Тень и кровь.

Тишина обволакивала её, как плотный саван - настолько абсолютная, что в ушах стоял высокий звон пустоты. Казалось, даже собственное сердцебиение теперь звучало чужим, как эхо из другого измерения. Но Тера знала: пространство вокруг было обманчиво пустым.

Квартира соседа дышала стерильным безмолвием операционной. Ни единой морщинки на скатерти, ни намёка на жизнь - только старинное зеркало в золочёной раме, его поверхность мерцала мутным молочным светом, словно покрытая тонкой пеленой глазного яблока. Оно не отражало комнату - лишь тёмный провал, в котором иногда мелькали красноватые всполохи.

Когда она поднесла руку, стекло оказалось тёплым и слегка пульсирующим под пальцами. Внезапно из глубины зеркала вырвалась чёрная тень - десятки тонких пальцев с ногтями, заточенными в иглы, впились в её запястье. Боль пронзила руку, но вместо крови из ран сочилась густая тьма.

Падение длилось вечность. Тера чувствовала, как её тело расслаивается, как старая краска - внешняя оболочка трескалась, обнажая нечто... иное. Она приземлилась в воду, которая оказалась не холодной, а температуры тела - словно погрузилась в чью-то открытую рану.

Лес вокруг дышал. Стволы деревьев извивались в странном ритме, а их кора напоминала струпья. Ветви сплетались в готические арки, образуя бесконечный неф невидимой соборной пустоты. Вместо листьев - тысячи высохших ладоней, шелестящих пальцами при каждом дуновении ветра.

Голос пришёл не извне, а из глубины её собственного существа, будто кто-то читал стихи прямо на изнанке сознания:

— Ты молода и так красива,

Полна жизненных сил.

Но почему ты так жестока

К тому, кто так тебя любил?

Вода перед ней заколебалась. Отражение было её - но не совсем. Те же черты, но искажённые внутренним светом: кожа слишком белая, губы слишком красные, а в глазах плавали кровавые лучицы, как в глазах кошки, пойманной в свете фар.

— Ищешь меня зачем?

Хочешь сказать, не знаешь ответ?

Ложь твоя ранит хуже ножа,

Обманывая себя, ты губишь меня.

Когда она попыталась отступить, вода вдруг стала вязкой, как сироп. Тень в отражении улыбнулась, обнажив ряд идеальных острых зубов - слишком много зубов, расположенных в несколько рядов, как у глубоководного хищника.

Последнее, что она осознала перед тем, как мир перевернулся - запах медной монеты во рту и голос, звучащий уже не в голове, а из всех точек пространства одновременно:

— Без меня нет тебя.

Ты — моя, я — твоя.

Целое без части — это часть.

Выпусти меня, пока жива.

Тьма сомкнулась над её головой, и Тера поняла страшную правду - она не тонет. Она растворяется. Становится частью этого места. Частью Её.

Где-то в последнем уголке сознания мелькнула мысль: а была ли она когда-то целой? Или всегда была лишь половинкой, ожидающей воссоединения?

. . .

Электричка дернулась, и Тера резко вдохнула, будто кто-то сжал её горло. Голова сорвалась с плеча Майкла, тело рванулось вперёд — ещё миг, и она бы ударилась лбом о спинку впереди стоящего сиденья. Но ремень безопасности (почему он был пристёгнут? Она не помнила) резко дёрнул её назад, вдавив в кресло.

— Мы ещё не приехали. Спи, — Майкл не поднял глаз от газеты.

Газеты.

Тера сжала губы, чтобы не рассмеяться. Он ненавидел газеты — называл их «бумажными могильниками правды». Но его телефон разбился вчера, когда он сбросил её с обрыва, спасая от графа.

— После обращения сны — не отдых. Это пытка, — прошептала она.

За окном мелькали деревья. Нет, не мелькали — она видела их. Каждую ветку, каждый лист, дрожащий на ветру, будто замедленный кадр. Её зрачки сузились, пытаясь поймать ритм, но мир отказывался расплываться, как раньше.

— Сны — ключ к волку, — Майкл перевернул страницу, и бумага хрустнула, как кость под когтями. — Чем быстрее ты его поймёшь, тем легче будет в полнолуние.

— Ты разговаривал со своим?

— Мой волк — клоун, — он скривился. — Приходил с важными вопросами, а он... гонялся за воображаемым хвостом. Некоторые оборотни просыпаются с рваными ранами — их волки не любят гостей. Другие годами бродят по снам впустую — их волки прячутся.

Тера провела пальцем по стеклу, оставляя мутный след.

— Мой... говорил со мной.

Газета замерла. Майкл не дышал.

— Голос? — его палец непроизвольно кольнул газету, оставив крошечную дыру.

— Да.

