Тень и кровь.

Закатное солнце пробивалось сквозь щели в шторах, золотистые полосы света скользили по лицу спящей девушки, словно пытаясь разгадать её тайну. Её дыхание было ровным, но в уголках губ застыла тень чего-то тревожного — будто даже во сне она не могла забыть вчерашнюю ночь. Смерть. Боль. И что-то ещё, чему она не решалась дать имя.

Запах растопленного сыра и пряного перца проник в спальню раньше звуков. Он обволакивал, манил, заставлял желудок сжиматься от животного голода — не просто желания поесть, а потребности восполнить то, что было вырвано из неё насильно. Она проснулась, даже не открыв глаз, тело само потянулось к источнику этого аромата, будто её клетки помнили: чтобы жить, нужно есть. Много.

На кухне стояли две коробки, ещё тёплые. Она не стала искать тарелку — пальцы впились в мягкое тесто, тянущиеся нити сыра рвались, как её собственные мышцы всего несколько часов назад. Она ела, не жуя, глотая куски, чувствуя, как они тяжело опускаются в пустоту внутри. Но насыщения не было — только призрачное обещание, что ещё один кусок, ещё один, и, может быть, она снова почувствует себя целой.

Скрип половицы за спиной заставил её застыть. Всё вернулось: тёмный лес, кровь на траве, чужие клыки у её горла. И он — тот, кто спас её, чтобы потом вырубить ударом в шею. Она развернулась так резко, что нож, валявшийся на столе, сам прыгнул ей в ладонь. Лезвие дрожало, но не от страха — от ярости, которая пульсировала в висках.

— Доброе утро, — произнёс он, подняв руки, но не отступив ни на шаг. В его голосе не было ни страха, ни угрозы — только усталое понимание. — Оставь мне хотя бы корочку. После вчерашнего я тоже заслужил завтрак.

— Ты... — её голос звучал хрипло, будто рваными краями. — Ты ударил меня.

— А ты собиралась разорвать мне горло. Думаю, мы квиты. — Он вздохнул и медленно опустил руки. — Давай без насилия на этот раз.

Она сжала рукоять крепче. Он говорил спокойно, но в его глазах читалось что-то странное — не угроза, а предостережение. Будто за её спиной уже стояла тень, которую она пока не видела.

-Ты не будешь ставить мне условия. - она оскалилась.

Парень сжал челюсть, сглотнув ком, застрявший в горле. Его пальцы непроизвольно сжались, но тут же разжались — будто он поймал себя на мысли, что даже этот жест может спровоцировать её. В её глазах горело нечто большее, чем ярость: холодная, отточенная решимость, словно она уже взвесила все варианты и выбрала худший для него.

Она не убьёт. Но сделает больно.

— Хорошо, — выдавил он, стиснув зубы. — Спрашивай.

— Кто ты такой? — голос её был резким, как удар хлыста.

Уголок его рта дёрнулся.

— Майкл. Но если хочешь формальностей — можешь звать меня Альфой.

Её лицо исказилось — не злость, не страх, а презрение. Оно было хуже. Она окинула его взглядом с ног до головы, будто оценивая, насколько хватит её когтей, чтобы распороть его. Он знал, что выглядит лучше, чем в ту ночь в лесу: выстиранная одежда, следы дешёвого бальзама для белья, который он вечно забывал смыть. Но её взгляд словно сдирал этот фасад, обнажая то, что скрывалось под ним.

— Зачем ты меня обратил, Майкл? — её губы искривились вокруг его имени, как будто оно было отравлено.

Он откинулся на холодильник, чувствуя, как холод металла проникает сквозь ткань рубашки. За окном — унылый пейзаж: ржавые крыши, разбитая дорога, тусклый свет фонаря, который давно пора было починить.

— Ты оказалась не в том месте, — сказал он наконец. — Если бы я не обратил тебя, граф разорвал бы тебя на куски. И даже не запомнил бы твоего лица.

Она замерла. Не от страха — от ненависти.

— Чем ты лучше него?

