Прозрачно

Виктор откашливается на свежем воздухе после противной сыворотки, которую влил в себя под строгим взглядом Мефодия и Джейса. Он ненавидит их одинаково. Так-то не велика проблема, что Талис остался сейчас разговаривать с врачом у стойки. У Гайоса есть великолепная возможность сейчас съехать по пандусу и отправиться домой в одиночку. Тем более он может случайно свернуть в другую сторону и пойти в какое-нибудь из своих убежищ, в которые он не должен возвращаться, но жить от Талиса подальше – прекрасная мысль. Он вполне может позволить себе позаботиться о себе самостоятельно. Тем более Миша ему с радостью поможет. Или Слава. Кто-то точно должен.

Он достает из пачки тонкий фильтр и зажигалкой подпаливает конец. Веет от сигареты протухшими яйцами, Гайос догадывается, что это из-за смешивания запаха изо рта и дыма сигареты. Но он все равно вдыхает в себя табак и прикрывает глаза. Курить ему настоятельно не рекомендовали. Иными словами: запретили. Виктору плевать на эти дружелюбные рекомендации. Он рад, что с руки сняли бандаж и там теперь красуется обычный тейп. Все же Оливия была достаточно снисходительна, чтобы спустя шесть дней он все же смог позволить себе пользоваться обеими руками. Гайос зажимает сигарету между зубами и ладонями хватается за колеса, прокручивает их вперед к пандусу и начинает осторожный спуск. Джейс привез их на машине. Он довольно быстро понял, как следует действовать. Талис пересаживал сначала Виктора на переднее сиденье, пристегивал его, а потом одним движением складывал коляску и закидывал ее в багажник. Гайосу нравилось мастерство Джейса в работе с подобным.

Виктор останавливается около белой иномарки и тянет на себя дверную ручку. В машине душно и пахнет резиной. Всё же летнее вечернее солнце не щадит даже светлые автомобили. Гайос пару секунд прикидывает, получится ли у него взобраться на сиденье, но потом просто скидывает на пол почти докуренную сигарету, руками опирается в сиденье, пытается подтянуться, но левую руку прошибает спазмом боли, и он замирает. Стискивает зубы и мычит, чтобы выпустить напряжение. Пробует еще раз, меняя положение. Теперь хватается за ручку над дверью здоровой рукой, а левую всё также оставляет на сиденье. И так получается лучше. Руки слабы потому, что тело ещё не восстановилось, но он и весит слишком мало для человека, поэтому спокойно переносит свой вес на мягкое кресло. Припадает спиной к поверхности и дышит тяжело. Голова больно стукается о подголовник сиденья, и он растирает макушку, шипя через зубы.

Поностроят эти машины для высоких, а нормальным людям потом мучайся.

Джейс показывается из здания пару минутами позже и молча сканирует пространство. Замечает Виктора, сидящего в машине, и театрально закатывает глаза с тихим матом. Гайос до невозможности упрям в своем «я сам», и бороться как-то надоедает. Поэтому Джейс просто складывает коляску в багажник и усаживается за руль. Он молча заводит двигатель, молча двигается с места, молча открывает окно, чтобы Виктор не курил всё в салон, а хотя бы пытался выдыхать дым новой сигареты за пределы машины. Гайосу нравится бесить Джейса и проверять его на прочность.

Он проверял его всю предыдущую ночь, когда Джейс сомкнул глаза от усталости и задремал на своей половине кровати. Проверял, когда сразу после этого с трудом выбрался из постели и покинул квартиру с тихим щелчком входной двери. Проверял и себя, когда отправился к Синджеду без инвалидной коляски и после встречи почти потерял сознание от боли на руках Синицы. Проверял Джейса под утро, когда Миша вернул его на порог более-менее в здравом уме, но очень сонного. Проверял, когда вместо объяснений завалился на кровать под тихое «было душно, просто прогулялись». Проверял и сейчас, пропитывая кожаные кресла автомобиля табачным дымом. А Талис не поддается на провокации, он поджимает губы, сжимает кулаки, но позволяет.

Виктору интересно, ударь он сейчас Джейса – тот бы позволил или подмял Гайоса под себя и отдал в психушку, как неуравновешенного ученого, который перетрудился. Виктору нравится мысль, что он такой смелый.

Нравится, что он такой весь умный ученый, может дохуя чего изобрести, дать совет кому-либо и построить целый дворец. Да он даже может станцевать вальс. Не в таком состоянии, как сейчас, но вот как только он встанет на ноги, точно посетит какое-нибудь мероприятие. Вот как сильно будет удивлен Талис, что партнера даже уговаривать не пришлось. Хотя без Оливии всё будет наверняка скучно. Да и сейчас не студенческие годы, когда все празднества разбавлялись прекрасными отсосами в темных нишах. Гайос выдыхает дым за окно, примешивая его к кислороду и усложняя работу деревьев.

