• Васильково поле •

Лето от Рождества Господня 1578, октября день тридцатый, Александровская слобода

:･ﾟ✧:･.☽｡･ﾟ✧:･.:

Иван Васильевич был мудрым правителем, хоть и приступы гнева, бывало, накрывали его с головой и не желали отпускать, а всё же в те времена, когда они оставляли его, государство Московское расцветало, будто первый весенний цветок после продолжительной холодной зимы.

С возвращением Феди Иван Васильевич стал спокойнее, а если и бывал гневлив, то его мальчик всегда умел успокоить его.

Главная черта характера Ивана Васильевича  - безграничная преданность своему делу и стране, которой ему выпало управлять. Свой крест он нёс достойно, каждый день посвящая своему нелёгкому царскому служению. Поначалу Федю это очень задевало, но со временем ему пришлось смириться. Любовь оказалась сильнее ревности, и он потихоньку заново учился принимать Ивана Васильевича таким, какой он есть.

Долгими вечерами, особливо когда на улице холодало, Федя любил сиживать у печки и проводить томительные часы своего ожидания за рассматриванием расписных изразцов, коими выложена была печь в царской опочивальне. Больше всего полюбились ему златокрылая жар-птица и диковинный разноцветный лев. Жар-птица золотились на самом верху, почти у печной трубы, выходящей на крышу, а лев - у чугунной дверцы, будто охраняя ее от неведомых никому, кроме него самого, врагов. Федя даже придумал про них сказку: в райских кущах полюбили друг друга жар-птица и лев, и по ночам встречались они, чтобы укрыться во тьме от осуждения и презрительных взоров, а утром, с первым же солнечным лучом, возвращались на свои прежние места.

Ивану Васильевичу история так полюбилась, что он велел изразцы с жар-птицей и львом переставить так, чтобы они были рядом, друг напротив друга.

Позвали печного мастера, он снял изразцы с их прежних мест, и тот, что со львом, передал с поклоном в руки государю, а тот, что с жар-птицей - Феде. В самом центре освободили для них место, вымазали белой глиной. Иван Васильевич вставил льва справа, а Федя свою птицу - слева.

- Это тебе, Василёк, напоминание о нашей любви. Сколько бы не пытались сокрыть нас люди во тьме ночной, слово государя - закон, и не им решать, кого я могу любить, а кого не могу.

То было давно, ещё тогда, когда Федя пятнадцатилетним юношей стал большую часть времени жить в государевых покоях. И теперь, когда они на шесть лет разлучены оказались судьбой, а потом вновь воссоединились, Федя увидел их изразцы и вспомнил свою забавную сказку.

Он подошёл к печи, приложил ладони: тёплая... Сызмальства Федя холода не любил, всё к печке жался.

Взяв соболью шубу, что покрывала ложе, он сел на пол у печи, укутавшись в мягкий мех. Сегодня Иван Васильевич обещал быть поздно, и от этого Федя вдруг вспомнил своё прежнее занятие - расписные изразцы. Делать всё равно было нечего, так отчего же не повторить? Авось, ещё какая история придумается...

Но в тот день новой сказке родиться было не дано - только Федя стал присматриваться к изразцам, как дверь открылась и в покои вернулся Иван Васильевич. Одного взгляда Феде хватило, чтобы понять, как сильно он устал: ещё с утра был весел и бодр, а к вечеру будто враз постарел на десять лет.

Федя вскочил со своего места, сбросил шубу на пол, подошёл к нему:

- Ваня, на тебе лица нет... Что-то случилось?

- Нет, Василёк, с чего ты взял? - вымученно улыбнулся Иван Васильевич.

- Ваня, тебе нужно перестать так много работать. Ты уже не в тех летах, чтобы отдавать себя всего управлению государством.

- Царь - помазанник Божий на земле, Федюша. Сколько лет Господь отпустит - столько мне и нести крест свой, - назидательно сказал Иван Васильевич, воздев палец вверх.

- Да разве я хоть словом обмолвился о том, чтобы тебе оставлять престол Московский? Я не об этом. Найди себе помощников, которым бы ты мог доверять, возьми хоть Бориску Годунова - чем не помощник?

Иван Васильевич заглянул во взволнованные глаза Феди, вздохнул и сказал:

- Хорошо, Феденька, хорошо. Не думай об этом, не утруждай себя. Поверь, это не стоит твоего волнения.

- Да как не стоит?! Все, что мне остаётся - волноваться о тебе, потому что я тебя люблю! - воскликнул Федя. 

- Ничего не стоит твоего волнения, радость моя. Забудь, утра вечера мудренее - завтра об этом поговорим.

- Нет, я ещё не всё сказал. Я хотел предложить тебе кое-что... Обещай, что согласишься.

- Обещаю, Василёк, - тепло улыбнулся Иван Васильевич. - Ну, расскажи, что ты там придумал?