Его лицо на мгновение исказилось — негодование, раздражение, а потом... что-то ещё. Взгляд её скользнул за его спину, и он воспользовался этим. В одно движение он выбил нож из её руки, скрутил запястье и прижал к полу.

— Разница в том, — прошипел он, чувствуя, как её пульс бешено стучит под его пальцами, — что я трижды мог тебя убить. Но вместо этого трижды тебя спас.

Она вырвалась, отлетев на ковёр. Дыхание её было неровным, но в глазах — не страх. Вызов.

— Гулять в новолуние пятницы тринадцатого — гениально, — он провёл рукой по лицу, стирая с него маску сарказма. — Вампиры устроили охоту. А ты стала их дичью.

— Почему? — её голос дрогнул, но не от слабости. От чего-то другого. — Почему обратил?

Он рассмеялся — коротко, без радости.

— Потому что вампиры забыли, что такое границы. Они живут так долго, что смерть для них — просто развлечение. А я... — он замолчал, подбирая слова. — Я не верю в проклятия, которые нельзя сломать.

Майкл замолчал. В его глазах мелькнула тень чего-то древнего — знания, которое он носил в себе годами, как зашифрованное послание в старых хрониках.

— Кажется, будто судьба уже написана, — наконец произнёс он, и его голос звучал тише, словно он говорил не только с ней, но и с кем-то незримым. — Но это ложь. Обращение — не выбор. А вот что делать после — наш.

Тера почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Проклятие устроено хитро. Оно даёт силу, но делает так, чтобы ты сама себя уничтожила. Как граф — он давно перестал бороться и теперь лишь играет с жертвами, как кошка с мышью.

— Значит, его можно снять?

Майкл усмехнулся, но в этом смехе не было радости.

— Можно. Но никто не знает как. Были... случаи.

Он замолчал, будто взвешивая, стоит ли говорить дальше.

— Русалки. Те, кого люди называли амазонками. Они жили веками, но со временем их бессмертие стало проклятием. Их мужчины умирали — от времени, от болезней, от их же рук. Они убивали, даже когда не хотели. Потому что их голод — это похоть, выжигающая душу.

Тера не перебивала. Впервые за долгое время мир вокруг казался не просто жестоким, а каким-то чужим, словно она смотрела на него сквозь треснувшее стекло.

— А наш голод... — Майкл провёл языком по клыкам. — Гнев. Жестокость. Можно съесть тонну мяса, но насытишься только тогда, когда в твоих зубах окажется человеческая плоть.

Тера сжала кулаки. Под ногтями заскрипел пол.

— Я не стану этого делать.

— Ты уже убивала.

Он сказал это не как обвинение, а как констатацию факта. Как приговор.

— Все оборотни убивали. Иначе они бы не стали тем, кто они есть.

Тера закрыла глаза. Перед ней всплыл образ — вспоротый живот, кровь на руках, чей-то последний взгляд.

— Но я не хочу быть монстром.

Майкл вздохнул.

— Тогда тебе придётся научиться быть сильнее себя.

Майкл поднялся с пола, шагнул к окну и распахнул его. Ночь ворвалась в комнату, принеся с собой коктейль запахов — прогорклый шерстяной дух бродячих псов, металлическую вонь переполненного мусорного бака, едкий шлейф бензина. Но среди этого хаоса всплыл другой аромат, сладковатый и тёплый, будто мёд, смешанный с железом. Человек.

Тера замерла.

Её зрачки вспыхнули, как два уголька в темноте, отбрасывая на стены янтарные блики. Тело действовало само — мышцы напряглись, сухожилия натянулись, как тетива. Она даже не успела осознать, как оказалась у окна, а затем — на подоконнике. Пальцы впились в раму, ноги сгруппировались для прыжка.

И она прыгнула.

Не вниз, а вверх, оттолкнувшись от стены с неестественной лёгкостью, будто гравитация на миг забыла о её существовании. Кирпичи мелькали под пальцами, ветер свистел в ушах. Через несколько мгновений она уже стояла на чужом балконе, прижавшись к стеклу, наблюдая.

За тем, кто даже не подозревал, что стал добычей.

