Тень и кровь.

Сегодня я родилась, но для этого мне пришлось умереть. Моя жизнь до этого момента напоминала гнилой плод — с виду целый, но внутри уже превратившийся в липкую, сладковатую массу. Я носила её с собой, притворяясь, что не чувствую запаха. Смерть казалась мне не страшной, а... логичной. Как закрыть книгу, которую больше не хочется читать.

В магазинах я машинально замечала лезвия — не потому что искала их, а потому что они сами ловили мой взгляд, холодные и точные, как математическая формула. Я не считала порезы. Это было всё равно что считать вдохи.

Тело моё было чужим. Не домом, а тюрьмой, где я отбывала срок за преступления, которых не помнила. Зеркала в комнате я завешивала — не из суеверия, а потому что отражение лгало. Там была она.

Первое убийство случилось в шесть лет. Щенок. Лютик. Мать смотрела на меня тогда так, будто видела не ребёнка, а что-то прорвавшееся сквозь щель в реальности. Потом был диагноз, который звучал как оправдание: "раздвоение". Но врачи ошибались. Это не было равноправным разделением.

Она — сильнее. Она — настоящая.

Она спала, пока я мучилась, и просыпалась, чтобы отнимать у меня то немногое, что я любила. Полтора года назад она убила Эйдана. Не знаю, сделала ли это я, поддавшись её воле, или это была её месть за мою слабость. Но после этого мы бежали — в Мундвул Милл, город, который пожирает своих жителей, как я пожирала саму себя.

Здесь нет праведников. Здесь есть только те, кому некуда идти, и те, кто пришёл прятаться. Я была и тем, и другим.

А потом я умерла.

Не так, как планировала — не тихо, не по своему выбору. Мои внутренности раскинулись по траве, как тёмные цветы, а луна смотрела на это с холодным любопытством. Я чувствовала всё — каждый разрыв, каждый стынущий сгусток. И в тот момент, когда сознание должно было погаснуть...

Я захотела жить.

Это было смешно. Как если бы свеча, догорая, вдруг решила стать костром.

Но смерть оказалась обманом.

Я закрыла глаза в последний раз — и открыла их снова.

С кровью на губах и волком в груди.

...

Первый глоток воздуха обжёг лёгкие, как раскалённый уголь, и застрял где-то под рёбрами — тяжёлый, густой, пропитанный чем-то металлическим. Сердце колотилось так яростно, будто рвалось наружу, разрывая плоть изнутри. Она не понимала, почему сидит на сырой земле, почему пальцы тонут в чём-то тёплом и липком. В голове — ни мысли, только странное, почти наркотическое спокойствие. Впервые за всю жизнь её не душили чужие голоса, не глодало чувство вины. Была лишь луна — огромная, белая, гипнотизирующая. Она висела так низко, что казалось, стоит поднять руку, и пальцы коснутся её холодной поверхности.

Но потом запах ворвался в сознание, резкий и отвратительный. Не просто кровь — её кровь. Тера опустила взгляд и увидела: трава вокруг почернела, земля пропиталась алым, а рядом... куски. Мясо. Кости. Волосы. Всё это было её.

Воспоминание ударило, как нож между лопаток: лес, чьи-то горящие глаза, боль — нечеловеческая, разрывающая клетки, перемалывающая кости. Она закричала бы, если бы могла. Но вместо крика из горла вырвалась лишь рвота — густая, с примесью крови.

Тера вскочила, судорожно ощупывая тело. Ни ран. Ни синяков. Даже старые шрамы исчезли, будто их и не было. "Я умерла?" — мелькнуло где-то на краю сознания. Но мёртвые не дышат. Не чувствуют, как ветер облизывает кожу, как каждый нерв будто оголён, как запах жареного мяса с ближайшей улицы сводит с ума, заставляя слюну наполнять рот, а зубы — сжиматься так сильно, что челюсть свело судорогой.

Она побежала. Не зная куда. Не зная от чего. Ветки хлестали по лицу, корни цеплялись за босые ноги, но боли не было — только адреналин, бешеный, опьяняющий. Когда она вырвалась на холм, город внизу взорвался в глазах миллионами огней. Неоновые вывески мерцали, будто живые, звуки накладывались друг на друга: крики, смех, вой собак, гул моторов — всё слилось в оглушительный рёв, от которого хотелось разорвать собственные уши.

Голод. Не просто желание — а нужда, звериная и неумолимая. Челюсти свело судорогой, будто кости сами собой сдвигались, готовясь впиться во что-то теплое, живое. В горле пересохло, а в ушах стоял гул — ритмичный, как удары сердца. Чужого сердца. Где-то внизу, среди тусклых огней города, кто-то шел по улице, не подозревая, что уже стал едой в ее мыслях. Она чувствовала его запах — пот, кожу, страх.

— Щенок проголодался?

