Высокодумственные

— Ты где всю ночь был, Осонайн?

Осонайн завтракает. Солнце на стол и вообще приятно. Наверное, Осонайн как обычно нормально готовит. Осонайн молчит и продолжает есть.

— Доброе утро, — умиротворённо отвечает он.

— Хорошо, — садится Кравоид, — приятного аппетита.

Кравоид сидел и смотрел молча. На стол или на руки. Он уже помыл посуду. Поставил чайник. По стенам пар и жар, по стенке три и два, двести и тридцать. Косиносоиды и синусоиды разрастаются за пределы графика работы Осонайна и летят, как дым над трубой. В костяшках пальцев. Постучал друг об друга разные руки. Ладони Роге Цевала и его грубые руки. Сама форма будто бы. Это и объяснял Цевал. Что крепкие пальцы. И что-то ему не нравится. Ничего не понятно, как может быть что-то не так в руках? Пальцы у него короткие. Он не жаловался. Просто о руках разговор зашёл. Рассказал про свои руки и описал их. Такие вот остановки и паузы при разговорах. Кравоид усмехнулся. Осонайн поднимал в его спину острый пристальный взгляд.

— Как дела? Спать не хочешь? — присаживается Кравоид с наведённым чаем.

Глаза липко соприкасаются. Кравоид не прищурился, но был готов. Не очень приятно, когда так смотрят. Палец на чашке лишь слегка сдвинулся с места. Осонайн, присмотревшись вниз, дружелюбно улыбнулся. В глазах мягкость и обволакивающе-мерцающее тепло.

— Я выспался, спасибо. Базосу сказал, что ты чаще стал таскать книжки.

— Да, есть такое...

Рваные, какие-то странные, они не особо нужны ему. Он даже их не читает, собственно. Никогда такого не было. В его глазах определение, которое считывается в глазах при первом соприкосновении. Очевидно до поражения и куска отколовшегося зуба. Растёртые между пальцами комья земли и полное отсутствие желания. Любопытство, но не стерильность. Прямой рассказ и расторопные разборы. Брови и складки века. Замялся.

— Ты записывался уже? — Кравоид стоит и постаивает у стола. Положил руку на поверхность. Невесомо, но висит и лежит тоже. Рука и руки. Ручки да не ножки. Что это?

— Не обязательно, — Осонайн поднял глаза. Складки века. Глазное яблоко.

— Давай тебя расчетвертуем тогда, — пожал плечами. — Почему так?

— У меня и так всё тащат. Что я тебе буду писать?

— Скажи ещё на улице, пошли?

Осонайн молчит. Ест дальше. Рот в кусок... Смотрит на Кравоида, который сидит и всё так же пьёт чай напротив него. Кравоид ищет нож и гремит ложками. Осонайн поднимается налить чай.

— Ты опять стащил нож и не положил на место, да?

Чайник зажат в руке. Тёплый, но напрячь руки, чтобы ручка впилась, но это такая боль, такая вот боль, чтобы поставить чайник на место.

— Возьми на столе.

Кравоид смотрит, как давится. Дружелюбно-спокойное. Говорят друг с другом, а думают, что сами с собой. Три дня до среды. Я сожру твои предрассудки. Стремление жить разрывается, но от возможности ты никуда не денешься.

— И что ты не берёшь нож?

— Я просто спросил.

«Тебе поговорить не с кем».

Подпоясанный мечтой,
В ручке...

Типичный день, говорят. С разных структур закончится, а с разных структур начнётся. Человек, который общается с тобой, даже когда раздражён. Кравоид всё так же беспокоился и не понял, но понял больше всех.

— Доброе утро, Кравоид.

***

Ночные сосут взгляд тёмные помехи большого воздуха и дыхания. Зачем мы живём между право, лево и наоборот (набором)? Карточными фигурами рождаются два и три, десять и двенадцать(и). Даже и не думай забраться с листьями. Строчка за строчкой льются ?растения, расстёгиваются? скрипа в зубах. Открываешь рот и закрываешь... Шумно дышишь. Глотаешь ртом воздух. Это потому что Кравоид сжал свои руки и просветлил глаза ?костяшками?. Я сделал для себя вывод (и вот после этого я сделал выбор, принял решение, дрожащим голосом). Кравоид: отдай мне свои пальцы!

***

— Вы туда не лезете. Лезете, не лезете.

Свет невозмутимый... Гравилат писал на доске. Вырисовывает на фигуры и пишет условия. Что углы и грани, объёмы и плиты, стороны... А, Б и Ц. Д1. Разводы, шершавость доски. Роге растёр все условия пальцами и с ласковой озорливо-непонятностью достроил все занятия и надстройки, потому что застраивают и дотрагивают только холод и размытые разжимки.

Когда всё сотрётся... Что от останется? Этот миг лишь в памяти и бесценен. Мел, вода и поверхность, столько всего здесь было. В юности Гравилат писал не там и хуже, чем только можно подумать. Собственно, сам что он понимает? Когда стирает со звуком мокро рука Ирсы... Взгляд отводится в сторону, чтобы не задеть руку Сорги. Сарга лечится и смотрит не в сторону и даже не на него. Только на него и только мимо. Что-то рвёт.

— Оставь свой нос в покое.

— Ой, тетрадка упала, — Роге.

Кса Хабара лежит на парте и смотрит только вперёд. Щурится и на лице как запрятанное отчаяние, как когда смотрится в зеркало или лежит на кровати, или всё же думает и старается что-то сделать. Смотрит широко, и взгляд падает на спину Косу. На его гладкие волосы и широкие плечи. Чтобы он облокотился ими на стул, как спиной, лопатками и печенью, чтобы смотреть и думать, говорить. Кравоид бы с ним не спорил, всё равно он больше молчит. Косу говорливый. Всё скажет и, удивительно, сделает. Но он не пишет. Он только болтать и любит. Кса Хабара считает, что зависть до добра не доведёт. Очевидно же, когда она, с другой стороны, и двигает людей вперёд.

***

Если рыться руками в земле, можно дойти до мысли и клетчатых полотенцев и старого пледа. Но если тот знает, кто знал и знает, возникнет много вопросов и понимания. Задатки не проявляются так сильно, но овраги беспомощные в этом деле. Если отвалятся глаза, мне скажут, что, если пойти за забором и за холмом, я найду дорогу, но это маловероятно. Если я рассказываю истории, меня почему-то слушают, и я продолжаю рассказывать их дальше», — дочитал Кса Хабара. Чувство расстроенности и вины. Но это было в прошлом и в будущем. Возникает столько много вопросов.

За тем столбом пятнадцать табличек и несколько корявых надписей. Часов девять вечера и октябрь. Водить пальцем по стеклу, чтобы остались следы. Поэтому и взгляд зашуганно-пригнувшийся и парадоксально самоуверенный, чтобы вовремя с удивлением и недовольством разглядывать следы, будто бы их вовсе не заметил. Просто читает, но только в темноте. Всё знают, какое зоркое зрение. Велика заслуга, сам же не понимает, что в его глазах не так. Лохматый, такой же тёплый и сиплый Роге Цевал. Чесать скулу, щёку и вообще смотреть с недоуменно-умным видом. Но, собственно, Роге Цевал не ждал бы ничего просто так. Если будет сухо и холодно, ему придётся оставить свой нос в покое. Главное не встретиться лицом к лицу с Соновайсом, но он не составляет труда не появляться с руками и зубами.

Открывать крышку когтями и зубами. Гравилат пьёт и Роге пьёт. Улица и ночь прямолинейные.

...В ручке — рубль золотой.