- Давай уедем куда-нибудь на природу на несколько дней, только вдвоём, одни. Даже без Демьяна.

- Что ж, это можно. Уж несколько дней без меня управятся приближенные мои, а всё особливо важное можно и в Москву Борису Фёдоровичу передать. А ты-то без Демьяна хоть причесаться и одеться-то сможешь? - шутливо спросил Иван Васильевич. 

- Смогу, жил же как-то в монастыре без него... - нежно проговорил Федя, кладя руки на его плечи и в упор не замечая подвоха.

В тот вечер Федя был особенно заботлив: чуть ли не силой затолкал Ивана Васильевича под одеяло, велел пожарче затопить печь, принести горячего чаю, затушил все свечи, оставив гореть лишь лампадку в красном углу и тоненькую лучинку у окна, а сам примостился рядом, свернувшись клубком, будто котёнок.

- Ох, Федюша, и за что же меня Господь наградил таким ангелом небесным?

- Это ты про меня?

Федя тихо посмеялся и сказал:

- Наверное, за то, что ты так верно служишь народу своему. Ну и мне, конечно...

- Что правда, то правда... Спасибо тебе, Василёк. Ты всё так устроил, и усталости моей как не бывало.

- Да разве за любовь благодарят? - удивлённо спросил Федя. - Я ведь всё сделаю, токмо бы улыбка осветила уста твои.

- И когда мой мальчик юный такой мудрости успел понабраться?

- Что же я, стар, по-твоему? - деланно обиделся Федя.

- Лицом молод, а сердцем просветлён не меньше меня, а то и больше.

- Стало быть, любовь уму-разуму учит, а не книжицы твои премудрые?

- Выходит, что так, радость моя.

Иван Васильевич вздохнул, но уже не от усталости, а от того чудесного спокойствия и умиротворения, которое устроил Федя. Придавшись своим мыслям, он не заметил, как Федя уснул у него на плече. Его мерное, тихое дыхание приятно щекотало шею, губы были чуть озарены нежной полуулыбкой, длинные тёмные ресницы опустились, словно в миг отяжелев и заставив глаза закрыться.

Осторожно, чтобы не потревожить Федин сон, Иван Васильевич потянулся рукой к подоконнику, на котором все ещё догорала лучинка. 

Иван Васильевич не любил тушить свечей и лучин пальцами, с детства питая необъяснимый страх к ожогам и огню, но сейчас, глядя на Федю, он совершенно забыл о своих страхах и убеждениях. Зажав меж двух пальцев тлеющий уголёк, Иван Васильевич поцеловал Федю в лоб, накрыл его меховым одеялом и со спокойным сердцем уснул, согреваемый Фединым нежным дыханием.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

Лето от Рождества Господня 1578, октября день тридцать первый, Александровская слобода

:･ﾟ✧:･.☽｡･ﾟ✧:･.:

Следующим утром Иван Васильевич проснулся не от нежного поцелуя и тихого смеха, как обычно будил его Федя, а от ужасного грохота, который в сладкой полудрёме показался ему ещё более оглушительным.

Он вскочил, выхватив из-под подушки нож, который всегда держал при себе на всякий случай, но тут Федя виновато пробормотал:

- Ваня, это я, не волнуйся... Просто у меня тут всё упало.

Иван Васильевич огляделся: Федя решил достать с верхних полок шкафа сложенный шатёр, но в итоге уронил весь шкаф разом. На полу валялись парадные расшитые золотом кафтаны государя, а его любимые сапоги, прослужившие не один десяток лет, были безжалостно придавлены тяжёлой отвалившийся дверцей.

- Федюша, ты не ушибся? - лишь мельком взглянув на кафтаны и сапоги, спросил Иван Васильевич.

- Нет, я успел вовремя увернуться, но вот твои сапоги... Ваня, прости меня, я такой дурак! И кто меня просил лезть наверх...

- Сапоги - это ничего, Василёк, будет повод новые купить. А вот нового тебя мне где взять, а? Почему ты не подождал меня?

- Я не хотел тебя будить... А ещё хотел побыстрее собраться, чтобы уже уехать отсюда.

- Горе моё луковое, отчего же ты такой неугомонный... - Иван Васильевич вздохнул. - Ладно, иди, собирай свои вещи, а я тут всё поправлю - всё равно тебе шкаф не поднять.

Федя виновато кивнул и ушел в нарядную.

Иван Васильевич поднял шкаф, повесил на место все кафтаны, с жалостью взглянул на сапоги: на одном из них был отломан каблук, а на другом оторвана жемчужная вышивка.

- Демьян! - позвал он.

Демьян вышел к нему из Фединой нарядной.

- Да, Иван Васильевич, случилось чего?

- Как мы с Фёдором Алексеичем уедем, снеси мои сапоги сапожнику и вели к следующей седмице сделать мне такие же.

- Слушаюсь, государь.

