Вивьеннус. Наследие красной шляпы.

Не свет, не заря, как будто сам воздух ещё не проснулся — Лэй медленно открыл глаза. Тело ныло от вчерашней работы, но не так, как в первые дни. Он больше не злился. Ни на Акселя, ни на Леонарда, ни даже на себя. Внутри словно стало тише. Не пусто — но спокойно. Как будто он смирился с тем, что находится здесь.

Очередной день в цирке начался, как всегда: дежурные толчки в бок, мыло, тряпки, крики, запахи. Всё это уже не вызывало отторжения, а стало частью фона — как серые стены, на которые перестаёшь обращать внимание.

Но сегодня Лэй решил кое-что изменить. Он больше не хотел быть просто винтиком. Он должен был дать знак, что жив. Он должен был написать брату.

Он спросил у малышей, с которыми иногда играл:
— У вас есть телефоны?
Один мальчик с веснушками пожал плечами:
— Есть. Но ими нельзя пользоваться. Только в вагончиках. Родители запрещают. А при взрослых — вообще нельзя.

Лэй хмыкнул. Конечно. Всё, что могло связать снаружи — под контролем.

Он не стал спорить. Просто развернулся и пошёл к тому, кому, как он думал, мог доверять — к Серафине.

Она сидела на крыльце, пила чай с мятой.
— Серафина... Мне нужно написать брату. Просто... сказать, что я жив. Пожалуйста.

Она долго смотрела на него, а потом медленно протянула телефон.
— Только быстро, — сказала она. — И не говори никому, что я дала.

Он схватил телефон, сразу открыл мессенджер. Пальцы дрожали.
«Лью, это я. Со мной всё в порядке. Не волнуйся. Мы сейчас прячемся в безопасном месте. Я нашёл кое-какие ответы... Позже расскажу...»

Он отправил сообщение и сжал телефон, будто боясь, что он сейчас испарится у него в руке.
Секунда... две...
Ответа не последовало.
Вместо этого экран померк. Связь оборвалась. А затем — номер недоступен.

— Что... что случилось? — Лэй поднял взгляд на Серафину.

Она молча подошла, забрала телефон.

— Тут глючит связь. Иногда что-то пробивается, но в основном... — она пожала плечами. — Здесь не просто так всё спрятано. Это место специально изолировано.

— И как долго вы здесь собираетесь сидеть?! — Лэй уже не сдерживался. В его голосе снова зазвучала ярость. — Вы думаете, что это нормально? Прятаться, скрываться, воровать чужие жизни?

Серафина смотрела в землю. Губы дрогнули, но она не ответила.

— Это «кое-что», о котором вы говорите, — это дети, да? — продолжал Лэй. — Люди?

Она медленно кивнула. Лишь раз. Почти незаметно. Но достаточно.

— Господи... — Лэй отвернулся, сжал кулаки. — Как вы можете с этим жить?..

Серафина подняла на него глаза. Они были усталыми. Не злыми, не защитными. Просто... уставшими.

— Каждый день — это борьба. Но если не я... кто тогда? И кто сможет остановить это?

Лэй не ответил. Он просто стоял, глядя куда-то в сторону, будто впервые увидел, насколько глубок этот кроличий нора.

Лэй смотрел на Серафину. Смотрел пристально. И впервые — с отвращением.

— Это же ненормально... Ты понимаешь? — сказал он тихо, но в голосе звенело.
— Ты ведь тоже человек. Как ты можешь просто... жить с этим?

Серафина пожала плечами. Слишком спокойно и устало.

— Я уже ничего не могу изменить.

— А что дальше? — Лэй шагнул к ней ближе, как будто хотел встряхнуть. — Вот вы отдадите этих детей, потом что? Просто продолжите жить, как будто ничего не произошло?

Серафина отвела взгляд.
— Мы поедем на остров, — произнесла она почти шепотом. — Специальное место. Там живут те, кто «выполнил свою часть». Там всё есть.
Деньги. Простор. Комфорт. У каждого — своя вилла.
Свобода. Но... изоляция.
— Никто не дружит. Никто не разговаривает. Просто живут. В тишине. — Она чуть усмехнулась. — Наверное, в наказание.

— Вы рискуете собой, продаёте людей, чтобы потом несколько лет жить на каком-то золотом острове?! — Лэй не сдержался. — Это того стоит? Ты серьёзно?!

Серафина посмотрела на него. Её глаза были не стеклянные — живые, но сломанные.

— Ты нас не понимаешь, Лэй. Ты даже не представляешь, во что мы ввязались.
Мы — просто наёмники. Люди, которых купили.
Нам платят, чтобы мы рисковали. Мы не выбирали это.

— Не люди, а товар, да? — перебил Лэй.

