Прозрачно

Ты пахнешь, как любовь. Ты — сумасшествие с первого взгляда, ты пахнешь шоколадом, пахнешь, как гроза, как желание, чистое животное желание. Как опасность, первая кровь, адреналин в крови. Как держать лезвие над венами, но не опускать его на кожу. Пахнешь, как качели, потому что взлетать приятно и приятно, когда сердце рушится в пятки. Мне нравится рушиться на колени перед тобой, потому что ты — искренность.

И я слишком задолжал твоей искренности, честности и защите. Ты разносишь меня в щепки каждым словом, ранишь одним дыханием, и ствол в рот — единственное верное решение. Ты выглядишь как полюс, как космос — а это выше небес! Это выше меня... Выше моей любви к тебе. Или нет. Моя любовь и есть космос. Твой космос. Мой кислород, моя жизнь, и я держу свой поводок для тебя в открытой ладони и затягиваю ремешок потуже. Ты ведь вернешься? Тогда я смогу отдать тебе его. Отдать то, что по праву рождения твоё.

Джейс оценивает невидимым взглядом пустую квартиру, вздыхает и прикрывает лицо ладонями. Блять. Ожидаемо. Но больно. Талис в обуви проходит на кухню, чтобы выпить воды, которой не хватает в организме после пробежки по кабинетам Совета. Увольнение — дело сложное. Тем более без причины. Тем более если причина — любовь. Талис видит прикреплённую и нетронутую записку на холодильнике, написанную его рукой этим утром. Утром, когда он ушёл до того, как проснулся Гайос и решил срубить все мосты прошлого. Он ушел. Телефон неприятно оттягивает карман брюк, напоминая о том, что ни Синица не приютил Виктора, ни Мефодий не ведёт приём ещё. Гайос снова просто испарился. И не Джейсу его винить.

Талису хочется сказать, что а для кого он меняет своё грандиозное будущее, если не для этого колючего ежа? Он же даже не меняет — ведь Виктор и народ Рунтерны рядом не стоят. Ему бы хотелось такого будущего только с Гайосом, но не без него. С ним он хоть на край света. Джейс сминает бумажку и выкидывает ее в мусорку. Нечего ему глаза мозолить. В квартире не пусто: привычные вещи — на своих местах, и даже не особо заметна пропажа новой щетки с полки, бутылки шампуня, пары футболок, трости — и это ничего. Ничего бы не выдало Джейсу, что Гайос не просто вышел подышать воздухом, но Талис чувствует. Он многое знает. Джейс закрывает форточку на кухне и понимает, что это последний раз в этой квартире. После он порога не переступит, даже под дулом пистолета.

Талис хлещет воду прямо из-под крана. Она неприятно теплая и половина стекает с подбородка на шею, когда он выпрямляется.

Ладно, хватит.

Собрать пожитки в рюкзак тоже получается как-то быстро потому, что всё время занимает думаньем — что он сделал не так? Непонятно. Нет ответа. Никогда нет ответа, когда твой партнёр защищается от тебя, как от огня. Хотя Джейс — спокойный поток воды и уж точно не собирается разрушать Гайоса до основания. Биться о стенку смысла давно нет и Талис просто стискивает зубы, запихивая рубашку последним элементом в сумку.

Ладно, пускай.

Пальцы пробегаются по ящичкам, поверхностям, стенам, и глаза жжёт почему-то. Точно не от того, как сильно... сильно вот это всё. Джейс ставит сумку у порога и выуживает из переднего кармана пачку сигарет, которые купил для Виктора, потому что его пачка заканчивалась. А Джейс — наблюдательный, и даже если эта привычка партнёра ужасна, то Виктору лучше лишний раз не бегать даже в ближайший магазин. Джейс думает, что выкурить всего одну — не будет большой проблемой. Он находит спички на кухне за отсутствием зажигалки и уходит на балкон.

Тут они поцеловались впервые...

Нет, впервые это сделал Джейс в его квартире на кухне. А потом сбежал. Он сбегал каждый раз, когда переживал, что его проклянут и убьют тростью, которая сломается разве что от адского огня. Точно не от удара о Джейса. И он не может винить Гайоса, который поступает так же. Джейс не ломанный. Вовсе нет. Тут сломан только Виктор. И только ему простительно. Джейс прикрывает глаза, вдыхая первую затяжку внутрь. Лёгкие жжёт, но он проглатывает её и выдыхает резко после. Словно после острого.

