Глава 7
Солнечный день выцветает в сплошную серость, сменяется кармином заката, опускается тяжелым покрывалом ночи. Беззвездная облачная ночь скалится молодым месяцем, будто смеется, мол, небеса забрали то, что земле не принадлежит, радуйтесь!
Радуются. Аж повеситься охота.
Но Лу хрипло рыдает в подушку, так и не сменив уличное: та же юбка, та же блузка.
О Джо плакать оказалось намного легче, чем об исчезнувшей магии Карлы. Слезы рекой, эмоции рекой, душа – по реке, уносится вниз по течению. Зацепить бы ее тростником, подтянуть к берегу и выловить, будто рыбку, попавшую на крючок. Да сил нет ни капли – все слезами выходят.
Об Эде Лу поплакала по дороге домой. Начала, едва переступив порог и оказавшись на лестничной площадке.
Если можно представить человека без цвета, получится Эд. Серый, белый, неживой, высохший, как бумага, надолго оставленная под солнцем.
Он попросил ее уйти так тихо, что Лу едва расслышала. Попросил и уткнулся лбом в пол. Замер так – на коленях, будто в догезе, будто каялся перед статуей возлюбленного. Большего сделать не мог. Уже не мог.
Уже не сможет.
Лу обрывает мысль, вытирает слезы, несколько раз вдыхает и выдыхает. Нужно успокоиться, говорит она себе, шмыгая носом. Когда они найдут виновного, к Эду обязательно вернется магия, и Джо снова оживет. Можно считать это долгим сном, отпуском от бесконечных Эдовых метаний, эскизов, студентов.
До того, как Джо заболел, Эд преподавал скульптуру в институте изящных искусств, в котором сам отучился. Студенты его любили. Лу могла предположить, что причина в характере – смеси мягкости и строгости, умеренном высокомерии и подвешенном языке, – но никогда не была на его парах и понятия не имеет, почему раз в неделю ему присылали цветы.
Что пришлют теперь? Венок из пластика с ленточкой «не знали, но скорбим»?
Лу не нашла бы сил уснуть или переодеться, если бы не Карла.
– Не спишь? – спрашивает она вместо приветствия.
Лу качает головой, отвечает осипшим голосом:
– Нет. Ты как?
– Хреново.
В трубке и квартире шипит молчание, рвется, когда Карла выдыхает.
– Что у тебя?
– Джо…
И рыдает снова, не успев толком успокоиться, заливается так, что самой стыдно, но остановиться не может.
– Выпей джин или седативное, – командует Карла. – Завтра встретимся. В двенадцать, в нашем кафе.
– Карла, я не…
– Не «не», – обрывает. – Ты мне нужна. А я нужна тебе. Поговорим. Поверь на слово, лучше страдать с кем-то, чем в одиночку. Успеешь еще насидеться в пустоте.
В ее словах сталь и правда, резкость и мягкий ворс заботы. Всегда такой была. Еще в школе, когда все бросались обнимать и утешать, Карла хватала за шкирку и тащила ходить, пить кофе из автоматов, курить. Подальше от толпы и тишины, от мыслей – тоже подальше. Лу казалось, так она спасала и себя от собственных трагедий, убегала от них, брала на выносливость и выигрывала.
– Хорошо, – соглашается Лу.
Карла кладет трубку, и без ее голоса тишина, получив свободу, напоминает о Джо и Эде.
Лу засыпает после полуночи под музыку из старых фильмов. Просыпается на рассвете и больше не смыкает глаз.
***
Мэй отправляет ей соболезнования, напоминает о еде и пишет название лекарства, которое поможет справиться с нервами. Рэй звонит в начале десятого.
– Не спишь?
– Слышу этот вопрос второй раз за сутки, – фыркает Лу, заваривая кофе.
– Я по поводу Эда.
– Он попросил меня уйти.
– И просидел всю ночь перед Джо.
Лу болтает ложкой в чашке, слепо пялится перед собой в распахнутое окно, пытается отыскать хоть одну мысль, очевидно, запутавшуюся в ветках старого каштана.
– Меня не удивляет ваша осведомленность, – безразлично говорит она.
– Это не мое дело, – вопреки привычке и правилам, Рэй начинает не с сути, – однако в моем возрасте положено давать непрошенные советы. Не бросай Эда. Ты живешь одна, он теперь тоже один, побудьте пока вместе. У меня хреновое предчувствие. Как будто не сегодня-завтра он что-то учудит.
– До Карлы вам дела не было совсем.
– В Карле я меньше сомневался.
Поднимается ветер, качает деревья, играет листвой, срывает высушенную. Город медленно просыпается, тянет тусклые тени, слоями ложащиеся на серую вуаль, брошенную заоблачным солнцем. Редкие голоса людей путаются в птичьем щебете, рассеиваются, будто зерна по сырой земле, замирают испуганными бабочками в паутине.
– Поняла, – наконец говорит Лу.
Теперь молчит Рэй. Недолго для среднестатистического человека, но долго для себя самого. Бросает неважно:
– Если что, мой номер есть.
Лу кладет трубку первой и идет к двери, оставив нетронутым кофе.
