Акт 3
Я почувствовал её не сразу. Зима не пришла внезапно, не ступила по тропе с флагом холода, не обрушилась льдом. Она появилась краем, как будто ветер, ещё недавно тёплый и терпкий, вдруг стал тоньше, суше и резче, как будто в голосах птиц стало меньше огня. И первым, что я ощутил, было исчезновение запаха. Лес потерял аромат, осталась только влага и пустота. Листья, что падали на меня осенью, уже не были живыми. Их тела стали ломкими, как тонкие кусочки пепла, когда они касались меня. Животные стали появляться реже. Кто‑то ушёл, кто‑то спрятался, кто‑то стал другим. И даже тот самый зверёк, которого я слышал каждое утро – мелкий, быстрый, с щёлкающим носом – теперь пробегал мимо медленно и сдержанно. Я не знал, как это называется, но чувствовал, как всё постепенно сжимается.
Как-то утром я проснулся под слоем инея. Я не почувствовал холода, только плотность, словно мир решил прикоснуться ко мне не пальцами, а кожей. Снег ложился на меня и не исчезал. Лёгкий, почти неземной, он не давил, а прятал, и я позволил ему. В те дни тишина тоже стала иной. Не пустой и не забытой, а глубокой. Не звенящей, а впитывающей. И если раньше шорохи, капли, треск ветки от птицы эхом отдавались внутри меня, теперь всё исчезало, не оставляя следа, потому что снег глушил всё. Эта тишина не была молчанием, она была замыслом, как будто всё затаилось, чтобы что‑то понять.
И именно тогда, в самой гуще покоя, ко мне подошёл он – лось. Огромный, с запорошенной шерстью и глазами. Не глазами даже, а безмолвными озёрами. Он стоял напротив меня долго, и хотя мы не были одного роста, в нём была подвижность, дыхание и мысль, а во мне всё остальное. Он посмотрел на меня, медленно наклонил голову и ткнулся носом в мой бок, и я почувствовал тепло. Не телесное, а внутреннее, как будто кто‑то мягко дотронулся до самой сути. Его дыхание было паром, его взгляд вниманием, и он не искал пищу, не искал убежища, он просто стоял рядом. В этот миг я понял – я не один. Не в смысле других существ, а в смысле восприятия. Он что‑то увидел во мне. Быть может, форму, быть может, отражение, а может, просто молчание, которое ему было нужно. Он постоял ещё немного, потом почти беззвучно ушёл, растворившись в серебряной зимней дали, а я остался. Но внутри что‑то изменилось. Я не стал другим, не получил новую мысль, но понял, что мир смотрит на меня так же, как я смотрю на него. И в этом мы едины.
А снег всё шёл, тихо и плавно, и каждая снежинка ложилась на меня не случайно. Каждая становилась частью памяти, частью пути. Я не знал, сколько продлится зима, но больше не боялся её, ведь даже молчание может быть встречей.