Мужчина возился у плиты, его тушу обтягивала потрёпанная майка, на лбу блестел пот. Он ковылял — левая нога явно беспокоила его. Когда сквозняк распахнул дверь, он обернулся, нахмурился и потянулся к ручке.

Тера уже была внутри.

Она скользнула в щель между тьмой и светом, растворилась в углу, где тени лежали гуще. Её дыхание замедлилось. Сердце билось ровно, как у хищницы, затаившейся в зарослях.

Он приближался.

Шаги — тяжёлые, неуверенные. Запах его пота, переваренного пива, немытой кожи. И под этим — главное: кровь. Сосед порезал палец, и теперь этот сладковатый металлический дух витал в воздухе, сводя её с ума.

Тера не думала. Она чувствовала.

Её руки сами потянулись вперёд, пальцы сомкнулись вокруг его шеи. Кожа под ними была влажной, горячей. Пульс стучал в её ладонях, как испуганная птица в клетке.

Тишину комнаты разорвал хрип — последний звук, который мог издать мужчина под её руками. Его пальцы судорожно цеплялись за её запястья, но их сила таяла с каждым ударом его сердца. Кровь пульсировала под её когтями, горячая и живая, а в горле стоял металлический привкус голода.

— Бесчеловечно.

Голос Майкла прозвучал негромко, но чётко, будто лезвие, рассекающее дым. Он сидел на подоконнике, залитый лунным светом, и смотрел на неё без осуждения — лишь с холодной констатацией факта.

— Ты и не человек больше. Ты — монстр.

Она услышала. Но слова не доходили до сознания, затерявшись в гуле крови в висках. Её тело действовало само — пальцы сжимались, сухожилия напрягались, кости скрипели под кожей. В окне мелькнуло отражение: не её лицо. Ария.

Острые скулы, губы, растянутые в оскале, глаза — два угля в пепле. Тот же силуэт, но чужая улыбка.

— Отпусти его, — снова сказал Майкл.

Она хотела послушаться. Но голод был сильнее. Он горел в рёбрах, скручивал желудок в тугой узел, шептал на языке, пропитанном слюной. Либо он, либо ты.

— Я не могу.

Голос сорвался в шёпот. Слёзы катились по щекам, оставляя на коже жгучие дорожки, но руки не слушались. Они помнили, как это делала Ария.

Мужчина уже не дёргался. Его дыхание стало редким, прерывистым, а пальцы разжались, упав на пол с глухим стуком.

— Ты сейчас убьёшь его, — произнёс Майкл. Не угроза. Не упрёк. Просто правда.

И тогда она увидела. Не себя. Не жертву. А его. Маленького щенка. Лютика. Пальцы дрогнули.

— Я не убийца, — прошептала она.

И разжала руки.

Когти разжались. Мужчина рухнул на пол, его горло хрипло втягивало воздух, как разорванный мех. В глазах — слепой, звериный ужас. Он не кричал. Не молил. Просто сжался в углу, прижимая к груди безделушку со стола — хрупкий барьер между собой и тем, что едва не лишило его жизни.

Тера шагнула назад. Пол уходил из-под ног, мир накренился, но чьи-то руки резко впились в её плечи. Майкл. Он развернул её к себе, и она увидела в его глазах не осуждение, а что-то другое — холодный, почти хищный расчёт.

— Посмотри на меня, — его голос был тише шелеста листьев за окном, но звучал как приказ.

Она не смогла. Вместо этого её взгляд утонул в трещинах на полу, в каплях собственной слюны, смешавшейся со слезами. Отвращение подступало комком к горлу. Она чувствовала это до сих пор — как её пальцы сжимались, как тело ликовало от близости убийства.

— Я... хотела этого, — прошептала она. Голос сорвался, будто её душили.

Майкл не ответил сразу. Его пальцы слегка сжали её подбородок, заставив поднять голову.

— Он дышит, — сказал он наконец. — Ты остановилась.

В углу мужчина зашевелился. Его пальцы скользнули по шее, проверяя, цела ли она. Взгляд, брошенный на Теру, был уже не просто страхом — в нём читалось понимание. Он знал, что она такое.

