Глава 9
Когда Лу снимает траур, то впервые видит себя в огромном зеркале не в черном: кремовая широкая юбка до середины голени, белая рубашка, аккуратный пучок вьющихся волос. Чтобы уж точно не выглядеть измученной, замазывает тени под глазами и густо красит ресницы. И долго смотрит в отражение, не зная, что теперь делать.
На время траура ее освободили от работы, и Лу лишь изредка заглядывала в чат с данными о поиске. Ровным счётом ничего ценного, и слишком мало информации, если вообще можно назвать информацией те несчастные куски бессмысленных фраз, вырванных из контекста.
Прежде чем выйти, Лу замирает над обычным листом в клетку, медленно заносит перо и делает первый росчерк. И текст льется сам, как давно не лился: лихо, хлестко, резко, едва не разрывая хлипкую тетрадную бумагу. Заканчивает приевшимся "пером удачи", Немо двигает губами, и птицы срываются расплывчатыми тенями, чтобы исчезнуть в полуденном золоте сентября. А Лу пишет снова, и снова, и снова. Пока не заканчивается двенадцатилистовая тетрадь, она не останавливается, а потом раскатывает рулоны ватманов по столам и полу, крепит кнопками на стены и шкафы, прижимает чашками к подоконнику.
Рука ноет, но на душе впервые за долгое время – без малого семь месяцев с темным девятидневным трауром в хвосте срока – спокойно. Лу верит, что сделала все возможное и все от нее зависящее, но знает, что этого недостаточно. "Нужно больше", – решает Лу и ставит себе планку – пятнадцать текстов в сутки.
"Мало, – она качает головой, поджимая губы. – Нужно, чтобы все писали хотя бы по десять. Хотя бы…"
Эд погиб, а с ним погибла и надежда вернуть Джо, но жива Карла, и живы Рэй и Мэй, жива она сама, хотя это спорно, – значит есть смысл барахтаться. В конце концов спасение утопающих – дело рук самих утопающих, а Лу неплохо плавает в потоке воцарившегося хаоса.
Прилетает первая стайка птиц, растекается словами по ватману, Лу ждёт высыхания чернил – или туши? Чем она вообще в этот раз писала? – и готовится разбирать сплетни, а пока ставит метку со временем и датой в правом нижнем углу.
Она знает, что не найдет ничего ценного, но если месяц держаться в одном районе, можно выцепить что-то важное, нет – быть уверенной наверняка, что тратить силы на это не стоит.
Лу прикидывает данные: сколько текстов скопится к концу недели, если в день писать по десять штук, если действующих магов-каллиграфов полсотни, – и понимает, что перегрызет глотку любому, кто попытается убедить ее в невероятности требований. Невероятно только то, что они не пахали так раньше и потеряли столько жизней. Невероятно и то, что Лу, на которую вряд ли кто делал ставку, оказалась не мягкотелой девицей, а упрямой и хитрой, и сильной, раз уж на то пошло.
– Прости, Эд, – шепчет Лу, переходя ко второму ватману, – прости, что поздно проснулась.
***
Три кошки сворачиваются на четырех склеенных листах, вырванных из сыновнего альбома. Ни единого важного слова, ни буквы, хоть отдаленно напоминающей то, что они ищут, и Мэй тяжело выдыхает в пустоту класса.
"Школа волшебной каллиграфии" – детско-пафосное название для не умеющих видеть, зато свои всегда находят дорогу и способ сюда попасть. Жаль, что большинство родителей – да и детей следом – сокрушаются, когда обнаруживают у чад магию в написании слов. И сколько бы Мэй не увещевала, сколько бы не распиналась в похвалах, сталкивалась с сожалением, втиснутым в полоску плотно сжатых губ.
Впрочем, была одна чета, которая едва ли в ладоши не хлопала, когда с листа их дочери слетела робкая ласточка. "Как замечательно!" – сказала женщина с удивительно крепкой и подтянутой фигурой. Ее муж сдержанно улыбнулся, однако выпрямил спину и гордо вскинул голову. На выходе он же положил дочери руку на плечо и, будто смущаясь, бросил: "Мы гордимся тобой". Голос матери затрепетал как флажок на ветру, рассыпая хвалебные оды таланту девочки.