- Демьян, где тебя носит? Ваня, отпусти его уже! - раздался Федин капризный вопль.

- Иду, Фёдор Алексеич, уже иду! - отозвался Демьян и, находу кланяясь Ивану Васильевичу, поспешил к хозяину.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

Иван Васильевич закрепил намотанный на колышки шатер на седле своего коня, Федя радостно скакал вокруг него, мешая и наровя случайно получить локтем по носу, но Ивана Васильевича это нисколько не сердило, наоборот - он особенно любил Федю именно таким.

- Федюша, отчего ты шубу не взял?

- Так октябрь на дворе, Ваня! Какая шуба?

- Простынешь ведь...

- Не простыну. Станет холодно - в одеяло завернусь. А вообще, Ваня, я надеялся, что ты меня все эти два дня из объятий не выпустишь, так что холодно мне не будет.

- Что ж, твоя правда. Но смотри, ежели захвораешь...

- Что ты сделаешь? Ничего. Полечишь меня, вот и всё, заодно и от дел своих отвелечешься.

- Федя-Федя, когда ж ты вырастешь?

- Никогда! - рассмеялся он, седлая коня.

- Что ж, пора и в дорогу отправляться, - заключил Иван Васильевич, оглядывая свою навьюченную кобылу.

- Я вообще ещё с утра был готов! - сказал Федя.

Иван Васильевич вскочил на лошадь, перекрестился и сказал:

- Ну, в добрый путь!

Федя, помахав рукой Демьяну, пришпорил коня и припустил вперёд. Иван Васильевич вскоре поровнялся с ним, и у них началось что-то вроде гонки, в которой каждый поочерёдно одерживал первенство. На подъезде к лесу Иван Васильевич, видя, как Федя увлекся игрой, намеренно сбавил скорость, позволяя ему вырваться вперёд.

На опушку Федя въехал с видом победителя: он грациозно спрыгнул с коня, отряхнул руки и радостно улыбнулся.

- Я выиграл! Выиграл! Ты видел?

- Конечно видел, Василёк. Молодец! - сказал Иван Васильевич, подавляя смех.

«Мой милый, тщеславный мальчик, как же просто его обрадовать...» - подумал он.

- Ну, что теперь? - спросил Федя.

- Теперь ты собираешь хворост для костра, а я ставлю шатер.

Федя слегка приуныл, но виду не подал, и послушно отправился за хворостом. Иван Васильевич, скинув шубу, остался в одной рубахе и принялся за дело. Молотом он вбил в землю колышки, накинул на них тяжелую ткань, застелил землю мягкой медвежьей шкурой, расставил свечи. Быстро управившись с шатром, Иван Васильевич натаскал камней и выложил их кругом перед входом.

Тем временем, Федя пытался совладать с непокорными и через чур гибкими ветвями берёз и лип. Его длинные пряди, выбившиеся из косы во время конной езды, путались в жёлто-золотых и багровых листьях, и в конце концов Федя не выдержал и отчаянно позвал:

- Ваня! У меня ничего не получается, иди сюда! Я запутался!

Спустя несколько мгновений Иван Васильевич уже был перед ним.

- Что ж ты, победитель, в ветках застрял? - посмеиваясь, сказал он.

- Я в беде, а он всё смеётся... - обиженно пробубнил Федя.

- Ладно, Василёк, не дуйся, сейчас управимся с твоей бедой.

- Ваня, а я ничего не наломал. Все ветки какие-то... Не такие! Не ломаются. Так что хворост тоже тебе придётся собирать.

- Ничего, хворост - дело нехитрое... А вот как тебя распутать, я не ведаю. Как бы не пришлось волосы твои резать...

- Нет! Здесь помру, а волосы не отдам!

- Да это я так, к слову... - отозвался Иван Васильевич, по прядке освобождая Федину копну от плена ветвей.

- Ваня, ну долго ещё? - не выдержал Федя.

- Почти всё, потерпи немного, Василёк... Тебе не больно?

- Терпимо. Бывало и больнее, знаешь ли. Я, вообще-то, воин, хоть и бывший!

- Ты чего такой сердитый?

- Ничего. Просто надоело стоять тут и ждать, пока ты там возишься.

- Всё, получилось! - возликовал Иван Васильевич, и Федя тотчас радостно обнял его.

- Все, дальше давай сам. Я устал, и потом - нужно проверить, как ты все устроил.

- Федя! Ты ничего не сделал, застрял в деревьях и заставил меня тебя распутывать, так ещё и спихиваешь на меня свою работу? - возмутился Иван Васильевич.

Федя нахмурился, в глазах его заблестели молнии, но оказалось, что это были не молнии гнева, а молнии азарта. Он злорадно улыбнулся, схватил с земли охапку разноцветных листьев и бросил ими в государя, зввонко смеясь.

- Ах так?! Ну держись! - с напускной строгостью сказал Иван Васильевич запустил в него листьями в ответ.

