Самооправдания

«У тебя же есть дети, правда, Том?»
Я был благодарен за столь простой вопрос, который буквально вернул меня к жизни: «Да, у нас один ребенок. Его зовут Тодд, и ему 16 лет».
«А ты помнишь, что чувствовал, когда он только родился, насколько этот факт поменял всю перспективу в жизни?» - спросил Бад.
Я попытался воскресить в памяти день рождения сына, но это вернуло мне лишь чувство боли в сердце. Сразу после рождения у Тодда диагностировали синдром дефицита внимания и активности. Вообще, он был трудным ребенком; моя жена Лора и я постоянно задавались вопросом, что с ним делать. Дела начали ухудшаться по мере его взросления, и мне так и не удалось построить между нами настоящие теплые отношения. Однако, когда Бад спросил меня о моем сыне, мне удалось припомнить первый эмоциональный опыт, который связан с рождением первенца в молодой семье: «Да, я помню, - начал я с теплом в голосе, - помню, как впервые обнял его, как был полон надежд по поводу его будущего. Я был вне себя от счастья, я был исполнен благодарности». Внезапно мои приятные мысли о прошлом пронзила боль о его настоящем.
«Ты знаешь, у меня было точно так же. Ты не против, если я расскажу тебе историю рождения своего сына, Дэвида?»
«Да, пожалуйста», - ответил я счастливо и облегченно, что мне придется лишь слушать о чужом опыте, а не переживать снова свой собственный.
«В то время я уже был молодым юристом, - начал Бад, - и я много работал в престижной фирме в нашей стране. Одной из моих задач была работа над очень серьезным финансовым проектом, который затрагивал интересы сразу тридцати крупнейших банков по всему миру. Нашим клиентом был ведущий кредитор из их числа.
Сделка была действительно сложной, и много юристов и адвокатов работали над ней одновременно. Я был вторым младшим сотрудником в команде и отвечал перед начальством за 50 или больше соглашений, стоявших за основным контрактом. Они касались дел сильных мира сего и цифр с шестью нолями в сфере международного сообщения.
Через неделю после моего назначения младшим сотрудником проекта мы узнали, что Нэнси беременна. Это было удивительным известием для нас. Спустя восемь месяцев, 16 декабря, на свет появился Дэвид. До его рождения я решил упорнее поработать над соглашениями, чтобы взять три недели отпуска по случаю рождения ребенка. Таким счастливым, как тогда, я никогда еще не был. Но неожиданно мне позвонили. Это было двадцать девятого декабря. Звонил
главный партнер нашей сделки. Мое присутствие требовалось на совместном заседании в Сан- Франциско».
«Как долго это должно было продлиться?» - спросил я.
«Пока сделка не будет завершена. Предположительно от трех недель до трех месяцев. Пока не утрясем все детали», - так меня предупредили. Я был ужасно подавлен. Мысль о том, что мне придется бросить Нэнси и маленького Дэвида в Вирджинии, заставляла меня впадать в отчаянье. Два дня мне потребовалось, чтобы уладить дела в офисе в Вашингтоне, сесть на самолет до Сан- Франциско. Я спешно попрощался с семьей прямо возле входа в Национальный аэропорт, который сейчас носит имя Президента Рейгана. С фотоальбомом маленького Дэвида в руках я с болью в сердце оторвал себя от жены и ребенка и устремился к входу в терминал.
К тому времени как я прибыл в нашу штаб-квартиру в Сан- Франциско, все остальные были уже в сборе. Даже наш представитель из лондонского офиса опередил меня. Я обустроился в последнем свободном офисе на двадцать первом этаже. Главное бюро и все остальное находилось на двадцать пятом.
Я обложился бумагами и принялся за работу. Все события и вся суета крутилась вокруг двадцать пятого этажа - двусторонние встречи, собрания, абсолютно все. Я оказался совсем один на двадцать первом - наедине с кучей работы и фотоальбомом, который я разложил на столе.