От него явно не больше вреда, чем от выхлопа машин. Гайос скидывает бычок на дорогу, но окно не закрывает, ему нравится, что от вечерней прохлады перед дождем стынут кончики пальцев и ушей, и что кожу лица сушит. Нравится чувствовать, как первые капли залетают в машину, оседая на одежде.

Даже сейчас он проверяет Талиса. Это ведь явно дорогая машина, а он так бессовестно с ней обходится. Но Джейс молчит. А Виктор тонет в своих мыслях, потому что… А почему нет. Молчание может означать что угодно. От согласия до разочарования. И лучше бы последнее, ведь тогда все страхи Виктора оправдаются, и не придется больше ждать чего-то ужасного среди белого дня. Было бы жалко, если бы один солнечный день был сломан двумя словами.

Мы расстаемся.

Мы, я, ты... Так много всяких местоимений, и не понятно, что на самом деле имеет в виду партнер. Да и есть ли разница? Виктор откидывается на спинку сиденья и просто смотрит сквозь лобовое стекло на белую разметку. Порывается включить музыку, но понимает, что пение птиц, которых только настигает дождь, – ему нравится слушать больше. Поэтому он тихонько прикрывает глаза, зажимая ладони ляшками, чтобы согреть конечности.

Он чувствует под позвонками шероховатость кожаной обивки и притирается, чтобы почесать тело. И раны. У него сто сорок два шрама на коже, затянувшихся и совсем не свежих. Кровоточит только один – тот, что на ребрах, но сейчас, когда ему сменили повязку, рана больше не пачкает одежду, рисуя на ней кровавые узоры. У Виктора сломанная психика под натиском всех поворотов судьбы, ложь «во благо» (хотя непонятно чье), спрятанное лезвие в ботинке на всякий случай (потому что он всё еще ходит один по темным подворотням, а убийц на свете много), две попытки суицида (совсем незначительные и детские, которые так и кричали – заметьте меня!, но они были) и одиночество только для себя.

Виктор не выдержит кого-то рядом долгое время. Он не представляет, как будет просыпаться рядом с Джейсом в одной постели из раза в раз, если уже через две такие ночи он чувствует перегруз. Талис распускает руки во сне и норовит притянуть изломанное тело ближе. А Виктор – холодолюбивый человек. Ему жарко от каждого касания. Ему страшно, потому что снятся последнее время только кошмары, и каждый шорох и прикосновение воспринимаются огромным подкроватным монстром, а не защитничком Джейсом. Гайосу хочется спать одному.

Ему много Джейса рядом с собой.

Талис раскладывает свои вещи по полочкам, в стакан ставит зубную щетку, протирает зеркало после утренней рутины, прибирается, готовит вкусный ужин и рушит этим одинокую пещеру Гайоса, в которой ему спокойно. Джейс какой-то идеальный, и Гайосу стыдно за каждое пятнышко, оставляемое на керамической раковине, но и сил на соответствие партнеру тоже нет. Ему надоедают эти качели. Он весь день порывается сказать об этом Джейсу, но из целого дня он проспал восемнадцать часов, хотя это не мешает занимать свои мысли подобными рассуждениями даже во сне.

Виктору много Джейса. Он хочет не так. Как он хочет – сам не знает.

И вроде бы он взрослый человек, может противостоять всему, но себе не может. Синджед видел и видит его насквозь. Благо прошлой ночью у него были наркотики в крови и игла в боку, а потому он был не так многословен, но взгляд и мимика говорят слишком многое, даже так. Виктор чувствует себя жалким. Он пускает слезу, сидя на чертовом сиденье очень дорогого автомобиля Джейса. Стирает ее ладонью и отворачивается. Он просто устал. Просто и всего.

Но если бы это было то...

Он чувствует, что хочет умереть, но это же так бесполезно. Люди не умирают от такого. Они погибают под колесами машин, от болезней – а Виктор чувствует, что это как раз его вариант, – от аллергии и лекарств по типу мерцания. Но не от чувства переполненности другим человеком рядом с собой. Это же глупо. От лжи тоже не умирают. От этого, черт возьми, не умирают! Может, Гайос будет первым. Но все моменты ядом проникают в душу, оставаясь там навсегда. Он вроде уже из гнили полностью состоит, а не частично.

Машина останавливается плавно, Виктор также плавно выскальзывает с переднего сиденья, опираясь на любимую трость. Теперь со здоровой рукой он может передвигаться быстрее, чем с костылем. Но Джейс успевает разобрать коляску и подкатить. Стреляет глазками на сиденье, а Гайос закатывает глаза и просто двигается к лестнице. Будет сложно, но ничего, он справится. Слышится еще один разодранный вдох Талиса, а потом медвежьи лапы просто подхватывают Виктора под коленями и лопатками. Несут до домофона и отпускают. Словно и не было лестницы из семнадцати ступеней. Словно для Талиса это незначительный подъем. Джейс отходит за коляской и забрасывает ее обратно в багажник, смиряясь, что Гайос, видимо, больше не притронется к этому средству передвижения, и закрывает машину. Виктор всё еще немного раздроблен внутри, когда они пересекают порог квартиры. Джейс помогает снять обувь, припадая на одно колено, помогает стянуть, хоть и с более-менее здоровой руки, кофту и осторожно доводит до ванной, оставляя Гайоса опять справляться со всем самому. Виктор смотрит на себя в зеркало, проворачивает щеколду, не глядя на дверь, и сплевывает кровь в раковину. На губе маленькая ранка, возникшая из-за неправильной жалости к себе. Но это ведь ничего, да?

