Контур

Я кубарем качусь по асфальту, вскакиваю и несусь за Таней. Странно. Стало легче дышать, и движения больше не скованные. Я оглядываюсь и не вижу погони. Ни Кирилла, ни рыжей Тани. Стоп. А куда делся забор?

Эй, Счастливчик! Счастливчик!

Я возвращаюсь в переулок. Провожу рукой по воздуху и, не чувствуя преграды, шагаю вперед. Пот омывает тело, волосы встают дыбом, а кожа становится как у шарпея под прессом. Я жмурюсь так, как будто хочу, чтобы глаза лопнули, но все же оказываюсь по ту сторону. Пусто. Ни забора, ни Счастливчика, ни контуров.

Я свободен! Теперь я смогу жить нормальной жизнью, как все. Ходить на работу, ездить на автобусе, быть с Таней.

Я бегу за ней, погрузившись в мысли.

Так вот что будет, если кто-то другой толкнет в препятствие лишь с одним контуром. Для всех остальных есть только один мир, и законы физики не изменятся из-за меня. Наконец-то мы разделились. Кирилл исцелил меня заборотерапией. Теперь я снова нормальный. Все будет, как прежде.

Вот только...

Небо сочится, как пыльная марля под напором воды.

– Мама. Алина. Нет! Глупец! Что ты наделал! Этого не может быть! – я кричу, схватив Таню за руку.

Я даже не заметил, как нагнал ее. На секунду в ее заплаканных глазах мелькает жалость. Замазанное тушью лицо, дрожь ее хрупкого тела: все это так далеко, так нелепо. Она пытается что-то сказать, но я отпускаю ее руку и убегаю в сторону дома.

– Да перестань ты уже жить прошлым! – кричит она вслед.

– Но это моя единственная причина, чтобы жить, – шепчу я себе под нос.

Вспомнилось, как мы с Алинкой, насмотревшись «Форт Боярда», прыгали с кровати на диван. Пол это – лава: детское воображение любило подвиги. Я перепрыгнул и стал подгонять Алинку:

– Давай-давай! Я-то справился, и ты сможешь.

– У тебя ноги длиннее. – Алина уперлась руками в бока.

С кухни раздался мамин голос:

– Ян, Алина. Пирожки готовы! Правда, повидла только на один хватило, так что пополам его съешьте. А остальные с капустой.

– Кто первый доберется до кухни, тот забирает пирожок целиком. – Я перелез на тумбочку и прыгнул на простыню, висящую на двери. Вытащил из-за резинки штанов тапки и кинул на пол. Пробежал по ним в следующую комнату и прыгнул на кресло.

– Нечестно, Ян! Ты уже был впереди.

Я оглянулся и увидел, как Алинка болтается на простыне. Она зарычала, как коала, пробежалась по тапкам и прыгнула ко мне. Я оттолкнул ее и перелез на стул, а затем и на мамину кровать. Опрокинул гладильную доску в углу, и она легла прямо до стола на кухне. Я пробежал по ней и схватил пирожок с повидлом.

Мама среагировала на грохот:

– Так, Ян! А ну, перестань буянить! И расставь все, как было. А потом за стол садитесь.

Я поставил доску на место и сел за стол, облизнувшись на пирожок с повидлом. Алинка села рядом и с надутыми щеками принялась ковырять вилкой капусту в пирожке. Я отдал свой приз Алине.

– Повидло, наверное, уже залежалось, на кой ляд мне такой.

– Спасибо, Ян! – Алинка улыбнулась, разломила пирожок и протянула мне половину.

Я отрицательно покачал головой.

– Какие вы у меня молодцы. На самом деле я испекла два с повидлом, просто хотела посмотреть, умеете ли вы делиться. – Мама потрепала нас по головам и наградила меня пирожком. От него пахло вареньем.

Мы дружно засмеялись.

Я ловлю себя на мысли, что в этом воспоминании не было Тани. Впервые за долгое время я думал только о своей семье. Но думать о них уже поздно.

Ботинки хлюпают по лужам, а ветер хлещет по лицу листьями. Машины одна за другой поднимают волны и поливают грязью. Я даже не пытаюсь уклоняться, эта полоса препятствий не сравнится с той, что мы преодолевали в детстве. Влетаю в подъезд, открываю дверь. Забегаю в комнату.

Пусто.

Я падаю на колени. Мокрый, грязный, я рыдаю так, как должен был рыдать в тот день. Я понял только сейчас, понял, что потерял их навсегда.

– Счастливчик! Прошу тебя! Вернись! Отдай их мне! Отдай!

Может быть, если я снова получу сотрясение, мы снова соединимся.

Я рыдаю и истерично смеюсь. Бью головой об стену, оставляя на обоях кровь. Глаза жжет от слез, и с каждым ударом все труднее шевелиться. В бессилии я падаю на пол и смотрю, как в окне рябина теряет последние листья. Достаю сигарету из промокшей пачки. Щелк-щелк. Огонек оплетает ее, как змея, но во рту только вкус табачной влаги. Говорят, организм человека на восемьдесят процентов состоит из воды, но мой организм полностью состоит из никотина.

Сегодня воскресенье, мама опять затевает уборку. Помню, как мы с Алиной еще в детстве прятались в шкафу, чтобы не помогать. Она тогда запуталась в мамином платье и плюхнулась, сорвав все вешалки. Еще бы, отец так внезапно открыл дверь. Хотя туда он заглянул в последнюю очередь, знал же, что мы там сидели; должно быть, тоже убирать не хотел, вот и искал нас якобы.

«Учись, пока я жив» – эту фразу больше некому произносить. Я снимаю со стены рамку и достаю оттуда орден героя России. Да даже миллионы таких не стоят человеческой жизни. А чего стоили их жизни: бутылки водки и непотушенной сигареты? Я ведь обещал беречь их. Обещал. А сберег только обугленную фенечку. До сих пор не верится, что мама все же научила Алинку рукоделию. И зачем я тогда смеялся над каждым неверным стежком? Они сделали мне подарок. Вместе. А я... Какой же я был мразью. Счастливой мразью.