Я трудился с шести утра до позднего вечера. Три раза в день я спускался в гастроном и покупал багет, бутерброды и салат, затем поднимался к себе наверх и жевал все это, уставившись в свои документы.
Если бы тогда ты спросил меня, с какой целью я это делал, я бы ответил: «Чтобы составить документы соглашения наилучшим образом для нашего клиента и поскорее завершить сделку», или что-то в этом роде. Однако тебе следует еще кое-что знать о моем пребывании в Сан-Франциско.
Все переговоры, касавшиеся документации, над которой я работал, проходили на двадцать пятом этаже. Они были крайне важны для меня, так как малейшее изменение условий должно было правильно отображаться на бумаге. Но я не могу сказать, что поднимался туда достаточно часто.
По правде говоря, только на десятый день я узнал, что у них там подавали полноценные обеды в течение всего дня - а я по невежеству бегал в магазин. Мне стало очень обидно, что никто не сказал мне об этом. А также я дважды за эти десять дней переделывал цифры и вносил существенные изменения в соглашения, потому что никто меня об этом не предупреждал! Как-то раз меня даже обвинили в том, что я не сижу на рабочем месте, как положено. Кроме того, за это же время наш главный партнер несколько раз спрашивал меня об условиях контракта, о которых я не знал, но которые обязательно встретились бы мне, если бы я хоть немного чаще об этом задумывался и спрашивал. Ведь они входили в сферу моей ответственности. Партнер не обязан был делать всю информационную сводку для меня». С этими словами Бад вернулся в кресло.
«Теперь позволь мне задать тебе один вопрос, Том. Уже из этой короткой истории о моем пребывании в Сан-Франциско сказал бы ты, что я был действительно привержен своей работе по составлению документов с целью ускорить процесс завершения сделки?»
«Нет, - ответил я, качая головой, удивляясь тому, что меня попросили судить самого Бада Джефферсона, - похоже на то, что вы были заняты чем-то другим. Все указывает на то, что исход проекта вас не так уж сильно беспокоил».
«Правильно. Я не был полностью погружен в работу, так сказать. Скажи, а было ли это заметно нашим партнерам?»
«Полагаю, что спустя десять дней это стало очевидно», - предположил я.
«Да уж, он, как минимум, несколько раз мог меня отругать или сделать выговор. А что ты скажешь на это: мог ли он назвать меня человеком с большим виденьем? Или приверженным работе человеком? Или человеком, максимально полезным другим членам команды?»
«Нет, не думаю. Сам факт того, что вы держались особняком от других, изолированным от событий, ставил на карту все дело - его дело», - я ответил.
«Я должен согласиться с тобой. Я стал целой проблемой, это вне всяких сомнений. Я не участвовал в общем проекте, не был заинтересован, не думал о перспективах проекта, создавал проблемы для других и так далее. Задумайся вот над чем: как бы я отреагировал на его замечания, если бы он все-таки решил отчитать меня? Я бы с ним согласился, как ты думаешь?»
На минуту я задумался над вопросом: «Вряд ли. Тяжело соглашаться с тем, кто критикует тебя. Скорее всего, вы бы начали защищаться, услышав такие обвинения».
«Подумай еще: какие аргументы я бы использовал в свою защиту в таком случае? - спросил Бад, соглашаясь с моим предыдущим утверждением. - Смотри: кто оставил новорожденного ребенка и улетел в Сан-Франциско? Я. Кто работал по двадцать часов в сутки? Я. Кого заставляли работать дольше всех остальных сотрудников? Меня. Кому забыли рассказать даже об основных правилах питания на фирме?
Мне. Итак, с моей точки зрения, кто кому усложняет жизнь?»
«Хм-м, скорее всего, вы рассматривали других как виновных в своих проблемах», - ответил я, находя всю ироничность его намеков.
