Глава 1
Лу скребет ногтем облупившуюся краску на гниющей деревянной раме, вздыхает. В последней неделе лета плавится асфальт, еще не дрожит от ветров хлипкое стекло, но это пока. Зимой на нулевом этаже будет неимоверно холодно и негнущиеся пальцы не спасут даже принесенные учителями обогреватели. Впрочем, Лу может не застать здесь ни куска декабря: столы пустуют, пылятся, незанятых мест все больше, магии – меньше, перья ржавеют в сыром помещении, как ранее дверные петли.
- Ты сегодня рано, - говорит Мэй, растягивая перед собой ватман. – Нервничаешь?
Мэй – учитель и гений, определенно лучшая колдунья-каллиграф из тех, кого Лу знала, а она знала многих. В свои сорок два она не стесняется рисовать цветные стрелки над синими глазами и не боится показаться странной, вплетая в рыжие волосы бусины. Ее гибкие пальцы легко держат перо, так же легко выводят четкие черные линии на любой бумаге, и каждое слово превращалось в кошку. Раньше.
Мэй не говорит, но Лу не глупа и не слепа: она видит, что кошек все меньше при тех же объемах текста, что они возвращаются кривыми строками на бумагу все быстрее.
- Птички напели, - тянет Лу, не отрываясь от окна, - что ничего не узнали. Зато у Карлы не ладится с музыкой.
Мэй вздыхает и не дает ответа, а Лу не требует, понимающе прикрывая глаза. Что сказать? Что магия, ранее крепнувшая и зревшая, как пшеница в поле, теперь выцветает, выгорает и плавится, исчезая. Что из шести ее видов силу теряет каждый.
Тяжелый выдох один на двоих, пустой класс – пародия на «Школу волшебной каллиграфии» - не наполняется. У Мэй вибрирует уведомлениями телефон: сегодня снова никто не придет.
- Не переживай, - хрипло говорит она. – Все наладится.
Лу кивает, слабо представляя, что именно и как может наладиться.
Через десять минут они приступают к занятию. Еще через двадцать Мэй отпускает ее домой и говорит, что уроки теперь будут раз в неделю. Лу соглашается, обещая рассылать птиц так далеко и так часто, как только сможет.
Пока еще может.
***
Лу не гений, но точно талант: ее летящие линии превращаются в птиц цвета тех чернил, какими она пишет. Обычно – золотыми, но все чаще – черными, которые дешевле, потому что смысл тратить больше денег на то, что никому не нужно. К слову, заканчиваются и они, и это повод прогуляться до магазина для творчества.
Август проходит последние метры мазками тусклых дней, но город кипит толпами и грохотом голосов, смешанных с автомобильным рычанием. Между стеклянных высоток и старых домов со статуями и лепниной жмутся друг к другу лавки, магазины и кафе, за ними, в переулках и подворотнях, запертая в четырех стенах магия.
Магия разбита на шесть кусков и каждый чем-то ценен. Лу еще в детстве научили: есть объекты, есть чувства, а есть гремучая смесь за решеткой нот и в переливах голоса.
Скульптура, живопись, каллиграфия, хореография, музыка и вокал. Прежде, чем отдать под опеку Мэй и Рэя, Лу таскали по пяти другим направлениям, но безуспешно. Зато перо в ее руках оказалось настоящей волшебной палочкой. Не слишком полезное и не слишком сильное колдовство, но красота для умеющих видеть та еще: золотые птицы, вспархивающие с листов и приносящие на крыльях послания.
Раньше Лу позволяла себе огорчаться, но потом поняла: она могла сколько угодно учить гаммы, но никогда не вплести мысли в чужую голову, могла биться о камень лбом, но никогда не заставить его дышать. Лучше уж превращать слова в птиц – хоть какая-то сомнительная польза, для разведки и переписки – самое то.
Теперь ей приходится смешивать радость и страх в гремучий коктейль тревоги: ее магия жива и не слабеет, но надолго ли.
Свернуть влево, перейти по пешеходному на другую сторону улицы, идти строго прямо, рассматривая не закрашенные граффити. Зачем-то искать в изгибах дутых букв отголоски чар и жалеть, что их нет. Лу тяжело выдыхает, мнется у стены, касается шероховатости испачканными в чернилах пальцами. Она еще пишет. Пока позволяет время и тот, кто затеял сомнительную игру с чужими жизнями.
За те полгода, что исчезает магия, пятеро ее друзей покончили с собой, трое на грани, восемь пытаются к этой грани не приближаться. Если забрать у рыбы воду, она будет бить хвостом по земле, но все равно умрет, если забрать у колдуна чары, он недолго продержится без смысла существования. Лу не хочет знать, насколько хватит ее сомнительного упрямства, и с силой толкает тяжелую дверь.
