами ниспадали на её хрупкие плечи, обрамляя лицо, невероятно изящное, но с острыми, хищными чертами, напоминающими о суровых, неприступных вершинах Карпатских гор.
– Я рада познакомиться с тобой лично, Кьеран, – произнесла Морша, и ее взгляд, пронзительный и холодный, словно луч лунного света, на мгновение задержался на лице мага. – Ты – та нить, что связывает этот мир с надеждой.

Затем она перевела взгляд на Меланту, стоявшую рядом с Кьераном, и в ее глазах мелькнула едва уловимая тень.

– И ты, Меланта, – произнесла она. – Твоя мудрость и преданность Ордену – неоценимый дар.

Арвен, стараясь не упустить ни одной детали, внимательно наблюдал за каждым движением Морши, за каждым оттенком ее голоса.

– Надеюсь, вы принесли нам ответы, госпожа Морша, – произнес Арвен, стараясь сохранить спокойствие в голосе. – Мы отчаянно нуждаемся в совете и помощи.

Морша кивнула, соглашаясь.
– У меня есть информация, которая может изменить все, – ответила она. – Но прежде вы должны понять одну важную вещь... Первозданный Хаос нельзя убить. Это правда.

В зале воцарилось напряженное молчание. Все взгляды были прикованы к Морше, ожидая продолжения.

– А вот его сосуд, – произнесла она, выдержав эффектную паузу и одарив всех присутствующих загадочной усмешкой, – даже истинный сосуд – можно. С недавних пор.

Недоумение и тревога отразились на лицах старейшин. Такое заявление противоречило всем известным законам мироздания. Меланта открыла рот, чтобы задать вопрос, но слова словно застряли в ее горле, не находя выхода.

Морша, видя всеобщее замешательство, продолжила:

– Сто лет назад Иварт убил свою сестру – Ивэль, истинный сосуд Первозданного Баланса. Он, одержимый безумием, наивно полагал, что, убив ее, тут же откроет врата к Первозданному Хаосу и навсегда нарушит хрупкое равновесие сил. Да, он действительно пошатнул его, погрузив мир в хаос и смуту, но ему не удалось разрушить Баланс окончательно. – Она принялась медленно мерить шагами комнату, словно обдумывая каждое свое слово. – Он не знал, что существует определенный закон, что когда сосуд Баланса, Хаоса или Порядка преждевременно умирает, в данном случае это его сестра, то в течение ста лет новый сосуд не может переродиться. Это своеобразная защита, дающая миру время для восстановления. Но Иварт узнал об этом. И терпеливо ждал долгих сто лет, пока не родится Иветт. И она родилась ровно через сто лет, в тот же самый день, когда погибла Ивэль, тем самым вновь восстановив нарушенный Баланс.

– Раз он смог убить сосуд Баланса, значит, и его можно убить? – с надеждой в голосе спросил Арвен. – Почему же тогда в течение этих ста лет никто так и не смог найти способ остановить его?

– Таков закон этого мира, – ответила Морша. – Убить сосуд Хаоса или сосуд Порядка может только сосуд Баланса. Это своеобразное ограничение, установленное самими богами. – Она слабо улыбнулась, и в ее глазах мелькнул странный огонек. – Так уж вышло, что она сто лет не перерождалась, и теперь, когда Иветт появилась на свет, у нас есть шанс положить конец этому безумию.

– Что же это получается, – вновь спросил Арвен, его голос дрожал от волнения, – сосуд Баланса может убить и сосуд Порядка, и сосуд Хаоса, а их двоих может убить только сосуд Баланса?

– Да, Арвен, так и получается, – подтвердила Морша, словно констатируя очевидный факт. – Сосуд Хаоса не может убить сосуд Порядка, и наоборот. Это необходимо для поддержания равновесия. За исключением одной маленькой, но очень важной детали.

В зале вновь повисла тягостная, выжидающая тишина.

– Есть одно забытое пророчество, – Морша устремила взгляд в потолок, словно читая древние письмена, высеченные на невидимых скрижалях. – В нем говорится, что только руками Порядка Баланс может сделать сосуд Хаоса смертным. И раз уж Иварт добровольно слился с Первозданным Хаосом, то теоретически их можно разъединить, лишив его бессмертия и уязвимости.

– Как же это сделать? – с отчаянием в голосе спросил Арвен. – Какое оружие использовать? Какие заклинания сотворить?

