Под куполом цирка

«911, что у Вас случилось?» 

«Здесь труп в мусорном контейнере! Ребенок!»

— Звал меня?

— О, Адам, да, проходи.

Запах кофе и табака стоял в маленькой комнате. Джерри сидел за старым письменным столом, заваленным счетами, афишами и тетрадями. Поверх всего — старый цирковой альбом: фотографии на пожелтевшей бумаге, обведённые чёрной ручкой имена, смех, который теперь звучал только в памяти. Адам вошёл, чуть покачиваясь от усталости. Последние месяцы труппа работала без передышки — города, переезды, шоу.

— Присаживайся, племяш, — Джерри показал на стул напротив. — Хочу кое-что обсудить.

Адам слабо улыбнулся, сел.

— Я стал задумываться... — начал Джерри, крутя в пальцах карандаш. — О пенсии, тишине. Устал я, Адам. Мы с твоим отцом тянули этот шатер, сколько себя помню. А теперь вот я один остался.

Адам кивнул. Тихо. Он уже давно чувствовал, что в голосе дяди появляется что-то неуловимо прощальное.

— Кто-то должен занять моё место, — продолжил Джерри. — Кто-то, кто не просто понимает, как работает цирк, но живёт им. Кто может заглянуть ребёнку в глаза и дать ему веру, даже когда весь мир рушится.

Он замолчал, позволяя словам осесть. Адам опустил взгляд.

— Я не уверен, что смогу. Это всё слишком. Ты — легенда. А я...

— Ты — мой племянник. И ты видел, что такое цирк с самого рождения.

— Так много ответственности сразу, — пробормотал Адам.

— Верно, но разве это должно тебя пугать? Знаю своего «Джеми», как облупленного. Ответственнее тебя я ещё никого не видел. Даже твой отец был раздолбай, сам знаешь.

— Да...— выдохнул Адам. — Даже маме не сказал о своем здоровье...

Джерри встал, подошёл к буфету, достал бутылку крепкого виски. Наполнил два бокала.

— За будущее, Адам. Твоё и цирка.

Адам взял бокал.

— А за твоё?

Джерри усмехнулся.

— Моё уже прошло, «Джеми». Я стар. Мне ведь так и не удалось женится, может в отпуске найду себе пару на старость лет.

Адам усмехнулся. Они выпили.

Пламя в камине потрескивало лениво, отбрасывая дрожащие отсветы на стены. Джерри сидел в кресле у огня, уткнувшись в старый, потрёпанный альбом, страницы которого он не перелистывал. На коврике позади камина лежали Мия, Эд и Анжела. Только что играли, смеялись и теперь они отдыхали, разгорячённые и чуть запыхавшиеся. Анжела смеялась, обмахивая лицо ладонями.

— Замок освобожден! — воскликнула она, сверкнув глазами.

— Я устала, — фыркнула Мия, вытянув ноги. — Давайте отдохнем.

На мгновение все стихли. В комнате снова слышно стало только дыхание огня. Эд повернул голову к ней.

— Слушай, а ты давно тут? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо.

Анжела пожала плечами.

— Я не считаю дни. Здесь всегда как будто утро, или вечер. Я никогда не покидала этой комнаты.

Мия осторожно села ближе.

— А ты помнишь, как сюда попала?

— Нет. Я просто здесь всегда была, кажется.

— А до того?

— До чего?

Мия посмотрела на неё внимательно, но не давяще. Анжела не отводила взгляда, но в её лице не было тревоги, лишь странная, чужая спокойность.

— Тут я просто играю, разговариваю с дядей. Иногда тихо, иногда весело. Потом снова всё сначала. Папу давно не видела.

Дети замолчали.

— Вам тут нравится? — вдруг спросила Анжела, словно вспомнив, что они гости.

— Да... — сказал Эд и тут же взглянул на Мию. — Только...

— Только странно, — закончила Мия за него.

Анжела кивнула.

— Здесь всегда так. Сюда приходили и другие.

— Другие дети? — уточнил Эд.

— Да, — кивнула она. — Но потом они уходили. А я нет.

— Куда...уходили?

— Туда, — палец указал на дверь в конце комнаты. Ту, что Джерри открывал для них. — Вы ведь тоже уйдете?

— А ты не хочешь с нами?

— Я не могу. Папа сказал, что только тут я в безопасности. Рядом с дядей.

Повисла тишина, разом ставшая особенно ощутимой, как плотная ткань, которой накрыли комнату. Пламя потрескивало. Где-то в углу глухо щёлкнуло дерево. Эд и Мия переглянулись, взгляд скользнул к креслу у камина. Там всё ещё сидел Джерри. Он не смотрел на них прямо, но всё слышал. Пальцы его сжались на подлокотнике, едва заметно. Лицо оставалось спокойным, почти ленивым, но в уголках глаз затаилась раздражённая складка, как тень, которую пытаешься стряхнуть с плеча.

Лето. Пыльная жара, с шершавым солнцем и звоном кузнечиков. Цирковой шатёр, словно выдохнув, отдыхал до вечернего представления. Джерри стоял у входа и наблюдал, как между фургонов, ловя ветер под подолом сарафана, несётся босая Анжела.

— Не беги! — громко, но мягко окликнула её бабушка. — Упадёшь, и всё.

— Не упаду, бабушка! — ответила девочка весело и скрылась за углом.

Бабушка шла следом, не торопясь. На плече — сумка, в руке — маленький девичий рюкзак. Она была такая же, как и прежде: строгая, собранная, с твёрдой осанкой, будто всё в этом мире зависело от неё. Джерри шагнул вперёд.

— Ольга, — произнёс он с лёгкой улыбкой, чуть склонив голову, как кавалер перед дамой.

— Джерри, — ответила она, отвечая таким же поклоном и сдержанной теплотой в голосе. — Давно не виделись.

— Годы прошли как день, — вздохнул он. — Всё так же строго следишь за порядком?

— Кто-то же должен, — сдержанно усмехнулась Ольга. — Ты, как я погляжу, тоже не даёшь цирку развалиться?

— До сих пор держусь. Пока ещё слушаются.

Из глубины шатра вышел Адам, увидел дочь и его лицо осветилось. Он шагнул к ней, и Анжела бросилась в объятия. Крепко обнял и маму.

— Папа! А мы будем кататься на пони, как в прошлый раз?

— Если будешь хорошо себя вести, — улыбнулся он и легко прижал девочку к себе.

Ольга наблюдала за ними с видом генерала, что только что передал командирам важную часть армии.

— Я пробуду всего пару дней, — сказала она Джерри. — Проведаю знакомую. За внучкой приглядите?

— Как всегда, — кивнул он. — Будет в надёжных руках.

— Мам, чего не останешься? — расстроено спросил Адам.

— Хочу город посмотреть, сынок. Потом надо бы и папу твоего проведать.

Взгляд Адама опустился, мама изменилась в лице только упомянув Джереми.

— Я тоже по нему скучаю, мам, — добавил он. — Все мы.