— Это... необычно.

Он солгал. Это было невозможно. Волки — слепая ярость, голод без слов. Если её волк говорил...

Тера закрыла глаза. В ушах снова зазвучал тот голос — низкий, как шорох листьев под кожей:

«Без меня нет тебя...»

Майкл наблюдал, как её пальцы впиваются в подлокотник, оставляя вмятины.

— Ладно, — он резко сложил газету. — Волки не разговаривают. Никогда.

— Но я слышала—

— Значит, это не волк.

Тера замерла.

— Тогда что?

Электричка дёрнулась, будто наткнулась на невидимую стену. Теру швырнуло вперёд — челюсть ударилась о ключицу Майкла, зубы звонко щёлкнули. На миг мир сузился до белого шума в ушах и запаха металла, впившегося в нёбо. Она успела подумать: «Так вот как умирают», — прежде чем сила инерции вдавила её обратно в сиденье.

— Не приехали ещё. Спи, — буркнул Майкл, не отрываясь от газеты. Страницы шуршали, как крылья пойманной птицы.

Тера усмехнулась. Он читал «Финансовые известия» — явно от скуки. Его разбитый телефон лежал на коленях, экран паутиной трещин напоминал карту неизвестных земель.

— После обращения сны — не отдых, а пытка, — прошептала она, прикрывая глаза. За окном мелькали деревья, но теперь она видела слишком чётко: каждый лист, дрожащий на ветру, каждую трещину в коре. Время растягивалось, как жвачка. Если бы она сосредоточилась, могла бы пересчитать иголки на сосне за окном.

— Сны — это разговор с волком. Чем быстрее научишься его понимать, тем легче будет в первое полнолуние, — Майкл перевернул страницу. В уголке газеты красовалась карикатура: оборотень в костюме, считающий деньги.

— Ты разговаривал со своим?

— Мой носился за воображаемыми бабочками и рычал на собственный хвост. Думал, сойду с ума. — Он смял газету, и Тера поймала себя на мысли, что следит за каждым движением его пальцев. — Но есть те, кто в снах рвёт тебя на куски. Или просто... игнорирует.

— Это метафора?

— Это проклятие. — Его голос стал резче.

«Без меня нет тебя...»

— Она пела, — добавила Тера.

— Она? — Он резко повернулся к окну, словно ища ответа в промелькнувшем туннеле. — Волки не поют. И не говорят.

Тера замолчала. Вместо ответа она прижалась лбом к холодному стеклу, следя, как за окном проплывают скелеты старых ферм. Казалось, сам воздух здесь пропитан тишиной — густой, как болотный туман.

Майкл замер на мгновение, будто между его ребер вонзилась невидимая игла. Пальцы непроизвольно сжали газету, оставив на странице едва заметные заломы. Он знал - волк не должен говорить. Не может. Это была аксиома их существования: дикий зверь внутри понимал только язык крови и лунного света.

Но он быстро выдохнул, разгладил газету ладонью. Его лицо оставалось спокойным, лишь легкое напряжение в челюсти выдавало внутреннюю бурю. В голове проносились обрывки воспоминаний - все, что он слышал о подобных случаях. Ничего. Ни единого упоминания.

"Может, она неправильно поняла?" - мелькнула мысль. Но Тера не была глупа. И если она утверждала, что слышала голос...

Майкл украдкой взглянул на спутницу. Она сидела, прижавшись к стеклу, и в ее глазах отражались мелькающие за окном огни. Хрупкая. Запуганная. Совершенно не похожая на угрозу.

Скомкал газету и швырнул её на сиденье. Бумага развернулась, обнажив заголовок: «Серийные убийства в Бриндлтон-Бэй: жертв находят без сердца».

— Ты уверена, что это был голос? — спросил он, слишком резко. — Может, просто... шум поезда?

Тера провела пальцем по конденсату на стекле, оставляя за собой мокрый след.

— Она назвала меня частью.

Электричка резко затормозила, и в проходе закачался фонарь, отбрасывая на стены прыгающие тени. Где-то впереди хлопнула дверь, и сквозь вагон пронёсся ледяной ветер.

Бриндлтон-Бэй встречал их воем собак и запахом гниющей рыбы.

...

Майкл взвалил на себя все сумки, кожаные ремни впиваясь в плечи. Тера сделала шаг назад, прикрыв рот ладонью:

— Я ещё слаба.

Он замер, изучая её. Ложь была очевидной — после обращения тело восстанавливалось за часы, но в её глазах стояло что-то иное: не слабость, а натянутая, как струна, настороженность. Вместо упрёка лишь вздохнул и поправил груз.

Парк встретил их тишиной, нарушаемой лишь шелестом листвы. Майкл указал на скамейку под старым дубом:

— Жди здесь. Мне нужно позвонить.