Она кивнула.

— Мы даже не говорим «дети». Только «товар». Так проще. Так... не больно.

— Это люди, — Лэй процедил сквозь зубы. — Дети. Живые. Ты понимаешь, что ты только что сказала?

Серафина не ответила. Она просто стояла. Как будто слова больше не могли спасти её.

— Где вы их прячете? — Лэй подошёл ближе.

— Это тебе знать не нужно.

— Конечно... — он криво усмехнулся и резко развернулся. — Конечно.

Он ушёл. Шаги по холодному полу отдались громом.

«Всё начиналось нормально», — подумал он. — «Я даже на минуту поверил, что могу изменить хоть что-то... Хоть кому-то доверять...»

Он выругался тихо, почти беззвучно.
Единственное, что немного грело внутри — он всё же успел написать брату. Хоть на секунду. Хоть на миг связался с домом.

Может, Лью поймёт. Может, он придёт за ним. А может, не успеет.

***

Лэй шёл по коридору, всё ещё переваривая тяжёлый разговор с Серафиной. Его шаги были тихими, словно он боялся потревожить сам воздух, насыщенный чем-то тревожным. Вдруг он заметил Марту — она появилась неожиданно, будто из тени, и уверенно направилась вниз по узкой лестнице. Лэй остановился, наблюдая. Девушка подошла к гладкой стене, нажала на едва заметную панель — и в ответ стена раскрылась, открывая двери лифта.

«Куда это она?» — пронеслось в голове Лэя. Он оглянулся, проверяя, не видит ли его кто-то, и тихо последовал за ней. Лифт медленно спустился вниз, вглубь, и, когда двери открылись, его окутала прохладная, густая темнота.

Он вышел. Вокруг — полумрак, сырость и гул труб. Лэй осторожно продвигался вперёд. Постепенно его глазам начали открываться очертания странных стеклянных камер — внутри колыхалась мутная жидкость, в которой плавно покачивались человеческие силуэты. У некоторых — дети, у других — подростки. На их лицах — кислородные маски, в венах — застывшие шприцы. Они были живы. Просто спали. Принудительно.

Сердце Лэя бешено заколотилось. Он подступил к одной из камер, не веря в происходящее. Ребёнок, лет шести, с растрёпанными волосами, лежал в положении эмбриона. Глаза под веками дёргались — он, похоже, видел сны. Лэй отшатнулся, почти задохнувшись от ужаса.

И тут — шаги. Чьи-то тяжёлые, размеренные шаги. Лэй едва успел юркнуть за панель с проводами, и буквально замер, стараясь не дышать.

В помещение вошла Марта. Её походка была медленной, будто она шла туда, где не хотела быть. Ей навстречу вышел мужчина — высокий, широкоплечий, лицо скрыто полумаской. Голос у него был грубый, металлический.

— Время пришло, — сказал он. — Сколько детей готовы? Всё по документам?

Марта молча протянула папку. Мужчина пролистал её, кивнул.

— Всё чисто. Наша сторона готова. Остров принят, охрана расставлена. Через два-три дня вы можете заезжать. Вас встретят.

— А с детьми? — Марта смотрела прямо в глаза мужчине, но голос её дрожал.

— Сегодня вечером начинаем вывоз. По одному. Чтобы не шуметь. Машины подъедут к заднему выходу. Всё как всегда.

Марта кивнула. Они обменялись подписями, бумагами. Мужчина молча удалился, оставив в воздухе тяжёлый запах сигар и бензина.

Когда его шаги затихли, Марта стояла неподвижно. Потом вдруг опустилась на колени, будто её ноги больше не держали. И беззвучно заплакала. Но затем — сорвалось. Слёзы хлынули неудержимо. Она рыдала так, словно рыдала впервые за годы. Рыдала, как человек, который устал быть частью кошмара.

А Лэй, всё ещё затаившийся в тени, наблюдал за этим, сжав кулаки до боли. Его взгляд горел смесью гнева и ужаса.

В помещение с глухим стуком ботинок вошёл Леонард. Его силуэт вынырнул из темноты, как тень, ставшая плотью. Он остановился прямо за Марта́, сложив руки за спиной, и с лёгкой насмешкой посмотрел на её согнутое тело.

— И ты тут разрыдалась, — процедил он. — Что, слёзы теперь — твоя новая роль? Неужели тебя проняло? Это ведь твоя работа. Будь стойкой. Ты ведь не рыдала, когда убила Мистери.

Марта медленно поднялась с колен. Лицо её было залито слезами, но глаза стали холодными, как лёд. Она вытерла щёки тыльной стороной ладони и посмотрела на него с такой тихой злостью, что даже воздух между ними казался натянутым.