***
Перед кофейней Лу не находит себе места и прогуливается по району, перебирает взглядом дома и витрины, людей не перебирает совсем – кажется, она разучилась их видеть. Достает мобильный, чтобы набрать Эда, но зависает на контакте «Почти Брат».
Джо.
Слез не осталось, но горечи – хоть отбавляй, большого труда стоит, не выплеснуть ее посреди улицы. Перед глазами не перекресток – постамент с застывшим парнем, белый камень, белое лицо Эда, яркий прямоугольник окна с желто-зелеными кронами деревьев.
Левая рука бездумно тарабанит по сумочке, правая набирает номер брата.
«На данный момент абонент не может принять ваш звонок».
Телефон Эда сел. Вчера Лу не успела подумать, чтобы поставить его на зарядку, а брату было не до того. Между тем пишет Карла: «На месте, жду тебя». Лу поворачивает голову налево, упирается взглядом в грифельную доску с рекламой нового напитка и входит в кафе.
– Выглядишь хуже меня, – цокает Карла.
Лу лениво приподнимает брови, опускает.
– Второй раз за сутки.
– Значит, пора взять себя в руки.
– Я не железная.
– Разве?
Наверное, Карла должна раздражать: есть у нее такая манера – сначала язвить, дерзить, выводить на эмоции, а потом улыбаться, когда проходит хандра. На Лу это работало. Плохие оценки? Злись на Карлу. Поссорилась с родителями? Злись на Карлу. Загремела в больницу по собственной глупости? Злись на Карлу. Но сейчас Лу глубоко плевать на ее старания, и Карла тонко улавливает тотальное равнодушие. Говорит:
– Извини. Раньше получалось.
– Раньше трагедий не было.
– Что за трагедия, к слову? Джо опять поплохело?
Лу смотрит на нее несколько долгих секунд, вспоминая, почему вообще должна что-то отвечать, но видит только синяки под глазами, слипшиеся пряди выцветающих волос и складку между бровей. Карла не может знать.
- Он статуя. Настоящая. Из мрамора. Или из гипса. Или из чего там Эд его делал… – голос звучит отдельно от разбитой Лу – желчь и только.
Карла открывает рот, как голодная птица. Закрывает с клацаньем зубов. Поджимает обветренные губы и говорит, что ей жаль.
Ее жалость такая же немая, как боль Лу. Засела под горлом, а выдавить ее хоть чем-нибудь не получается. Ни вырезать, ни выкричать, ни выплакать толком. Когда накатит – тогда и накроет, и каких масштабов будет девятый вал, никто не знает.
– Лу, – выдыхает Карла, – иди-ка ты к Эду. Мои сопли достаточно густые, чтоб намотать их на кулак, но вдруг он не справится?
Лу хмыкает, кривя губы в пародии на усмешку.
– Второй раз это слышу. И только за пару часов.
– Значит, есть смысл прислушаться.
– Значит, есть.
Прощаются. Коротко обмениваются легкими объятиями, и Лу выходит из кафе. Еще раз набирает Эда, надеясь на чудо осознанности, но оператор повторяет «абонент – не абонент».
До его дома пятнадцать минут пешком по красивой части города, прошитой тоннелями метро и прорезанной трамвайными путями. Лу предпочла бы зайти сначала к себе и забрать вещи, но они с Эдом часто ночевали друг у друга, и кое-что на первое время всегда оставалось у них. Чтоб не приходилось тащить каждый раз.
Рассуждает просто: если сегодня никуда не сможет вытащить Эда, то ничего не потеряет, а назавтра пойдут за ее барахлом. Неплохая идея снова пожить вместе. Так легче. Так тишина не давит на уши, не рвет сердце глухими толчками крови.
Лу нравится думать о хорошем: как снова будут пить чай среди ночи, потому что оба проснулись, как начнут цапаться из-за очереди в душ, как Эд заведет шарманку об университете, лекциях, набросках, документах, как Лу вспомнит, что такое радость от работы над логотипами. Почему-то кажется, что так тексты для птичек пойдут легче и сами птички вернут былую скорость.
К дому Эда Лу приходит через восемь минут и еще больше ускоряет шаг, будто спешит. Потом резко останавливается, втягивает прохладный воздух и поднимает глаза к небу.
Густые комья облаков плывут по синеве, как киты в океане, скрывают солнце, чтоб оно окрасило золотом их рваные контуры, скользят дальше, едва не цепляясь за крыши многоэтажек. Лу часто останавливалась и закидывала голову, чтоб посмотреть наверх: пока город поглощен суетой, небо спокойно и равнодушно. Ему плевать на острые козырьки старых зданий и стеклянный блеск новых офисов, на линии электропередач и на кривую тень, застывшую на парапете.
Тень.
Лу хватает ртом воздух и хочет закричать, но голос застревает в груди хрипом.
Тень на крыше дома ее брата, отключенный телефон, предупреждения Рэя и Карлы – картина пишется резкими черточками и густыми мазками, и Лу отчетливо осознает, куда спешило ее тело, пока голова была забита сорняком.
«Я без него не хочу… Не хочу и не буду».
«Не будешь».
Тень наклоняется вперед.
Летит вниз.
Кричат люди.
Скрипят шины, трущиеся об асфальт.
Лу стоит, неотрывно глядя за тенью, ближе к земле обретающей все больше знакомых черт.