•Сказ о речных огоньках, лодке да ромашках•
Лето от Рождества Господня 1577, июля день третий, Александровская слобода
:･ﾟ✧:･.☽｡･ﾟ✧:･.:
Тихая речка, по берегам которой рос молодой зелёный лес, несла своим неспешным течением маленькую лодку, в которой сидели Иван Васильевич и Федя.
Июнь уже давно вступил в свои права, и летний зной вынудил их отправиться к воде, чему Федя был несказанно рад.
Иван Васильевич был одет в простую крестьянскую косоворотку и сидел за вёслами, а Федя отыскал где-то в недрах сундуков матушкин девичий сарафан и теперь, одетый в него, увлечённо перебирал ромашки, собранные ещё на берегу.
Вдруг Иван Васильевич повернул в небольшую тихую заводь и отложил вёсла.
Смерив Федю оценивающим взглядом, а потом посмотрев на букет ромашек, он сказал:
- Василёк, а сядь-ка ко мне спиной.
- Ты чего удумал? - засмеялся Федя.
- Увидишь.
Федя выполнил его указание. Иван Васильевич дотронулся до его шелковых прядей, погладил их и стал сплетать в косу, попутно добавляя в неё ромашек. Закончив, он не без гордости сказал:
- Вот, посмотри!
Федя повернулся к нему и перекинул косу на грудь.
- Ваня, какая красота! Я и не знал, что ты умеешь такое...
- Государю всё должно уметь, Феденька, - скромно заявил Иван Васильевич.
После их свадьбы прошло всего несколько месяцев, а Феде уже казалось, что так было всегда. Что вот такие выезды на лодке и тихие разговоры - именно то, что окружало его всю жизнь.
За это время он успел окончательно свыкнуться со всеми хитростями и премудростями женского одеяния, и, как посоветовал ему Демьян, отказался от ненавистного повойника и стал обходиться одним только кокошником. Поначалу это вызвало негодование и со стороны церкви, и со стороны народа, но постепенно всё улеглось, и Федя стал законодателем мод. Вслед за ним многие знатные боярыни освободили свои буйные головы от этого бессмысленного убора, и от этого стали только краше.
- Всего и ты не умеешь. Вот венки плести, например, я умею, а ты - нет, у тебя все сразу рассыпается, а цветы мнутся.
- Ну ты сравнил! У тебя пальцы едва толще стебля цветочного, а у меня - посмотри.
Иван Васильевич вытянул вперёд свои большие, сильные кисти.
- Но косы же ты плести вон как умеешь! Кстати, а где ты научился?
- Настасья научила... Никому, кроме тебя да неё не плёл.
- Значит, я большой чести удостоился только что? -
- улыбнулся Федя.
- Выходит, что так.
Иван Васильевич обнял его, а Федя вынул одну ромашку из своих волос и заткнул ее ему за ухо.
- Феденька, ты чего делаешь? А если кто увидит - какие слухи пойдут? Что государь всея Руси цветами себя украшает?
- Что государь всея Руси меня очень любит...
Федя нежно поцеловал Ивана Васильевича сначала в губы, потом в шею. Потом устроился у него на коленях, и сказал:
- А давай поплывем к иве плакучей, так давно там не были... Уж и не припомню, когда в последний раз.
- Да лет десять как, Василёк - ивы-то может и не быть там, - с сомнением сказал Иван Васильевич.
- Есть, я вчера видел из окна, когда вспомнил про неё, - настойчиво твердил Федя, загоревшись этой мыслью и не желая отказываться от неё.
- Ну, тогда давай - уж очень много всего у нас с тобою там происходило, - улыбнулся Иван Васильевич, видно, отдавшись каким-то собственным воспоминаниям.
- А когда ты без меня в походы военные ходил, я туда плавал, чтобы письма тебе писать, - вдруг сказал Федя, чуть краснея. Всё же, прошло ещё не так много времени, чтобы он мог вот так, ни с того ни с сего, выдавать такие откровения.
- А зачем туда? В твоих покоях же стол есть, там удобнее, - практично заметил Иван Васильевич.