Виктор раздевается привычными осторожными движениями, стараясь сильно не тревожить ребра. Но когда стягивает рубашку, всё равно тянет мышцы, и замирает от резкой боли. Замедляется и продолжает. Ванна набирается до краев. Гайос погружается в воду настолько, чтобы уши оказались под водой.

Он слышит бешеный стук собственного сердца и шум воды, стекаемой сначала в ванну, а потом и по трубам в канализацию. Дыхание тоже своё слышит. Слышит журчание маленькой посудомойки на кухне, которую притащил Джейс из своей квартиры, и шипение масла на сковороде. Опять Виктора будет ждать ароматнейшее кулинарное блюдо на ужин. Но он хочет простую шаурму или прокисшее молоко, чтобы проблеваться. Чтобы без заботы о себе. А потом… Что потом? Он не соответствует тому уровню, что создаёт Джейс. Виктор – это облезлый потолок, который осыпается, когда ходят по этажу выше, это холодные бетонные стены, сломанные окна, просроченные продукты или вообще их отсутствие, канализация, крысы и серый-серый-серый цвет, обволакивающий всё вокруг. Гайос не понимает, может ли он вписаться в бело-золотой мрамор Джейса. Он не может. Ему тошно от себя.

Возможно, у Виктора просто перегруз организма, который сейчас лихорадит от усталости, или просто он болен какой-то разновидностью всех болезней, половина из которых у него уже имеется, но его всё же очень пугает его сердцебиение. Но только лампа в ванне больше не мигает и не сгущает атмосферу, ведь Джейс поменял её ещё давно, когда приходил к Виктору впервые. Угнетает даже это. Словно Виктор немощный и не мог сам заменить эту дурацкую лампочку. Но он мог. Просто не хотел. Просто смирился. Просто страдал.

Виктора пугают мысли, которые уже совсем не имеют цвета, а только один навязчивый смысл: «отпусти». Себя или Джейса – никто не уточняет. Виктор решает сам. Он погружается под воду. Он сломанный механизм, а такое может сломаться в любой момент, и он ничего не может поделать с этим. Ничего же, если он просто проверит себя на прочность?

Ни

Че

Го

Его хватает на жалкие пятнадцать секунд. Он забирает весь воздух вокруг, когда выныривает. Кислород смешивается с водой, он закашливается. Блять. Как так-то. Сам себя убивает и сам себя спасает. Какой долбоеб. Боже.

Гайос открывает затычку, спускает кипяток от греха подальше и вылазит на холодный воздух из ванны. Шатается от головокружения, придерживается за край, даёт себе пару секунд и перекидывает ноги по очереди на ковёр. Теперь от него хотя бы приятно пахнет.

Ему так сильно хочется сказать Джейсу, что он его ценит и любит. Но не чувствует искренности этих слов. А если это зависимость? Такое ведь запросто может быть. Гайос обтирает себя полотенцем до покраснения, облачается в свежее бельё, пижамные штаны (хотя любит спать раздетым) и халат. С Джейсом приходится немного жертвовать своим уютом. Ему не нравится такое. Виктор смотрит на острые скулы, которые уже даже не скрывают очертания костей. Вроде видны уже и капилляры, в которых бьются остатки жизни.

Он сдаётся.

Открывает дверь, больше не прячется и просто хромает на кухню. Там, конечно, его ждут вкусные котлеты и гречка с подливом. Так по-домашнему. Но навороченно и в ресторане явно имеет невыговариваемое название. Виктор даже не хочет брать вилку в руки. Он чувствует задом мягкость пуфа на стуле, запах свежего мяса и масла, перед ним ставят кружку с чаем, и блевать тянет в туалет от переизбытка чувств и ощущений. Джейс провожает его тревожным взглядом, но за ним не идёт, усаживается на своё место и пробует. Теперь и он в себе сомневается. А Виктора выворачивает над унитазом, и он проблевывается полностью, чуть ли кишки не выплёвывает, но они остаются на месте.

Глаза опухают от специфичного запаха, да и просто от жизни. Гайос хромает до ванны, чтобы сполоснуть рот водой, тяжело опираясь на трость, а больную руку, прижимает к порезу на рёбрах. Он не возвращается к ужину, уходит в спальню, садится на матрас и прислушивается к дыханию Джейса за стенкой, которого на самом деле не слышно даже рядом с ним. Он не рыдает. Нет, что вы. Ещё не рыдает. Виктора затягивает в кратковременный ступор, пока на коленях отпечатываются красные кружочки от локтей.