— Мистери хотела убить меня. — Её голос звучал чётко, почти отрешённо. — Она сама просила закончить её жизнь. Она сошла с ума. Но эти дети... Что они сделали? Это мы виноваты, Леонард. Мы. Они должны были жить своей жизнью. Иметь друзей. Играть, мечтать. А мы? Мы упаковали их, как товар.

Леонард нахмурился, но не дрогнул:

— Это не "мы", Марта. Это ты. Ты хозяйка цирка. Это твоё наследие. Твоя кровь, твой род. Твои бабки, прабабки — все делали это. И я делал. Это долг перед теми, кто выше нас. Высшие кланы всегда требовали своего. Мы просто выполняем свою часть.

— Они не высшие, — прошипела Марта. — Они извращённые твари, жаждущие контроля, насилия, власти. Ты хоть знаешь, что они делают с этими детьми? Куда они их отправляют? Нет! Ты даже не спрашиваешь. Тебе плевать, главное — чек и подпись.

— Именно, — отрезал Леонард. — Мне плевать. Мы сделали работу — и получили то, что заслужили. Мистери пыталась тебя научить, но ты дефектная. Сломанная с рождения. Слишком много чувств, слишком мало разума. Она заболела от того, что ты родилась не такой. Ты не замена ни ей, ни Моранне.

Марта едва не зарычала:

— Я никому не замена! Я — это я! И если бы ты не был таким гнилым, ты бы понял, что я не просила быть частью этого ада! Я не хочу быть ни новой Мистери, ни какой-то Моранной!

Имя Моранны повергло Леонарда в ярость. Он шагнул к Марте почти вплотную, губы его дрожали:

— Не смей называть её имя! Моранна была великой. Она спасла цирк. Она воспитала дочь. А ты — проклятие. Ошибка. Единственное, что ты должна — это родить наследницу и сдохнуть!

Слова ударили Марту в грудь, как молот. Что-то в ней сорвалось. Она шагнула к нему и срывающимся голосом выкрикнула:

— Кто ты вообще такой, чтобы мне это говорить?! Ты не семья! Ты — сожжённая оболочка! Твоя дочь была больна, твоя жена — безумна, а ты — просто старик, который спрятал свою пустоту за масками!

Леонард зарычал, как зверь:

— Я отдал этому цирку всё! Всю свою жизнь!

— А что ты получил взамен?! — закричала Марта. — Ты гнилой, Леонард. Гнилой, как этот цирк, как всё, что мы в нём делаем.

В этот момент раздался резкий голос.

— Вы вообще заткнётесь когда-нибудь?!

Из тени вышел Лэй. Он был бледен, кулаки сжаты. В глазах — ярость и отвращение.

— Я всё слышал. Всё. — Он посмотрел на Леонарда. — Знаешь, мой дедушка рассказывал о тебе. Говорил, что ты был хорошим человеком. Что ты был настоящим. Я тебе верил. Я искал в тебе свет. А нашёл... вот это. Ты ничем не лучше тех, кому ты служишь.

Он повернулся к Марте. Та смотрела на него в полном оцепенении, будто только сейчас поняла, что он всё видел. Всё слышал.

— И ты, Марта... ты тоже. Ты могла всё остановить. Могла выбрать. Но ты выбрала быть хозяйкой этого ужаса.

Воздух будто застыл. Никто не двигался.

Лэй стоял, руки его дрожали от злости. Глаза блестели от сдерживаемой ярости. Он шагнул вперёд, голос сорвался на крик:

— Вы сами понимаете, что вы делаете?! — заорал он. — Вы хоть раз взглянули по-настоящему на этих детей? Они же живые! У них должна была быть жизнь! А если бы вместо них здесь лежали вы? Что бы вы чувствовали тогда, а?!

Леонард фыркнул. Его лицо осталось каменным.

— Такие манипуляции на нас не работают, мальчик, — холодно сказал он. — Это всего лишь план. Игра. Ты слишком юн, чтобы понять, как устроен этот мир. Мы — просто винтики. Мы выполняем свою работу. Мы живём этой работой.

— Ты не Вьен! — выкрикнул Лэй, почти срываясь. — Ты Хоукер! Ты не должен быть таким! Ты должен был остаться с дедушкой, с нашей семьёй!

Глаза Леонарда сузились. В голосе зазвенела ярость:

— Я сам выбрал этот путь! И я не жалею! А Лукас... он выбрал свой. Не смей обвинять меня за то, что он не смог отпустить.

— Ты сломал ему жизнь, — глухо прошептал Лэй. — Он так и не смог тебя забыть. Он искал тебя всю свою жизнь. Хоть бы раз... хоть бы раз ты мог бы с ним связаться...