Глаза моментально перевелись на Джерри, что делал вид, будто ему всё равно. Ему не было всё равно. Брат, настолько родной, практически вся его жизнь, исчез в один миг, в один момент. Идиот. Мог избежать своей участи, но предпочёл смириться и плыть по течению, которое закончилось одним днём. Он оставил жену и сына самих по себе. Он боялся. Боялся говорить, боялся навредить семье словами. А как же сладостна была встреча Ефремовой Ольги Александровны — звезда, прима русского балетного театра с простым начинающим циркачом. Он тогда с братом пришёл просто посмотреть балет, немного отдохнуть, расслабиться от вечных цирковых забот. Ольга очаровала его своей грациозностью, её движения были лёгкие, нежные, словно осенние листья кружились на ветру, он не мог тогда описать этой красоты, никогда такой не видел. Он не мог просто уйти после спектакля. Сердце гнало его вперёд. Сначала просто стоял в фойе*, сжимая в руке смятый билет. Потом приносил цветы, осторожно, будто боялся испортить их прикосновением. Ждал у служебного входа, прятался в тени, не надеясь ни на что. Он смотрел на неё, как смотрят на чудо, позволившее прикоснуться к себе. Сначала она не замечала его. Он был просто один из тех самых. Очередной восторженный зритель, что приходит снова и снова. Но Джереми не отступал. Не лез с разговорами, не требовал, он только приносил цветы и уносил тишину её проходящего взгляда, как трофей. Потом стал знакомым лицом. Она кивала ему, иногда чуть улыбалась. Тогда сердце его грохотало, как барабаны под куполом. Он начал узнавать, когда у неё перерывы, когда она уходит, куда предпочитает заходить по пути. Не преследовал, просто хотел быть рядом. Фанат превратился в поклонника. А поклонник во влюблённого мужчину. Он не знал, как называть то, что чувствовал. Это было похоже на сон, в котором всё хрупко, и любое неосторожное слово способно разрушить иллюзию. Он боялся говорить. И всё-таки однажды остался у дверей дольше обычного. Она уехала. Так же легко и грациозно, как танцевала — исчезла из его жизни, оставив после себя выжженное пространство, в котором всё звучало слишком громко и слишком пусто. Джереми долго стоял на перроне*, не замечая, как поезд исчез за горизонтом, как ветер остыл, как осень вступила в свои права. Он не знал, увидит ли её снова. И всё же не смирился. Он начал писать, не часто, не навязчиво, обычные письма. Слова, что не успел сказать, пока она была рядом, мысли, за которыми не стояло надежды, только потребность быть услышанным, хоть сквозь тысячи километров. Он писал о своей цирковой работе, о буднях и срывах, о репетициях под дождём, о брате-близнеце, что подшучивал над ним, о том, как однажды тигр чихнул прямо перед ним, и это почему-то его рассмешило до слёз. Писал, как скучает. Как помнит каждое её движение, словно выучил партию наизусть. Он не знал, доходят ли письма, не получал ответа. И однажды, среди прочей серой бумаги — пришёл конверт: русские марки, изящный, чуть наклонный почерк. Она не писала длинных строк, но он перечитывал их до дыр, как будто внутри спрятано больше, чем просто слова. Она вернулась. На афишах её имя было обведено золотом, словно подчёркивая значимость этого события: последнее выступление Ефремовой Ольги Александровны — примы, чья грация вдохновляла десятки сцен, чья тень была легка, как дыхание. В зале аншлаг*, за кулисами — тревога. В её взгляде странное спокойствие, словно она прощалась не только со сценой, но и с частью себя. Травма случилась во время репетиции. Незаметно, почти буднично один неверный поворот, болезненный щелчок, короткий стон, приглушённый гордостью. Она встала с болью, не показывая её, закончила репетицию, как ни в чём не бывало. Лишь поздним вечером, когда осталась одна, позволила себе сжаться, опустить голову и заплакать. Восстановление прошло удивительно быстро, как будто тело знало — она не вернётся. Она уже приняла это решение. Врач рекомендовал. Она решила уйти красиво. Без срыва, без скандала, без пафоса. Просто сменить сцену на зал с зеркалами и ученицами, которые ещё только учатся стоять на пуантах. Пойти туда, где её движения будут жить в чужих телах, где она станет началом для других, а не финалом для себя. На гастролях она снова встретила Джереми. Он стоял у служебного входа, с цветами, как тогда. И впервые за долгое время она почувствовала, что возвращается не просто в какую-то страну, а в чью-то жизнь. Цветы он держал неловко, как будто не знал, имеет ли право их вручить. Она остановилась, не произнося ни слова, пауза между ними длилась долго. А потом она кивнула, едва заметно, но с теплом. Он сделал шаг вперёд. Не был навязчив, был терпелив. Уважительно молчал, когда ей хотелось тишины. Умел слушать, когда ей нужно было говорить. Не ждал признания, но приносил чай с мёдом, когда болела нога. Спокойный, надёжный, с грубоватыми руками, знавшими верёвки, сцены и тяжёлый груз, но теперь с осторожностью касавшимися её плеча. Они гуляли по набережным, по паркам, по вечернему городу, который, казалось, знал её боль и его молчаливую верность. Он ничего не просил, но всё отдавал. Постепенно между ними возникло ощущение дома, тихое тепло, уверенность. Писал короткие записки с шутками и пожеланиями. Он не предлагал ей остаться, его взгляд сам об этом твердил. Она не говорила, что скучала, но однажды утром всё же не уехала. Рождение сына стало неожиданностью, хотя и не случайностью. Ольга, привыкшая к дисциплине, к телу как инструменту, к графику репетиций и гастролей, долго не решалась на новый шаг в своей жизни. Но тогда, после травмы и отказа сцены, всё в ней, казалось, стремилось к тишине. И в этой тишине вдруг появилось новое — тёплое, уязвимое, живое. Беременность она переживала словно тайну, как будто в ней поселился другой мир, хрупкий и светлый, который следовало беречь всеми силами. Когда Адам родился, всё встало на свои места. Он был тёплым сгустком смысла, крохотным комком ревущей жизни. У него были её глаза и его уверенность. Он смотрел на мир, будто уже знал, каким он может быть, если в него вложить достаточно любви. Мальчик рос весёлым, бурным, озорным, пока фигура отца не пропала из его жизни.

Анжела уже потянула папу за руку в сторону цирковых пони. Он пошёл следом, и они вскоре скрылись за шатром. Джерри провожал их взглядом. Тёплый воздух вибрировал над травой, вдалеке слышался топот копыт и негромкие голоса рабочих. Где-то хлопнула дверь вагончика, залаяли собаки. Джерри вдохнул глубже, и в нос ударил знакомый запах: пыль, сено, железо и сладковатый дух сахарной ваты, что въелся в кожу, в кулисы, в саму ткань жизни здесь. Всё напоминало о прошлом, но не резким уколом — мягким, почти ласковым касанием. Как напоминание о том, что ещё есть время, которое нужно прожить. В груди потеплело. Где-то там, за кулисами, смеялась Анжела, где-то там, племянник улыбался.

Эд и Мия сидели на ковре в тусклом свете камина, который, казалось, лишь подчеркивал пустоту этого странного места. Тени танцевали по стенам, тянувшись вверх, как живые существа. Дети обменялись взглядами, их глаза полны сомнений и неясной тревоги. Они знали, что нужно сказать, но слова с трудом поднимались с языка. Анжела сидела рядом, улыбаясь, но её улыбка казалась всё более натянутой, всё более неестественной. В её глазах было лёгкое недоумение, как если бы она не могла до конца понять, что происходит. Он чувствовал, как дрожь пробежала по его телу, будто каждое слово было бы ударом по всему, что он знал. Мия сидела рядом, её взгляд был полон невыразимой боли, она тихо посмотрела на брата, как будто пытаясь понять, готов ли он сказать то, что было нужно. Эд присел поближе, собираясь наконец проговорить то, что не мог выговорить. Он открыл рот, но прежде, чем его голос мог бы прозвучать, раздался резкий, властный и знакомый голос Джерри.

— Эд, не надо, — прервал он, его лицо было искажено злостью. Он встал с места, как некое существо, полное энергии, как темная тень, которая заглотила весь свет в комнате.

Эд застыл, замерзнув на месте, но Джерри не дал ему времени подумать. Он шагнул вперёд, почти угрожающе близко, его глаза были полны угрозы и жестокости.

— Не смей, — произнес он, и его голос был низким, хриплым, как у дикого зверя, готового напасть. — Я знаю, что ты хочешь сказать.

Мия зажала рот руками, её тело напряглось, как будто она ожидала, что Джерри сделает шаг вперёд и крикнет ещё что-то. Она могла почувствовать, как с каждым словом напряжение возрастало. Всё было не так, как должно было быть, но перед этим человеком было страшно. Он был опасен. Эд попытался выдохнуть, но слова не приходили. Он чувствовал себя беспомощным, как будто сама атмосфера сдавливала его, мешая выговорить то, что нужно. Всё, что он мог сделать — молчать. Анжела, словно не замечая напряжения в воздухе, наклонила голову, её взгляд был любопытным и немного недоумевающим.

— Почему ты не дал ему сказать? — спросила она, не снимая взгляда с Джерри. Её глаза были ясны, но в них читалась растерянность, словно что-то вдруг выбивалось из привычного порядка вещей. Он стоял, но его лицо было каменным, и по его жестам было видно, что он будто избегает её взгляда.

— Что происходит? — повторила она с легким намеком на беспокойство. — Эд что-то хотел сказать. Почему ты его остановил?