Ему остаётся только сломленно прятать голову в ладонях, тянуть себя за волосы и не дать проблеваться снова. Мысли всё же сходят с ума в его голове. Они больше не хотят принадлежать хозяину. Он сбивает сам себя. Голова трещит тупой болью. Гайос старается ни о чём не думать. Не предполагать даже ничего. Просто старается очистить разум, но от того удваивается количество голосов в черепной коробке. Какое же блядство. Он даже не злится, не истерит. У него даже причины нет на это. Просто впадает в безумство, слегка покачиваясь взад-вперёд, что только оставляет большие синяки на коленях. Смахивает на душевнобольного со стороны. Таким и является. Ему снова и снова плевать на мнение других. А это слово какое-то бессильное… Больной душой. Душа у него – это одна кровоточащая рана, разодранная в мясо уже давным-давно. Так что ожидаемо всё то, что происходит. Страшнее болеть душой или телом? Черт, как же Виктору хотелось быть просто здоровым и полноценным.

И он так рад, что Талис тоже устал от него, что не приходит ни спустя десять минут, ни двадцать. Его просто нет поблизости. Он тоже, наверное, устал от Виктора. От того, как сильно пахнет гнилью от партнёра. Или смертью. Джейсу бы хорошую девушку и жениться на ней. Будут такие красивые дети, что обзавидуются все вокруг. Да и Талис молод. Он поднимет Рунтерну, совет, позволит процветать и себе, и городу. Он совсем не предназначен для жизни отшельника под скалой у моря. Он должен сиять. Очень ярко. Как его глаза.

Глаза… Глаза у этого болтливого советника красивые, такие золотые. Даже в темноте яркие, насыщенные и светятся. Взгляд прилипчивый, конечно, как клещ. А под этими золотинками даже убегать не хочется. Но они слишком пронзительные. До костей. Виктору не нравится, что они могут что-то увидеть. Глаза напоминают Виктору утренний рассвет или целый сундук сокровищ и роскошных вещиц на затонувшем корабле. Но иногда глаза у Талиса карие. И Виктор всё ещё плавится в них. А так и утонуть можно, если затянет, от этого страшно становится. Если честно. Очень страшно...

Шоколад спасает жизни многих, но если это золото, то губит. Потому что оно ценно и за ним гонятся все. Виктор за своим счастьем тоже нескончаемо долго гонится. Он тоже так умеет. И за Талисом гонится, да только сам не даёт себе его догнать. Замкнутый круг какой-то. Или не круг. Или…

Виктор осторожно перебирается на пол, так и не отрывая глаз. Вот если он спрячется под кровать к подкроватным монстрам, Джейс его найдёт?

Нет, пожалуйста.

Виктор откидывает голову на матрас, бьётся о мягкость, разгоняя головную боль по телу, и выдыхает, смахивая слёзы. Он не плачет. Он не какой-то там слабак. Он просто ничтожество. И зачем плакать, если ты уже такой? Гайос устало прячет лицо в ладонях. Почему он так себя чувствует? Ему уезжать через четыре дня. Долгих четыре дня. И уже стоит собрать все вещи как от сюда, так и из лаборатории. Тем более в сейфе там хранятся шкатулки с пыльцой, а они точно пригодятся когда-нибудь. Гайос сжимает колени сильнее. Он просто немного так посидит. Это же разрешено?

Из приоткрытого окна слышится стук капель дождя о крышу. Ледяная вода, наверное, сейчас омывает сырую землю, нещадно бьёт прохожих по лицу и плечам, особенно тех, кто не скрылся под зонтами. Деревья прогибаются под ливнем, сбрасывая ненужные листья. Небеса плачут вместе с Гайосом, и он почему-то позволяет себе не вытирать больше солёные дорожки.

В комнате горит дурацкий жёлтый свет. Виктора он бесит. Он не собирается его выключать, чтобы, не дай бог, кошмары не ожили наяву, но он и мешает. Гайос смотрит на лампу, а за стеной слышится звон разбившейся тарелки. Плевать.

Виктору всё равно, даже если разбилось окно. Гайос просто поднимается, включает лампу у кровати, закрывает дверь на щеколду и тушит основной свет. Валится на постель и закрывает глаза. Он не ждёт сегодня Талиса. Он не хочет его видеть. Джейс должен понять Виктора и уйти, ведь ни подушки, ни одеяла ему не оставили, а на диване спать без всего неудобно. Пусть Джейс уходит домой. Там ему будет приятнее. Виктор закрывает глаза под звон третьей разбитой тарелки.

Он всё ещё надеется, что это не окно.