– Орудие весьма нестандартное, – загадочно заявила Морша. – Его нельзя найти, его нужно создать. Но для этого потребуются определенные компоненты...
– Орудие весьма нестандартное, – загадочно заявила Морша, и ее тихий голос, словно шепот ветра, коснулся каждого присутствующего, заставляя невольно прислушиваться. – Его нельзя найти в пыльных архивах или среди древних артефактов. Его нужно создать, выковать из самой ткани мироздания. Но для этого потребуются определенные компоненты... – Она сделала паузу, словно испытывая их терпение. – Минерал, пропитанный самой сутью лунной магии, кристаллизованным светом, отражением божественной силы. И ваша с Иветт божественная сила, заключенная в ваших метках, – она перевела свой пронзительный взгляд на Кьерана, заставляя его поежиться. – Этот клинок, сотканный из лунного света и вашей любви, нужно будет всадить ему прямо в сердце. Пронзить не только физическую оболочку, но и саму его душу. С Первозданным Хаосом же... – она многозначительно повела рукой, – мы, Легион, разберемся сами. Это наша забота.

– Ладно, – произнес Кьеран, стараясь скрыть под маской спокойствия нарастающее беспокойство. – Что за минерал? И что конкретно вы имеете в виду под лунной магией? Говорите прямо, времени у нас немного.

Морша медленно обнажила ровные, словно жемчужины, зубы в легкой, загадочной улыбке, которая больше походила на оскал хищника.

– Иветт знает, – ответила она, словно раскрывая древний секрет.

– А что будет с Ивартом? – не унимался Арвен, стремясь получить конкретные ответы. – Просто умрет? Исчезнет? Или...

– Мы решим и эту проблему, – отрезала Морша, и ее голос прозвучал непреклонно, словно приговор. – Уверяю вас, он получит то, что заслужил.

Иветт проснулась. Комната, лишенная всякой индивидуальности, могла бы быть любой другой в этом замке, если бы не постоянный конвой у двери. Заточение. Слово резало слух так же, как и цепи, которые ей чудом удалось избежать. К удивлению, голова была ясной. Ни намека на тошноту от мерзкой ведьминской настойки. Более того, в кончиках пальцев покалывала, словно просыпаясь, её сила. Неужели зелье не сработало? Или, что еще страшнее, сработало иначе?

– Просыпайся, спящая красавица.

Голос сочился в сознание Иветт, словно густая, темная патока, опьяняющая и тошнотворная одновременно. Голос Нигмы. Ведьмы. С каждой секундой он вытравливал из нее остатки покоя, заменяя ледяным, пронизывающим до костей страхом. Он звучал слишком мягко, слишком ласково, чтобы не предвещать беды.

– О, да ты побелела от страха, – с напускной обидой протянула Нигма. В её глазах мелькнул опасный огонек. – Неужели, я такая страшная?

Иветт нервно усмехнулась, приподнимая бровь.

– Ты поила меня настойками, чтобы подавить мою силу, чтобы свести с ума. Закрыла поместье барьером, который невозможно покинуть, чтобы никто не смог меня найти и спасти. И еще спрашиваешь...

– Ты хоть знаешь, почему ты себя так хорошо сейчас чувствуешь? – Нигма скрестила руки на груди, играя роль заботливой сиделки. – Это потому что я опоила тебя обычной успокаивающей настойкой. Ты спала, как младенец.

– Как любезно с твоей стороны, ведьма, – Иветт отбросила одеяло в сторону, чувствуя, как под ним вспотела кожа. Она подошла к окну, прикрытому тяжелыми бархатными шторами. На пальцах потрескивала магия, словно пойманные в ловушку искры. – Уж не подменили тебя, часом? Или это новый метод пыток – приторная забота?

Нигма выдохнула, словно теряя терпение.

– Если ты планируешь сбежать, мой совет – не торопись. Твоих сил не хватит, чтобы создать брешь в пространстве.

– Тогда убери барьер, – Иветт смотрела в окно, на кажущуюся такой близкой свободу, ее голос оставался обманчиво спокойным. В руке магия вспыхнула с новой силой, обжигая кожу, но она не отдернула руку. – Иначе, тебе и твоему хозяину не поздоровится.

– Угрожаешь, милая, маленькая Иветт? – Нигма усмехнулась, подходя ближе. Её взгляд изучал Иветт, словно оценивая стоимость редкого артефакта. – Не уберу. Ты должна остаться здесь.

– Я уйду. Все равно найду способ, – уперто стояла на своем Иветт, сжимая кулаки, в которых магия клокотала, словно буря. – Зачем ты вообще это делаешь? Зачем пришла? Почему не опоила меня той дрянью, как он велел? Нигма хмыкнула, отводя взгляд. В глубине её глаз мелькнула тень сомнения.

– В тебе нет его сестры, как он думает. Ты — лишь тень её прошлого. Он верил, что настойка поможет ей проснуться, вернуть память, но... на самом деле она только сведет тебя с ума. Он был уверен, что ты — ключ к его безумным замыслам, а я лишь хотела оттянуть этот момент. Поверь мне, лучше остаться в здравом уме, чем потерять себя в кошмаре. Он бы использовал тебя, словно куклу, а мне этого не хотелось.