«А то! А что насчет приверженности, видения и вовлеченности? Ты видишь, что, с моей стороны, я не только считался приверженным, а самым приверженным из всей команды юристов? По моему мнению, ни у кого не было столько сложных задач, как у меня. И, несмотря на это, я все равно продолжал тяжело работать».
«Это точно, - я утвердительно кивнул головой, ерзая в кресле, - вы бы чувствовали себя именно так».
«Что ж, давай еще раз рассмотрим это, - Бад опять встал и принялся ходить. - Вспомни о проблеме. У меня была полная свобода действий, я работал изолированно, я не уловил основную суть сделки, и в то же время мне поручили заняться самой сложной частью сделки. Все это - правда. И это было проблемой, большой проблемой. Но была еще большая проблема - и это именно то, о чем нам с тобой надо поговорить».
Бад полностью завладел моим вниманием.
«Большей проблемой было то, что я не видел, что у меня была проблема».
Бад остановился на мгновение, а потом, наклонившись ко мне, сказал более низким и более серьезным тоном: «Невозможно решить проблему отсутствия приверженности до тех пор, пока не разберешься с большей проблемой - с незнанием того, что ты не привержен».
Мне вдруг стало не по себе, и я почувствовал, как мое лицо вновь исказилось Я так увлекся историей Бада, что забыл о том, что он рассказывал ее мне по одной причине: эта история предназначалась мне. Он, должно быть, знает, что у меня есть более серьезная проблема. Несмотря на все мои усилия, чтобы сохранять спокойствие, мое лицо и уши снова начали краснеть.
«Том, есть специальное название гой упорной слепоты, которую я проявил в Сан-Франциско. Философы называют
это самообманом. В «Загруме» мы используем для этого менее формальное название - мы называем это «попасть в ловушку». У нас принято говорить, что когда ты самооправдываешься, то это значит, что ты попал в «ловушку». Тебе еще предстоит многое узнать о «ловушке», но в качестве отправной точки думай об этом так: в каком-то смысле я просто застопорился там, в Сан-Франциско. Я застопорился, потому что столкнулся с проблемой, о которой даже не подозревал, проблемой, которую я не мог увидеть. Я рассматривал ситуацию только со своей ограниченной точки зрения и всячески сопротивлялся любому предположению, что истина была совершенно иной. То есть я попал в «ловушку» или, как иногда мы шутим, «в коробку», то есть отрезанный от всего, замкнутый, слепой. Понимаешь логику?» Я кивнул.
«Нет ничего более общего в организациях, чем «самооправдание», - продолжил Бад. - Например, вспомни какого- нибудь проблемного человека со своей прежней работы, скажем, кого-то, кто был основным препятствием для совместной работы».
Это было просто: Чак Стели - главный операционный директор моего бывшего работодателя. Он был самодовольным типом, простым и бесцеремонным. Он думал только о себе. «Да, я знаю такого человека».
«Что ж, ответь мне на вопрос: человек, о котором ты подумал, подозревает о том, что он является проблемой, как ты думаешь?»
Я энергично покачал головой: «Нет. Однозначно, нет».
«Обычно так и бывает. Определи человека с проблемой, и ты найдешь человека, сопротивляющегося тому, что он сам и есть проблема. Это и есть самообман - неспособность увидеть, что проблемой является сам человек».
Бад взялся руками за спинку стула, наклоняясь через нее. «Помнишь, как я упомянул о том, что тебе необходимо узнать кое о чем с точки зрения науки?» «Да».
«Это оно и есть. Самооправдание или жизнь в «ловушке» - это та проблема, которую я имел в виду. Это самая распространенная и опасная беда любой компании», - Бад сделал паузу, чтобы дать возможность освоиться с мыслью. Затем он продолжил: «В «Загруме», Том, наша главная стратегическая инициатива заключается в минимизации индивидуального и коллективного самооправдания. Чтобы дать тебе представление о том, почему это так важно для нас, - сказал он, опять начав расхаживать, - я должен рассказать тебе об аналогичной проблеме в медицине