***

Тишина в комнате кажется тяжёлой, как кот на груди. Виктор сначала болезненно морщится, потом ощупывает грудную клетку в поисках источника этих ощущений. А потом понимает, что на футболке для сна с любимой надписью «love poisons» засохшая корочка крови, и простынь под ним тоже в крови. Он размыкает правый глаз, который до этого еще предпринимал попытки уснуть снова, и глядит в оба на рёбра. Черт, ну конечно, швы снова разошлись на проблемном участке. Больно, грудь печёт, он почти не дышит, только глядит в потолок на муху, которая грязными лапами пачкает белую штукатурку, и даёт себе пару минут собраться.

Замок открывается с противным щелчком, Виктор замечает в прихожей напротив отсутствие туфель Джейса и радуется одновременно с тем, что кровоточат теперь не только рёбра. Гайос не даёт себе прочувствовать этот момент до конца и шлёпает до ванны босыми ногами. Как утка. Мама утка и её крякалки. Виктор улыбается старой шутке из детства. Ситуация становится абсурдной до нельзя. Он стягивает футболку, мочит бумажное полотенце, которое тоже есть в его доме из-за Джейса, и осторожно протирает кожу от крови. Рану старается не тревожить и не сорвать корочку, наносит мазь, подхватывая её пальцами со стиральной машины, и плетётся на кухню, чтобы перекусить. Ему совсем не хочется заталкивать в себя даже тост. Но врачи говорили питаться хоть как-то, чем совсем никак, и Виктор суёт в себя холодную вчерашнюю котлету, даже не накалывая её на вилку, а просто сжимая в пальцах. Противно, невкусно. Тошнит, но он прожёвывает полностью, запивает стаканом воды, замирает над раковиной, открыв рот, пытаясь унять тошноту, а потом, хромая и чуть не спотыкаясь о трость, несётся в туалет.

Да что ж такое, сука.

Он остаётся снова голодным и со спазмами в желудке. Со слезами на ресницах. Совсем разбитый. Снова маленький мальчик.

Он глазами гипнотизирует кафель под коленями и понимает, что двигаться больше некуда в этой жизни. Так оно ведь и происходит, так любого и настигает. Человек просто терпит день, месяц, год, порой и ещё дольше. Проглатывает каждую обиду, расстройство, вообще всё, зашивает раны без анестезии, бьёт себя по щекам, чтобы не терять сознание, и идёт дальше. Наружу ничего не выпускает, сжимая зубы до противного скрежета, ладони до побеления, и терпит, терпит, терпит. Запихивает каждую эмоцию глубже. Дальше. Сверху придавливает тяжёлыми кирпичами, камнями, бетоном, накладывает сверху эмоции – и по новой всё. Не сегодня. Не сейчас. Пока не так больно. Пока выносимо… Мантрой шепчет под нос каждый раз, а потом враз ломается. Потому что вдруг бетонные плиты тают, кирпичи исчезают, и остаётся только один оголённый провод проблем.

Виктор смотрит на колени, обтянутые пижамой, дурацкий белый кафель с красной затиркой, на ладони – покоцанные, потому что прошлой ночью он упал в Зауне и не смог подняться сам, только раскорябал руки. Спасибо Синице, что добровольно нес его на руках. И нет, внутри не пустота.

Внутри – всё. Абсолютно всё. Там и истинная сущность, которую Гайос стыдится, которую подавляет изо дня в день так сильно, что совсем забыл о ней, даже не помогают больше просьбы: «заткнись, заткнись! Слова таким не давали. Не лезь, не показывай, не оголяйся, ты меня позоришь!». Бессовестная натура, которая, хоть и похоронена в заколоченном гробу, остаётся жива всё равно. Такая натура, которая кошкой ластится к ранам, которая нежная, мягкая, аккуратная, правильная. Которая улыбается счастливее всех, и сердце у неё такое большое, что весь мир обхватывает. С такой натурой не выжил бы ни один заунец, особенно калека. Виктор не жалеет, что похоронил её. Он даже рад и празднует иногда тот день маленьким кусочком конфеты. Но сейчас она аккуратно отворяет крышку гроба, словно и не воткнуто в деревяшку миллион гвоздей, и руки тянет к щекам, чтобы успокоить Виктора. Гайос скулит подавленно, мычит, обхватывает себя руками и заваливается набок.

Конечно, Джейс ушёл. Как ему не уйти? С таким, как Виктор, каши не сваришь, в постель не ляжешь, детей не заведёшь. Да, Оливия была в этом плане лучше во сто крат. Гайос рад, что Талис ушёл и подумал о себе хотя бы раз. Виктор старается не думать, что Джейс вообще всегда только о себе думает. Эгоистичный ребёнок из счастливой семьи. Химена Талис воистину прекрасная мать, и хоть отец Джейса не дожил до его пятилетия, он, по словам напарника, тоже был очень хорошим и добрым человеком. Как и его сын.