- Не догонишь! - крикнул Федя, убегая.

Иван Васильевич бросился за ним, в два счета догнал, с разбегу повалил на шуршащий ковёр из листьев и поцеловал.

Федя засмеялся ещё звонче и заливистее, перевернулся и оказался сверху, прижав Ивана Васильевича к земле.

Он наклонился к его уху, будто собираясь сказать что-то нежное и глупое, но сказал другое:

- Я хочу костёр.

- Федя!

- И не спорь. Сначала - костёр, потом - все остальное.

Федя поднялся, отряхнулся и навис над Иваном Васильевичем.

- Ладно, иду... - покорно сказал он.

Федя довольно кивнул и пошел к шатру. Со своего седла он снял холщовую сумку, из которой достал мёд в глиняном бочонке, котелок, сбитень в бутылке и пряники. Не удержавшись, он надкусил один из них, и удовлетворённо улыбнулся: пряник был с яблочным повидлом, самым любимым Фединым лакомством после мёда.

- Кто это тут втихомолку без меня пряники уминает?

- Ой, Ваня, ты так незаметно подошёл... Вот видишь, ты так быстро управился, я бы сто лет возился с этим хворостом.

Иван Васильевич соорудил костёр из собранных веток, взял два камня и высек искру. Хворост мигом запалился, и Федя восторженно завизжал, будто видел огонь впервые.

В его широко распахнутых глазах мелькали оранжевые блики, он по-детски сложил руки на груди и зачарованно уставился на пламя.

Иван Васильевич устроился рядом, заботливо укрыл его тёплой шубой.

- Держи, Василёк, чтобы не заболел.

- Спасибо... И извини, что я сегодня так тебя вымотал.

- Это ничего... Слушай, мне говорили, что у костра вечерами нужно рассказывать страшные истории, но я всё про бояр опальных да про опричников знаю...

- Уж чего-чего, а этого у меня навалом!

Федя нахмурился, вспоминая, и сказал:

- Вот есть одна про меня. Как-то раз вечером, когда ты в Москву отбыл, мне Васька Грязной разболтал, царствие ему небесное... Пьян был, впрочем, как и всегда.

Опричники вот что про меня сочинили...

Федя прокашлялся и начал зловещим голосом:

- «Федор, царёв любовник, ходит ночами в покои царицы Анастасии Романовны, примеряет там её вещи и тотчас же ею обращается. После идёт к царю, а когда выходит от него - платье царицыно все в крови, а глаза у Фёдора из синих становятся красными, как у бешеного зверя».

- Вот чего порапридумывали, изверги! Были б живы, я бы вновь казнил! - с жаром воскликнул Иван Васильевич, но Федя ему возразил:

- Да что ж плохого? Я как услышал, посмеялся. Да и польза была немалая: сыновья мои, Ванька да Петька, как услыхали эту историю, так и на шаг стали бояться подходить ко мне.

Иван Васильевич засмеялся, умиляясь детской наивности Вани и Пети.

Федя отставил пустой бочонок из-под мёда и устроил голову на его плече.

Иван Васильевич взглянул на Федю: его губы блестели сладким блеском в уютном мерцании костра. Не став бороться с желанием, он поцеловал его нежным, тёплым поцелуем.

- Уста твои слаще любого мёда, Василёк.

Федя улыбнулся. Почему-то именно здесь, в лесной глуши, согреваемый одним лишь костром и теплом того, кого любил больше всех на свете, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Ведь чем больше боли пережило любящее сердце, тем сильнее ощущается счастье.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

Лето от Рождества Господня 1578, ноября день первый, Александровская слобода

:･ﾟ✧:･.☽｡･ﾟ✧:･.:

Утро опустилось на них нежным, лёгким покровом первого снега.

Проснувшись, Федя поёжился от холода. Несмотря на то, что он по своему обыкновению спал в обнимку с Иваном Васильевичем, холод пробрался под тяжёлые меховые покрывала и лебяжьи перины.

Выбравшись из-под них, Федя приоткрыл завесу шатра, и замер: всё, что вчера играло багряными и золотыми красками осенних листьев, сегодня было заметено чистым, слепяще-белым первым снегом.

Не удосужившись надеть даже сапог, Федя с радостным визгом выскочил на поляну.

- Федя! Быстро вернись в тепло! Босой по снегу бегать вздумал, бесстыдник! - строго окликнул его Иван Васильевич, проснувшийся от диких воплей.

Но Федя не обратил на его замечания никакого внимания.

- Ваня, снежок выпал, радость-то какая!

Поняв, что разговорами ничего не добьешься, Иван Васильевич встал, надел сапоги и вышел на поляну. Федя, не успев увернуться, угодил к нему в объятия, и Иван Васильевич подхватил его, как малого ребёнка, и понёс обратно в шатёр, не внимая Фединым брыканиям и возмущениям.