Боже, Джейс знает. Никто ему ничего не должен объяснять. Если это настоящая, не вырванная его разумом недоделанного политика из пустоты влюблённость — такая тягучая, липкая и приятная — то Джейсу никуда её не деть. Он и не пытается. Просто сам себя пугается. Пугается Виктора. Забота не равно любовь, и когда он понимает, что Виктор не настолько прозрачен и не читается простой картой, становится пусто внутри. Ограбить бы внутренности Гайоса и изучить их, чтобы понимать лучше. Джейс дрожит и давит пальцами на веки. Не плакать. Не он тут жертва.

Не его тут пытаются обнять, подбодрить и защитить. Не его тут отвлекают хорошим, когда ты привык к боли. Не его тут... Любят. Талис вздыхает. Виктор признавался ему всего один раз — и то в полусне — и это нельзя считать правдой. Совсем нет. Он с легкостью мог сказать это ради игры, как выяснилось.

Девятая затяжка начинает ощущаться правильно и приятно. Он больше не давится этим ядом и понимает, что Виктор в этом нашёл. Он устал. Он хочет просто изоляции. Он хочет ослепнуть, хочет стать глухим и не говорить больше. Согласен на три операции, чтобы это произошло скорее, и он смог быть только в себе и для себя. Прокручивать в памяти счастливые моменты с Виктором и не вспоминать ужасные. Быть обладателем себя единолично. Он хочет вспороть грудную клетку и достать никчёмное сердце, чтобы отдать его в холодные руки Гайоса и принадлежать только ему. Хочет всего этого — лишь бы остыть и не чувствовать это.

Лишь бы всплыть и вдохнуть свежий воздух, а не пытаться подстроить свои мысли под то, что вода — это кислород. Лёгкие уже состоят из воды. Он хочет похоронить свой хронический стыд за прикосновения и слова для Виктора. В своих мыслях он его уже во всех позах поцеловал, наговорил столько хороших слов, что щеки обжигает от чувства того, что он должен быть таким же сдержанным, как и Виктор, чтобы его любили. Но у Джейса встаёт за одно касание Гайоса — и это не то, от чего можно так просто избавиться! Он не хочет вникать в злые нотации своих голосов в голове, но прислушивается к каждому. Они не врут. Говорят винить себя во всём и быть холоднее, а Джейс уже не может руки держать по швам.

И он делает ещё затяжку и с выдохом выпускает из себя простую истину:

— Мне плевать на чужие овации. Я созрел. Подготовьте бинты. Только дайте добить публикацию «Почему я не там, где ты?».

Джейсу больно. Просто по-человечески неприятно. Он скидывает окурок вниз и провожает огонёк взглядом. Он падает на асфальт и темнеет от влаги, впитываемой в фильтр. Пошёл дождь. Талис закрывает окно и толкает дверь балкона, чтобы вернуться в тепло квартиры.

В комнате темно, и перед ним стоит Виктор.

***

Гайос — в полупромокшей рубашке, ушитой золотыми каплями. Зелёная ткань в ночи кажется чёрной. Он шаркает ближе, останавливаясь на паркете — там, где лунная дорожка видна лучше всего. Трость оставлена в углу за ненадобностью. Чемодан осторожно съезжает со шлепком на пол. Талис смотрит на него, а у Виктора перехватывает дыхание. Он отводит взгляд и косится себе под ноги. Его шатает от усталости.

Гайос шагает ещё, чтобы силуэт озарился светом ночи полностью. Руки прижимает к бокам, чтобы стоять устойчивее. Ему не нужна третья нога. Он уже давно справляется сам. Виктор поднимает голову и понимает, что в комнате пахнет сигаретами. Взгляд неумолимо падает на губы Талиса, и рот приоткрывается в немом выдохе. Вот как... Виктор возвращает внимание глазам напротив. Джейс слишком недоволен сейчас и смотрит грозно — или так просто кажется, но на душе скребут не только кошки.

Вдох.

Организм насыщается кислородом.

Виктор сдаётся. Он встаёт на больные колени. Ему всё равно на боль. И это слишком медленно. Кажется, что скрипит ортез и пол под ногами — но это ничего. Виктор смотрит на Джейса. Ему всё равно на боль.

