Перо удачи

Встречу назначила Мэй: пригласила Лу, Рэя и зачем-то Карлу в класс каллиграфии, не утруждая себя объяснениями причин. Лу на это молча пожала плечами, мол, надо – так надо, с чего бы устраивать разбор полетов еще до самого полета. Но сомнения заскреблись голодными кошками: зачем их всех собирать, почему именно в классе и причем здесь Карла?

Лу приходит за полчаса до назначенного времени, забыв, что хотела сделать крюк. Лестница вниз по бетонному карману дома щерится сбитыми ступеньками, над которыми тускло блестит царапинами старая вывеска. Захочешь – не найдешь, а найдешь – не посчитаешь важным. Все места, где учат магии, зачарованные, спрятанные на самом видном и самом неприметном месте, обманывают карты, путая адреса. 

“Школа волшебной каллиграфии” не сказать чтобы скрывалась: вполне приличное место в центре города, минутах в пяти от метро. Но есть хитрости: нужно зайти не с фасада, а сзади, протиснувшись между черными входами нескольких кафе, и спуститься на подвальный этаж, где на приличных квадратных метрах жмутся друг к другу два класса, разделенные ненесущей стеной. 

– Кому не спится в ночь глухую? – лживо-весело приветствует Лу голос Карлы. 

Карла сидит за партой, скрестив на груди руки, и покачивает правой ногой, закинутой на колено левой. Она старается держаться на плаву, но густые тени под глазами совершенно непрозрачно намекают, что получается у нее хуже, чем она хочет показать. 

– Уже полдень, – Лу улыбается одними губами, смотрит с тоской. 

– Я бы еще спала. 

– Мне такая блажь не снится. 

– Чтобы снилось, нужно спать.

На это Лу нечего ответить и она сдается: 

– Туше.

За окном сквозь гул автомобилей прорезаются голоса студентов, иностранцев, трещащих на десятках языков мира, смех школьников, конвоем бредущих на экскурсию в ближайший музей. Лу даже пытается угадать, куда именно их ведут уставшие от гомона учителя. Современного искусства? Вряд ли. Истории моды? Точно нет. Военной истории? Вполне возможно. 

– У вас мило, – заговаривает Карла, стряхивая с бедра нитку. 

– Ни разу здесь не была, что ли? – поддерживает Лу. 

Карла качает головой, бормочет полувнятное “ни разу”, и обе снова замолкают, сидя, как в школе, за одной партой. Здесь каждый занимал целый стол, которого временами тоже не хватало, но Лу и Карла ютятся плечом к плечу и впервые за долгое время чувствуют себя спокойно. 

– Год назад здесь было лучше, – Лу перебирает пальцами по деревянной поверхности. – Работы выпускников на стенах, целые стеллажи с бумагой, чернилами и тушью. Перья – отдельно, держатели – отдельно. Половина была ничейной – для свободного пользования растяпами или новичками. 

– Ну, растяпы ладно, – хрипло посмеивается Карла. – А новичкам зачем? Купить не могли?

– Могли. И должны были. Но Мэй говорила, что лучше сначала определиться, что именно тебе надо. Какая толщина держателя, прямой или скошенный, может, вообще кисть, а не перо. Проще проверить, чем выбросить деньги на ветер. 

– А у тебя что же? Все по классике?

Лу кивает, улыбаясь. Карла закидывает голову и смотрит в потолок с проступившими серыми пятнами и схемами трещин. 

– Подозреваю, здесь был порядок. 

Лу снова кивает. 

Здесь был порядок и много людей, худо-бедно горевших одним делом и набивающих сухие мозоли, становящиеся позже неотъемлемой частью пальцев. Мэй каждую неделю писала что-то на огромном листе плотной бумаги и вешала у входа, чтобы Рэй через три дня бессовестно заменил своим творением. 

Мэй и Рэй разные и одинаковые: цепкие, упрямые, энергичные, влюбленные – то ли друг в друга, то ли в борьбу, то ли в каллиграфию. Их споры через стенку поднимали настроение всем в двух классах, их бесконечные – как выяснилось, конечные – соревнования надписей, их всеобъемлющее прощение ошибок учеников. Что бы Рэй ни говорил, он трясся над подопечными не меньше Мэй. И что бы Мэй ни говорила, она видела в нем и мягкость, и снисхождение. 

