-19-
Вечер. Я сидела в беседке, скрестив ноги с каменным лицом, ждала, пока родня наговорится и вынесет приговор. Спустя час Эйден сел рядом, оперевшись о свои колени, скрещивая пальцы.
Мы долго молчали, не в силах промолвить и слова, пока первым не заговорил он. От долгой тишины мне даже показалось, что мне показалось.
— Мне нужно рассказать тебе всё. От начала до конца.
— У тебя было столько времени это сделать раньше. Почему теперь?- спокойно сказала я, продолжая пялиться в пустоту.
— Потому что теперь ты смотришь на меня, как на врага. А хуже нет боли, чем потерять тебя, зная, что мог предотвратить это.
— Я родился в семье Картеров. И с детства знал, кто такие Ломбардо. Отец вбивал в меня: «Они — корень преступности в Италии. Если их не уничтожить — система сгниёт». Я... верил ему.
— Ты и пришёл, чтобы уничтожить нас. Меня.
— Я пришёл, чтобы внедриться. Да. Получить доступ. Собирать информацию. Передавать наверх.
— Я начал с отчётов, записей, схем. Я знал, кто кому платит, кто стреляет, кто договаривается. Я знал, где ты завтракаешь. Где спишь. С кем споришь.
Он опустил голову, а голос сорвался на шепот.
— Но потом появилась ты. Не как часть плана. Как человек. И всё, во что я верил, стало... шататься.
— Ты использовал меня, Эйден. Ты вошёл в мою жизнь, в мою семью, в моё сердце... - чуть не сказала я.
— А потом предал.
Эйден резко поднял голову на меня: — Нет!
— Вот когда я понял, что не могу. Что не хочу. Я стал фальсифицировать отчёты. Подсовывать отцу ложные схемы. Менять имена, прикрывать сделки, уводить внимание.
— Ты думаешь, почему полиция так и не навалилась на вас, когда у них было всё? Потому что у них не было ничего настоящего. Я сам создавал их «досье». Чтобы они шли не в ту сторону.
— А Инга? Она была с тобой. Она стреляла в мою мать.
— Я не знал. Мне сказали, что она просто прикроет операцию, останется в тени. Но она пошла дальше. Она связалась с моей семьёй и вышла из-под контроля. Я не хотел, чтобы кто-то пострадал. Особенно ты.
— Аморе, я был между двух огней. Родной отец — с одной стороны. Ты — с другой. И я выбрал тебя. Каждый раз. Я просто не смог сказать. Потому что знал: как только правда выйдет — я потеряю тебя навсегда.
Мои глаза наполнились слезами, но голос остался холодным.
— Так ты врал, чтобы защитить нас? Или потому что боялся признаться, что ты — Картер?
— Я врал, потому что хотел быть рядом. Хотел заслужить твоё доверие не как агент, а как человек. Но теперь всё, что у меня осталось — правда. И выбор за тобой.
Настала пауза. Тяжелая, плотная, как воздух перед грозой. А потом Эйден прошептал:
— Если скажешь уходи — я исчезну. Если скажешь борись — я останусь, даже если будешь ненавидеть меня годами. Но... только не молчи.
— Если хоть одно слово из того, что ты сказал, — правда...тогда тебе придётся доказать это. Делами. Не словами.
После тяжелого, но искреннего разговора с Аморе, Эйден понял: чтобы вернуть её доверие, одних слов недостаточно. Дело не в красивых обещаниях — он должен доказать своё намерение действием.
И потому, на следующее утро, ровно в шесть часов, он уже стоял у тренировочной площадки особняка де Ломбардо, ожидая Доменико.
— Ты уверен, что готов к этому? — прозвучал низкий голос отца Аморе, когда он, как всегда молча и внушительно, появился из-за угла. — Я не собираюсь быть мягким.
— Я и не жду этого, синьор де Ломбардо, — ответил Эйден, выпрямляясь. — Я хочу заслужить ваше уважение. Или хотя бы шанс быть рядом с вашей дочерью.
Доменико усмехнулся, но в его глазах промелькнула искра интереса. Он-то, конечно, всё слышал от Санте и Каллисто, знал, что между молодыми всё не так просто, но Эйден... был настойчив. А мужчины, идущие против собственной семьи ради женщины, пусть даже упрямо и по-своему, вызывали уважение.
С этого утра всё изменилось.
Каждый день начинался с тренировок. Рукопашный бой, стрельба, стратегия. Доменико не щадил его. Он кидал вызовы, проверял на выносливость, выжимал из Эйдена всё до последней капли сил.
— Ты хочешь быть рядом с моей дочерью? — говорил он, когда Эйден валялся на земле с разбитой губой и затуманенным от усталости взглядом. — Тогда докажи, что ты не просто мальчик из семьи копов. Докажи, что у тебя есть стержень.
И Эйден доказывал.