— Кому? — она приподняла бровь.

— Тому, кто знает, что делать с тобой. — Он достал из кармана потрёпанную записную книжку, листая страницы с единственным номером. — Моему наставнику.

Тера скривилась, но не стала спрашивать. Вместо этого плюхнулась на скамью, раздражённо откинув волосы со лба.

— Сиди тихо. - кинул Майкл.

— О, конечно, — она скривила губы, передразнивая его интонацию. — Главное — не дышать и не моргать, а то кто-нибудь заметит.

Он кивнул и шагнул вперёд, но через три шага обернулся:

— Это не наказание. Просто... — слова застряли. Как объяснить, что даже сейчас, слыша её сердцебиение через два десятка метров, он боится оставить её одну?

Тера уже закрыла глаза, отгородившись от мира. Время для неё текло иначе — каждая секунда распадалась на десятки оттенков звуков, запахов, импульсов. Даже его шаги удалялись мучительно медленно, будто он уходил сквозь густой сироп.

Майкл исчез за поворотом. В пустоте за веками Тера поймала странное ощущение — будто кто-то наблюдал за ней. Не снаружи. Изнутри.

. . .

Выпусти меня, пока жива...

Фраза впилась в сознание, как осколок стекла — резко, неожиданно, заставив Теру вздрогнуть. Время потеряло чёткость: минуты слились в тягучую бесформенность. Она очнулась, но мир вокруг словно застыл — те же деревья, та же скамья, лишь у её ног теперь лежала крупная собака с шерстью, свалявшейся в колтуны, будто её долго таскали сквозь колючие кусты.

— Эй, друг... — голос Теры прозвучал хрипло, будто она только что проснулась после долгого забытья. Ладонь непроизвольно потянулась к псу, но замерла в воздухе.

Тишина.

Затем — низкий, хрипловатый голос, словно доносящийся сквозь слой пепла:

— Спишь в парке, как последняя бродяжка. Повезло, что это я тебя нашёл, а не кто-то похуже.

Тера застыла. Глаза её расширились, но не от страха — скорее, от странного, почти болезненного любопытства. Она медленно опустила руку, пальцы слегка дрожали.

— Мне... показалось?

Пёс приподнял морду. Его глаза — жёлтые, с тёмными прожилками — смотрели на неё с усталой насмешкой.

— А что, по-твоему, должно было показаться?

Тогда она отпрянула. Не от испуга, нет — от внезапного, острого осознания, что границы реальности, в которой она существовала, только что раздвинулись.

— Ты... говоришь.

— И ты тоже.

Вокруг них парк продолжал жить своей жизнью — прохожие шли мимо, не замечая ничего странного. И в этом была какая-то жуткая несправедливость: мир оставался прежним, а её — уже нет.

— А чего кричать? — голос пса прозвучал хрипло, но чётко, как скрип несмазанных дверей в пустом доме. Его уши дёрнулись, улавливая каждый шорох вокруг.

Тера замерла. Воздух между ними сгустился, наполненный запахом мокрой шерсти и прелых листьев.

— Как тут не кричать? — её голос дрогнул, но не от страха, а от чего-то другого — будто она впервые услышала собственное эхо.

Пёс наклонил голову, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, не собачье.

— Ты всегда так общаешься с роднёй?

— С какой роднёй? — её пальцы непроизвольно сжались, будто готовясь к удару.

Он фыркнул, и из пасти вырвалось облачко пара.

— Ну, скажем так... очень-очень дальняя. Но родня.

Тишина. Не та, что пугает, а та, что тянется, как резина перед разрывом. Они стояли друг против друга — она, с поднятыми кулаками, он, с лапами, вросшими в землю. Никто не нападал. Никто не отступал.

— Давай без драк, — пёс первым разорвал молчание, и его хвост медленно задвигался — не виляние, а скорее раздумье. - Ты, видно, недавно обращённая.

Тера сделала шаг. Затем ещё один. Бандит не отпрянул, лишь прислушался к чему-то внутри себя — может, к голосу инстинкта, а может, к чему-то похуже.

— Два дня, — прошептала она, будто признаваясь в чём-то постыдном.

— Значит, я прав, — он опустил морду, и на секунду в его взгляде промелькнуло что-то похожее на жалость. Но уже в следующий момент он тряхнул шерстью, сбрасывая с себя эту слабость. — Меня зовут Бандит. Если тебе важно.

Имя прозвучало как вызов — не кличка, а титул, выстраданный в тёмных переулках этого города.

— «Бандит»... — Тера прищурилась, изучая его лохматую шерсть, покрытую следами уличных битв. — Это диагноз или обещание?

Пёс фыркнул, и его хвост медленно замер, словно он взвешивал ответ.

