Акт 10
Я никогда не знал, сколько прошло – дней ли, лет, целых эпох, или, может быть, ни одного мига. Только пульс, распавшийся на тени, только вечность, не отличимая от мгновения.
Я не считаю, я просто ощущаю, как меняется плотность, как по-другому звучит ветер, как в глубине покоя появляются новые отзвуки, как всё вокруг становится либо ближе, либо тише.
Когда‑то ребёнок, тот, что касался меня ладонью, теперь стал высоким, и я чувствую, как его шаги заделались весомее, дыхание глубже, походка сдержаннее. Он уже не тянется ко мне, как раньше, не ищет укрытия. Просто приходит, иногда один, иногда с другими, но всегда с отголоском, в котором слышится взросление.
Он редко говорит, а молчание его стало плотнее, яснее, как будто внутри него теперь живут мысли, которым не нужны слова. Я не знаю, о чём он думает, но знаю, что он помнит, и узнаю в нём ту самую тишину, только выросшую.
Иногда он садится рядом. Не чтобы спрятаться и не чтобы коснуться, а просто быть, и в этот миг мы едины не потому что одинаковы, а потому что ни он, ни я ничего не ждём.
Пока он рос, росли и деревья, но некоторые погибали, и я чувствовал, как их корни сначала напрягались, потом вяли, как ствол терял упругость. И как в один из дней, когда солнце не греет, а просто освещает, что‑то хрустело, и больше не тянулось вверх.
Я не знал, что это называется смертью. Для меня это было возвращение в покой, в землю, в тишину, в то, что остаётся.
Павшее дерево не исчезает, оно рассыпается, становится многими – плесенью, пищей, домом, влагой. Оно распадается на жизни, и однажды становится самой землёй.
Я видел, как из старого пня выросли три гриба, каждый со своим ритмом. Один быстрый, другой осторожный, третий будто забыл, что должен расти, и только потом вспомнил. В этом их различии было единство, ведь все они были о том, как быть.
Иногда я слышу, как в земле происходят сдвиги, будто сама порода шепчет: больше не могу быть такой, и начинает становиться другой. Это знакомо – я тоже чувствую, как меняюсь, ослабеваю, округляюсь, тускнею, и всё это не утрата, а углубление.
Мои грани стали мягче, как будто время само стирало их, превращая в гладь и в покой. Я чувствую, как часть меня уходит в почву, часть в воздух, часть остаётся в трещинах. Но не потому, что меня становится меньше, а потому что меня становится больше, дальше, рассыпано.
В трещинах теперь живут семена. Они ждут влаги, прислушиваются к теплу, иногда вдруг прорастают, как внезапная мысль, а иногда замирают неделями, словно молчание перед словом.
Я узнал, что растения не просто растут. Они помнят, и в их корнях не только влага, но и глубина почвы, и всё, что было до них, как если бы земля передавала им сказание.
Я чувствовал, как один из ростков протянулся, нащупал щель во мне, но не пробился, а вслушался, замер, отпустил корни, как будто мы поняли друг друга, не нуждаясь в словах.
Так проходят десятилетия – я не знаю, что это значит, но чувствую, как кто‑то был, и стал другим, как кто‑то родился, и уже повторяет чью‑то походку, не зная об этом.
Даже птицы теперь поют иначе. Не громче и не тише, а глубже, как будто их песня живёт в слоях, а не в ветвях. Я не взрослею, как они, но и не остаюсь прежним. Я чувствую, как время не движется, а утяжеляется, становится ближе к сердцу вещей, и эта суть не итог, а возвращение.
Так я живу – без начала, без счёта, без спешки. И в этой глубокой тишине я знаю больше, чем когда‑либо мог бы понять. Не потому, что искал, а потому, что просто был. Долго и внимательно, в месте, которое не требует объяснений.