Акт 23
Лес опустел не сразу. Это был не один день, не одно утро, не одно исчезновение. Это было как длинное затухание, как старый костёр, в котором ещё что-то тлеет под золой, но уже не пылает. Однажды я заметил, что птицы больше не пели по утрам. Не потому что ночь была долгой, а потому что не было для кого петь. Затем ушли насекомые. Не толпой и не визгом, они просто не возвращались. Те, что ползали под мхом, больше не шевелили травинки. Те, что летали, не задевали воздух над моей поверхностью.
Я всё ещё был. Я всё ещё наблюдал.
Но тишина больше не была пространством между звуками. Она стала плотным, оседающим, вязким веществом, как старая паутина, прилипшая к углам времени.
Я помнил, как выглядел лес раньше. Не в картинках, а в ощущениях и в ритмах. Я помнил, как звучали шаги лисы, как трепетали крылья молодой птицы, что только-только вышла из яйца, сжавшись от холода. Помнил, как весной вода стекала по корням, как ветер мягко трогал мох, как ребёнок смеялся, перебирая камни у ручья, не зная, что я слушаю. Теперь всё это стало отзвуком. Не эхом, а его тенью.
Иногда я пытался уловить те же ощущения в новых днях, и не находил. Воздух стал другим, более сухим, свет жестче. Даже дождь, когда приходил, не был прежним. Он бил в землю, но не впитывался, он скатывался по мне, но не задерживался, как раньше. Вода будто тоже уставала.
И в этой утомлённости мира я почувствовал, что я меняюсь. Трещины стали шире. Я не слышал, как они появляются, не было звука. Но я ощущал, как с каждым утром, с каждой ночью, их становилось больше. Как дыхание, только наоборот – не вдох, а выдох. Не заполнение, а отпускание. Я чувствовал, как крошечный кусочек отделился. Сначала слабо, потом увереннее. Он упал, но не ушёл, лишь остался рядом. Как часть меня, но уже не внутри. Так появились первые обломки.
Они не были болью. Они были.. принятием. Как будто я больше не держал то, что давно стремилось выйти. Каждый обломок не потеря, а жест. Не прощание, а преобразование. Я стал шире – воздух входил в меня, свет касался не только поверхности, но и глубины.
Но с трещинами пришло и другое чувство – забвение времени. Я больше не знал, когда это началось. Я больше не чувствовал последовательности. Птица на ветке в моей памяти жила рядом с человеком, срывающим листву. Дождь, который падал вчера, был тем же самым, что и дождь, случившийся, когда я был совсем новым. Всё смешивалось, слои сдвигались. Внутри меня, в самом каменном ядре, не было стрелок. Только кольца, только пульсации, только эхо. Но даже если я забывал дни, я чувствовал пространство. И оно теперь пустовало.
Деревья стали редкими, листва жёсткой, цветы мимолётными – не те, что я знал. И всё чаще я был один. Не потому что меня забыли, а потому что никто не знал, что здесь было. Никто не знал, что я помню. Никто не знал, что камень не просто форма, а свидетель.
И всё же.. я был. Пусть с трещинами, пусть с обломками. Но я был частью земли. И даже если лес стал другим, даже если память ускользала, я знал, что в самой глубине, там, где ничто не трескается, я всё ещё помню, как капля воды скользила по моей грани, как корешок пронизывал трещинку, как птица клала первое перо. Всё это где-то внутри.
И с каждым новым утром, даже если никто не подходил, даже если всё вокруг казалось чужим, я всё равно продолжал наблюдать.
Это было всё, что оставалось. Но и этого было достаточно.