А у Гайоса не было родителей. Он не знал, какими они были. У него осталась только фото с его рождения и почерк матери, имени которой он тоже не знал. Просто мама. И папа. Виктор дышит ртом, уже даже не пытаясь схватить воздух забитым соплями носом, и позволяет слезам катиться по щекам. Руками не растирает глаза, чтобы те не покраснели, и не даёт себе всхлипывать на всю квартиру. Было бы хорошо, если бы Джейс вдруг вернулся, но Виктор слишком хрупкий. Он сломается. Ему эти качели совсем не нравятся.

На трясущихся ногах поднимается, придерживаясь за стену, и бредёт в ванную. Очень медленно. Координация ни к чёрту, всё расплывается перед глазами от слёз, ноги дрожат, руки слабые, и трость держать не так просто, когда рёбра ноют от боли. Он споласкивает рот, плещет холодной водой в лицо, оценивает своё измотанное лицо и пытается улыбнуться.

Утопая в своей боли, выбраться тяжело без поддержки. Но Гайос очень не хочет – боится – подпускать к себе кого-то. Поэтому из своих соплей делает лестницу и взбирается, вытаскивая себя из ямы отчаяния.

Рубашка привычного зелёного оттенка застёгивается до последней пуговицы, даже если лето. Даже если ему жарко и в прохладе квартиры. Брюки надевает на размер больше, чтобы не тревожить перебинтованную рану на ноге, делает фирменную укладку с помощью расчески и воды, вызывает такси и проворачивает ключ в замке.

В свободной руке болтается небольшой чемодан с самыми нужными вещами. Тяжеловат, но Гайос как-то справляется. Таксист помогает спуститься по лестнице, и Виктор радуется, что деньги на бизнес-класс у него давно имеются. Они едут тихо и плавно. Какая-то новая машинка, даже на кочках не подскакивает, и Гайос соглашается с тем, что приятная поездка стоит своих пяти тысяч.

В больнице пахнет чистящими средствами и... Больницей. Виктор кивает администратору и садится на диванчик в зоне ожидания. Карина находит его в скором времени и приглашает следовать за ней, перед этим намеренно оглядев состояние пациента. А Виктор знает, как он выглядит, ему даже сказать нечего. Приперся один, не на коляске, с чемоданом, в форме, но с первыми признаками обморока. Виктор понимает, но приподнять бровь на её «осмотр» считает своим долгом. Она поджимает накрашенные губки и помогает дойти до кабинета Мефодия Аркадьевича. Врач сидит в кресле, цокает клавишами старого компьютера, перебивает буковки с бумажки и не поднимает взгляда. Гайос валится на кушетку и прокашливается.

– Давайте закончим поскорее, Мефодий. Мне сегодня нужно посмотреть дом.

Это не совсем правда. Он решил это, пока сидел на диванчике при входе, но план ему нравится. Врач вздрагивает легонько, раздражённо смотрит на Виктора, но быстро меняется в лице. Докторам непозволительно проявлять такие эмоции. Гайос выгибает бровь, и Мефодий поджимает губы в точности так же, как и личная медсестра. Виктору становится чуточку забавно, и он опускает голову, чтобы никто не увидел дрогнувшие уголки губ. Карина тем временем выуживает из огромной папки с буквой «Г» медкнижку Виктора и укладывает её перед Мефодием.

– Вас что-то тревожит помимо основных ран, Виктор? – Гайос долго смотрит в пол, не решая, как поступить лучше – ударить её, указать на её место или спустить на тормозах это побратство. Выбирает третье, когда понимает, что пауза затянулась, а перед глазами бегают белые мушки.

– Швы на рёбрах разошлись, и тошнит от еды. А так ничего.

Мефодий сам поднимается ещё после первых слов и, указав на некоторые полочки Карине, приближается к Гайосу. Дальше Виктор просто позволяет его щупать, латать и даже всовывает обезболивающее в рот, запивая лекарство стаканом воды. Его оставляют сидеть на кушетке с расстёгнутой рубашкой, накинутой на плечи, пока Мефодий заполняет карточку пациента. Приходится покряхтеть, чтобы с тугим бинтом на груди суметь заправить руки в рукава, но Виктору не привыкать к боли. Конечно, он справляется.

Просит только ватку с нашатырём перед уходом и обещает вернуться завтра, не будучи уверенным в том, что это произойдёт.

Такси ждёт его у выхода, и Гайос скользит на сиденье сразу, хлопая за собой дверью. В салоне душновато слегка от пекла на улице, и он просит включить вентилятор. Но всё равно тёплый воздух спирает горло, заставляя расстегнуть верхние пуговицы. Виктор смотрит на уменьшающееся количество домов за окном и распахнутые створки некоторых лавок у дороги. У Джейса ведь душа на распашку. А у Гайоса более бдительная. И им обоим к лицу рубашки. Только Джейсу скорее в летку. А Виктору – смирительная.

На правду не обижаются.