— Я не просил, чтобы он бегал за мной, как кот за мышью! — рявкнул Леонард. — Это его выбор, не мой. Что он вообще хотел добиться?

— Он любил тебя, — спокойно, почти тихо ответил Лэй. — Он тебя любил, как бы ты ни был сломанным. И знаешь, так же, наверное, сейчас мой брат гоняется за мной. Лью ищет меня. Друзья переживают. А дедушка... — голос задрожал. — Он, наверное, чувствует, что история повторяется.

Леонард резко развернулся. На лице его промелькнуло что-то — слабая тень боли.

— Может, ты прав, — пробормотал он. — Может, ты и я одинаковые. Один и тот же сценарий.

— Нет, — отчётливо сказал Лэй. — Мы не одинаковые. Ты сдался. А я — ещё нет. Я понимаю, что происходит. И я сделаю то, что ты не смог.

Леонард отвернулся, лицо снова стало маской. Он прошипел:

— Мне было всё равно с самого начала. Я влюбился в Моранну. Она была старше, сильнее, страшнее — и прекраснее всех. Я пошёл за ней, добился её, стал частью её мира. Это всё, что я хотел.

Тишина.

Лэй перевёл взгляд на Марту.

— А ты? — спросил он. — Ты ведь можешь всё изменить. Я не знаю, что там было у тебя с матерью, с семьёй, но, Марта... это ведь не должно быть так. Ты это понимаешь. Почему ты продолжаешь?

Марта стояла, сжав кулаки. Потом медленно подошла к нему, смотрела прямо в глаза. Губы её дрожали, голос еле слышен:

— Лэй... я не знаю. Я правда не знаю. Я пытаюсь понять, что должна сделать. Но, похоже, я просто не тот человек. У меня не хватает этой... холодности, жестокости, что текла в их венах. Может, потому что я... наполовину Хоукер. Может, именно твоя добрая кровь живёт во мне. А не Вьенская.

Лэй хотел что-то сказать, но не смог. Впервые за всё время он увидел в Марте не хозяйку цирка, не маску, не фигуру с трибуны. Он увидел — растерянную, сломанную девочку, которая всю жизнь играла не свою роль.

И тут вмешался Леонард. Он уже стоял у выхода, но, бросив взгляд через плечо, сказал:

— Всё уже подписано, Лэй. Мы не можем остановиться. Если мы попытаемся прервать контракт — они придут за нами. Высшие кланы. Аристократы. Они уничтожат нас. Всех до единого.

Он открыл дверь и вышел, оставив Лэя и Марту в тишине, которая звенела громче криков.

Марта, всё ещё опустошённая после слов Леонарда, нервно провела руками по лицу. Что-то в ней надломилось. Она сделала шаг назад, глаза блуждали — словно искала, куда бы сбежать.
— Мне... мне пора, — пробормотала она, будто очнувшись от транса, и повернулась, чтобы уйти.

Но Лэй резко шагнул вперёд и схватил её за руку — крепко, не больно, но так, что она замерла.

— Ты не уйдёшь, — его голос был твёрдым.
Глаза Лэя сверкали — в них больше не было испуга, растерянности или злости. Только решимость.
Он смотрел прямо в неё. Его голос не повышался, но от каждого слова пробирало до мурашек:

— Ты не уйдёшь, пока не расскажешь мне всё. Всё, что я должен знать за всё это время. Про Леонарда. Про вашу работу с детьми. Про семейные "ценности", которые тебе не дают спать. Про это чёртово наследие, которое тебя гложет. Про цирк. Про тебя. Про всех. Я хочу понять, почему всё, что происходило, привело меня именно сюда. К тебе. Почему Серафина всё это время намекала на тебя. Почему твоя семья — всегда одна и та же, как будто зацикленная. Что происходит, Марта?!

Он выпрямился, отпустил её руку, но шаг назад не сделал.

Он уже не был похож на мальчика.
Не был тем, кем приехал.
Сейчас в этом полутёмном подземелье стоял человек, готовый бороться.
Готовый слушать. И понимать.
Готовый изменить всё.

Марта стояла, не двигаясь. Она смотрела на него так, будто впервые действительно видела.
И в этот момент, как будто на фоне, в её памяти всплыл прошедший ночью разговор с Серафиной:

— Он будет тем, с кем ты должна поговорить.
— Ты боишься, потому что он другой. Потому что он не вырос в этом аду. Но именно такие и ломают циклы.
— Когда сталкиваются два мира — рождается третий. Иногда — новый путь.

Марта моргнула. Сердце глухо ударилось в груди.

Она снова посмотрела на Лэя. И не увидела в нём врага.
Она увидела шанс.