Взгляд, мельком скользнув по масляным картинам, упирается в женщину за прилавком. Она рисует. Легкие штрихи складываются в лицо, лицо обретает эмоцию, как обретает силы тот, кто находит себя. Женщина шевелит губами, ждет, прикрывает усталые глаза и перечеркивает рисунок жирной чертой, ломая грифель карандаша.
Лу делает вид, что ничего не замечает. Берет с полки банку туши и запасное перо, на всякий случай – новый держатель из выкрашенного в черный дерева.
Три пика по штрихкодам, засветившееся окошко на терминале, «оплата прошла успешно», чек. Лу сгребает покупки в сумочку, благодарит и делает ровно два шага к двери, прежде чем ее окликают.
- Вы еще пишите?
Лу медлит с ответом. Взвешивает ложь и правду на важность, смотрит в спокойное и печальное лицо женщины. «Да» - удар по больному, «нет» - потерянная надежда. Какое лезвие будет острее и от чего покатится слеза, когда Лу выйдет, она не знает и решает не врать.
- Пишу.
Женщина слабо улыбается, роняя голову, и Лу не хочет видеть ее боли. Переступает порог. Звон ловушки ветра смешивается с сигналом автомобиля и сообщением от Карлы: «Я все».
Новый маршрут выстраивается сам собой: из центра через две станции метро и одну пересадку.
***
Карла сидит на полу совершенно потерянная и бледная, Лу неловко мнется на пороге, поворачивая ключ в ранее открытой двери. Чтобы Карла и не заперлась? Нонсенс.
Из коридора видно растрепанный пучок синих волос и пустой взгляд в окно, открытую крышку отполированного фортепьяно. Лу не решается пройти дальше, но ее зовут, и она, ведомая севшим голосом, снимает босоножки.
- Что? – спрашивает без пояснений и предисловий.
Карла поднимает на нее карие глаза, на щеках застывшая соль, на пальцах – кровавые заусенцы. Руки пианистки должны быть ухоженными и красивыми, но Карла еще со школы имеет глупейшую привычку раздирать кутикулы, когда нервничает.
- Я все, - повтор сообщения. – Все...
Лу со свистом втягивает воздух, сглатывает, пытается найти слова, но находит только разорванные ноты, рассыпанные вокруг Карлы.
Талантливая пианистка, умеющая музыкой сплетать не просто образы – целые сцены. Лу видела падение городов и восстания народов, видела влюбленных под сенью цветущих яблонь и седые сумерки зимних вечеров, видела следы саней на снегу и истуканы гор, режущих верхушками лазурное небо. Видела и больше не увидит.
- Я ничего не могу, - всхлип. – Совсем ничего. Всего лишь музыка. Бездушная музыка. Даже чертового кузнечика – и того создать не смогла. Я три дня бьюсь над этим хреновым фортепьяно, перебила все пальцы о клавиши, все вальсы переиграла, а получилось целое ни хрена! Лу, пожалуйста, скажи, что ты еще пишешь. Скажи, что ты пишешь!
- Пишу, - выпаливает Лу.
Лучше бы молчала.
Карла рыдает, заливаясь смехом, со всей силы пинает несчастное фортепьяно. Еще раз. И еще. Бьет его рукой, рвет и без того порванные тетради с пометками карандашом между нот и линий. Воет раненым волком и скулит, будто пес, опаливший бок о мангал. Карла – эталон сдержанности и изящества, теперь впивается в волосы и плачет, потому что кроме музыки в ней ничего не осталось.
Три дня захлёбываться слезами, но играть, потому что вдруг показалось и осталась хоть капля чар. Три дня изводить себя до тремора, но играть, потому что вдруг повезет и магия вернется. Три дня молчать. Три дня плакать и садиться за ноты.
Лу опускается рядом и обнимает за плечи. Ловит дрожь всем телом, пытается согреть и успокоить и едва не глохнет от рыка и визга, бьющего по ушам набатом. «Боже, если ты есть, не дай потерять и ее», - но Бог не отвечает из-за стекла в рамке, а молчит, не перебивая чужую боль.
- Тихо, - шепчет Лу ей в висок. – Тихо. Мы ищем. Ищем...
Но не находят. Строчат тексты, теряют одного за другим, но ищут, потому что нужно наказать того, кто сделал такое. Нужно наказать и заставить вернуть всем магию так же, как посмел ее забрать. Но Карла плачет, хватаясь пальцами за предплечья, а Лу может только обещать, ничего толком не зная.
Ее птицы еще способны летать, а она – понимать их щебет и робкую вязь тусклых слов на раскатанном ватмане. Значит, будет, пока есть время. Вопрос: насколько их, оставшихся при своем, хватит.
Визуализации для тех, кому это нужно
Лу
Мэй
Карла