Голос прозвучал так близко, что Тера вздрогнула. Она резко сглотнула слюну, прежде чем обернуться.

Перед ней стоял мужчина. Высокий, слишком высокий, с кожей, похожей на старый пергамент, сквозь который просвечивают синие прожилки. Длинные черные волосы, гладкие, как шелк мертвеца, ниспадали на плечи. Костюм — безупречный, но словно из другой эпохи, с иголочки, будто только что снят с манекена в витрине забытого магазина. Он улыбался, но это не было выражением радости — скорее демонстрацией клыков, слишком длинных, слишком острых.

Его глаза скользили по ней, изучая, словно мясник оценивает тушу.

Тера почувствовала две вещи одновременно: первое, желание бежать. Каждый инстинкт кричал, что этот человек — хищник, и она в его пасти. Второе, ярость. Новые, чужие силы внутри нее шептали: "Ты сильнее. Разорви его".

– Ты... – голос Теры звучал хрипло.

– Ты – брак производства. – он сделал шаг вперед, и от него запахло сырой землей и старой кровью. – Я здесь, чтобы утилизировать брак.

Он исчез. Не шагнул, не прыгнул — просто растворился в воздухе. А потом его пальцы, холодные и костлявые, уже сжимали ее горло. Но тело Теры среагировало раньше, чем разум.

Она рванулась в сторону, и его когти лишь скользнули по коже, оставив на шее горячие полосы.

— Увернулась! — Он рассмеялся, и этот смех звучал как лязг металла. Его глаза, до этого напоминавшие человеческие, вдруг потускнели — зрачки расширились, заполнив все пространство между веками, оставив лишь тонкое кольцо кроваво-красного.

— Кто ты? — прошипела Тера. Голос звучал хрипло, почти по-звериному.

— Как грубо. — Он медленно провел языком по ладони, и Тера увидела, что его ногти — нет, не ногти — когти, черные и заостренные, как у хищной птицы. — Граф Фицалан Уильям. Разве не вежливо представиться перед тем, как убить?

— Я ничего не сделала, — прошептала она, но слова застряли в горле, будто сама ложь душила её. Всплыло воспоминание — крики, кровь на руках. Да, она сделала. И за это полагалась смерть.

Граф лишь усмехнулся, и его губы растянулись, обнажая клыки. Его глаза, алые, как вино в бокале при лунном свете, застыли на ней, и тело внезапно стало тяжелым, словно прикованным к земле. Она не могла пошевелиться, лишь наблюдала, как он движется к ней — не стремительно, а с пугающей, почти театральной медлительностью, будто давая ей время осознать неизбежность.

И тогда — движение. Не звук, не свет, а ощущение, будто сама тьма за её спиной сжалась в комок и ринулась вперед. Она едва успела повернуть голову — огромная тень, чернее ночи, неслась прямо на неё.

Удар.

Камень впился в бок, ветки хлестали по лицу, земля уходила из-под ног. Они катились вниз, и с каждым ударом о скалы тело Теры отзывалось не болью, а странным щелчком — будто кости не ломались, а перестраивались, подчиняясь новым, нечеловеческим законам.

Когда падение наконец прекратилось, она лежала на спине, в облаке пыли, и сквозь пелену в глазах видела только небо — черное.

А потом — встала.

Не поднялась, не оперлась на руки, а просто встала, как будто падение с обрыва было не более чем дурным сном. Тело слушалось без сопротивления, мышцы напрягались и расслаблялись с непривычной легкостью. Она отпрянула от незнакомца, инстинктивно оскалившись, и лишь тогда подняла взгляд наверх.

Радость, вспыхнувшая на мгновение, растворилась в волне боли. Каждый мускул в её теле горел, будто рвался на части, а кости — хрупкие, как стекло под давлением, — готовы были рассыпаться. Тера перевела взгляд на незнакомца, распластавшегося рядом. Он лежал без движения, его тело — мозаика из синяков и ссадин, дыхание прерывистое, хриплое.

Графа не было. Лишь пустота над обрывом, где секунду назад сверкали его клыки.

— Ты... кто? — Голос её сорвался, превратившись в рык. Хвост, непослушный, как отдельное существо, дёрнулся и прижался к бедру. Она встала в стойку, когти впились в ладони.

Молодой человек не ответил. Лишь стиснул зубы, резко дёрнул левой рукой — раздался сухой щелчок. Лицо его исказилось, но только на миг.

— Опять левая... — прошептал он, и в голосе прозвучало не столько раздражение, сколько привычная усталость.

Он поднялся, медленно, будто каждое движение давалось с трудом. Окинул себя взглядом: джинсы — в клочьях от колена до щиколотки, куртка разошлась по швам. Пыль с плеч он стряхнул резко, почти яростно, словно это могло что-то исправить. Пальцы нащупали карман, вытащили телефон — экран паутиной трещин, стекло осыпалось при малейшем нажатии.

