Глава VI - признание
Утро было затхлым и тяжёлым. Город будто выдохся. Дождь шёл всю ночь и не собирался останавливаться — вода капала с крыш, растекалась по асфальту, тонула в канавках, будто смывая чью-то вину. Но не её.
Адель стояла в душной комнате допросов. Одиноко. Ладони — на столешнице, как будто пыталась за что-то держаться. Взгляд — на стекло, за которым уже давно никого не было. Она знала: наблюдают. Неизбежно.
Ей было холодно.
Макс вошёл не сразу. Он появился в дверях, как последняя мысль перед признанием. Его пальто было влажным, волосы чуть растрёпаны. В глазах — не злость. Усталость. Но какая-то цельность в нём сейчас казалась пугающей.
Он уже знал.
Адель это чувствовала кожей. Он не просто догадывался. Он понял. Собрал всё. Сшил.
— Ты опоздал, — сказала она спокойно, даже не оборачиваясь.
— Нет, — он подошёл ближе. — Я просто дал тебе фору.
Она усмехнулась, сухо.
— И что теперь?
Макс не ответил. Он достал папку. Положил на стол. Открыл медленно. Внутри — фото. Записи. Та самая фраза: «опосредованное внушение». Плюс новое: лента камер с магазина, зафиксировавшая её силуэт возле квартиры Кристины за двенадцать минут до убийства. Голос — частично стёртый, восстановленный. Не доказывает полностью. Но достаточно.
— Зачем? — спросил он. Тихо. Почти шёпотом. — Эти мужчины. Этот театр. Всё это... Ты хочешь справедливости? Или власти?
Адель молчала. Сердце било в горле. Она не знала, как говорить, когда всё сжимается внутри. Когда не осталось мест, куда можно сбежать.
Она была умной. Слишком. Но сейчас — в тупике. Слова не подбирались. Губы дрожали. Он видел это.
Макс подошёл ближе. Слишком близко. Она не двинулась.
Он встал позади. Тело к телу.
— Я собрал всё, Адель. — Его голос был у неё прямо в ухе. Тихий, медленный, болезненно-нежный. — Я знаю о Тимуре. О Дмитрии. О ней. Я знаю, что ты не мстишь. Ты исправляешь. Потому что в твоей голове это единственный способ сделать мир тише.
Её дыхание сбилось. Она не двигалась. Только глаза медленно закрылись, как будто она боялась, что он увидит всё, что спрятано.
Макс обхватил её запястья. Мягко, но крепко. Прижал к своей груди. Держал, как держат хрупкое стекло. И говорил:
— Я не хочу тебя терять. Но я не могу отвернуться. Ты это понимаешь?
Она кивнула. Слёзы подступили к глазам.
— Я не знаю, как иначе. Мне никогда не давали шанса... быть слабой.
Он замер. А потом наклонился, и прошептал прямо в висок:
— Тогда позволь мне быть рядом, когда ты сломаешься.
Адель резко обернулась. Их взгляды столкнулись — как клинки. Она сжала губы, но они дрожали. В ней было столько боли, столько напряжения, что всё это превращалось в одну точку — в его глаза.
Она хотела отвернуться. Убежать. Но не смогла.
Он медленно поднял руку и убрал прядь волос с её щеки. И, не давая ей времени отступить, поцеловал. Не с жадностью. Не с властью. А как человек, который готов разделить её тьму.
Поцелуй был тёплым, тяжёлым. Долгим.
Она ответила.
И впервые за долгое время — не боялась.
Когда Макс вышел из комнаты, он чувствовал, что теперь не сможет жить по-прежнему. Потому что тот, кто прикасается к монстру, неизбежно остаётся с пеплом на коже.
А она — монстр. Прекрасный, холодный, сильный. И часть его навсегда осталась в этом поцелуе, в этом признании, в этом тупике, в котором они теперь — вдвоём.
И где-то в глубине души, Макс понял: он уже выбрал сторону.
Позже он сидел у себя дома, на кухне. Сигарета тлела в пальцах. Огонёк отражался в запотевшем окне. На столе — два файла: один с её именем и делом, другой — пустой, только с грифом «секретно».
Он смотрел на них, как будто мог найти ответ в их молчании.
Он мог предать её. Он должен был. Все факты на месте. Свидетельства, выводы, её шаги, даже паузы в словах — всё говорило против неё.
Но между строк было другое. Тот голос, дрожащий в её груди. Её признание, пусть без слов. Спина, которую он чувствовал под своими руками. Её губы. Её страх.
Он не мог забыть этого.
— Посадить или... — прошептал он сам себе.
Рука дрогнула. Папка с её именем осталась на месте. Вторая — он начал заполнять. Новые листы. Новый план. Новый путь.
Макс знал, что он перешёл грань.
И теперь стоял по ту сторону закона.
С ней.
С той, чья правда была облечена в кровь.
И он знал: обратной дороги нет.