- Ну... не знаю. Наверное, мне казалось, что там ты ближе ко мне, и ещё никто бы меня не стал искать, - ничуть не обидевшись, сказал Федя в ответ.
Речка сама несла лодку, и грести практически не приходилось - Иван Васильевич лишь слегка направлял её то вперед, то в сторону. Федя сидел у него на коленях, положив голову на плечо, и его прохладное дыхание приятно обдувало шею.
- Василёк, уже почти приплыли, - ласково сказал Иван Васильевич.
- А ты меня на руках понеси! - вдруг воскликнул Федя, сам оторопев от своей смелости.
Иван Васильевич же обрадовался - ведь всё это время он продолжал лечить Федю от душевных ран, которые не ушли сразу после свадьбы, как бы на это не надеялся сам Федя. И сейчас, конечно, его состояние нельзя было и сравнить с тем, каким оно было тогда - в монастыре, но до спокойного и умиротворённого ему всё равно было ещё очень далеко.
- Что-то ты сегодня многого хочешь, Феденька, - рассмеялся Иван Васильевич, подхватывая его на руки.
Когда они подошли к иве, Иван Васильевич мягко опустил его на траву, а сам лёг рядом. Сквозь играющие на ветру листья ивы было видно ясное голубое небо.
Много воспоминаний хранила эта ива, много счастливых мгновений они провели под под ее кроной, и сейчас эти, казалось бы, уже забытые воспоминания оживали в их памяти.
- Ваня, а помнишь, как-то на мой день рождения ты меня сюда отвёз, и подарил живого котёнка?
- Помню, Василёк... А помнишь, как как-то раз ты захотел на эту иву забраться, чтобы на Слободу поглядеть с высоты, но уже почти с самой вершины упал?
- Конечно помню, Ваня! Как же такое забудешь? Ты ведь тогда так переполошился, хотел уж меня обратно везти, но я-то другого хотел... - Федя многозначительно улыбнулся, - да и ушибся я тогда не сильно, так, приложился слегка. Отец меня, бывало, и сильнее сёк.
Федя сказал это так просто и непринуждённо, словно эта порка от отца была чем-то само собой разумеющимся и не вызывала в нём никаких дурных воспоминаний - а они были. Иван Васильевич хотел поговорить с ним об этом, но передумал, решив отложить до вечера. Ведь под ивой так хорошо и спокойно, а Федя такой радостный и счастливый... Если сейчас снова начать ворошить его прошлое, то эта весёлость вмиг пропадёт - Ивану Васильевичу ли не знать.
До самого вечера они лежали, вспоминая счастливые мгновения минувшего, а потом украсили лодку зажёнными фонариками, прихвачеными с собой из Слободы, и поплыли вниз по реке в объятия тёмной летней ночи.
Тёмная вода треугольником расходилась от носа лодки, а фонарики отражались в ней желто-оранжевыми пятнами. Свет от них мягко падал на лица Феди и Ивана Васильевича, то скрывая, то показывая по отдельности их черты. Эта игра в прятки очень забавляла Федю, и он смеялся. Любой, кто пережил столько же, сколько Федя, всегда старается смеяться больше и чаще.
Налегая на вёсла, Иван Васильевич любовался Федей в тёплом мерцании огней и держал его руки в своих, так что выходило, будто бы они гребут вдвоём. Ромашки в Фединых волосах закрылись, как будто все ещё росли в земле и собирались следующим утром вновь зацвести.
Каждому важно найти своего человека, но, к сожалению, удаётся это немногим.
«Что бы было сейчас со мной, ежели бы я не решил наконец найти его тогда, ранней весной? Ведь ни с кем я не был так счастлив, даже в Настасьей... Царствие небесное! Она была такой красивой, доброй, любила меня без памяти, но того, что есть у меня с ним, я никогда не ощущал даже с нею. Раньше я думал, что дело в этих волшебных глазах, которые были у неё и есть у Феди, но кажется, дело даже не в них. Но а в чем же тогда?»
- Ваня... А ты помнишь, как впервые меня увидел?
- Конечно помню, Василёк. Разве такое забудешь? Это ведь Господь свёл нас.
- Разве он может сводить такого, как я, с тобою? - сказал Федя, вкладывая понятный им обоим смысл в это "такого, как я".
