Глава 17
Конклав собирали дважды: сначала в городе Лу, потом – малый, в столице. В первый раз среди шума, истерик и пожеланий смерти виновным проскальзывали зерна истины, во второй председатели – выбранные представители магов каждой категории – вынесли решения для будущего суда.
Лу, как и все, была на первом. Свидетельницей событий. Рассказчицей. Самой тихой, если не считать Мэй, забившейся в угол, и Рэя, сверлящего взглядом в потолок. Из всех сидящих в 207 аудитории не нашлось никого, кто выступил бы в защиту Композитора и его дочери. И Лу радовалась такому единодушию.
Суд шел в их городе три дня, за которые Композитор с дочерью могли бы сбежать из страны, если бы не меры предосторожности: все же хорошо, когда колдуны зарабатывают не магией.
Слежка фантомами каллиграфов, охрана творениями художников – крохи легко собрались в горсть, каплей воды превращенную в комок. Хорошая страховка вкупе с перекрытым выездом из города и невозможностью обратиться в полицию – как объяснить преследование и не считаться параноиком, как объяснить магию и не считаться шизофреником?
Лу приходит в последний день суда: посмотреть на вынесение приговора. Один из старых корпусов университета щерится выбитыми окнами, в которые заносит первый снег, гудит холодными зимними ветрами в длинных коридорах. Зрители кутаются в куртки, пальто и шарфы, натягивают перчатки, переговариваются, стоя рядом со стульями – отморозить что-то важное не хочет никто.
Для Лу время тянется ниткой норны – слепой пряхи из старых мифов, бывшей источником вдохновения для логотипа клиента. Судьи перешептываются, листая огромные папки, собирают из черт лица странные гримасы – нечто среднее между решимостью и жалостью.
Лу тоже жаль. Не Композитора, мнящего себя непонятым гением, а его дочь – гения настоящего, чей разум слишком затуманен отцовской моралью. По правилам ее должны лишить способности петь, но формально она еще ребенок, которого, в теории, можно сделать обычным человеком. По факту – преступница, в любой момент способная повторить историю, зная возможные сюжетные повороты.
Зрители топчутся на местах, судьи качают головами, сомневаются. Лу знает приговор, но хочет услышать, удостовериться, убедить себя, что Эд и Джо покоятся с миром – а впрочем, какой же Эд идиот, раз не мог подождать всего пару-тройку месяцев.
Седая женщина с тонкими запястьями и картой морщин на лице, тяжело вздыхает, глядя в папку, развернутую в руках, и четко, громко, поставленным голосом преподавателя старой школы говорит, что решением магического суда композитора приговаривают к написанию новой, обратной песни для разных голосов и принудительному лечению в психиатрической клинике.
– Его дочь, являющаяся магом, обязана посещать психотерапию, исполнять композицию, указанную выше, до достижения необходимого эффекта…
“Необходимый эффект” – возвращение способности всем оставшимся колдунам. Лу нравится формулировка, как может заслуженная похвала, и она улыбается уголками губ, пока женщина не продолжает, запинаясь.
– После чего… – тяжелый вздох.. – После чего теряет возможность петь…
Зал молчит. Никто не противоречит, не кричит, не пытается выгородить девочку, и Лу понимает причины. До тех пор, пока она жива, нет никакой гарантии, что все на начнется заново.
Как певцов лишают магии, Лу не знает, но каллиграфам что-то делали с сухожилиями, из-за чего по три пальца на обеих руках теряли необходимую гибкость и подвижность. Последний приговор был так давно, что Лу помнит только картинку: кисти с согнутыми первыми фалангами.
Суд заканчивается ровно в полдень, народ высыпается на припорошенный снегом двор, оставляет черную паутину следов.
– Это нам еще год ждать?! – возмущается одна из зрительниц, покидая аудиторию.
– И не говори, – согласно кивает ее подруга. – К тому моменту все живые спятят.
– А мертвые в гробах перевернутся.
– Да нет же! – резко прервал их проходящий мимо парень. – То она одна пела, а теперь все будут. Этому ж хрену сказали: песня для разных голосов.
– Да сколько тех певцов осталось? – кажется, женщина больше хочет спорить, чем слушать правду.
Парень жмет плечами, сует в карманы руки и, поравнявшись с впереди идущей Лу, предполагает:
– Двадцать-тридцать человек.
Лу поправляет, не слишком красиво встряв в разговор:
– Тридцать два. Если считать детей.
– Ну вот! – радостно всплескивает руками парень. – Тридцать два! Значит, уже через месяц все будут магами.
Он ошибается только в одном: через полтора и не все, а первая из трех партий.
Люди будут ждать, верить, вслушиваться в ежедневные прямые трансляции в чате вокалистов, в который добавят всех. По радио, где тоже своих хватает, каждое утро будет звучать песня со странным текстом и странной мелодией, изменчивая, но узнаваемая.
Логики в возвращении магии не предвидится: кому повезло, тот и колдун, кому не повезло, тот и сидит, однако каждый вернувшийся вокалист пополнит ряды своих товарищей, чтобы нотами вытаскивать потерявших надежду из бездны отчаяния.
Через два с половиной месяца все снова станет как до страшной весны предыдущего года, с той лишь разницей, что о каллиграфах заговорят все. Лу не знает, что через много лет она, старушка с узловатыми пальцами, будет считаться одной из спасительниц древних чар. Не знает, что придется говорить с детьми и рассказывать им подробности, давно не трогающие закаленное сердце.
Но это потом.
Сейчас она видит Рэя, курящего у входа в метро, и Мэй, нервно теребящую перчатки. Лу чувствует, что они хотят ей что-то сказать, но не знает что, и ускоряет шаг почти до бега, пока над городом кружится белый снег и серебряно светит седое солнце.