Она тихо выдохнула.
— Хорошо... — прошептала она. — Я расскажу тебе всё.

— Не здесь, — выдохнула Марта, избегая взгляда Лэя. — Пойдём... в мою комнату. Там я всё расскажу.

Они прошли по длинному коридору, молча, каждый унося в голове собственный ураган. Комната Марты встретила их тишиной. Свет приглушённый, запах сухого жасмина в воздухе, будто воспоминание о детстве, которого не было.

Она села на край кресла. Лэй — напротив, не отводя от неё глаз.

Марта сделала вдох, тяжёлый, дрожащий.
— Всё началось с Ириды Вьен... — сказала она, и голос её вдруг стал чужим. Будто читала не свою историю, а старый дневник, покрытый пылью.

— Она была первой хозяйкой. Точнее, первой женщиной в этой роли. Но изначально цирк принадлежал её отцу — жестокому человеку, который развлекался тем, что собирал людей с уродствами, превращая их в зрелище. "Цирк уродов" — как они это тогда называли.

Лэй нахмурился.

— Когда он умер, Мерида осталась с этим наследием. Никто не верил в неё — женщина в главной роли была посмешищем в те времена. Но она сумела. Она сделала цирк гастролирующим. Мобильным. И... чтобы выжить, заключила сделку с одним из влиятельных домов. Деньги за услугу. Контракт. И услуга была одна — поставка детей.

Он резко приподнялся, но Марта подняла руку.

— Это было начало. Не только у Мериды. Всего таких было десять — десять основателей, каждая в своей стране. Сформировались кланы. Секретные. Их связывал контракт, а цирки стали ширмами, наёмниками. Людьми, которые крадут детей. Тогда не было камер, не было контроля. Деньги решали всё. И сейчас решают, просто тоньше.

Она выдохнула.
— Со временем остались только пять кланов. Наш — один из них. Моя семья — потомки Мериды.

— И никто не сломал этот цикл? — Лэй едва слышно.

— Нет. После Мериды была её дочь — Мария Вьен. Потом — Максимилиана. А потом — Мелоди Вьен.

Глаза Марты на миг наполнились чем-то светлым — будто воспоминанием о легенде.
— Мелоди... она хотела большего. Добавила шатёр гадалок. Расширила представление. И одна из этих гадалок... однажды сказала ей: "Ты родишь наследницу. Но когда родится девочка без огненных волос, эпоха Вьен подойдёт к концу. Это будет Ребёнок Смерти. Кара, посланная за все ваши грехи."

Лэй молчал. Он уже знал, к чему всё идёт.

— Этот слух... пророчество... передавалось от одной хозяйки к другой. Сначала — как пугающая сказка. Потом — как предчувствие. А когда у Моранны и Леонарда родилась Мистери, всё было спокойно. Она была идеальной: рыжая, талантливая, амбициозная. Но потом родилась я.

Марта чуть улыбнулась, но в этой улыбке не было счастья.
— Сначала всё было нормально. Мистери любила меня. Но потом они вспомнили пророчество. И когда поняли, что у меня не будет огненных волос... Моранна сошла с ума от страха. И умерла. От стресса. От предчувствия. А Мистери... изменилась. Холод, ненависть. И однажды она накинулась на меня.

— Ты убила её, — прошептал Лэй.

— Нет. Я выжила. Это она заставила меня это сделать. Она рыдала... просила... Убей меня, говорила, убей и повесь. Чтобы душа моя обрела покой. Я сделала то, что она просила. Но с того момента... я больше не понимала, кто я. Хозяйка? Вьен? Хоукер? Или та, кого прокляли задолго до рождения?

Она замолчала.

Тишина в комнате звенела.
Словно само здание слушало.

Лэй сглотнул.
— Значит, ты всё это время...

— Жила в страхе, что стану тем, кого боялась вся моя семья, — закончила она.
— И старалась быть такой, какой от меня ждали. Но, кажется... я всё ещё не знаю, кто я.

Лэй долго молчал. Он смотрел на Марту — такую растерянную, разбитую, обнажённую перед ним не телом, а душой. Впервые за всё это время он видел в ней просто девочку, уставшую нести чужую ношу.

Он поднялся, сделал шаг вперёд, остановился перед ней. В его голосе не было ярости, но слова резали воздух.

— Слушай, Марта... — он выдохнул. — Это всё — байки. Пророчество, проклятия, кровь, предки... да это всё сказки. И даже если не сказки — пусть. Пусть будет так.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Если сказано, что ты последняя, кто закроет эту ширму, эту вонючую историю, то сделай это. Кто тебе мешает? Прими это. Закрой цирк. Закрой его не как наследница, а как человек. Пусть ты будешь козлом отпущения. Пусть все скажут, что это ты всё сломала. Ну и что?