— Неважно, принцесса, — сказал он, прерывая её мысли. Его голос был холодным, а выражение лица отчуждённым. — Просто мальчику не стоит болтать лишнего.

Его взгляд был устремлён на Эда с такой яростью, что тот на мгновение даже отшатнулся, хотя и пытался скрыть растерянность. Джерри явно был не в настроении терпеть любые вопросы. Он вернулся в кресло, осознав свой контроль над ситуацией, но внимательно следил за ними. Не глазами. Ушами. Однако он не двигался, не вмешивался. Он был там, но казалось, что его присутствие было частью этого странного мира, которого они не могли полностью понять. В комнате настала тишина, нарушаемая лишь мягким потрескиванием огня в камине. Взгляд Анжелы был задумчивым, но что-то в её выражении лица стало более тревожным, когда она заметила, как дети что-то обсуждают между собой. Эд осторожно посмотрел в сторону Джерри, который сидел в кресле у камина, поглощённый своими мыслями, и снова вернулся к Анжеле. Он знал, что сейчас нельзя ошибаться, нужно быть скрытными. Он наклонился чуть ближе к ней, не давая глазам блеск вопроса, и шепотом, почти не дыша, спросил:

— Хочешь увидеть папу?

Анжела замерла, её глаза расширились, и на секунду она не могла ответить, чувствуя, как на сердце становится тяжело. Папа. Весь её мир крутился вокруг этого человека, и она начала догадываться, что ей нужно сделать. Эд быстро добавил, обращая её внимание на то, что они должны быть осторожными:

— Мы можем найти его. Мы должны просто должны уйти отсюда.

Мия, заметив, что они наконец пришли к общему пониманию, взглянула на Эда. Она снова оглядела комнату, и вдруг её взгляд зацепился за лёгкую ткань, которая висела рядом с камином — штора, скрывающая проход, через который они пришли сюда. Это был тот самый выход, всего в нескольких шагах от них. Но выход был буквально под носом — прямо у шторы, которую так легко можно было бы сдвинуть и выбраться. Только вот штору отделял Джерри, сидящий у камина. Он, казалось, не заметил, что они задумаются о побеге, но его пристальный взгляд всё время был сосредоточен на них. Это было не случайно. Он следил. Эд с Мией обменялись быстрым взглядом. Они знали, что нужно найти способ обойти Джерри, не привлекая его внимания. Это было опасно, но другого выхода не было.

— Нужно действовать быстро, — прошептала Мия.

Эд кивнул, его взгляд был полон решимости. Он встал и начал осторожно двигаться, стараясь не издавать ни малейшего звука. Мия с Анжелой последовала за ним, но они знали, что, если ошибутся хотя бы на секунду, Джерри не замедлит и не даст им уйти. Они подкрадывались к шторе, сердце каждого из них колотилось в груди, как будто они шли по острию ножа. Тело Анжелы дрожало и Мия это почувствовала, она взглядом стала её успокаивать, сжимая руку крепче. Шторка уже почти касалась их пальцев, когда Эд почувствовал странное, холодное дыхание — будто кто-то стоял прямо за ним. Оказавшись почти у выхода, он резко остановился и обернулся. В его глазах мелькнула паника, когда он понял: Джерри уже смотрел на них.

Он стоял так спокойно, будто ничего не происходило, но в его взгляде было что-то пугающее. И как только Эд встретился с ним взглядом, Джерри без слов двинулся в их сторону. Шаги его были быстрыми и решительными, и Эд понял, что не успеет уйти.

— Беги! — вырвалось у него из груди, но это было слишком поздно. Джерри уже был в движении, и его тень выросла на стене.

Эд мгновенно рванул вперёд, схватив Мию за руку. Он знал, что если останутся хоть на секунду, то они окажутся в ловушке. И без оглядки побежал, не замечая ни препятствий, ни боли в груди. Мия не отставала. Она чувствовала, как её сердце бешено колотится, но злилась на себя за то, что до сих пор не придумала, как вырваться. Но этот цирк, который стал их кошмаром, был теперь как дом, как лабиринт, где каждый поворот они могли спрогнозировать. Эд знал, куда бежать. Они уже были знакомы с каждым углом, с каждым коридором. Шум шагов Джерри был всё ближе. Он не отставал. Проклятый старик! Он знал, что они пытались сбежать. Он всё понял. И теперь его шаги становились всё громче.

— Поторопитесь! — в голосе Эда звучал отчаянный страх.

Анжела бежала за ними, не особо спеша, но с лёгким беспокойством в глазах. В её сознании не было ни мыслей, ни чувств, но её тело автоматически следовало за детьми, не задавая лишних вопросов.

— Эд, куда мы бежим? — спросила Анжела, немного запыхавшись, но её голос не звучал панически. Она просто не понимала, что происходит.

— К твоему папе, — выдохнул Эд.

Анжела послушно держалась за Мию, хотя по её лицу было видно, что она всё больше теряется в происходящем.

Вдруг Мия сделала рывок вперёд. Она повернулась за угол, а Эд, хватаясь за её руку, потянул её за собой. Анжела последовала за ними, её шаги стали быстрее, но всё же не столь решительными, как у детей. Вслед за ними пронеслась ещё одна тень — Джерри. Сердце Эда билось, как сумасшедшее. Он чувствовал, как холодок страха пронизывает его тело. Он знал, что если они не успеют, Джерри поймает их. Но выхода всё не было видно.

— Поторопитесь! — снова прошептал Эд, видя, как Джерри стремительно приближается.

Остались метры до цели, Эд почувствовал, как его ноги начинают дрожать, а сердце колотится всё быстрее. Мия была рядом, но её лицо было напряжённым, полным решимости. Но вот, наконец, они достигли конца коридора. Перед ними открылась знакомая сцена — снова заброшенный бассейн, который они уже видели, но теперь он казался совсем другим. Стены, облезшие от времени, темные углы и отравленный воздух создавали атмосферу безысходности. Воды в бассейне уже не было. Каждая плитка на полу казалась ненадежной, каждое эхо их шагов отзывалось болезненно громко в тишине этого места. Эд первым огляделся и осторожно двинулся дальше. Мия шагала за ним, держась за руку с Анжелой. Девочка казалась всё более странной. Она шла молча, как будто сама не осознавала, что происходит. В их голове мелькали разные мысли, но только одно оставалось неизменным — им нужно найти Адама. Отголоски их движения смешивались с жутким звоном, как если бы они нарушали тишину давно забытых мест. Но как только они начали двигаться быстрее, Анжела вдруг замерла. Она почувствовала, как в её голове начинают беспокойно блуждать тени — неясные, полусонные воспоминания, которые вдруг всплыли. Шаги. Быстрое дыхание. Страх, сковавший её тело. Тревога, которая мгновенно пробуждала в ней инстинкты, заставляя сердце биться быстрее. Она попыталась снова фокусироваться на происходящем, но ощущения были такие знакомые. Знакомые, как страшный сон, повторяющийся каждую ночь. Это были воспоминания, которые она не могла выкинуть, как ни старалась. Её тело содрогнулось, и она вспомнила. Её хриплое дыхание, когда она пыталась бежать от кого-то раньше. В её голове снова мелькнул образ мужчины, зловещего, как дым, который всегда был рядом, всегда в шаге от неё. Когда она пыталась убежать, его руки ловили её, его злорадный смех эхом раздавался в ушах. Но ей нужно было убежать. Она знала, что если останется, то не выживет. Но сколько бы она не бежала, его преследующие шаги всегда были за спиной. Вдруг всё это слилось воедино, как в кошмаре. Она снова была в ловушке, снова несла это ощущение страха, которое с каждым шагом становилось только сильнее.

— Анжела? — Мия притянула её за руку, с тревогой в голосе.

Она подняла глаза и увидела знакомое лицо. Всё вокруг было настоящим, но её воспоминания шли следом, как параллельная реальность. Она снова почувствовала, как её сжало в том же страхе, в том же отчаянии, что когда-то.

— Ты в порядке? — Эд стоял рядом, пытаясь понять, что с ней. Но его голос казался странным, словно исходил издалека.

Анжела сглотнула, чтобы вернуть себя в настоящий момент. Она покачала головой, пряча глаза, не готовая рассказать о своих страхах. Не готовая вспоминать то, что когда-то пережила.