Западноевропейская каллиграфия и ее веточка – готическая, сплелись в клубок игривых ссор и искреннего уважения. А позже вытянулись в два помещения на подвальном этаже, спрятавшись на самом видном и самом незаметном месте в сердце города-миллионника. Их наука вырастила поколение приспособленных и хитрых, расчетливых и умных, упрямых и трудолюбивых, и наверное поэтому никто из учеников Мэй и Рэя не покончил с собой. 

Мысли резко сворачивают не туда, и Лу мотает головой, стряхивая их с кудрей, будто перья из старой подушки. Карла ожидаемо понимает, втягивает через нос уже немного сырой воздух и спрашивает:

– Чего старики от нас хотят?

Лу жадно цепляется за возможность сменить тему. Брови забавно выгибаются над округлившимися глазами, взгляд медленно перетекает по пустоте пространства на Карлу.

– Это кто старики? Мэй и Рэй? Им даже пятидесяти нет! Мэй вообще не так давно сорок стукнуло. 

– Они почти вдвое старше тебя. 

– Ни хрена себе почти! – Лу не замечает, как говорит громче и размахивает руками, выражая эмоции всеми доступными способами. – У тебя ж неплохо было с математикой! Что ты чудишь?!

Лу искренне возмущена словами Карлы и распинается как в последний раз, не замечая спрятанную в костяшки пальцев улыбку и лучики, собравшиеся у глаз. 

– Черт… – выдыхает Лу, признавая поражение. – Ты специально. Да?

– Да, – весело соглашается Карла. – У тебя слишком смурное лицо, решила подправить. 

– А у тебя слишком спящая совесть, пора разбудить.

– Туше.

Снова замолкают, но тишина между ними спокойная, мягкая, какой не была, кажется, с прошлой жизни, где магия цвела весенней вишней и зрела яблоками в сезон урожая. В этом времени у Лу еще был брат, а у него – любимый, Карла играла в оркестре и подкалывала много чаще, чем сейчас. “Школа волшебной каллиграфии” была полна народа и слов, растянутых по бумаге, и фантомов, покидающих листы по беззвучной команде. В той, прошлой жизни каллиграфы были бесполезны и забыты, и единственный плюс в жизни нынешней, что о них вспомнили. Жаль, думает Лу, что такой ценой.

– Мои вы жаворонки, – ласково щебечет Мэй, входя в свой класс. 

– Здравствуйте, – хором приветствуют Лу и Карла. Мэй кивает, садясь за учительский стол. 

Для Лу все становится на места: она – ученица, Мэй – учительница, Карла пришла посмотреть на ее успехи, а Рэй опаздывает, потому что не хочет втискиваться в переполненный вагон метро. Ее детский мирок накладывается на мир взрослый, красит его яркими цветами, но серость проступает в трещинах, мокрых пятнах, синяках под глазами и грязи на пластырях вокруг пальцев Мэй. На пальцах Лу – кусочки спекшейся крови.

Минута в минуту приходит Рэй. Не здороваясь вслух – коротко вскидывает руку, – подтягивает стул и садится лицом к классу, боком – к Мэй, флегматично подпирающей голову кулаком.

– Ну? – нетерпеливо встяхивает головой Рэй. – Какого ты нас притащила?

Мэй поджимает накрашенные сливовой помадой губы, цокает языком и говорит:

– Во-первых, спасибо, что пришли.

Рэй перебивает:

– Я тебя сейчас убью. Сократи до смысла. У меня дела.

– Завались – быстрее закончу.

Карла прыскает едким смешком, Лу закатывает глаза, Рэй и Мэй прокашливаются.

– Во-вторых, мы зря стараемся: нас все равно не хватит, даже если сузим поиск – об этом позже. Сейчас я хочу сказать, что буду инициатором конклава.

– Они еще существуют? – интересуется Лу.

Рэй медленно кивает, прикрыв глаза, и мягко улыбается краями губ – редкое явление. Обычно то усмешка, то волчий оскал, то тонкая полоска, напоминающая, что самоконтроль – дело сложное и точно не любимое у Рэя.