— Если ты ждёшь оскала — зря. Я воюю только за тех, кто не может. Голос его был хриплым, как асфальт после дождя. — Но да, имя прижилось. Как шрамы.

— Значит, ты... местный защитник? — она присела на корточки, и трава под ней зашелестела.

— Не знаю таких слов. Просто когда бьют слабых — я кусаюсь.

Тишина. Их взгляды скрестились, и вдруг воздух между ними сгустился, будто наполнился статикой перед грозой. Бандит не моргнул, его желтые глаза — выцветшие от солнца и боли — стали вдруг слишком человеческими.

А потом — прорыв.

В её сознании вспыхнули чужие воспоминания — обрывки жизни, не принадлежащей ей, но теперь впившейся в душу, как заноза.

Колючий снег под брюхом, пустота в животе, сжимающаяся в тугой узел. Разодранные лапы, шерсть, слипшаяся от грязи. Вонь разлагающейся туши — единственная еда за неделю. Желудок сводит судорогой, но он грызёт, потому что иначе сдохнет. Тёмный переулок, крики, летящий в него камень. Удар по ребру. Визг, бегство, хромота. Дождь, холод, дрожь под покосившимся забором. Люди проходят мимо. Иногда бросают взгляд — с отвращением, с жалостью, но никогда не останавливаются. Надежда угасает, как последний уголь в костре.

Тера не моргала. Перед её глазами мелькали эти картины — не как видения, а как её собственные, украденные и подаренные одновременно. Из глаза выкатилась слеза, потом ещё одна. Не жалость — понимание. Они с Бандитом были похожи: оба знали, каково это — быть изгоем в собственном теле.

Пёс скулил, прижимаясь к её ноге. Его шерсть пахла пылью и болотной тиной, но она не отдернула руку. Пальцы впились в колтуны, ощущая под ними рёбра, выпирающие, как спицы сломанного зонта.

— Мне жаль тебя, — прошептал он. Голос хриплый, будто давно не использовался.

Она не ответила. Что можно сказать тому, кто видел её насквозь?

Бандит вздрогнул, когда её ладонь коснулась макушки. Инстинкт заставлял его ждать удара, но вместо этого пальцы медленно провели по уху, смахнули налипший сухой лист.

— Ты хороший пёс, — сказала Тера.

Он замер, словно боялся, что звук её голоса развеет этот миг. Потом ткнулся мордой в её ладонь, и что-то щёлкнуло внутри — тонкая нить между ними натянулась, стала осязаемой. Связь.

Тишину разрезали нервные шаги — слишком быстрые, слишком громкие для ночного парка. Тера узнала эту походку раньше, чем увидела: Майкл всегда шагал так, будто собирался проломить землю. Она не обернулась, но пальцы непроизвольно вцепились в шерсть Бандита.

Тишину разорвали шаги — резкие, торопливые, но знакомые. Тера узнала их ещё за десять метров: этот особый ритм, когда Майкл пытается скрыть беспокойство под маской раздражения. Она не обернулась, но пальцы невольно сжали шерсть Бандита чуть крепче.

— Ты серьёзно? — Майкл замер в двух шагах, голос приглушённый, но с той самой хрипотцой, от которой по спине пробегали мурашки. — Я отлучился на час.

Она подняла лицо. Свет фонаря выхватил из темноты мокрые полосы на её щеках, красные прожилки в глазах. Майкл замолчал. Его пальцы дёрнулись — будто потянулись стереть эти следы, но сжались в кулаки.

— Фамильяра, — наконец выдавил он, но взгляд скользнул по её дрожащим губам, и едкость в голосе растаяла.

Бандит поднял морду. Его глаза — точь-в-точь как у Теры, янтарные и слишком человеческие — сузились, изучая Майкла. Воздух зарядился напряжением: пёс чуял запах этого оборотня — дым, сталь и что-то глубинное, тёплое, что пряталось под маской цинизма.

— Ты тот, кто ее обратил? — прохрипел Бандит, уши прижаты назад, но хвост не поджат. Вызов.

Майкл медленно присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с псом. Его движение было осторожным, как будто он подходил к дикому зверю, но в глазах — не страх, а... уважение?

— Я тот, кто не дал ей умереть, — ответил он просто. Ни гордости, ни оправданий. Просто факт.

— Я пойду с вами, — заявил пёс. Не просьба. Предложение.

Майкл вздохнул, провёл рукой по грубой шерсти за ухом — и Тера увидела, как его пальцы дрогнули, будто он удивился собственной нежности.

— Ладно, — буркнул он, подхватывая сумки, когда Тера потянулась за своей, их пальцы едва коснулись, и Майкл не отдернул руку - лишь замедлил движение на долю секунды.