Он положил руку ей на плечо.

— Ты — это ты. Тебя родили, значит, ты не случайность. Ты — финал этой истории. Последняя сцена. Последняя нота. И знаешь, что? В этом нет ничего плохого.

Глаза Лэя блестели. Руки дрожали, но голос стал только увереннее.

— Ты сама хочешь всё это продолжать? Ты видела их. Этих детей. В этих стеклянных гробах. Они могли играть. Могли жить. А теперь они товар. И это не пророчество. Это мы. Люди. Которые решили, что так можно.

Он провёл пальцами по её волосам, медленно, бережно.

— Знаешь... возможно, не мне это надо говорить. Может, ты ждала, что кто-то другой скажет тебе всё это. Но я здесь. И я скажу: хватит. Сними маску. Покажи себя. Ту, что внутри.

Он посмотрел в её лицо.
— Ты не Вьен. Не Хоукер. Ты — Марта. Просто Марта. А значит... ты сама решаешь, кем быть. И что оставить после себя.

Марта сидела в тишине. Воздух будто застыл. Её лицо было неподвижным, но в глазах горело нечто новое.

Не страх.
Не покорность.
Решение.

Марта смотрела на него — долго, пристально, как будто пыталась разглядеть в нём не только ответ, но и спасение. В её глазах действительно отражался Лэй: не как мальчишка, что пришёл искать правду, а как тот самый огонёк, который мог погасить пламя векового греха.

Марта молчала. Комната, казалось, тоже замерла в ожидании. Лишь лампа на стене потрескивала, будто время догорало вместе с её сомнениями. Наконец, она вдохнула поглубже и сказала, глядя в никуда:

— Наверное, это мне суждено попросить прощения за все грехи своих родственников. За грехи моих предшественниц.
Она повернулась к Лэю.
— Думаю, мне действительно пора погасить это пламя, которое горело веками.

На её лице появилось странное спокойствие — не облегчение, а осознание.

— Ты прав, Лэй. Я должна закончить всё это.
Она замялась.
— Но как же остальные?.. Ребята из труппы. Для них цирк стал домом. Кто-то вырос здесь. Кто-то сбежал от кошмаров прошлого и нашёл своё место под куполом. Я не могу просто взять и расформировать всё. Это будет... неправильно.
Она сжала руки в замок.
— И как мы вернём этих детей? Я не понимаю, что нам делать.

Лэй стоял перед ней. Тихо. Не осуждая, не давя.

— Я не знаю, Марта. Честно. Понятия не имею, что именно нужно сделать.
Он сделал шаг вперёд.
— Но давай хотя бы начнём. Просто... расскажем остальным. Или хотя бы — спасём детей. Хоть что-то. А дальше уже разберёмся.

Марта опустила взгляд, словно вслушиваясь в свои мысли. Затем медленно покачала головой.

— Если мы спасём детей, нас сразу же предадут те, кто до сих пор в цирке.
Она говорила глухо, но в голосе звучала печаль.
— Эти люди стали моей семьёй. Они были со мной, когда умерла Мистери. Они приняли меня, когда я сама не могла себя принять.

— Так они важнее, чем невинные дети? — спросил Лэй жёстко.

— Нет. Эти дети ни в чём не виноваты.
Она сжала зубы.
— Идея красть их... да. Это тоже моя часть. Обязанность. То, что передали мне вместе с фамилией Вьен. Но... я не могу предать и тех, кто был рядом всё это время.

Лэй посмотрел ей в глаза.

— Если мы не можем выбрать что-то одно...
Он пожал плечами.
— Значит, давай выберем всё.

Марта вскинула на него взгляд. В её глазах будто загорелся свет. Свет, в котором отражался Лэй — не подросток, не случайный прохожий в этой истории, а человек, который впервые протянул ей руку не как хозяйке цирка, а как живому человеку.

Темнота шатра была нарушена лишь мягким светом фонаря, стоящего в углу. Лёгкая тень скользила по лицам тех, кто собрался этой ночью — Серафина, Аксель, Азалия, Атлас и Лэй. Они сидели полукругом, ожидая, напряжённо переглядываясь.

— Ладно, — первой нарушила молчание Азалия, облокотившись на кресло. — Чего вы нас всех собрали? Причём ночью. Через несколько часов прибудут... — она понизила голос, — «гости». Товар, как ты сама говорила, нужно подготовить. Или я что-то путаю?

Марта стояла напротив всех. Выглядела уставшей, но в глазах пылала решимость. Она сделала шаг вперёд и проговорила чётко:

— У меня к вам заявление. Я решила... переписать историю.

На секунду повисла гробовая тишина.