Но еще более редкое явление – растратившая всю доброжелательность и ласковое спокойствие Мэй, подавшая голос снова: 

– Существуют. Более того, конклав нужно было собрать еще зимой, когда вся эта свистопляска началась. Однако наши умные – чтоб их перекосило – лидеры решили иначе, а потом поздно было пить боржоми. 

– Теперь предлагаешь пить? – хмыкает Рэй. – Даже если почки отказали?

– Даже если геморрой, – отрезает Мэй. – Собираем каллиграфов с их перьевыми задницами и мне насрать на их занятость, творческие порывы и хронический долбо…

Встряет Карла:

– Мы поняли. Можно дальше? И желательно начать с пункта, что я здесь делаю, кроме того, что страдаю херней. 

Мэй коротко кивает, заправляя за ухо прядь.

– Извините, завелась. В общем, нужно собрать каллиграфов. Карла, тебя я бы хотела тоже пригласить. Ты можешь оказаться рычагом давления. Или… – Мэй запинается, подбирает слова, постукивая пальцами по столу. – Знаешь, будет неплохо, если на нашей стороне окажется еще один человек. 

Карла вскидывает брови, Лу открывает рот, Рэй разражается громким смехом.

– Твою мать, Мэй! А ты не против и нае…

– Я честная! – срывается с места Мэй. – Мы же не будем открыто называть ее каллиграфом.

– О да! – не унимается Рэй. – Привезти ее на конклав магов-каллиграфов, усадить среди всех и использовать в голосовании как лишний голос! Это, конечно, самое честное, что можно было придумать. Слушай, а твоего мелкого чего не взять? Он-то еще не магический импотент. Или я чего-то не знаю?

Рэя так веселят его же остроты, что не смеяться с ним невозможно, и скоро заливаться начинают все, содрогаясь в судорогах и хватаясь за животы. Истерика. Перенапряжение. Выпускание пара.

Как же должно накипеть, чтобы сдержанная и совершенно вежливая Мэй выражалась грязнее Рэя, а Рэй и не упрекает толком, но язвит. Лу между судорожных сокращений мышц ловит себя на мысли, что мир окончательно перевернулся вверх дном, которое уже достигнуто и от которого пора бы оттолкнуться.

– Забудь, – говорит Мэй, когда стихает хохот. – Это правда глупо и нечестно. И вряд ли один голос вообще что-то решит, но ты можешь поехать: смена места, новые люди…

Карла фыркает:

– Вы перечислили причины, чтобы не ехать.

– Твое право, – Мэй разводит руками.

Лу считает секунды до того, как Карла согласится: пять, четыре, три, два… Почти рекорд. Мэй улыбается, Рэй демонстративно вздыхает, Лу берет слово.

– Разрешите добавить третий пункт к обсуждению. 

Кивок от Мэй – комом поперек горла, тяжелый взгляд Рэя и близкий Карлы перехватывают дыхание с двух сторон. Лу возвращает самообладание, голос и мысли, выстраивает логическую цепочку, говорит:

– Мы делаем слишком мало. При всем уважении к вам и вашему вкладу, нужно писать минимум по десять текстов в день, чтобы повысить шансы найти виновного. Разумеется, нас троих недостаточно, поэтому, раз уж вы, Мэй, заговорили о конклаве, я бы хотела вынести этот вопрос на всеобщее обсуждение.

– Нет, – отрезает Рэй. – Никакого обсуждения. Это – прямое указание. Мне порядком надоела их… – Он поворачивается к Мэй, спрашивает: – Как сказать, что они оборзели и строят из себя целок, только вежливо?

Мэй, подавив смешок, переводит:

– Они переступили все границы и пытаются выглядеть невинными овечками.

– Да, спасибо. Вот это все и еще лицемерная праведность и жертвенность. Короче говоря, десять текстов – это минимум, для всех и точка. И если у вас все, то я уже три раза как опоздал. 

Рэя единогласно отпускают. Через несколько минут вежливых прощаний и разговоров расходятся окончательно. 

Лу запоздало понимает, что уже заканчивается первая неделя октября, улыбается и со спокойной душой идет домой.