Талис выдыхает, закатывает глаза и порывается подойти, чтобы не дать свершиться акту приношения в жертву, но останавливается под яростным взглядом. Джейс сводит брови к переносице и вздёргивает подбородок. Виктор старается не думать о том, что на самом деле за мысли сейчас носятся в голове его партнёра, который уже, вроде как, перехотел им быть. Талис скользит взглядом по Виктору: по тощим ногам, тонким пальцам, плечам и груди, открывающейся из-под расстёгнутой рубашки. Гайос вздыхает. Руки укладывает на колени внутренней стороной вверх и опускает голову. Ему не позволено возвышаться, когда он стоит на коленях. Талис переминается с ноги на ногу, щёлкая пальцами. Нервничает.

Виктор — тоже...

Он давно решил поступить именно так. Решил несколько часов назад, когда сказал развернуть машину и на всей скорости гнать обратно. Не должен был успеть. Но он успел. Он не предполагал, где искать Джейса, но рад, что тот снова сам его нашёл. Гайос склоняет голову на бок, чтобы щёлкнуть шеей, но от этого только сводит позвоночник судорогой боли. Не получилось.

Гайос смаргивает слёзы от ощущений в теле, которые разгораются всё ярче. Он истечёт кровью на этом полу. Благо знает, как убирать следы за собой. Кажется шов на ноге разошелся снова.

Он вдыхает снова.

Наркотики, как оказалось, — хуйня. Подсесть на человека куда хуже.

Слова вылетают мягким выстрелом в чужое сердце. Остаётся только надеяться, что удар пронзит Джейса насквозь, а не упадёт у его ног.

— Я люблю тебя, Джейс...

Тишина.

Рёв мотора рассеивает улицу, слышатся выкрики молодёжи, звон разбитой бутылки и удар капель дождя о черепицы.

Ти. Хо.

Кот мяукает у соседей на балконе. Ребёнок заливается плачем в соседней квартире, а на лестнице у подъезда распевают песни смерти.

Гайос поднимает голову, чтобы посмотреть на реакцию партнёра. Джейс изменился в лице. И он не дышит. Он стоит как вкопанный и моргает. Гайос видит, как грудь судорожно сжимается, но вдох сделать никто из них не может. Виктор добивает спектакль одним ударом. Ему нужны чужие эмоции.

Он скрещивает руки за спиной, хватается за локти, выпрямляет спину до щелчка. Виктору необходимо признаться. Сказать, что чувствует. Показать, что доверяет. Полностью. Доверяет настолько, что показывает себя слабым. Уявимым... Ему очень больно долго находиться в такой позе, но он стоит. Что-то же должно произойти? Либо Джейс уйдёт. Либо скажет, что тоже любит. Третьего не дано.

За окном поют птицы, часы на кухне отбивают полшестого утра, и Талис, наконец, шевелится. Он валится к ногам Виктора, тянется к ладоням, чтобы партнёр мог расслабиться, прилечь на него, не терпеть судороги, что бегают по телу. Виктор выдыхает, прислоняясь к чужой груди. Он выдыхает снова.

— Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

— Я знаю, Виктор. Я тоже, — поцелуй остаётся на скуле. — Очень сильно. И тебе не нужно ничего доказывать мне, — он машет рукой в воздухе, кривит губы, пытаясь объяснить всю эту ситуацию, — этим...

Талис целует его в макушку. И Гайос плачет. Почему-то. Горло сжимает сильной рукой бога, и хрипы валятся изо рта, он плачет навзрыд, зарываясь дрожащими руками под чужую рубашку. Кожа к коже — лишь бы почувствовать Джейса. Он живой. Они живые. Виктор знает, что он утыкается сейчас в белую чистую рубашку и пачкает её своими соплями. Он знает. Но он надышаться не может чужим запахом и через забитый соплями нос пытается втянуть воздух и не умереть от переизбытка кислорода. Мягкие, тёплые и большие ладони блуждают по его спине, сминают тело ближе, и Гайос рад, что Талис действует настолько аккуратно, что ему совсем не больно.

В голове Джейса же бьётся только одна мысль:

Как от городского мальчика так сильно пахнет морем?