Девочка талантливой не была, но упрямой и умной – изначально. Ей непросто давались самые лёгкие упражнения, быстро уставала рука, легко повреждалось запястье, и Мэй посоветовала купить тейп, чтобы минимизировать последствия. Помогло. Но то, что талантливые дети делали без усилий, девочка вырывала с боем. Но вырывала.
Мэй восхищалась упорством, вбитым в тонкое тельце, и невольно сравнивала девочку с пером: острое, гибкое, скрытое.
Кисть ей не далась, четкость рэевых схем прикладывалась к опыту, но не к стилю, но в конечном счете ее итоговая работа – летящие строки из стиха в окружении вереска и диких трав – была лучшей в выпуске и одной из лучших за всю преподавательскую практику Мэй. Даже жаль было отпускать птиц, но и с птицами она сладила: передала сообщения, кому нужно, забрала данные, у кого следовало.
"И все одним стихом!" – сокрушался в белой зависти Рэй.
"Одним", – соглашалась Мэй, протягивая руки к девочке.
Девочкой Мэй называет ее до сих пор, хотя вслух, конечно, говорит "Лу". Ласточка. Птичка. Бесталанная, но упрямая, бездарная, но умная. Большинство сочтет слова Мэй оскорблением, но Лу улыбнется и скажет: "Вы мне льстите". И это будет редкий случай, когда она ошибется.
Хвост одной из кошек лихо выводит почерком Лу странный расчет: "10×7×50". Лапка объясняет, что Лу в порядке и много – очень много – пишет. Мэй выдыхает, сворачивая лист.
***
Псов Рэй разогнал после обеда, когда черношкурых тварей не спрячешь в низкой тени от высокого дома. Да и отдохнуть не мешало бы: пальцы ноют после коротких фраз, растянутых на огромных листах, или длинных текстов, сжатых до тетрадной странички. У него две крайности и каждая имеет смысл: где мало надежды найти что-то ценное, Рэй делает ставку на расстояние, а для этого достаточно композиции из чьей-то заумной цитаты, приходящейся к слову; где можно поискать тщательнее, Рэй распыляется на эссе и двух-трех тварей с забегом на короткую дистанцию, но с разницей направления в тридцать градусов.
Когда его клевали в голову вопросами "откуда такая точность?", он серьезно отвечал: "Я профессор математики. Не знали?". Сложно знать то, что не является правдой, и только Мэй тактично хихикала в углу. Лу же просто не поверила, и после длительных попыток выяснить почему, пожала плечами: "Не думаю, что вы профессор математики". Он искусствовед, ни дня не проработавший по специальности, но то, что девчонка – ей тогда и четырнадцати не было – разоблачила такую выверенную ложь, подогрело азарт, заставив выучить несколько теорем, аксиом, доказательств и логических загадок с решением. А Лу твердила свое "не верю", пока Рэй не сдался.
Упрямая девчонка. Уже тогда была рогатой и уже тогда ее ум был как кнут, тугой и гибкий, хлещущий до глубоких ран.
Брат нравился Рэю меньше: врожденный талант к самому сложному и самому желанному виду магии вытеснил здравый смысл: какой идиот будет на полном серьёзе создавать себе друга из камня? Однако Эд создал и дорого за это заплатил, не сумев найти сил справиться с болью потери, – здесь он тоже проиграл сестре.
– Птичка, птичка, – бормочет Рэй, выдыхая дым, – когда же ты перестанешь притворяться ласточкой, а? Когда же станешь гарпией?
Припозднившийся пес лениво бредет к ватману, растекается по нему четырьмя колонками текста, среди которых несколько строк о превращении из меньшего в большее: Лу исписывает лист за листом. Рэй знает – это не предел. Знает и собирается догнать, чтобы встать рядом.