— Да, — прошептала она. — Всё хорошо. Идём.

Но её шаги стали медленнее, словно она сама не понимала, почему она тянет назад. Это было, как если бы её тело помнило то место, как если бы она уже была здесь, переживала всё это. Но всё же, она продолжала идти. Эд и Мия шли вперед, не заметив, как замедлился её шаг. Они не знали, как трудно ей идти. Она могла бы остановиться, закричать. В воспоминаниях, как и в реальности, её шаги вдруг были слышны слишком громко. И вот тогда она услышала их: те шаги, преследующие её, будто бы каждый её шаг тянул за собой тень, которая никогда не оставляла её в покое.

Словно вспышка, образ снова пронзил её разум, его зловещий взгляд, его руки, сжимающие её шею, его дыхание на её коже. Анжела задыхалась.

— Анжела, ты точно в порядке? — Мия обернулась, с тревогой глядя на неё.

Она заставила себя кивнуть и снова сделала шаг, но теперь всё было иначе. Она была не просто на грани срыва, она была в поисках выхода, того самого выхода, который ей так отчаянно не хватало в её прошлом. И она знала, что не может остановиться. Нельзя было оглядываться. Нужно было двигаться, несмотря на страх, несмотря на воспоминания, которые снова и снова пытались её поймать. Эд, не подозревая, что происходит, продолжал двигаться вперёд. Вдруг он остановился, заметив, что Анжела замедлила шаг.

— Что с тобой? — его голос был тихим, но напряжённым.

— Всё в порядке, — ответила она с усилием, чувствуя, как её внутренний мир рушится. — Идём к папе.

Шаг за шагом, они продолжали двигаться, не ведая, что каждый их шаг создавал мрачные воспоминания, которые не давали ей покоя. Джерри их ищет. Эд ловко втянул Мию и Анжелу в проём между двумя старенькими железными шкафчиками, здесь пахло сыростью, плесенью и чем-то сладко-гнилым — будто кто-то когда-то прятал здесь испорченные яблоки. Пространство было узким, темнота — абсолютной. Мия сдерживала дыхание, прижимая Анжелу к себе. Девочка дрожала. Эд заслонил вход в укрытие, присев, словно маленький зверёк. Шаги. Слишком близко. Анжела застыла, вцепившись в руку Мии, но взгляд её метался, как у загнанного зверька. Что-то происходило. Внутри. Глубоко. Как будто из-под земли кто-то выл. Воздух стал вязким, кожа покрылась потом. Кто-то дышал ей в спину. Что-то знакомое, но необъяснимое. Сердце бешено стучит, но не в груди, будто где-то снаружи, где-то за углом, где не должно быть никого. Она не понимала, чьи это воспоминания. Её затошнило, она схватилась за голову, всё пульсировало, пространство будто сдвинулось. Мия тихо ахнула, заметив, как Анжела побледнела. Эд заметил, как губы девочки беззвучно шевелятся. Анжела хотела закричать, но не могла. Руки судорожно сжались на голове и вдруг она замерла, что-то почувствовала. Медленно она отняла ладони от висков и уставилась на них. Кровь. Тёмная, густая, сочившаяся меж пальцев, как будто вырывалась изнутри, из самого черепа. Кровь стекала по запястьям, оставляя липкие следы. И это было не видение. Мия вскрикнула, захлопнув рот ладонью. Эд отшатнулся, вдавившись в стену. Они тоже это видели. Анжела глядела на свои руки, как на что-то чужое. Затем перевела взгляд на Мию и Эда, в нём было что-то первобытное: ужас, стыд, боль. Внезапно она издала крик. Пронзительный, животный, вырвавшийся из самой глубины, будто разрывал грудную клетку изнутри. Он прокатился по стенам и эхом обрушился на них всех. И тут же сорвалась с места, метнувшись в сторону, прочь из укрытия, прочь от них. Топот её шагов эхом отозвался в зале. Она хотела исчезнуть, но с каждым её шагом кровь оставляла отпечатки. В этот миг из-за угла показался Джерри. Он шёл быстро, уверенно, но, заметив Анжелу, его шаг сбился. Он замер на мгновение, вглядываясь в её искажённое лицо, в её испачканные руки.

— Анжела? — выдохнул он.

Его глаза расширились — не гнев, не ярость, а паника. Настоящая, почти отцовская. Он метнулся за ней, забыв про Мию и Эда, про всё остальное.

— Анжела, стой! — крикнул он, исчезая в коридоре вслед за ней.

Дети остались одни, дрожащие, прижавшиеся друг к другу в темноте. Тишина снова накрыла бассейн, но теперь она была звенящей и тревожной. Дети, как по команде, без слов — бросились следом за Джерри. Преследование сменилось погоней другого рода: теперь все они бежали за Анжелой. Она мелькала впереди, как испуганный зверёк, уносясь всё дальше по коридорам, зигзагами, вслепую. Кровь оставляла след, будто тропа, ведущая сквозь страх. Она всхлипывала, почти захлёбываясь воздухом, плакала и звала:

— Папа! Папа!

Голос её дрожал, надрывался, отдавался эхом в пустых, облупленных стенах цирка. Никто не отвечал. Никто не выходил навстречу. Только пустота. Мия споткнулась, Эд схватил её за руку. Они снова бежали мимо старых декораций, пыльных клеток, давно забытых реквизитов. Сцена распадалась на куски прошлого и настоящего, как сон, ставший кошмаром. Где-то позади Джерри тоже звал её, но теперь уже не властно, не злобно. Его голос сорвался до беспомощного:

— Анжела, остановись!

Она не слышала. Или не хотела слышать. Только бежала, истекая кровью и воспоминаниями, прячась от них обоих. Анжела исчезла, как будто растворилась. Её крики ещё некоторое время дрожали в воздухе, затем стихли, оборвались, будто кто-то выключил звук. Они добежали до детского лабиринта — и там ничего. Только багровый след, уводящий в разные повороты, и всё. Ни шороха, ни дыхания. Словно весь мир задержал вдох.

— Чёрт! — прошипел Джерри, уперев руки в колени, тяжело дыша. Затем выпрямился, резко повернулся к детям.

Его лицо исказила ярость.

— Вы... — он ткнул пальцем, не разбирая, в Мию или Эда. — Это всё вы! Что вы с ней сделали?! Зачем вы лезете, куда не просят?!

Он шагнул ближе, глаза налились злым блеском, голос сорвался до почти срыва:

— Она была спокойна! Всё было нормально! Пока вы не появились со своими непонятными планами!

Мия инстинктивно отступила назад, Эд встал перед ней.

— Мы ничего... — начал он, но Джерри уже отвернулся, стискивая кулаки.

— Если с ней что-то случится, — процедил он сквозь зубы, — Вы оба пожалеете!

Он бросил на них последний, тяжелый взгляд и пошёл по кровавому следу, тусклые лампы над головой мигали, искажая тени на стенах. Каждое мерцание будто оставляло на секунду их без защиты, как вспышка между снами, в которых не знаешь, проснулся ты или нет. Дети двинулись за ним, шаг за шагом, будто не в силах иначе. Оба держались ближе друг к другу, стараясь не издавать ни звука, как будто могли потревожить что-то большее, чем они сами.

Тёплый свет просачивался сквозь отверстия в ткани шатра, рисуя мягкие полосы на пыльном полу. Воздух пах гримом, потом и лёгким терпким дымом. Диана стояла перед зеркалом, неспешно растушёвывая тени на веках. Она делала это, как делала тысячу раз, движения были точными, отточенными, но в её взгляде было что-то ускользающее. За спиной шумела арена, кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то гремел железом. Она не обращала на это внимание. Мэри, натягивала ленточные балетки, повторяя в голове движения. Иногда она прикрывала глаза, будто отгораживаясь от суеты. Музыка в её голове была чище, чем та, что звучала от музыкальных инструментов. Мартин, уже в гриме, с комично растрёпанной причёской и измазанным ртом, крутился перед зеркалом и хихикал сам себе. Он репетировал жесты, раскланивался, бросал воображаемую трость вверх. Порой он замирал, смотрел в отражение чуть дольше и на краткий миг из-за белой маски проглядывал мальчишка, который боялся неудачи. Потом снова гримаса, прыжок, хлопок в ладоши. Адам сидел в глубине гримерки, что-то шепча себе под нос. Перед ним лежала маленькая карточка, на которой были написаны слова — слова, которые он должен был сказать перед выходом труппы. Он повторял их с тихой сосредоточенностью, будто молитву. Его лицо не выражало ничего, ни волнения, ни усталости, только сосредоточенность. В другом конце шатра рабочие тащили ящики, готовили тросы, натягивали канаты, подгоняли свет. Всё происходило в привычной рутине: в грохоте, шорохах, в ритме долгих лет, растворённых в пёстрой ткани купола. Мартин уронил шляпу, и она прокатилась по полу.