— Он не невинен, — Майкл повернулся к нему, и в его глазах вспыхнуло что-то древнее, нечеловеческое. — Правда?

Мужчина задохнулся. Его губы дрожали, но слова застревали где-то внутри.

— Я ничего...

Майкл улыбнулся.

— Врешь.

Тишина сгустилась, как дым. Где-то за окном завыл ветер.

Майкл медленно провел пальцами по полке шкафа, будто уже знал, где лежит ответ. Его движения были точными, почти ритуальными — словно он не просто искал улику, а доставал доказательство давно свершившегося приговора.

Его рука замедлилась у потёртой коробки DVD — там, где край этикетки был загнут, будто её часто вытаскивали. Он достал диск. Поверхность была матовой, испещрённой царапинами, будто её пересматривали снова и снова.

— Последний шанс, — его голос звучал почти скучающе.

Мужчина, прижатый к стене, фыркнул. Его дыхание было тяжёлым, с хрипотцой — пахло дешёвым пивом и кариесом.

Экран телевизора вспыхнул голубоватым светом. Первые кадры. Девочка.

Рыжие косички, розовое платье в горошек, одна прядь выбилась и колыхалась на ветру. Она шла, держа в руке плюшевого зайца за лапу, волоча его по тротуару. Оглянулась. Улыбнулась кому-то за кадром.

Тера почувствовала, как у неё свело живот.

Следующий кадр — та же девочка, но в синих шортах и майке с котёнком. Она что-то жуёт, губы в крошках печенья. Камера дрогнула, и её улыбка исчезла. Глаза округлились.

— Выключи.

Тера не узнала свой голос. Он прозвучал хрипло, словно сквозь стиснутые зубы.

Мужчина хмыкнул.

— Ну что, понравился фильм?

Камера дернулась. Тёмная комната. Голый матрас на полу. Девочка сидит, прижав колени к груди. Её платье порвано у плеча.

— ...пожалуйста...

Голосок был едва слышен, но Тера почувствовала его — тонкий, дрожащий, как струна перед разрывом.

Девочка сжалась сильнее, когда в кадре появилась рука с ножницами. Они блеснули, и камера упала, показывая только потолок.

— ВЫКЛЮЧИ!

Тера не помнила, как оказалась перед ним. Её пальцы впились в его шею, ногти стали когтями, но она даже не заметила превращения. В ушах стучало: такт-такт-такт — как капельки по стеклу.

Мужчина ударился о стену. Гипс осыпался, как снег.

— Что ты с ней сделал?

Он ухмыльнулся.

— А что обычно делают с игрушками?

Майкл вынул диск. На этикетке корявым детским почерком было написано: «Меган Тискет, 7 лет».

— Он давал им имена, — сказал Майкл мягко, как будто объяснял что-то очевидное. — Вёл видео-дневник. Пока не надоедало.

Тера сжала кулаки, и когти выскользнули из-под кожи с тихим, влажным звуком. В воздухе повис запах железа — резкий, густой, как будто сама комната наполнилась им до краёв.

Мужчина закашлялся, захлебнулся, его пальцы судорожно впились в шею, но кровь сочилась сквозь них, тёплая и липкая. Она растекалась по полу, впитывалась в трещины между досками, оставляя после себя тёмные, блестящие дорожки. Его глаза, широко раскрытые, метались между ней и Майклом, будто ища спасения там, где его уже не было.

— Мы не монстры, — голос Майкла прозвучал тихо, почти ласково, но в нём не было ни капли утешения. — Мы — хирурги.

Тера не отводила взгляда. Она видела, как пульсация в его шее замедлялась, как зрачки расширялись, поглощая свет.

— Если уж нам суждено убивать, то пусть это будет операция. Вырезаем гниль. Очищаем рану. — Он шагнул ближе, и его пальцы коснулись её волос, скользнули по ним, будто проверяя, не дрожит ли она. — Но если ты когда-нибудь ошибёшься...

Он не договорил. Не нужно. Она и так понимала.

— Ешь.