- Ваня, там снег! Куда ты меня понёс? Я хочу в снежки играть, на санках кататься, и вообще, у меня уже рождественское настроение!

- Запрещаю я тебе без шубы на мороз выходить, а тем паче босым по снегу бегать. Неожиданным гостем пришёл к нам первый снег, Федюша, - сказал Иван Васильевич, усаживая его обратно, - стало быть, домой поедем. Нечего нам в лесу делать, а тебя надо хорошенько в баньке пропарить. Ты ещё и шубы не взял! Я же тебе говорил, что без шубы никуда нельзя ездить, даже летом. На вот, надень мою, не то заболеешь, не дай Боже...

Иван Васильевич стал укутывать Федю в свою соболью шубу, бывшую вдвое больше самого Феди. Пока он это делал, Федя продолжал возмущаться:

- Как это обратно? Ты же обещал, что два дня пробудем, а мы ещё и одного не пробыли! И вообще, мне не холодно! Когда я последний раз болел, вот скажи?

- В прошлом месяце, свет мой. А до этого - в конце августа, когда в речку холодную купаться полез. А ещё раньше - в июне, когда ночью тебе вздумалось на звёзды взглянуть с колокольни... - Иван Васильевич перечислял так монотонно, будто мог продолжать этот список до самого первого для их знакомства.

- Да всё уже, понял я, понял, - обиженно пробурчал Федя, отворачиваясь.

- Неужто расстроился, Василёк? Ну, кто ж виноват, что снег выпал?

- Конечно расстроился, Ваня! Опять вернёмся в Слободу - и ты уйдешь к своим боярам да послам, а я один с Дёмкой в тереме куковать буду.

- А разве я говорил, Федюша, что уйду к послам? - хитро сощурился Иван Васильевич.

Федя недоверчиво посмотрел на него, но потом улыбнулся:

- Нет, ни слова об том не было...

- А куда моя царица желает?

- Ну, даже не знаю... От чего б на ярмарку не сходить? Давно уж не были.

- Ну вот и прекрасно - идём на ярмарку. Только без шубы - не пущу!

Но Федю уже не волновала шуба - мысль о ярмарке взбудоражила его, и он забегал вокруг, нелепо заплетаясь в обширной царской шубе, и стал собирать посуду, меховые покрывала, бархатные златом шитые подушки, поторапливая Ивана Васильевича:

- Ваня, чего ты медлишь? Собирай шатер, на ярмарку опаздаем!

- Тише, тише, куда понесло тебя, Федюша? Да и ярмарка твоя не открылась ещё поди - утро же ещё раннее.

- Так пока соберёмся, пока доедем, пока ты меня в баню заставишь сходить - времени уйма пройдёт.

- Ну уж нет, никакой бани! Раз решил на ярмарку идти, то в баню опосля. Али ты на мороз со снегом собрался распаренный идти?

- Не знаю, Ваня, я в этом не разбираюсь. Ты лучше знаешь, когда меня парить, когда лечить, когда горячим поить...

Иван Васильевич невольно расплылся в улыбке - до того по-детски беззащитным и деловито-важным был Федя, с превеликой серьёзностью рассуждая о таких привычных, казалось бы, вещах, которые раз от раза становились для него все важнее и значимее.

Делать нечего - Федя в таком заведённом состоянии не желал слышать отказа на свои просьбы. Иван Васильевич, не сдаваясь во власть холода, стал в одном кафтане собирать шатер. Федя, всё так же смешно путаясь в полах царской шубы, теперь вьючил поклажей коней.

Хоть и была ему неудобна и тяжела соболиная шуба государева, он ни за что бы не снял её сейчас, и вовсе не из-за внезапно пришедшего на смену осенней свежести первому морозцу.

Любимым Фединым занятием было ходить в одежде государя, чувствовать его запах, отдающий терпкими нотками хвои и дегтярного мыла, которое любил больше других Иван Васильевич. Одеваясь в его одежду, Федя, окутанный таким знакомым теплом и ароматом, весь день ощущал себя в его объятиях, таких любимых и уютных, что пусть бы и настал конец света - Федя бы, нежась в них, и не заметил.

Меж тем всё было готово, и Федя с Иваном Васильевичем отправились в путь.

Они пустили коней шагом, всё же спешить не хотелось - а зимний лес так и звал полюбоваться тонкими, посеребренными инеем ветвями, на которых кое-где ещё виднелись багряные листья. Лёгкий, тонкий снежный покров поскрипывал под копытами лошадей, и этот знакомый каждому русскому человеку хруст сообщал уже точно: началась зима.

На Фединых чёрных волосах и ресницах осели маленькие ослепительно-белые снежинки. Он посмеялся, и спросил:

- Ваня, что же это, все снежинки разные?

- Так и есть, Федюша. Господь каждого человека особенным создал, и каждую снежинку - тоже.

- Знаешь, а я даже не замечал раньше этого.