— Хватит! — раздался резкий голос у входа. Все разом обернулись. Джерри стоял в проходе — прямой, как струна, в чёрной рубашке, застёгнутой до самого верха. Его глаза, как всегда, были холодны, а голос ровен, но в этой ровности чувствовалась сталь.

— До шоу тридцать пять минут. Все должны быть в форме. Мартин, прекрати дурачиться. Диана, не отвлекайся. Мэри, спина ровнее. Адам, чтоб слова от зубов отскакивали.

Он прошёл внутрь, отмеряя шаги будто по линейке. Его взгляд цепкий, внимательный, скользнул по каждому лицу.

— Сегодня полный зал. К нам пришли семьи, журналисты, мэр с детьми. Ошибок быть не должно. Никаких «Я устал», никаких «Я не заметил». Всё чётко отрепетировано. Я ясно выражаюсь?

— Ясно, — почти хором ответили те, кто был ближе.

Он кивнул и направился к служебному выходу, но на секунду замедлился рядом с Адамом.

— И не забудь: ты — лицо этого представления. У тебя семь минут, чтобы заставить их поверить в сказку.

Джерри ушёл так же резко, как и вошёл. Тишина повисла после его ухода, как после раската грома. Мартин поднял с пола свою шляпу, покосился в сторону двери и усмехнулся:

— Чудесно. Какой-то строевой смотр.

— Это ещё он в хорошем настроении, — буркнула Диана, поправляя ресницы у зеркала. — Помнишь, в Праге? Когда он чуть не уволил Макса за опоздание на минуту?

— Он тогда всем зарплату хотел снизить, — вставила Мэри, перекатываясь с носка на пятку. — «Дисциплина — лицо цирка», — передразнила она сухим голосом.

— А, по-моему, — тихо заметил Адам, — Он просто боится. Много прессы в последнее время.

— Тогда пусть не отрывается на нас, — отрезал Мартин и надел шляпу с театральным вздохом. — А то в следующий раз я упаду с трапеции назло.

— Ты и на ровном месте спотыкаешься, — Мэри не удержалась от усмешки.

— Это стиль, мадам. Ты просто не понимаешь комедии.

— А ты просто не слушаешь Джерри. А ведь однажды он и вправду тебя выгонит.

— И что тогда? — Мартин развёл руками. — Пойду в уличные артисты. Буду пугать голубей и радовать туристов.

Все засмеялись. Не громко, но искренне. Смех немного разрядил воздух. Под куполом закружились прожекторы, оркестр взял бодрый темп, и зрители, сотни глаз, затаили дыхание. Артисты выходили один за другим, точно фигуры из снов: каждый на своём месте, каждый важная часть механизма, заведённого как пружина. Мартин, с напудренным лицом, выкатывался на арену под взрыв смеха — клоун, любимец публики. Его шутки казались лёгкими, но за каждым движением скрывался отточенный контроль. Диана в сверкающем трико, будто из звёздной пыли, летела под купол, рисуя в воздухе невозможные траектории. Мэри показывала чудеса опасных танцев со змеями. Адам вышел последним. Был только лёгкий дым и свет, скользящий по его пальцам. Он показывал трюки с платками и кольцами, но каждый жест будто бы рушил границы реальности. Публика замирала: что-то в этом было настоящее, почти мистическое. Он улыбался едва заметно, будто хранил тайну, которую нельзя назвать. Когда финальный аккорд оркестра пробежал по шатру, зрители встали как один. Аплодисменты гремели, оглушая, а артисты кланялись, держась за руки. Следующий день начался довольно тихо, Джерри снова вошёл к артистам, но в этот раз его взгляд был мягкий. Он не улыбался, но лицо говорило о чём-то интересном. Джерри обвел всех взглядом, чуть помедлив. Голоса утихли. Даже Мартин притих, затаившись возле зеркала.

— Хорошая работа, — сказал он глухо, но сдержанная похвала прозвучала сильнее любой тирады. — Газеты уже пишут про нас. Цирк Братьев Холл снова в топе. Так держать. Работайте, как вчера — чисто, точно, без ошибок.

Он замолчал, глядя куда-то в пространство. Лёгкая пауза висела в воздухе, потом он коротко кивнул и развернулся, уходя, не оборачиваясь. Так проходит неделя выступлений, она оказалась самой удачной за всю историю цирка. Время отдыха. Джерри сидел в своем кабинете, за тяжелым дубовым столом. Дымок от сигары клубился в воздухе, создавая полумрак в уголках комнаты, освещенной только тусклым светом настольной лампы. Газеты с хвалебными статьями о цирке Братьев Холл, вырезки с восторженными рецензиями — все это было разбросано перед ним. Он лениво переворачивал страницы, чувствуя, как от воспоминаний о последних успехах цирка на душе становилось легче. Качество работы, точность исполнения, яркость шоу — все было на высоте. Он был доволен. Всё шло так, как должно было идти. Он снова поднес сигару к губам и, задумавшись, взглянул на газету с заголовком: «Цирк Братьев Холл завоевывает сердца зрителей!» — всю эту вуаль успеха, который он создавал, но который все равно порой казался ему хрупким. Необычно тихо в кабинете. Джерри откинулся на спинку кресла, дымившую сигару положив в пепельницу, и продолжил перебирать бумаги. Звонок прервал тишину кабинета, и Джерри, удивленно поднимая брови, взял трубку. Глубокий, прохладный голос с той стороны прозвучал неожиданно и тревожно.

— Джерри Холл слушает, — сказал он, не убирая сигары от губ.

Тот момент, когда на другом конце провода раздался сдавленный, почти невидимый всхлип, сразу насторожил его.

— Джерри... — прозвучал голос Ольги, и в нем было столько боли, что в нем можно было утонуть. Она пыталась что-то сказать, но слова ускользали, затопленные рыданиями. Джерри нахмурился, вытирая пепел с сигары. Ольга продолжала, не в силах сдержать слезы.

— Ольга? Что случилось? — он ощущал растущее беспокойство, его пальцы сжались на трубке.

Ответ пришел в виде нескончаемого потока слез, и, несмотря на бурю эмоций, Джерри мог разглядеть в словах отчаяние, которое, казалось, было безмерным.

— Дай...дай мне сына, прошу, — она сдерживала слезы, и каждый ее вздох был полон боли и беспомощности.

В глазах Джерри мелькнуло что-то тревожное, он не задавал лишних вопросов. Его пальцы, обычно столь уверенные, слегка дрогнули, но все же не замешкались.

— Сейчас, погоди! — сказал он с холодной решимостью, не оставив ни малейшего следа колебаний в голосе.

Джерри, не утратив ни капли решительности, резко встал и, не оглядываясь, бросил команду, которая повисла в воздухе, как тяжелая тень.

— Адам! Твоя мама, быстро сюда!

Труппа замерла. Этот момент ощущался не как простое распоряжение. Напряжение буквально витало в воздухе. Все взгляды немедленно переключились на Адама, и, хотя его лицо оставалось непроницаемым, внутри его сердце сжалось. Он знал, что за этими словами скрывается нечто большее, чем просто просьба или указание. Было что-то настораживающее, неуловимое, что заставляло всех вокруг почувствовать, что что-то большое и мрачное вот-вот начнется.

Адам кивнул, но не успел сказать ни слова. Джерри повернулся, не обратив на труппу никакого внимания, и направился в сторону кабинета. Трубка телефона взялась достаточно быстро. Адам тяжело вдыхал, нервно перебирая волосы, пока его мать, сквозь всхлипывания и рыдания, пыталась что-то донести до него. Каждый ее словесный рывок отозвался эхом в его голове, заставляя сердце сжаться в груди.