— Чё? — вырвалось у Атласа. Он прищурился, будто плохо расслышал. — Ты несёшь какую-то чушь. Историю... переписать? Что это за театральщина?

Аксель не произнёс ни слова — только посмотрел на Марту и Лэя. Его взгляд был долгим, тяжёлым. Он понял. Без слов. Всё понял.

Серафина перевела взгляд с Лэя на Марту. И тоже поняла.

Азалия заметила их реакцию и нахмурилась:

— Так. Вы что-то знаете. Все. Особенно ты, Серафина. — Она ткнула пальцем. — Я не люблю секретов, тем более в своей команде. Давайте выкладывайте.

Марта глубоко вдохнула:

— Я больше не могу так. Я больше не хочу. Цирк Вьен уже давно не шоу. Мы стали механизмом, машиной для продаж. Для боли. Для торговли невинностью. Я не могу быть частью этого. Не могу отдавать этих детей, как мясо.
— Я хочу всё закончить. Я хочу отпустить их. Спасти их. И быть собой. Пусть даже впервые в жизни.

— Ты рехнулась, — фыркнул Атлас. — Подписанный контракт не бумажка с базара. Если ты сорвёшь сделку, нас всех просто размажут. У тебя есть идея, сколько людей стоит за этими заказами? Эти твои аристократы — не цирковые зрители. Они убивают. Чётко и без следов.

— Давайте... mes chatons (мои котята) хотя бы обдумаем, — подал голос Аксель, стараясь сгладить. — Может, Марта, ты просто... торопишься. Или гормоны. Или на эмоциях. Передадим сегодняшний груз — и всё. Потом поедем на остров и уже решим, как и что. Без крови, без паники.

Но тут встала Серафина. Тихо, но уверенно. Она подошла и стала за Мартой. А потом — ближе к Лэю.

— Я за них.
Она обвела взглядом всех.
— Мы должны спасти детей. И, быть может, самих себя.

Азалия выдохнула, как будто ей стало тесно в комнате:

— Ну окей. Допустим. Мы отпускаем детей. А что дальше? Эти дети в анабиозе уже неизвестно сколько. Половина не вспомнит, как их зовут. Как мы их отпустим? Где они окажутся? Нам нужно вызывать полицию? Тогда нам конец. И людям в цирке — тоже конец. Мы даже эвакуировать их не сможем — у нас нет ни времени, ни связи, ни шансов.

Марта молчала. Потом шагнула вперёд. В голосе её звучала не злость, а усталость.

— Всю жизнь за меня принимали решения. Леонард. Мистери. Моранна. Даже тени моих предшественниц. Я жила по их правилам, по их контрактам, по их страхам.
Она подняла голову.
— Но сейчас... сейчас я впервые хочу сделать то, чего действительно хочу я. Спастись. И спасти.

Собрание продолжалось. Лица были напряжены, воздух в шатре словно сгустился, впитал в себя каждый вздох, каждую тревожную мысль. Марта только закончила говорить, как Аксель сощурился, провёл рукой по волосам и с лёгкой усмешкой проговорил:

— Mon chaton...
Он посмотрел на неё снизу вверх, устало, но с мягкостью в голосе.
— Что ты вообще предлагаешь тогда делать? Как ты себе это представляешь?

Он обвёл взглядом остальных, голос становился всё жёстче:

— Вот спасём мы этих детей. А дальше что? Они даже не помнят, кто они. Они не доберутся домой. У них ни документов, ни сил, ни памяти. Мы им никак не поможем. Окей. Альтернатива: бросаем их. Бежим сами. Без гроша. Без документов. Без будущего. Мы станем просто беженцами.

Он на мгновение умолк и, сцепив пальцы, продолжил:

— Разве не логичнее получить деньги, завершить эту партию — и потом уже исчезнуть? Хотя бы уйти с чем-то. Или, на худой конец, подумать, хотим ли мы дальше работать с кланами. Марта, ты не обдумала всё это. Ты просто... пошла на поводу своих эмоций. Опять.

— Нет! — почти выкрикнул Лэй, резко поднимаясь со своего места. Голос дрожал, но в нём было что-то мощное. — Вы вообще понимаете, о чём сейчас речь? Речь идёт о свободе! Вы хотите так жить всю жизнь? Бояться идти против кого-то, кого вы называете «высшими»? Серьёзно?

Аксель устало улыбнулся, покачал головой.