Федя взглянул на блестящую чёрную шерсть своего коня, и добавил:

- Смотри, Гиацинт словно в сбрую серебряную обряжен - так снежок ему идёт!

- А моей Дымке никакой снег ни по чём - уж где она только ни побывала, - ласково погладил Иван Васильевич своей кобыле длинную гриву цвета льна.

За разговорами о конях они добрались до Слободы. Демьян, вышедший отворять ворота, был немало удивлён их раннему приезду:

- Государь, Федора Алексеевна, а мы вас и не ждали - обещались же только завтра к обеду быть.

- Вы, может, и не ждали, а мы все равно приехали! - капризно молвил Федя. - Снег пошёл, вот мы и воротились сегодня. На ярмарку пойдём, Дёмушка, готовь мой охабень норковый да сапожки красные на меху.

- Как прикажешь, Федора Алексеевна. Государь, а ты переодеться желаешь, али так останешься?

- Так останусь, Демьян.

Поклонившись, Демьян ушёл.

Федя отдал лошадь конюху и легко вбежал по лестнице в терем - как бы он не убеждал Ивана Васильевича, что ему не холодно, а всё же спустя час конной езды молодецкой удали у него поубавилось.

В покоях Иван Васильевич передал его в заботливые руки Демьяна, который тотчас переодел Федю в тёплую одежду, усадил перед уже затопленной печкой и вручил чару теплого чаю с мёдом.

- Дёмушка, когда же ты всё успел? - растрогавшись от его заботы и отогревшись, сказал Федя.

- Да что уж там, я привычный... У меня всё всегда заранее сделано, авось случится чего - а я тут как тут, со всем готовеньким встречаю, - скромно улыбнулся Демьян.

- Спасибо тебе, Дёмушка, лучшего слуги и друга мне не сыскать! - с искренней любовью в глазах сказал Федя.

- Да за что ж благодарить меня, Фёдор Алексеич... Я же в верности тебе поклялся, как можно мне долга своего не исполнять?

Федя растроганно засмеялся, и пригласил Демьяна сесть рядом с собой.

- Сядь, Дёмушка, расскажу тебе про то, как мы с Ваней в лес съездили.

Демьян тотчас пристроился рядом с Федей, и приготовился слушать. Времени у них было достаточно - до открытия ярмарки оставался ещё час. Иван Васильевич, оставив шубу и сапоги в нарядной, где теперь хранилась вся одежда, тоже вскоре пристроился рядом с ними, время от времени добавляя от себя пару слов в рассказ Феди.

Тяжела судьба холопа на Руси, но ежели верой и правдой служит он своему хозяину - станет он не холопом, а верным другом не только ему, но ещё и всем, кого тот любит, станет неотделимой частью семьи. Именно таким другом был для государя и Феди был Демьян - с самого начала знал он их тайну, был свидетелем зарождения их огромной любви, потерял хозяина на шесть долгих лет, так же, как и государь, и потом с непередаваемой словами радостью нашёл его вновь уже не царским полюбовником, а государыней всея Руси. Редко благоволил холопам Иван Васильевич, а уж тем паче ровней себе никого не считал - но Демьян стал исключением. Всяк хорош на своём месте, ежели к своему делу относится и любовью да всецело ему предан.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

За разговорами прошёл час, оставшийся до ярмарки. Демьян обрядил Федю во множество тёплых одежд, не взирая на его негодования и возмущения.

- Дёмка, не зима же! Куда ты меня так укутываешь? Мне стыдно будет перед народом показаться, царица - лицо государства!

- Что мне Иван Васильевич приказал, то и делаю, Фёдор Алексеич. Ты не серчай - ведь государь из любви к тебе великой так заботится. Мне бы так... Каждый на свете мечтает о такой любви! - приговаривал Демьян, застегивая серебристые пуговицы охабеня и венчая голову Феди нарядным венцом.

Федя надулся, но больше не сказал ни слова до выхода из терема.

Демьян, одевшись в заячий тулуп, вышел следом за царём и царицей - честь сопровождать их на ярмарке выпала именно ему.

Иван Васильевич вёл Федю под руку, говоря ему что-то, отчего он заливисто смеялся, ничуть не смущаясь окружавших их холопов.

- Гляди, как Демьян наш нахохлился, точно петух, да какой гордый! - прошептал Федя на ухо Ивану Васильевичу.

- Уж больно мне он кого-то напоминает!

- На меня намекаешь? А как же мне по-другому? Царице статной да гордой положенно быть - я же не холоп.

У ворот их ждали нарядные сани, запрежённые тройкой лучших гнедых жеребцов. Сбруя их была украшена серебристыми бубенчиками, а шоры были серебром и жемчугом.

Федя с Иваном Васильевичем устроились на меховых подушках, которыми были устланы сиденья, Демьян занял место ямщика, взяв поводья в руки, надёжно укрытые от холода в вязаные варежки.