— Чёрт.

Он замер на секунду, будто надеясь, что устройство оживёт по волшебству. Но когда экран остался мёртвым, его губы дрогнули, обнажив клыки. Телефон взмыл в воздух и врезался в сосну — ствол согнулся, хрустнул, рухнул на землю.

Тера не моргнула. В её мире не было места чудесам — ни богам, ни демонам. Но сейчас, глядя на него, она готова была поверить даже в невозможное.

Он замолчал, будто слова застряли у него в горле, тяжёлые и неудобные. Ветер шевелил его каштановые волосы, освещая их рыжими бликами в слабом свете луны.

— Ненавижу это. — Его голос прозвучал глухо, обращённый скорее к себе, чем к ней. — Как объяснить то, что не укладывается в слова?

Тера сжала губы. В его глазах — зелёных, как лесная чаща перед грозой — мелькнуло что-то неуловимое. Раздражение? Усталость?

— Правда — как лезвие, — сказала он. — Можно ухватиться за него и порезаться, или долго вглядываться в отражение, гадая, где тут истина. Выбирай.

— Лезвие.

Пауза повисла между ними, густая, как туман. Она разглядывала его: широкие плечи, нос с едва заметным изломом — след старой драки или неосторожного падения? Раньше такие детали ускользали бы от неё, но теперь... Теперь она видела слишком много.

— Тринадцатое октября. — Его голос был ровным, без эмоций, как приговор. — Ты умерла.

Горло внезапно сжалось, будто невидимая рука схватила её за шею. Она знала. Но слышать это вслух — совсем другое.

— С днём смерти, значит. — Её собственный голос прозвучал чужим.

Он не стал утешать. Не стал врать.

— Ты не разлагаешься в земле. Не стала призраком. Ты просто... переродилась.

— Во что?

Ветер стих, и в тишине его слова упали, как камень в воду:

— В оборотня.

Она ждала насмешки, объяснений, но он лишь смотрел на неё, будто давая время осознать.

— Доказательства? — прошептала она.

— Ты чувствуешь это. — Он шагнул ближе, и в его глазах вспыхнуло что-то дикое. — Ты слышишь, как шелестит кровь в моих венах? Чувствуешь, как земля дышит под твоими босыми ногами? Видишь в темноте, как будто это день?

Она не ответила. Не нужно было.

— Я сплю? — Её голос дрогнул.

Он ухмыльнулся — беззвучно, без радости.

— Разве во сне бывает так больно?

Она сжала веки, пытаясь убедить себя, что это сон. Оборотни? Наука бороздит космос, а где-то в лесу прячутся полумифические существа? Это абсурд.

Но запах крови был слишком густым, чтобы его игнорировать. Он въелся в кожу, пропитал одежду, смешался с землёй под ногтями. А вокруг — куски плоти, её плоти, разметанные по поляне, будто кто-то торопливо собирал пазл и бросил на полпути.

И тишина.

Тишина внутри.

Арии не было.

«Она умерла при обращении?» — мысль пронзила её, как серебряная игла. Желудок сжался, отвергая саму идею.

— Пойдём отсюда.

Голос оборотня звучал ровно, но в нём дрожала тень нетерпения. Она не шевельнулась. Нога глубже вязла в грунте, будто корни проросли сквозь подошвы и приковали к этому месту.

— Нет.

Он вздохнул, поднял руку. Часы на запястье отсчитывали секунды с безжалостной точностью.

— Десять минут. Столько прошло с тех пор, как я тебя вытащил из когтей Фицалана. Тебе повезло, что он не любит гоняться за добычей.

Она прищурилась. Его лицо было каменным, но в уголке рта дёргалась едва заметная жилка.

— Ты его боишься?

— Я не мазохист. — Он резко повернулся, и лунный свет скользнул по шраму на шее. — Драться с ним — всё равно что точить меч о скалу. Под утро разойдемся.

Она ждала подвоха, лжи, но в его словах не было ни страха, ни бравады. Только холодный расчёт.

— Тогда зачем ты меня спас?

Тень скользнула по его лицу.

— Потому что это я тебя обратил.

Воздух вырвался из лёгких, будто её снова ударили в живот. Он сказал это так просто. Без сожалений, без оправданий.

Её тело среагировало раньше сознания. Когти впились в кору дерева, клыки обнажились в оскале. Она не решила напасть — она уже мчалась к нему, и мир сузился до одной цели: разорвать.

Но он исчезал, как дым, оставляя после себя лишь царапины на стволах.

— Ты не спрашиваешь, почему? — Его голос раздался за спиной.

Она рванулась к нему снова — и вдруг её мышцы онемели. Пальцы упёрлись в точку под лопаткой, и тьма накрыла её, как тяжёлое одеяло.

Последнее, что она услышала:

— Спи. Пока можешь.