Виктор просит остановить машину у кафе и заходит в туалет, пока ждёт свой заказ. Дополнительно берёт какое-то комбо для водителя и возвращается обратно, успевая взмокнуть от палящего солнца. Они съедают заказ чуть отъехав от главного входа в тишине, и Гайос рад, что Ричард вовсе не настроен вести светские беседы с ним. Они смывают солёный пот с лиц, наливая в ладони друг другу по очереди воду из бутылки, и двигаются дальше. Должны прибыть к часам трём ночи, судя по рассчитанному пути на картах. Но Гайос прибавляет ещё пару часов на случай внезапных манёвров.

Он не знает, чего ожидать от Джейса. Будет ли тот ему звонить, когда — если — вернётся в квартиру Виктора и не застанет хозяина дома? Пойдёт ли к Мише или вообще даже не вспомнит о Гайосе, что было бы правильным поступком? Виктор не знает. Он с ума сходит от своего ненавистного состояния, но пальцы к телефону всё равно не тянет. Он не будет смотреть, сколько там пропущенных и смс. Даже если это Синица. Даже если.

Виктор в моменте хочет сгореть. Сгореть дотла, лишь бы Талис увидел, где он и куда следует следовать. Но также Гайосу помнится, что он тысячу раз себя проклинал за подобное желание и на каждое желание Талиса прикоснуться отвечал тихим «не трожь». Бывали исключения, но редко.

Виктор понимает, что снова сбежал. И это бьёт сильнее наковальни и грома посреди бела дня. Он снова сбежал. Не вытерпел, а выбрал уехать. Да, он вернётся, чтобы собрать всё нажитое, чтобы оплатить аренду и расторгнуть договор, уволиться, попрощаться, но сейчас он в далёких километрах от Рунтерны и проезжает мимо бесчисленных деревушек. Ричард не включает даже музыку, лишь бы не мешать и не трепать Виктору нервы. Гайос снова просит остановиться. Они принимают общее решение сделать это на заправке. И в сумерках заходящего солнца Виктор устраивается на капоте с бургером в руках и угрюмо смотрит вдаль на трассу, по которой мчатся машины. Их же тоже кто-то или что-то ждёт. Как и Виктора. Ричард помогает спуститься и перебраться на переднее сиденье, Гайос сам завязывает бредовый разговор, и с водителем оказывается легко болтать, когда это не затрагивает насущные темы их личностей.

– Прошу прощения, мистер Гайос, но вы говорите полную чушь. Домовёнок Кузя всегда носил красную кофту в белый горошек. На нём никогда не было соломенного цвета накидки.

– Ты судишь только по одному русскому мультику, Ричард, а Кузя потом перекинулся и на другие страны, это же не Чебурашка тебе. И в Америке он носил плащ из соломы.

– Мистер Гайос, я теряю терпение, а я за рулём. Вам стоит согласиться со мной и признать, что вы сейчас выдумываете ложь ради спасения своего авторитета.

Гайос искренне смеётся, звук вылетает из солнечного сплетения, и взгляды пересекаются. Виктор чувствует искру, которую не собирается подавлять. Ему сейчас хорошо. Время давно перевалило за полночь, и контроль над телом чуть-чуть опускает все барьеры. Виктор фыркает и отворачивается к окну.

– Ладно, ты прав.

– Ну вот, видите. Не так и трудно было согласиться с человеком, который до пятнадцати лет жил в России, – Гайос неверяще распахивает глаза и поворачивается так резко, что клинит шею. Он шикает, но удивление с лица не сходит. Ричард тихонько посмеивается над реакцией клиента и поясняет, – Папа был из Америки и выбрал для меня такое имя. Но не сложилось, и я просто уехал в Рунтерну, выбрав сердцем, а не по велению родителей. Поэтому я в идеале знаю три языка: английский, русский и чуть хуже — зауновский.

Гайос всё ещё удивлённо хлопает ресницами. Сует в рот крекер, чтобы дать себе время всё осмыслить, и протягивает тихое «Ооо».

– Это, наверное, здорово – побывать ещё где-то помимо одного города.

Настроение сникает, но Ричард словно не замечает и приправляет очередную фразу шуткой.

– Ну что вы, у вас тут столько мероприятий от Совета приходит, что вы как минимум побывали уже в Греции, Италии и Венеции, – Виктор согласно кивает. Все балы были тематическими, а украшения были сверхнового уровня каждый раз, атмосферы ради.

– Это всё равно не то.

– Я бы мог устроить вам тур по миру за полмесяца, но боюсь, это будет стоить дороже сегодняшней поездки, – Гайос собирается отчитать водителя за хамство, но когда поворачивается, замечает морщинки в уголках глаз и шаловливое выражение. Виктору нравятся простые игры. Он делает ход ферзём.

– Тогда я бы заплатил гораздо больше, чтобы быть удостоенным и VIP-услуг.

Ричард улыбается и возвращает внимание пустой трассе. Он хороший водитель. Виктору нравится спокойствие рядом с этим человеком. Ричард его совсем не знает, с ним можно притворяться и пробовать наложить новые мазки на чистом листе. Он не хочет, чтобы беседа заканчивалась, и позволяет сорваться языку необдуманному вопросу.