– Ты жалеешь меня, что ли? – Иветт не поверила своим ушам. Это казалось абсурдом, невозможным. Ведьма, похитительница, жалеет её?

– Считай, как хочешь, – Нигма отвернулась, шагая к выходу. Её плечи были напряжены, словно она несла на себе непосильную ношу. – Но каким бы монстром ты меня не считала, совсем не хочется, чтобы ты стала его оружием. У него и так достаточно власти. И, поверь, его планы касаются не только тебя. В этом замешан весь мир.

Дверь за Нигмой закрылась с тихим щелчком, оставив Иветт в тишине, полной вопросов и сомнений. Жалость? Возможно. Но в словах Нигмы звучало нечто большее – страх, отчаяние и, возможно, даже искупление. Но почему?



Бессонница, словно хищный зверь, вонзила когти в ее разум, не давая сомкнуть глаз. Иветт металась на постели, словно на раскаленных углях, каждое движение приносило лишь новое страдание. Кошмары, рожденные из глубин подсознания, изъедали ее изнутри, сжирали остатки здравомыслия, копошились в висках, словно ядовитые насекомые. Хотелось разломать черепные кости, эту костяную темницу, и вытащить наружу пульсирующую, едкую боль, которая терзала ее изнутри.

Можно было бы назвать ее совестью, угрызениями, чувством вины за совершенные ошибки. А, может, это ее внутренние демоны, выпущенные на свободу, устраивали вакхналию в ее голове, бились в диком, неудержимом танце, исполненном святым бешенством. Это пугало. Пугала эта бездна внутри, готовая поглотить ее целиком.

Иветт отчаянно желала научиться справляться со своей внутренней агонией, с этим мучительным спектаклем, который разворачивался в ее сознании и, словно проклятие, перетекал в физическую боль. Затылок ломило так сильно, что боль отдавала в зубы, каждый вдох казался мучением.

Она отчаянно хотела найти целителя, испить литры настоек и чудо-эликсиров, надеясь на мгновенное исцеление. Но Иветт знала правду: оно пройдет только само, утихнет лишь со временем, оставив после себя лишь шрамы на душе. Сейчас же ей хотелось лишь одного: заскулить, как раненый зверь, свернувшись калачиком на своей половине кровати, пытаясь спрятаться от кошмаров.

А еще ей безумно хотелось подползти под бок Кьерана, уткнуться холодным, шмыгающим носом в его теплую шею, утонуть в его тепле и запахе, задохнуться в нем, забыть обо всем. Она провела пальцами по его имени на запястье, словно повторяя молитву, надеясь, что его присутствие, пусть даже мысленное, принесет облегчение. Закрыла глаза и провалилась куда-то, в зыбкую границу между сном и реальностью, где кошмары преследовали ее с удвоенной силой. Иветт крепче сжала края одеяла, словно пытаясь удержать себя на краю пропасти, опасаясь сорваться в бездну безумия.

Иветт едва не подскочила, сердце бешено заколотилось в груди, когда ее резко, но бережно притянули к себе со спины. Она вздрогнула, словно от удара током, но тут же узнала знакомое прикосновение.

— Я скучал по тебе, — Кьеран выдыхает шумно, обнимает и обжигает всю. Теплом спасительным, исцеляющим, совершенно не тем, от которого хотелось выть и прятаться в темноте. Это было тепло дома. Тепло его защиты, и любви.

Связь между ними, словно невидимая нить, натянулась, соединяя их души в единое целое, и Иветт тихо охала, ощущая его пальцы на своем затылке. Знакомое, успокаивающее прикосновение, напоминающее о тех счастливых днях, когда они были вместе, до того, как мир рухнул на их головы. Как когда-то давно, когда она находила утешение и покой в его объятиях.

В этот момент Иветт показалось, что у нее слезы из глаз вот-вот хлынут потоком от нахлынувшего облегчения. Иветт тихо спрашивает, словно боясь спугнуть тишину, сотканную из их дыхания:

— Я снова звала тебя, неосознанно? Её пальцы находят его руку – ту, что обнимает, обвивает своим теплом. Оглаживают костяшки.

— Всегда зовёшь. Каждую ночь. — Отвечает он, и в его голосе слышится эхо ночи, эхо снов, зовущих друг к другу.