— Сынок... я... я... — голос Ольги срывался, и каждое её слово приносило новый удар по его сознанию. — Анжела...пропала. Она пропала, Адам...её нашли...

Трубка буквально вырвалась у него из рук. Он почувствовал, как его ноги подгибаются, а мир вокруг теряет всякий смысл. Он даже не знал, что произошло дальше, только слышал, как его мать продолжала говорить, но её слова как будто не доходили до него, как будто он находился в другом мире.

— Мёртвой, Адам...её нашли...мёртвой...

Эти слова как нож прорезали его душу, и он почувствовал, как дыхание остановилось, а сердце разорвалось на тысячу частей. Он не мог в это поверить. Ольга, не в силах успокоиться, начала повторять одни и те же слова, рыдая в трубку. Адам не слышал её больше, он не знал, что ему делать. Он ощущал себя абсолютно бессильным, будто сам весь рухнул. В голове роились только обрывочные мысли, а тело стало словно каменным. Он бросил трубку и сел на пол, пытаясь собрать мысли в единую картину. Это было невозможно. Это было слишком ужасно. Пытаясь успокоиться, Адам потер лицо руками и вновь закрыл глаза. Как будто на мгновение он мог закрыться от этого ужаса, спрятаться в темноту и никогда не вернуться. Но понимание, что его дочь была найдена мёртвой, не оставляло его. Руки всё ещё дрожали, а дыхание было тяжёлым и прерывистым. Он чувствовал, как каждый удар сердца отдаётся болью, как если бы его тело сдавливал кто-то невидимый, не давая ему дышать. Он повернулся к Джерри, который стоял рядом, ожидая ответа на свой вопрос. Адам не мог сразу найти слов. В голове метались обрывки мыслей, воспоминания о сестре, моменты их с ней общения. В его глазах была пустота — страшная, холодная пустота, которая не отпускала его даже на мгновение.

— Она...она мертва, Джерри, — проговорил он, голос дрожал, как если бы каждая буква была для него новым мучительным ударом. — Анжела...

Джерри не сразу понял, что происходит. Он только и мог, что молча смотреть на Адама, пытаясь осознать смысл его слов. Но потом выражение его лица изменилось. Это было что-то большее, чем просто шок. Это было ощущение, будто его внутренняя стабильность начала разрушаться.

— Что ты...говоришь? — его голос стал холодным, как лёд. Но в глазах был огонь. Джерри шагнул ближе, внимательно вглядываясь в лицо Адама.

— Она...она сказала, что нашли её труп. — продолжил Адам.

Джерри, явно потрясённый этой новостью, сделал шаг назад. Он несколько мгновений стоял молча, собираясь с мыслями.

— Ты едешь домой, — сказал Джерри, наблюдая за ним с ледяной строгостью, но в его глазах не было той уверенности, что обычно была. Сейчас он был растерян, как и все. — Немедленно!

Адам не ответил. Он не мог сказать ничего, что бы могло хоть немного облегчить эту боль. Он просто ушел, и Джерри, затаив дыхание, закрыл за ним дверь. Через несколько минут Джерри собрал вещи, скомкал несколько листков бумаги и накидал несколько строк на скорую руку. Он стоял у окна, не зная, как начать разговор с труппой. Мартин зашёл в кабинет, он только что видел убегающего лучшего друга в панике и практически в слезах.

— Джерри, — начал он, с нервным выражением лица. — Что случилось?

Джерри взглядом дал понять, что разговор не будет долгим. Он взял с подоконника бумаги и взглянул на них, не сразу отвечая. Затем, глядя в глаза Мартину, сказал:

— Анжела мертва...

Слова повисли в воздухе, и Мартин, явно ошеломлённый, не знал, что сказать. Он только потряс головой, не в силах поверить.

— Что?— шокировано спросил он.

— Мы с Адамом должны уехать. Сообщи всем собираться по домам на неопределённое время. Но чтоб молчал! Я сам всё расскажу.

— Хорошо...

На старом диване в гостиной, уставившись в одну точку. В воздухе витала тяжёлая тишина, нарушаемая лишь отдалённым звуком шагов и голосами, доносящимися с улицы. В её доме было пусто, и все её мысли кружились вокруг одной страшной реальности — Анжела была мертва. Мать пыталась осознать, что она потеряла внучку, но эта мысль не укладывалась в голове. Она не могла понять, как это случилось, и почему она не могла предотвратить трагедию. Полицейские в форме, некоторые с блокнотами, другие с камерами, медленно двигались по дому, осматривая каждую деталь. Они заглядывали в каждый угол, фотографировали, что-то записывали, но, похоже, ничто не могло принести ясности. Все было слишком запутано, и Ольга не могла даже сказать, что именно произошло. Следователь вошел в комнату, и Ольга почувствовала, как её сердце забилось быстрее.

— Мисс Ольга, — сказал он, закрывая за собой дверь. — Мы продолжаем расследование. Нам нужно Ваше полное сотрудничество.

Она не ответила сразу, а просто сидела, глядя на его лицо, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы дать ей хоть малейшее утешение.

— Я знаю, что Вы переживаете, — продолжил следователь, мягче, — Но нам нужно выяснить, что произошло.

Ольга сглотнула, и, наконец, её голос прорвался сквозь её комок в горле.

— Вы...Вы думаете, что кто-то мог сделать это с ней? — её голос дрожал, а глаза наполнились слезами.

Следователь молчал на мгновение, а затем ответил:

— Мы рассматриваем все версии. Но нам нужно понять, что случилось в последние часы перед её смертью. Есть ли у Вас информация, которая может нам помочь?

Её голос был тихим и почти неразборчивым, когда она говорила следователю:

— Она не вернулась...— Ольга зажала лицо руками, пытаясь сдержать слёзы. — Анжела всегда была на месте, как только школа заканчивалась. Но её не было очень долго. Я ждала, ждала, а её всё не было. Я позвонила в полицию, когда уже не могла больше молчать.

Следователь внимательно слушал её слова, записывая их. Ольга снова попыталась вытереть слёзы, но они не останавливались. В её голове всё смешивалось, она не могла понять, что пошло не так.

— Я думала, может, она задержалась с друзьями, но потом прошло слишком много времени. Я пыталась её найти. И вот, наконец, — её голос сорвался, — Я позвонила. И теперь...

Следователь молчал, дав ей время. Он знал, что Ольга не могла всё осознать сразу. Но в его глазах была решимость. Он тоже был в поисках ответа.

— Как только Вы поняли, что она пропала, Вы сразу обратились в полицию? — спросил он, стараясь быть как можно более мягким.

Ольга кивнула, но не ответила. Она была в отчаянии, и слова застревали у неё в горле. Трудно было поверить, что её внучка не вернётся. Весь оставшийся день она только плакала. Плакала над её вещами, плакала над её игрушками, плакала, обнимая Зевса в кресле. Утром тяжело проснулась, не хотелось просыпаться, ей снился детский смех и голос, что звал: «Бабушка, я тут!». В этом доме настала тишина. Вечная. Дом Ольги казался тихим даже снаружи. Всё вокруг, казалось, затаило дыхание. Джерри припарковался у тротуара, заглушил мотор. Он смотрел перед собой, руки мёртвой хваткой сжимали руль.

— Готов? — спросил он тихо, не глядя на Адама.

Тот не ответил. Просто открыл дверь и вышел. Ольга открыла сама. С потухшими глазами, в старом кардигане, который висел на ней как чужая вещь. Увидев сына, она на мгновение застыла, потом всхлипнула и крепко обняла его, словно пыталась схватиться за последнее живое в этом мире.

— Сынок... — выдохнула она. — Сыночек мой... прости...прости...прости меня! Я не доглядела, я виновата!

— Мама, прекрати, прошу. Не надо.

Безостановочный бег. Почти не чувствуя ног. Её волосы липли к лицу, в глазах страх, кровь на руках настоящая, тёплая, свежая.

— Папа! — кричала она. — Папа!

Голос срывался на визг, губы тряслись, она споткнулась, ударилась, но не остановилась. Кровь не останавливалась.

— Когда Вы в последний раз разговаривали с дочерью? — строго, но не враждебно спросил следователь.

Адам сидел, будто под водой. Пятна на столе перед ним то расплывались, то исчезали.