— Я много лет здесь. Я видел Мистери. Я видел Моранну. Я видел, как всё работает. И, честно? Мне нормально. Я умею выживать. Я умею играть по этим правилам. Я могу жить пару лет на острове — в комфорте, с деньгами. Потом немного поработать — и снова отдыхать.
Он пожал плечами.
— Это сказка. У меня деньги, у меня свобода. Пусть в наличке, пусть через черные банки, но они есть. И ты, Лэй, просто ребёнок. У тебя — юношеский максимализм. Ты видишь порыв — и думаешь, что это истина. Но это пройдёт. С возрастом. Сейчас ты просто герой из сказки. Играешь в свободу.

Повисла пауза. Напряжение сгущалось, как надвигающаяся буря. Азалия и Атлас переглянулись.

— С одной стороны, — сказал Атлас, потирая шею, — да, жить, постоянно опасаясь, что тебя прикончат за одну осечку... ну это так себе удовольствие.

— Мне нравится цирк, — тихо сказала Азалия. — Но... то, чем мы занимаемся, — это не то, что я представляла, когда пришла сюда.

Она вздохнула, встала, посмотрела в сторону темнеющих стен шатра.

— Может, и правда, стоит попробовать. Дать отпор. Хотя бы попытаться. Выиграть немного времени.

Марта, казалось, отозвалась на эти слова. Она выпрямилась, и голос её прозвучал тверже:

— Мы можем это сделать. Да, они приедут. Но не сами кланы — лишь охрана, лишь посредники. Они просто выполняют задачу.
Она помедлила.
— Мы можем напугать их. Дать отпор. Заявить, что не собираемся больше подчиняться. А когда они уйдут — мы исчезнем. Каждый — в свою сторону. Мы разлетимся, растворимся. Цирк расформируется. Мы станем тенями.

Азалия покачала головой:

— Ты хочешь, чтобы каждый из нас ушёл... и спрятался? А они? Люди из цирка? Гадалки, акробаты, швеи, у которых дети, семьи. Они не воины. Не мы. Мы можем постоять за себя. Но они — нет.

Она смотрела прямо в глаза Марте.

— Если мы ударим — за нами придут. Один за другим. И ты это знаешь.

Повисла тишина. Только ветер царапал ткань шатра снаружи, будто подслушивал их.

Серафина подняла взгляд.

— Тогда... давайте расскажем остальным. Всем. — Её голос звучал тихо, но твёрдо. — Мы уйдём вместе. Каждый поведёт за собой своих. Мы спрячемся. Найдём путь. Новую дорогу.
Она перевела взгляд на Марту:
— Мы сможем, если вместе.

Аксель театрально вздохнул, закатив глаза:

— Вы, дети, так повернуты на своей свободе...
Он сделал паузу, бросив взгляд на Лэя и Серафину.
— Вы не понимаете, во что хотите влезть. Это не просто бегство. Это — война.

Азалия скрестила руки:

— Это риск. Если начнётся паника — дети могут пострадать. Мы должны всё просчитать. Должен быть кто-то, кто спрячет их и будет отвечать за них.

— И мы это сделаем, — сказала Марта. В её голосе звучала новая сталь. — Мы разработаем план. Подробный. Каждый шаг. Кто куда пойдёт, кто за кого отвечает.

— Ну и чёрт с вами, — вдруг расхохотался Атлас, хлопнув себя по колену. — Я в деле. Давайте надерём задницы этим надменным ублюдкам.

Азалия медленно выдохнула, опустив руки:

— Хорошо. Но если пострадает хоть один ребёнок... или животное... — она метнула взгляд на Марту, — я вычеркну вас всех из своей жизни.

Лэй усмехнулся:

— Всё устроим, тётенька.

Все перевели взгляд на Акселя. Он уже чувствовал на себе эти взгляды и поднял руки:

— Но-но-но. Я не пойду с вами. Я здесь, чтобы колдовать на сцене, а не устраивать революции.

Серафина подошла ближе, её голос стал мягче:

— Аксель... без тебя мы не справимся. Ты — лучший иллюзионист.
Она склонила голову чуть вбок:
— Твои фокусы пригодятся. Мы обманем кланы, запутаем их. Ты сам говорил — хочешь вернуться во Францию, жить припеваючи? Или... сделать последнее шоу. Самое великое. Последний акт. С фейерверком.

Он вздохнул. На секунду в его глазах мелькнул огонёк интереса.

— Последний акт, говоришь?

Серафина кивнула.

— Громкий. Незабываемый.

Аксель усмехнулся, провёл рукой по волосам, словно проигрывая себя на сцене.

— Хорошо. Давайте. У нас осталось всего несколько часов. Надо поторопиться.

Он встал, а за ним — все остальные. Взгляды встретились. Напряжение в воздухе сменилось тревожной решимостью.

Лэй медленно провёл рукой по занавеси, как будто уже видел её в свете прожектора:

— Ну что ж...
Он посмотрел на остальных.
— Да начнётся наша исповедь... клоунов цирка.