С каждым днем он учился не только драться по правилам мафии, но и мыслить по-другому. Быстрее. Жестче. Холоднее.
Иногда на тренировках появлялась Аморе. Молча наблюдала, не приближаясь. Она не улыбалась и не хлопала в ладоши, когда он попадал в десятку. Но он знал: она видит. И это было для него важнее аплодисментов.
— Ты уверен, что не хочешь всё бросить? — спросил однажды Каллисто, усаживаясь рядом с Эйденом вечером на террасе.
— Уверен, — отозвался тот, потирая синяк на ребре. — Я сам себе это выбрал.
— Уважение Доменико не купить. А вот заслужить... да, можно. Только будь осторожен, мальчик. Доменико даст тебе шанс. Но второго уже не будет.
Эйден кивнул. Он уже знал это.
Со временем Доменико начал говорить с ним иначе — коротко, строго, но без презрения. Он доверил ему оружие с фамильным клеймом, разрешил сопровождать Аморе на встречи по делам семьи — не как её тень, а как часть круга.
— Иди за ней. И если хоть одна царапина будет на моей дочери — ты будешь не жить, а дышать страхом, Картер. — это всё ещё звучало, как угроза, но уже без прежнего холода. В этом был своеобразный стиль доверия.
Эйден теперь знал: он не просто в доме мафии. Он в самом её сердце. И ему разрешили быть рядом не потому, что его простили. А потому, что он выбрал быть другим.
Он не стал одним из них. Но он стал рядом с ними.
И теперь всё зависело от одного — от Аморе. Простит ли она по-настоящему, поверит ли снова? Или навсегда останется той самой девушкой, которая однажды сказала: "Мы никогда не были вместе."
Но Эйден верил.
А каждый новый рассвет начинался для него с удара — по груше, по мишени или по прошлому.
И он всё еще надеялся.
Спустя три месяца.
Тело Эйдена теперь говорило само за себя — выносливость, уверенность в движениях, резкость удара. Он больше не был "чужим", неуклюже врывающимся в мир мафии. Он стал частью структуры. Молча, без пафоса — через боль, кровь, и ежедневную дисциплину.
Доменико больше не давал наставлений — только короткие взгляды и редкое, одобрительное кивок. Для окружающих это уже было признанием.
— Он меняется, — однажды заметила Каллисто, обращаясь к Аморе, стоя у окна и глядя на то, как Эйден тренировался на внутреннем дворе. — Не потому что ты просила. Потому что решил.
Аморе молчала. Она всё ещё была осторожна, сдержанна, закрыта.
Она видела, как он сдерживал себя, как отводил взгляд, когда ей хотелось, чтобы он подошёл ближе, но не делал этого. Он больше не навязывался.
И в этом было самое трудное — он давал ей время, несмотря на то, что, возможно, это время играло против него.
Но однажды всё изменилось.
Вечером, когда в доме уже погас свет, а в воздухе висела сухая тоска сицилийской ночи, Эйден стоял у фонтана во внутреннем дворе. В руках — старый пистолет, который Доменико дал ему для «контрольной разборки».
— Ты пропустил два винта, — вдруг раздалось за его спиной.
Он вздрогнул.
Аморе. Без охраны. В платье и сандалях. Такая, какой он запомнил её в ту самую ночь, когда всё разрушил.
— Я знаю, — сказал он спокойно, не поворачиваясь. — Просто думаю.
Она подошла ближе, и теперь он чувствовал её запах — лаванда и сандал.
— Ты правда думал, что если будешь драться и молчать — я всё забуду?
— Нет, — ответил он, подняв взгляд. — Я просто надеялся, что однажды ты увидишь, что я больше не бегу. Я остался. Я не заставлял тебя прощать. Я просто... здесь.
Молчание.
Аморе села рядом, опустив руки в воду фонтана.
— Я видела, как ты не стрелял в того парня на сделке. Ты мог. Но не стал. Почему?
— Потому что ты бы не простила. А я не хочу быть кем-то, кого ты боишься.
Она медленно повернулась к нему. Её взгляд больше не был ледяным.
— Я не боюсь тебя, Эйден. Я боялась снова поверить. Это больнее.
Он не ответил. Только смотрел.
— Три месяца, — сказала она. — И я каждый день думала: он уйдёт. А ты остался. И стал частью семьи, которая тебя не принимала.
— Нет, — мягко возразил он. — Я стал частью тебя.
Тогда Аморе потянулась вперёд и приложила ладонь к его груди.
— Ещё не до конца. Но... я хочу снова попробовать.
Молчание. Никаких громких слов. Никакой бурной страсти.
Просто прикосновение.
Просто начало.
И всё, что было между ними, стало снова двигаться — медленно, осторожно, но в правильном направлении.
Потому что спустя три месяца она снова смотрела на него не через обиду, а через надежду.