- Может. Мне ещё моя матушка говорила, что когда любовь с первого взгляда - то значит, это по воле Божьей. И потом, какого "такого"? Ежели ты думаешь, что ты "такой" один, то ошибаешься. И я тоже "такой". И в этом нет ничего плохого, Василёк.
Федя грустно улыбнулся и серьёзно сказал:
- Спасибо, Ваня. Я знал, что ты именно так и думаешь.
Чуть помолчав, он спросил:
- Ты никогда раньше не рассказывал о ней, о матушке. Какой она была? Расскажи.
- Ну... какой может быть матушка? Доброй была ко мне, ласковой, да только много очень занималась делами государственными.
- Прям как ты у меня! - засмеялся Федя.
- Ну, получается, что так. Да я её не помню почти, тебе то восемь годов было, когда твоя матушка отошла ко Господу, а мне всего ничего - четыре, может, пять... Теперь и не вспомнить. Всех, кого я любил, травили, только тебя Бог миловал, мне оставил.
- А уж скольких я потравил по твоему приказу...
- То были люди злые да алчные, Феденька. Они заслужили, и твоего греха здесь нет.
Немного помолчав, Иван Васильевич сказал:
- Феденька, а ты - ты помнишь, когда меня впервые увидел?
Задумавшись, Федя сказал:
- Ну, мне тогда лет пять было, меня на пир царский первый раз взяли. Но я почти ничего не помню.
Иван Васильевич удивдённо уставился на него. На самом деле, он задал этот вопрос отнюдь не для того, чтобы узнать ответ - ведь он думал, что этот ответ ему известен: Федя встретил его в первый день по своём приезде в Слободу. Но оказалось, что даже об этом ему известно далеко не всё.
- Надо же, а я тогда тебя и не заметил...
- Немудрено, я тогда про тебя слухов разных наслушался, боялся подойти - вдруг сразу казнишь, - Федя мимолётом улыбнулся, - не знал ещё, каким ты нежным и ласковым можешь быть. Ну а уж потом, когда на службу к тебе попал, влюбился по уши, только увидев.
- Значит, и у тебя также.
- Ну да. Ну а как в тебя можно не влюбиться, а?
- Я про тебя так тоже думал, честно говоря.
Иван Васильевич потянулся вперёд, и Федя ответил ему нежным поцелуем.
- Смотри, сколько звёзд на небе... И месяц такой тонкий, будто серп.
Федя улёгся в лодке и стал смотреть в ночное небо, Иван Васильевич пристроился рядом, обняв его.
Как же прекрасно было вот так лежать и смотреть на звёзды в покачивающейся на воде лодке, окружённой фонариками! Голова Феди лежала на груди Ивана Васильевича, и он отчетливо слышал ровные удары его сердца. Все, о чем он только мог мечтать, теперь было здесь, прямо сейчас, и от этого глаза его стали медленно закрываться, и какое-то время он боролся со сном, но усталость взяла своё, и вскоре он тихо засопел.
Иван Васильевич с умилением взглянул на него: как доверчиво и нежно он прижимается к нему, точно ребёнок... Хотелось укрыть, спрятать его в своих объятиях от всего мира, от всех опасностей и невзгод - и лучшей наградой государю стал бы этот благодарный, нежный взгляд васильково-синих глаз.
𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊𖡼𖤣𖥧𖡼𓋼𖤣𖥧𓋼𓍊
Следующим утром Федя проснулся в тёплой постели в их общих покоях. Сначала он испугался, подумав, что вся вчерашняя сказка была лишь прекрасным сном, но Иван Васильевич, лежащий рядом с ним, сказал:
- Проснулся, Василёк? Ты вчера так крепко спал, что даже не проснулся, когда я тебя перенёс сюда.
- Значит, это все было? И река, и ива, и лодка, и звёзды?
- Конечно было. И теперь будет ещё чаще.
Это утро началось для него с полного любви поцелуя и ласкового взгляда серых глаз, которые приобретали мягкость только тогда, когда смотрели на него. Так начиналось любое Федино утро, наступившее после свадьбы - и он больше всего на свете желал, чтобы так начиналось каждое утро в его жизни.