Иветт ворочается рядом, словно кошка, ищущая укромное место. Прижимается, прячет лицо в изгибе его шеи, словно в тени, где можно скрыться от невысказанных слов. Его пальцы зарываются в её волосы, перебирают пряди, словно нити судьбы, связывающие их воедино. Кьеран переворачивает её к себе, укладывает на подушку, словно драгоценность в бархатную шкатулку. Нависает над ней, заслоняя собой остатки ускользающей ночи. Его пальцы касаются её лица, невесомо скользят подушечками, пытаясь выгравировать её образ в памяти, запечатлеть навечно. Зная, что она уже давно там, в самой глубине его сердца, в каждом ударе пульса. Он касается её губ, едва ощутимо, и чувствует, как она судорожно выдыхает, выпуская вместе с воздухом часть своей души, доверяя ее ему.

Её губы дрожат под невесомым прикосновением его пальцев, словно лепестки цветка, тронутые утренней росой. Она тихо всхлипывает, сдавленно хнычет, выдавая тайну, которую так долго хранила в глубине души.

Кьеран крепко обнимает Иветт, словно боясь, что она исчезнет, растает, как сон. Запускает ладонь в ее волосы, перебирает шелковистые пряди, словно струны арфы, и целует, пытаясь передать ей всей силой этого поцелуя те слова, которые обжигают горло, но никак не могут сорваться с губ.

- Я люблю тебя. Люблю.

В каждом прикосновении, в каждом вздохе, в каждой искре, промелькнувшей между ними, звучит отчаянная мольба: Будь со мной. Желай меня. Останься со мной.

Безмолвный крик, вырвавшийся из самой глубины его сердца: Я не знаю, как быть без тебя.

Он отстраняется, словно разрывая невидимую нить, чтобы заглянуть в её глаза. В глубине зрачков, в бездонной черноте, бьется робкий отблеск ночника, тонкий и еле заметный, словно заблудшая звезда. Он не может отвести взгляд, тонет в этом омуте, слишком сильно нуждаясь в ней, как путник в глотке воды после долгой засухи. Слишком сильно скучая, словно утратив часть себя. Желая заполучить её целиком, забрать себе и никогда, никогда не отпускать из своих объятий.

Для неё неделя без него – бездонная пропасть, тянущаяся в вечность. И она, словно утопающая в бушующем море, жмется к нему сильнее, цепляясь за спасательный круг. Обхватывает мужскую шею, словно пытаясь обнять весь мир, закидывает ноги на его крепкую поясницу. И целует отчаянно, жадно, вкладывая в этот поцелуй всю свою тоску, всю свою надежду, словно молитву шепчет губами. Словно верит, что только так сможет удержать его рядом, и что это сладкое, пьянящее наваждение никогда не развеется оставив после себя лишь холодное пепелище воспоминаний. Кьеран отвечает на её поцелуй с той же страстью, с той же неутолимой жаждой. Вкладывает в него свои чувства, словно раскрывает перед ней душу, свое желание, разгорающееся, как пламя, свою тоску, накопившуюся за дни разлуки. Их языки сплетаются в жарком, неудержимом танце, словно два пламени, стремящиеся слиться в один всепоглощающий огонь.

Тела прижимаются друг к другу с такой отчаянной силой, словно пытаются преодолеть пропасть, разделяющую их, словно стремятся слепиться в единое, неделимое целое, где больше нет "я" и "ты", а есть только "мы". Он ощущает её сердцебиение своим, чувствует, как её пульс отзывается эхом в его собственном теле, чувствует, как его кровь стремительно приливает к тем местам, от прикосновений к которым начинает звенеть сам воздух, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от напряжения.

— Не уходи, прошу, — шепчет она ему в самые губы, словно мольбу отправляет в его душу.

Комната наполняется прозрачным светом зари, размывая очертания, стирая грани между реальностью и сном.

Иветт кусает губу, наблюдая, как тени, словно испуганные зверьки, ускользают из её комнаты, ползут рывками от окон, прячутся в укромных уголках, за шкафом, под кроватью, не позволяя себя выжечь беспощадным светом. Отступают, капитулируют перед силой рассвета: новый день сгоняет ночь за грань, лишает её магической власти.

Ей бы поймать солнечный луч, поддаться этой утренней меланхолии, этой тихой тоске по теплу, что едва ощутимо разгорается в собственных ладонях. Но её взгляд, словно привороженный, скользит по теням, находит их в темных углах. Ей хочется верить, что они там не просто прячутся, а клубятся, шепчут, зовут к себе, в мир грёз и фантазий.

В рассветной тишине, наполненной таинственной магией, неподвластной ни одному великому магу, Иветт смыкает дрожащие веки. Под ними печёт невысказанная скорбь, разъедающая душу, стекает из уголков глаз разъедающей, горькой солью.

— Пожалуйста, — шепчет она, едва разлепляя подрагивающие губы, словно заклинание произносит. — Пожалуйста, приснись мне ещё раз.