— Летом. На каникулах мы её забираем всегда, — он глотнул воздух, как человек, захлёбывающийся.

— Папа! Папа, пожалуйста! Где ты? — кричала Анжела, почти не разбирая дороги. Стены коридора искривлялись, убегали в стороны. Она одна, её не видят, не слышат. Слёзы, смешанные с кровью, стекали по подбородку.

— Папа...

— Мы сразу сели в машину, — сказал Джерри. Его голос был сухим, словно он выучил эти слова, чтобы не чувствовать. — Приехали под утро.

Анжела вбежала в тупик. Кровь оставила пятна повсюду.

— Папа...папа, я не хочу умирать... — выдохнула она, оседая на пол.

Она зажала уши, как будто внутри головы что-то кричало. И она закричала в ответ — крик ужаса, боли, отчаяния. Не детский, нечеловеческий.

— Тело обнаружили в мусорном контейнере. Нам поступил анонимный звонок от женщины, — тихо сказал следователь. — Простите, но мы должны спросить: был ли у вашей дочери кто-то, кто мог бы...

Адам сжал кулаки.

— Ей было семь! Кто мог ей навредить?!

— Мы лишь хотим найти хоть какие-то зацепки.

— Найдите этого, кого бы он ни был! Найдите! — он сорвался с места. Его голос был не голосом — это был рёв животного, утратившего детёныша.

— Адам! — Джерри попытался удержать его за плечо, но тот вырвался.

За спиной показались силуэты. Джерри первым заметил её.

— Анжела!

Он бросился вперёд.

— Анжела, прошу, ты ранена!

Но она снова вскрикнула, бросилась в сторону и исчезла за углом. Эд и Мия, окаменевшие от ужаса, переглянулись, и, не сговариваясь, побежали следом. Они бежали по поворотам, но они никак не заканчивались. Анжела была где-то впереди, за каждым поворотом, за каждым эхом. Её голос звенел, как капли на стекле:

— Папа... папа...что со мной? Что это?

Пространство распадалось на фрагменты: цирк, улица, больничная палата, детская комната, заброшенное здание. Она споткнулась, но не упала. Бежала дальше, в темноту, наугад, как загнанный зверёныш. И тут чьи-то руки. Сильные, уверенные. Хлопок. Джерри схватил её, прижал к себе, сдерживая, не давая снова сорваться с места.

— Анжела! — его голос звучал жёстко, как команда, но внутри звенела тревога. — Всё! Всё! Я с тобой! Слышишь? Я с тобой!

Анжела вырывалась. Брыкалась. Плакала уже как младенец.

— Папа? — вопль вырвался из её груди, как нож. — Папа!

— Нет, это я. — Джерри с трудом удерживал её. — Успокойся! Молю!

Она всхлипывала, кричала, дёргалась. Её крики, казалось, резали пространство вокруг, разрывали воздух, пробуждали что-то глубже под землёй. Мия с Эдом остановились в паре шагов, загипнотизированные. Они не могли отвести глаз. Кровь уже стекала по ногам девочки.

— Помогите! — выдохнул Джерри. Он всё ещё держал Анжелу, но сил становилось всё меньше. — Не стойте!

Они подошли ближе и дрожащей рукой дотронулись до плеча девочки. Девочка резко вскинула на них глаза. В них было столько ужаса, что Эд чуть не отпрянул, но сдержался. Она замерла, крик стих, руки сжались в кулачки. Она всхлипнула, упала на колени, уткнувшись лицом в грудь Джерри, который всё ещё держал её. Тот тяжело дышал, он прижал её крепче, укутывая своим телом, как плащом. Его одежда впитывала кровь.

Прошли месяцы. Осень сменила зиму, зима превратилась в весну, но в доме Ольги по-прежнему стоял холод. Вещи Анжелы так и остались на своих местах. Ни у кого не хватило духа прикоснуться к ним. Цирк Братьев Холл затаился. Репетиции прекратились, гастроли были отменены. Джерри официально приостановил деятельность труппы, и никто не возражал. Адам жил у матери. Спал мало, почти не ел, бродил по дому как тень. Поначалу он пытался что-то делать — отвлечься, помочь полиции, даже пытался поговорить с соседями, одноклассниками дочери. Всё напрасно. Расследование зашло в тупик. Улик было мало, подозреваемых ещё меньше. И всё чаще Адам просто садился на пол у окна и пил. Запивал каждый вечер. Горло обжигало, в голове жужжало, и всё же это была единственная передышка от боли. Его руки дрожали, как у старика. Ольга пыталась с ним говорить. Ночами подходила, садилась рядом, гладила по спине. Он кивал, или не кивал. Иногда просто молчал, будто её не слышал. А ночью ему снилась Анжела. Иногда он просыпался в крике, хватаясь за виски, будто боль в голове могла вытеснить боль в сердце. Утро, день, вечер — всё смешалось. Стало неважно: свет за окном или тень. Он сидел на полу в старом халате, вглядевшись в телевизор, где шли какие-то бесконечные повторы новостей. Он не слушал, звук был выключен. В дверь позвонили, он не пошевелился. Второй звонок, затем стук. Адам тяжело поднялся. Спотыкаясь, доковылял до двери и приоткрыл. В проёме стояла Диана.

— Привет, — сказала она тихо, как будто боялась вспугнуть что-то.

Адам смотрел на неё мутным взглядом, будто не узнавал. Он не сразу осознал, кто это. Из-за размытых очертаний, сквозь вино и усталость, образ Дианы казался призраком из другого мира.

— Ди? — выдохнул он. — Ты...откуда ты?

Она не ответила. Просто прошла внутрь, сама закрыла за собой дверь. Её пальто пахло весной и дорогим мылом. Он пах гнилью и тоской. Она огляделась. Старый дом, бутылки, треснутые фотографии на стенах, шторы плотно закрыты, запах несвежего воздуха и боли. Потом посмотрела на него и всё поняла без слов.

— Я прочитала в газете, — наконец сказала она. — Сначала не поверила. Потом Джерри всё подтвердил. Я не могла не приехать.

Адам молчал. Он сел обратно на пол, к бутылке, как к старому другу, схватил её и посмотрел на Диану. Она села рядом, прямо на пол, не заботясь о пыли и запахе. Обняла его за плечи, и он не оттолкнул. Только плечи задрожали. Адам снова поднёс бутылку ко рту, но Диана мягко отняла её. Он не сопротивлялся. Просто закрыл глаза, будто устал даже пить.

— Джерри скоро снова запускает цирк, — тихо сказала она, глядя в пол. — Через месяц. Он сказал, пора возвращаться.

Адам не ответил.

— Он хочет, чтобы ты вернулся, — добавила Диана. — В роли иллюзиониста. Как раньше. Говорит, без тебя это будет не шоу, а просто выступление.

Адам глухо засмеялся, словно где-то внутри него щёлкнул ржавый замок.

— Иллюзионист, — прошептал он. — Иллюзия закончилась, Ди.

Диана не отводила взгляда.

— Именно потому ты должен вернуться. Вернуть магию в свою жизнь.

Он посмотрел на неё, в её глазах не было жалости. Только боль и решимость. Он хотел что-то сказать, но снова зарыться в свою пустоту.

— Месяц, — повторил он. — У меня есть месяц, чтобы собраться и прийти в себя?

— Именно, — ответила она просто.

Они снова замолчали. Где-то за окном проехала машина, глухо зарычал пёс. Диана осталась. Даже не стала спрашивать его, просто поставила перед фактом. Он молча кивнул, когда она сняла пальто и прошла на кухню. Дом, в котором жила Ольга, напоминал скорее склад переживаний, чем жилое пространство. Вещи были разбросаны, посуда копилась в раковине, занавески пожелтели. Всё здесь дышало опустошением. Ольга устало присела в кресло, прикрыв глаза. Она почти не говорила, но, когда Диана достала тряпку и ведро, только кивнула, мол, спасибо.

— Я помогу, — тихо сказала Диана. — Вам нужно отдохнуть.

Ольга нежно улыбнулась. Диана убирала долго. Складывала бельё, вытирала пол, оттирала какие-то липкие следы с подоконника, аккуратно мыла кружки с пожелтевшими стенками. Адам иногда появлялся в дверном проёме, смотрел, как она мечется по дому, будто возвращает в него жизнь. Потом исчезал, оставляя после себя след табачного дыма и беззвучного гнева.

