Глава 8
Сидя в квартире Эда, Лу впервые за неделю с хвостом позволяет себе расслабиться. Взгляд скользит по голым серым стенам и пыльному полу с прямоугольником чистоты на том месте, где стоял постамент Джо.
Джо теперь возвышается над могильной плитой и смотрит на надпись. Стих современного поэта, названный Лу еще в больнице. Она не сочла нужным придумывать новое или размышлять слишком долго: когда мать и отец пришли и попросили ее выбрать эпитафию, Лу зачитала стих. Точнее, последнюю строфу.
О любви, которая стоит и боли, и гнева, и разлук, и мучений, и собачьего, надрывного воя. И жизни. И смерти. Поэт писал просто и эта простота острыми засечками букв врезалась в душу.
Статую – Джо – поставили над могилой и он как будто бесконечно читает стих вверх ногами. На похоронах немаги спрашивали, почему мы не сделали образ Эда или, на крайний случай, обычный памятник. Родители пожимали плечами, Лу говорила, когда вспоминала, что вообще может говорить: “Эд его очень любил”. Люди понимали неправильно, но Лу было все равно.
До похорон, которыми занимались родители, была больница. Стены палаты, выкрашенные в цвет толченой пудры, упирались в белый потолок с прожилками трещин. Возле высокой кровати стояла капельница, в приоткрытую дверь заглядывала медсестра.
На улице, у дома Эда Лу вкололи какое-то успокоительное, когда она, внятно дав кому-то показания, забилась в истерике. От крика уже под капельницей саднило горло и голос походил на шорох песка в пластиковой бутылке. Медсестра сказала ей не нервничать, но Лу и не нервничала, а молча плакала. Против логики и здравого смысла хотела пошутить, что выплачет всю капельницу, но не пошутила, а закрыла ладонью лицо.
В больнице она провела три дня включая тот, в который поступила. Она была спокойна и покорна, даже ела, когда звали есть, хотя большую часть порции оставляла на тарелке, и ей капали физраствор. Ее обошла побочка успокоительного, зато не обошел допрос от полицейского.
Его впустили в палату, но запретили расстраивать. Запретили таким тоном, что он правда старался, чтобы Лу было комфортно, но она прервала его длинный монолог с соболезнованиями одним жестом, другим дала понять, что может ответить на вопросы.
Ее имя, фамилия и дата рождения были прологом, первой главой – имя, фамилия и дата рождения погибшего. Были ли враги? Нет. Ему угрожали? Нет. Верит ли она в версию о самоубийстве? Да.
– Почему? – спокойно спросил полицейский, складывая руки на протоколе.
Лу закрыла глаза.
– Потому что он стоял на крыше один.
Фраза была завершенной, но в комнате, пропитанной солнечным золотом теплого дня, повис намек на продолжение, и Лу не была в состоянии молчать.
– Его парень умер. И Эд не захотел…
– Я понял, – сказал полицейский. – Вы можете назвать имя его парня?
– Джо.
– Как он умер?
И не объяснишь же. Лу молчала, как ей казалось, дольше положенного, но полицейский, очевидно, списал это на эмоциональное состояние. В голове мелькнуло несколько вариантов, ни один из которых не подошел. Самоубийство, убийство, болезнь. Что-то было слишком лживым, и Лу не могла позволить себе такой бред, что-то требовало подтверждения. Наконец она сказала:
– Несчастный случай. Подробностей узнать не успела.
Полицейский сделал пометку и ушел.
Дело закрыли, когда опросили родителей. Родители сказали ровно то же, что сказала Лу, хотя толком подготовиться они не успели: Лу мельком проговорилась о беседе с полицейским и о своих ответах. Вероятно, они запомнили, но Лу была убеждена, что они планировали такую же версию.
До больницы была скорая и женщина в форме фельдшера. Лу неотрывно смотрела на распластавшееся на асфальте тело с разбитой головой и неестественно вывернутыми конечностями. Хотелось поправить, но она знала, что нельзя, и просто стояла, окруженная пустотой, за которой начиналась толпа.
Потом в эту пустоту влетели медики, за ними – полицейские. И мир перестал звенеть. Он замолчал, когда тело – она отказывалась называть это Эдом – накрыли белой тканью.
– Как вас зовут? – спросил женский голос.
– Лу.
– Кем вы приходились этому парню?
– Он мой брат.
Вопрос был поставлен иначе и ответ на него – “сестра”. Но Лу не хотела “приходиться кем-то” трупу. Она хотела, чтобы у нее был брат.
И после она закричала. Ей заломали руки – в больнице просили прощения за следы на запястьях – и вкололи успокоительное – за него тоже просили прощения.
А уже после больницы были похороны – залитая солнцем черная толпа, собравшаяся комом на кладбище и рассредоточившаяся по огромному периметру старого ресторана. Лу не пила и не ела, но изредка отвечала на вопросы, которые не может вспомнить.
Там были коллеги Эда и их с Джо общие друзья. Некоторых Лу узнавала и они узнавали ее, и подходили с соболезнованиями, пресными, как постный хлеб. Были Рэй, Мэй и Карла, и им хватило ума не лезть к ней с приевшимися словами. Они просто ее обняли, когда Лу вышла постоять на улице. Тогда она наконец-то заплакала – и ей стало легче.
И вот все прошло. Лу сидит в квартире Эда и Джо, смотрит на пустоту жилья двух сомнительных аскетов и поражается тому, сколько жизни дают помещению люди, даже когда в нем не находятся, но будут находиться через время. Теперь здесь тихо и глухо – никто не придет, некому приходить.
Тусклые стены упираются в высокий потолок – больничная палата и та была приветливее, – равнодушно пялится улица в незашторенные глаза-окна, а Лу сидит на расстеленной кровати и ждет.
– Чаю бы налили, – упрекает она пустоту. – Два хозяина в доме, а гостье даже чая принести некому.
Пустота отвечает ей тихим эхом: “Некому”. Некому. Больше некому.
Лу оборачивается на шорох – ей показалось, что что-то двинулось, будто шаги тяжелых, неподъемных ног – и видит себя в отражении высокого зеркала в витой раме, выкрашенной под постаревшую бронзу. Между стеклом и рамой открытка. Лу медленно подходит, цепляет пальцами тонкий кусок картона с изображением бесконечного поля пшеницы, разворачивает и читает.
“С наступающим днем рождения, сестренка.
Твой старший брат снова перестарался и сделал подарок на полгода раньше. Хотя теперь квартира, скорее всего, перейдет тебе по наследству, я хочу, чтобы это зеркало было сразу – без обсуждений и пререканий – твоим.
Открытки не хватит, чтобы описать весь смысл, который я вкладываю в подарок, однако ты справишься. Ты со всем справляешься. Ты сильнее меня. Намного. Всегда была, но так остро я понял это только теперь.
Пожалуйста, оставайся такой же сильной и борись до конца, как я не смог. Прости за жестокие слова, но пусть моя смерть даст тебе сил, которые, я уверен, исчерпались за время борьбы.
Спасибо за все, что ты для нас делала.
С любовью,
Твой глупый старший брат,
Эд.
P.S. Эй, Лу, не плачь, а”.
Лу мотает головой, жмурясь.
– Я не плачу, Эд. У тебя потолок течет.