Воздух рассёк свист удара хлыстом - Демьян пустил лошадей рысью. Задорный перезвон колокольчиков окончательно изгнал раздражение из Фединой души, отчего он заулыбался и стал то и дело вертеть головой по сторонам, любуясь занесёнными лёгким, словно вата, снегом резными двухэтажными теремами и избушками и поменьше. Из труб уж давно валил клубами дым - на Руси любили топить печи жарко. Невелик город Александров, а всё же так любим государем и Федей - то не Москва с ее каменными дворцами и да алым Кремлём, которая вызывала лишь гнетущий страх на душе. Именно этот уютный, простой город стал на долгие годы столицей Руси, хоть и именовалась ей по-прежнему златоглавая Москва, а в Александровской Слободе государь проводил больше всего времени.

Ярмарка встретила их гомоном пёстрого народа, рычанием танцующего за небольшой загородкой медведя, душистым запахом растопленного шишками самовара и пряников с повидлом, зычными голосами торговцев, предлагавших бублики, медовый сбитень и пирожки.

Федя, только выпрыгнув из саней, тотчас потянул Ивана Васильевича к торговцам сластями.

- Ваня, я сегодня почти ничего не ел, я хочу бублик и сбитень!

- Стой, Василёк, надобно Демьяна подождать. Пусть он лошадей привяжет, и тогда уж пойдём.

- Дёмка, поживее! Не видишь, государыня бубликов отведать желает! - окрикнул Демьяна Федя.

Демьян засуетился, быстро привязал лошадей и подошёл к Ивану Васильевичу с Федей. Как-никак, а всё ж не по чину без прислужников царю с царицей по ярмаркам расхаживать.

- Какой бублик желает матушка-царица? - учтиво обратился к Феде торговец в красном тулупе и бусами из самых разных видов бубликов на шее.

- Один медовый, один молочный, да один маковый, - величаво приказал Федя, переложив густую чёрную косу с алой лентой на грудь.

Торговец с поклоном вручил ему три названных им бублика.

- Кушай на здоровье, государыня, да позволь пожелать тебе счастия да долгоденствия в любви с государем нашим.

- Благодарствую.

Федя надкусил один из бубликов, должно быть, медовый, и добавил:

- А бублички у тебя, добрый человек, хороши! Демьян, надбавь-ка ему ещё червонец.

- Храни тебя Господь, Федора Алексеевна! Лучшей царицы нам и не сыскать!

Торговец осыпал увенчанную дорогими перстнями Федину руку поцелуями.

- Полно, идём, - смутился Федя, но в глазах его заплясали довольные огоньки.

Всё ж сколько бы он не старался делать вид, что мнение других ему безразлично, такое доброе отношение простых людей было ему особенно приятно, ведь всю свою жизнь он слышал от них одни лишь упрёки, сказанные за спиной, да оскорбления, которые некоторые смельчаки отваживались говорить ему в лицо.

Тем временем Демьян раздобыл и согревающего медового сбитня для Феди, государя и самого себя.

- За что чары подымем? - спросил Иван Васильевич.

- Так за любовь, а за что же ещё? Всех нас любовь сначала помотала, разлучила, но потом пригрела под крылом своим и вновь вместе собрала, - нежно улыбнулся Федя, смотря то на верного своего друга, то на государя.

- За любовь! - подтвердил Иван Васильевич.

- За любовь, - подхватил Демьян.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

После этой скорой, но очень тёплой да сердечной трапезы, все трое отправились по потешным рядам. Простой народ тотчас разгоняли городовые, освобождая место для самых важных гостей ярмарки.

Сначала вздумалось Феде посмотреть на танцующего медведя. Смеясь до слез, он то и дело восклицал:

- Ваня, ты только посмотри, как мишка пляшет! Тебя обрядить в рубаху крестьянскую - точно также получится, даже лучше!

От его замечаний некоторые из стоящих рядом не смогли сдержать смеха, чем тотчас вызвали государев гнев, обращённый, впрочем, не на Федю, а на них самих.

Одарив потешников свирепым взором, Иван Васильевич обратился к Феде:

- Пойдём-ка лучше дальше, Василёк. Неужто тебе так медведь приглянулся?

Поняв, что испытывать царское терпение не стоит, Федя тотчас согласился:

- Идём. Ещё хотелось мне на кулачные взглянуть, да на скоморохов.

Но стоило им отойти от вольера с медведем, как к ним подошёл купец диковинного вида, вовсе не похожий на тех, которые обычно приезжали на Русь со своим товаром. Одет он был в тулуп из оленьей шкуры, подвязаный расшитым цветными узорами поясом, в оленьи сапоги и в такую же шапку. Поклонившись, он почтительно произнёс со смешным акцентом:

- Не желает ли государыня Федора Алексеевна прокатиться на собачках?

Федя весело рассмеялся от самого этого предложения и от деловитой серьёзности, с которой оно было сделано.