– Ричард, вот вам… Если бы нравился человек, но рядом с ним вы бы чувствовали себя слишком уязвимым, вы бы остались с таким человеком или предпочли бы собственный комфорт?

Виктор не думает и не жалеет о спрошенном. Он откидывается на спинку сиденья, потом поворачивается назад осторожно, чтобы не тревожить перевязанные раны и позвоночник, который дрожит от боли, тянется к заднему сиденью за пакетом с едой. Роется, достаёт себе мармеладки, бургер с картошкой фри и бутылку гранатового сока. Это не привычный рацион для Гайоса, который привык к шедеврам вкусов от Джейса, но в ночи он понимает, что не ел ничего вкуснее желейных мишек, острого кетчупа между булок с котлетой и картошки в обильном количестве растительного масла. Он предлагает перекус водителю, но тот отказывается, качая головой. Виктор всё ещё ждёт ответа, и когда они минуют мост через речушку, Ричард всё же отвечает.

– Если бы этот человек использовал вашу уязвимость против вас – то нет, — водитель легкомысленно пожимает плечами и выкручивает руль, чтобы объехать яму.

– А если он лезет под кожу со своей заботой, которая тревожит, вызывает непонятные чувства, и одновременно становится пластырем на раны?

– Тут нужно больше контекста, но я бы поговорил, наверное, с этим человеком и попросил действовать аккуратнее.

– А если от этого чувствуешь себя только больше голым и совсем незащищённым? – Виктор отхлёбывает сока из стеклянного горлышка и старается не обращать внимания на начавшийся тремор в ноге. Ричард не глядя включает подогрев у пассажирского сиденья.

– Тогда я бы задумался о безопасности рядом с этим человеком. Если вы чувствуете себя в опасности рядом с ним, несмотря на весь спектр любви, то это определённо не лучший вариант.

– А если дело во мне? — картошка встает поперек горла и Гайос откашливается после вопроса, запивая все большим количеством напитка.

– Даже если дело в вас, все люди эмпатичны и могут увидеть, что вам некомфортно. И если они выбирают продолжать действовать вам на нервы, то не стоят даже улыбки.

У Виктора складывается впечатление, что его отговаривают, но также он понимает, что такого быть не может, и просто тупо кивает. Дальше они едут в тишине. Деревня «Морошко» остаётся позади, и по бокам дороги расстилается поле пшеницы и подсолнухов. Виктор делает пару кадров, захватывая и звёзды, которых становится всё больше. У него всё ещё в голове не укладывается сказанное водителем, но теперь он видит Джейса не через призму зеркального отражения, а через стекло. И всё так прозрачно и кристально видно, что Гайос решается на ещё один вопрос.

– А если это привязанность, которая возникла из-за хорошего отношения и стала скрываться под чувствами в виде любви, то как увидеть истину?

– Обычно привязанность плоха тем, что человеку физически больно расставаться с партнёром, даже расходясь спать в разные комнаты, не говоря уже о больших расстояниях. Например, когда один остаётся дома, а другой уходит до вечера на работу. Привязанному в данном партнёрстве будет не хватать души рядом, и он будет писать, звонить, ходить следом. Для него каждая эмоция партнёра воспринимается на свой счёт, и он стремится её исправить моментально, даже если дело не в нём. Наверное, так, мистер Гайос. Я не психолог, и думаю, вам лучше поговорить с опытным специалистом, – Виктор игнорирует конец фразы.

– А если хочется сбежать или уйти от партнёра, что тогда?

Ричард поворачивает голову. Хмурится, успевает стащить у Виктора фри с коленей и только потом отвечает:

– Тогда это просто болезненная уязвимость и травмированная душа человека, которая привыкла к холодным стенам, а не близкому контакту.

– И как переступить через это? — Виктор откусывает булочку бургера, чтобы заткнуть себя.

– Наверное, позволить себе расслабиться рядом с вашим человеком хотя бы раз и посмотреть, что из этого выйдет. Вероятно, и партнёр перестанет насиловать вас заботой. Тут всё очень тонко и это может привести к ужасным последствиям, но я бы, вероятно, сделал так. Если я люблю своего человека, то позволил бы себе упасть на него, повернувшись спиной с закрытыми глазами, имея под рукой аптечку на случай, если я ошибся. Но я бы постарался показать партнёру, что правда люблю его и готов быть с ним. Даже если весь в шипах и иголках. Но если партнёр пытается сгладить все и мои колючки, – Ричард фыркает, – то тогда это точно не мой человек, даже если он и ловит меня каждый раз при падении. Я так считаю.

Виктор смотрит на шею водителя, оглядывает свои пальцы, измазанные в соусе, и улыбается впервые за долгое время спокойно и естественно. Он принял решение..

– Разворачивайся, Ричард. Поехали-ка домой.

До отметки «Илос» оставалось всего девятьсот метров.