Глава 2
Лу выходит из квартиры Карлы, когда она засыпает под успокоительными и на улицы опускаются мутно-розовые сумерки. Вечерний воздух щекочет в носу запахом печеных яблок, ванили, бензина, кофе и ярких искорок женского парфюма: смесь сладких и кислых нот, вплетенных в общую какофонию синей ниткой.
До Лу запоздало доходит: Карла потеряла магию. Окончательно. Бесповоротно, если верить полученным данным, а все, что может и что делает Лу, ограничивается словами сомнительной поддержки и разосланными по всем уголкам города птичками.
Птички приносят на хвостах куски последних сплетен, передают разговоры, растягиваются чужими словами по отрезу белой бумаги, но почти ничего не имеет смысла, кроме того, что все, кого Лу знает, еще живы.
Стайка парней петляет на великах по тротуарам по разные стороны улицы, проезжая часть блестит влажной брусчаткой, щерится редкой щебенкой. Один из парней, увлеченно споря с кем-то из своих, отпускает руль, раскидывает руки и в упор не видит Лу. Лу едва ли видит его, погруженная мысли.
Карла потеряла магию. Эд лелеет болеющего Джо и просит Лу писать, пока есть время. Мэй гладит эфемерных кошек по шерсти, только потом позволяет им разбежаться или запрыгнуть на ватман.
Лу вскидывает голову тогда, когда велосипедное колесо оказывает в паре метров от нее. Кричит:
– Осторожно!
Парень спохватывается, цепляется за руль, петляет восьмеркой по тротуару. Во взгляде читается испуг.
Лу отскакивает в сторону.
Рука больно прижимается к стене тыльной стороной ладони.
Запястье вспыхивает резкой болью.
Хруста нет.
Есть шорох колес, бренчание звонка, скрип сорванной цепи.
Велосипеды тормозят так же резко, как острая боль сменяется ноющей.
И город замирает посреди пустого переулка.
– Извините, ради бога! – парень бросает велик, подбегает к Лу.
Вместо лиц – выкрашенные в серо-малиновый бледные маски. Лу морщится, совершенно неизящно встряхивает рукой, будто пытаясь сбросить боль, растекшуюся кипящим маслом по коже. С трудом втягивает прохладный вечерний воздух, моргает, сбивая подступившие слезы. Выдавливает:
– Я в порядке.
В порядке.
Рука не сломана: пальцы двигаются, локоть тоже, но запястье теряет гибкость, ноет, тянет. Растяжение. Несколько дней с растиркой и эластичным бинтом исправят ситуацию, и Лу не сочла бы это такой уж проблемой, если бы не одно “но”: рука правая, ведущая.
– Точно? – недоверчиво спрашивает парень. – Может, вам в больницу?
– Нет нужды.
Кажется, парень качает головой, говорит что-то еще, что Лу не слышит. Отмахивается здоровой рукой и идет дальше.
Уже дома, когда поворачивает в замке ключ и опускается на пол, трет ушибленное запястье со счесанной кожей, пишет Мэй: “У меня растяжение”. Мэй не медлит с коротким “лечись”, и Лу позволяет себе разреветься.
Карла потеряла магию. Эд носится с Джо. А она не сможет даже отправить птиц, чтобы нашли виновного. Впрочем, успокаивает себя, ее помощь – капля в море. Следом добивает лаконичным: “И надежда”.
***
Наутро перебинтованная рука нашаривает пиликнувший сообщением телефон. Лу читает, слабо соображая в рассветных сумерках: “Джо уже не встает”. Засыпает снова, рассудив просто: если не встает – значит, не убежит, потерпит до обеда.
Сон рваными мазками ложится под веки: Эд плачет у изголовья кровати, Джо гладит его по кудрявой голове и что-то неслышно шепчет. В соседней комнате отвратительно фальшивит Карла. По полу вьются черные змеи с кошачьими мордами, тыкаются плоскими носами в углы, шипяще мяукают, не попадая в ноты. Какофония звуков царапает слух, режется сорванным дыханием на кровати.
Джо бормочет что-то себе под нос, Эд кивает, целует синие пальцы. За окном поднимается солнце, и надо бы уходить, но Лу страшно возвращаться к себе.
Визжит расстроенная скрипка будильника.
Лу открывает глаза.
Девять утра. Девять сообщений от брата. Эд пишет, что ему страшно, что Джо бредит, когда приходит в сознание, что приходит в сознание он все реже.
На завтрак кофе и хлеб с маслом – скудно, но лучше, чем ничего. Бинт лежит на столе, как напоминание о необходимости зафиксировать запястье по возвращении – перед братом лучше не появляться с видимыми травмами.
Закрытая дверь отдает болью до самого локтя, и Лу решает не истязать ушибленную руку – полезнее не будет.
Джо не встает и почти не приходит в сознание. Эд тоже теряет магию.
Карла плачет в пустой квартире, бьет в ноты и черно-белые клавиши. Эд не видит смысла колдовать, если Джо умрет.
Пятнадцать лет назад, ровно в тот день, когда мальчик-подросток сошел с пьедестала и получил имя, родители Лу и Эда плакали от счастья и искренне радовались новому другу сына. Друг быстро занял место в сердце. Неизменяемое тело не требовало ни еды, ни воды, но требовало магии и внимания, а позже, когда дружба сменилась любовью, Эд создал новый образ, отличный от старого только возрастом.
Джо был ровесником Эда, потом стал старше него, теперь же чуточку младше Лу. Ему вечно двадцать пять, у него короткие каштановые волосы, лисьи глаза и косая усмешка. Эду почти тридцать, и в русых кудрях блестит первая седина.
Он боялся, что душа не перенесется из тела подростка в тело взрослого юноши, но смог сохранить даже память. А теперь его творение – его любимый – умирает, потому что умирает магия.
Цокают каблуки по асфальту, плитке метро, брусчатке, снова асфальту, лестничной клетке. Останавливаются у двери, за которой гробовая тишина.
Дверь открывается, за ней – знакомые серо-голубые глаза в ободке воспаленных век.
Вопрос “как ты?” застревает в горле комом. Нравоучения скатываются слезами по щекам. Лу хотела бы сказать: “Он всего лишь творение твоих рук”, “Он не настоящий”, “Он статуя”, “Он никогда не рождался”.
Хотела бы.
Но не говорит, потому что какая разница, если Джо любит Эда даже умирая, даже не помня себя в лихорадке, даже в темноте последнего лабиринта без света в конце.
Лу тянет руки и обнимает, игнорируя боль в запястье. Эд обнимает в ответ, уткнувшись носом в сгиб шеи. Из комнаты слышно сбитое дыхание и тихие стоны.
Джо настоящий, живой и любимый, носившийся по морозу и дождю, когда среди ночи Эд метался в горячке. Он ночевал у ворот больничного городка, таскал ящики, чтоб заработать на капельницы, и врал родителям Лу и Эда, что Эд заболел из-за него, а не из-за собственной дурости. Потом, конечно, было проще: оплата лечения особо не ударила по семейному бюджету.
Подростковая влюбленность окрепла, стала тем, что даже Лу не может описать.
– Я без него не хочу… – выдохом в сторону. – Не хочу и не буду.
– Не будешь, – соглашается Лу. – Мы скоро найдем…
Решение? Виновника? Проблему?
Что они найдут, если за полгода смогли только потерять?
Эд не отвечает. Замирает памятником самому себе и слушает. Лу знает: он слушает дыхание за стенкой.
Визуализация
Эд
Джо