Иван Васильевич же наоборот заподозрил в речах купца злой умысел:

- Добрый человек, не шутить ли над царицей ты вздумал? Где это видано, чтобы на собаках ездили?

- Что ты, государь, и в мыслях не было! Изволь, я все разъясню. На родной земле моей, в Великом княжестве Финляндском, мы на лошадях, подобно вам, вовсе не ездим. Когда недалеко собрались - сани оленями запрягаем, а коли далеко - собаками. Ты не смейся, государь - лучше попробуй прокатиться, тогда и поверишь, что собаки быстрее любых коней катают.

С сомнением взглянув на влияющих хвостами голубоглазых лаек, Иван Васильевич наклонился к Феде и шёпотом спросил у него:

- Что ж, Федюша, желаешь прокатиться? Я не особенно верю ему.

- Желаю... - зачарованно проговорил Федя, смотря на собак.

Кивнув головой купцу, Иван Васильевич сказал уже в полный голос:

- Царица желает прокатиться на собачках твоих. Готовь санки, да помни, что ежели что с Федорой Алексеевной случится, твоя голова ни мгновения лишнего на плечах твоих не останется - тотчас казню.

- Слушаюсь, государь. Для тебя тоже место готовить?

- Нет, не нужно. Пусть государыня сама повеселится, а я не желаю.

- Без тебя я не поеду, Ваня! - кокетливо сказал Федя.

- Василёк, ну забава эта мне совсем уж не по чину... - прошептал Иван Васильевич.

- Ещё как по чину! Или ты хочешь меня одного туда отправить? А ежели увезут меня собаки в княжество Финляндское, украдут меня там, упрячут - ты меня и не сыщешь.

- Знаешь же, что не могу я тебе отказать... - проворчал Иван Васильевич вполголоса, и сказал купцу:

- Готовь и мне место, так уж и быть.

- Как прикажешь, государь.

Перекрестившись и обменявшись с Демьяном обречённым взглядом, Иван Васильевич всё же занял своё место в низких, почти детских санях. Федя тотчас устроился рядом и обнял его, то ли от страха, а может - просто так, пожелал нежности.

- Готовы? - спросил купец.

- Да! - ответил за двоих Федя.

Купец свистнул, и собаки бросились вперёд. Федя радостно заверещал, увидев впереди крутой склон горки, а Иван Васильевич строго сказал ему:

- Федюша, не кричи на морозе - простынешь.

От ветра ему чуть не сдуло дорогую меховую шапку, но Федя вовремя её придержал.

- Шапку-Мономаху свою не потеряй, царе! - шутливо сказал он.

- Разве это Мономаха, Феденька?

- Нет, это я просто так, к слову.

Федя вдруг, не предупреждая и не обращая внимания на летящие санки и тройку собак, впряженных в них, сел к Ивану Васильевичу на колени и нежно поцеловал его. В этом был весь Федя - для его порывов не было преград, он всегда выражал свою любовь всеми способами, не взирая ни на место, ни на время.

Иван Васильевич уж собирался вновь прибегнуть к своим назиданиям, но, заглянув в бездонные синие очи Феди, не стал, а лишь обнял и поцеловал его в ответ.

𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊

Лето от Рождества Господня 1578, ноября день второй, Александровская слобода

:･ﾟ✧:･.☽｡･ﾟ✧:･.:

А следующим утром Федя всё-таки заболел, несмотря на то, что вечером после катания на собаках Иван Васильевич заставил его провести в бане не меньше часа. Проснувшись, Федя почувствовал, как горло раздирает от боли, глаза слезятся, а всё тело горит простудным жаром. 

- Ваня... - прохрипел он, дёргая Ивана Васильевича за рукав, - Ваня, я, кажется, простыл... 

И в следующий же миг только что безмятежно спавший Иван Васильевич поднял самый что ни на есть переполох, позвал несколько врачей, множество нянек и, конечно же, Демьяна. Они провели в царских покоях полдня, уйдя только к обеду и оставив кучу лекарств, снадобий и отваров, которые Иван Васильевич принялся запихивать в Федю. 

- Ваня, мне горько, не буду я это пить, я хочу мёду да пряников, а не это всё... - капризничал Федя, пользуясь вакантным положением болящего. 

- Я понимаю, что невкусно, Василёк, но нужно потерпеть, - уговаривал его Иван Васильевич, - ну хочешь, после того, как выпьешь все лекарства, можешь съесть сколько угодно пряников!

- Вот, другое дело, - протянул Федя и тотчас залпом опрокинул одно за другим горькие лекарства, жмурясь от отвращения. 

Усмехнувшись, Иван Васильевич поднёс ему блюдо с пряниками и вазочку с мёдом. Макая румяные, с самыми разными узорами пряники в золотистый, тягучий мёд, Федя чувствовал себя самым счастливым болящим в мире. И вовсе не из-за пряников, как могли вы подумать!