— Ешь, — сказала она вечером, ставя перед ним миску супа. — Иначе ты просто умрёшь. Хватит с нас смертей.

Вечером она осталась ночевать на диване, укрытая старым пледом. Адам заперся в своей комнате. Ольга уснула на кресле, где и сидела весь день. Утро выдалось блеклым. Сквозь мутное окно кухня наполнялась мягким, почти неосязаемым светом. Диана варила кофе, Ольга сидела за столом, укутанная в вязаную шаль, грея руки о чашку с ромашковым чаем.

— Ты хорошо спала? — спросила Ольга, голосом хрупким, но внимательным.

— Бывало хуже, — мягко улыбнулась Диана. — У Вас здесь странно тихо.

— Тихо? А раньше был смех. Каждый день. Анжела пела, даже утром. Кто вообще поёт с утра?

— Дети, — сказала Диана и поставила перед ней блюдце с печеньем. — Только дети.

Ольга вздохнула и сжала кружку чуть крепче.

— Спасибо, что приехала. Адам всё держит в себе. А я не знаю, как с ним быть. Мать, вроде как, должна знать. Но он теперь будто не мой мальчик.

— Он сломан, — честно сказала Диана. — Мы постараемся вынести его на свет. По частям, если надо.

Ольга кивнула, и в её глазах сверкнуло что-то тёплое, почти улыбка.

— Ты хорошая девочка, Диана. Он говорил про тебя, я помню. Ты останешься надолго?

— Насколько потребуется. Вашему сыну не помешает компания из старых знакомых.

Ольга потянулась и осторожно положила руку поверх руки Дианы.

— Спасибо тебе, милая.

Месяц прошёл быстро. Дом стал тише, но и светлее, благодаря Диане, которая ни на минуту не покидала Ольгу и Адама. Она не только убиралась, но и поддерживала, помогала Адаму пережить дни, когда он просто не мог встать с кровати. Все знали, что цирк снова должен возобновить свою работу, и это было неизбежно. Время шло, и что-то вроде отчаянного притворства уже не могло продолжаться.

Джерри, как и было обещано, приехал за Адамом. Он приехал раньше, чем ожидал, и, когда дверь дома открылась, его взгляд сразу упал на Диану. Он не ожидал её здесь, и на мгновение его лицо стало непроницаемым.

— Диана? — голос Джерри был как-то зажат, а взгляд скользнул по комнате, будто ожидая, что это всего лишь ошибка. Он сделал шаг вперёд, продолжая стоять на пороге. — Что ты здесь делаешь?

Диана встретила его взгляд спокойным, но твёрдым взглядом.

— Помогала Ольге и Адаму, — сказала она.

Джерри на мгновение задержал взгляд на её лице, словно пытаясь разобраться, как всё-таки относиться к её присутствию. Он не был уверен, как он должен реагировать, но диалог с Дианой не был частью его планов.

— Спасибо, — его голос был более мягким, чем он сам ожидал.

Ольга стояла в стороне, наблюдая за этим разговором с оттенком лёгкого сожаления. Возвращение в цирк означало не только возвращение на работу, но и необходимость снова столкнуться с ужасом прошлого. Адам, молчаливый и отстранённый, стоял у окна, даже не оборачиваясь. Его тело было уже готово отправиться в дорогу, но взгляд был пустым. Он не смотрел на Джерри, не обращал внимания на разговор между ним и Дианой. Джерри слегка скривил губы и шагнул в дом, оглядываясь на Адама, но всё равно не сказав ему ни слова. Он, видимо, не ждал, что именно в этот момент должен был поговорить с ним. Это было не в его манере.

— У нас нет времени, — коротко сказал Джерри, поворачиваясь к Адаму. — Пора. Готовы?

Адам наконец оторвался от окна, его взгляд стал более сосредоточенным, но в его глазах не было той решимости, как раньше.

— Да, — ответил он тихо. Но это было не столько согласием, сколько механическим ответом.

— Ты справишься, — сказала она тихо, почти шёпотом. — Не забывай, мы все тебя поддерживаем.

Адам не ответил. Он просто кивнул, зная, что она верит в него, хотя сам в это не верил. Джерри бросил быстрый взгляд на Диану, затем на Адама, и, не сказав больше ни слова, повёл его за собой. Машина тронулась.

День первый. Воздух на арене был вперемешку с пылью, прелым деревом и давно забытым ароматом грима. Всё, казалось, на месте: палатки, выцветшие афиши, знакомые голоса артистов, репетиции, переклички. Но Адам чувствовал себя чужим, как будто вернулся не домой, а в декорации своей прежней жизни. Он шёл медленно, словно за каждым шагом скрывалось усилие. На автомате отвечал на приветствия, кивал, натянуто улыбался. Кто-то хлопал его по плечу — «Рад тебя видеть, Адам!» — а он только сильнее стискивал зубы. Диана всё это время была рядом. Она замечала, как его глаза скользят мимо людей, будто в них нет ничего, за что можно зацепиться. Он зашёл в свою гримёрку. Там всё было, как он оставил: пустые вешалки, зеркало, в трещинах которого доживало своё старое отражение, ящик с реквизитом. Он сел в кресло и не двигался несколько минут, уставившись в пол. На полке стояла крошечная фотография Анжелы. Он не притронулся к ней. Позже, когда все разошлись по своим делам, Адам открыл старый кожаный чемодан под столом. Там, среди тряпок и жестяных коробок, лежала фляга. Он достал её, открутил крышку и сделал короткий, привычный глоток, ему стало теплее. Он надел старый пиджак, взял в руки карты — сегодня нужно было хотя бы показаться в зале, чтобы Джерри успокоился.

День второй. Возились с аппаратурой, репетировали акробаты, кто-то спорил из-за декораций. Джерри ходил по площадке, что-то отмечая в блокноте, быстро переговариваясь с техниками. Адам с покрасневшими глазами, с усталым лицом показался позже, он опоздал. Ночью почти не спал. Точнее, долго сидел в одиночестве, разглядывая бутылку, как врага и друга одновременно. Утром он только ополоснулся и вернулся в шатёр, где его уже ждали.

— Ты сегодня показываешь финальный трюк, — напомнил Джерри без особого нажима. — Надо вернуть уверенность зрителям. И себе.

— Ага, — буркнул Адам. — Себе...

Он бросил взгляд на подвесные конструкции, где ещё недавно показывал номер вместе с Анжелой. Теперь его должен был выполнять один. На репетиции всё шло через силу. Карты выпадали из рук. Концентрация падала. Один раз он даже не вышел вовремя на точку, и труппа замерла в недоумении.

— Всё нормально? — Диана тихо подошла сзади.

— Нормально, — резко бросил он, не оборачиваясь.

Она смотрела на его сжатые кулаки, на дрожащую спину.

— Просто немного не выспался, — добавил он уже мягче.

— Адам...

— Я сказал всё нормально! — рявкнул он вдруг, и голоса вокруг замолкли.

Он тут же отвернулся, сжал челюсть. Диана отступила на шаг, сжав губы. Он не видел, как она посмотрела на него, взгляд был тревожный, наполненный тем, чего она не могла пока назвать вслух. Позже, в гримёрке, Адам снова нашёл оправдание для глотка. Один глоток — чтобы не дрожали руки. Другой — чтобы не думать. Третий — просто чтобы вытерпеть самого себя.

День третий. Диана пришла пораньше, она хотела поговорить с Адамом до того, как начнётся рабочий день. Он появился в солнцезащитных очках, несмотря на то, что шатёр был полутёмным. Без грима, без улыбки, просто вошёл, будто в чужой дом.

— Адам, мы можем поговорить? — осторожно обратилась Диана.

— Потом, — бросил он, проходя мимо. — Сейчас надо готовиться.

— Ты не...

— Ди, пожалуйста, — перебил он уже раздражённо. — Хватит. Всё хорошо.

Она осталась стоять на месте, сжимая в пальцах кружку чая. Он даже не заметил, как у неё дрожат руки. Репетиция была технически сложной. Номер с исчезновением и выходом из ловушки, висящей под куполом. Ранее это был один из самых эффектных трюков с участием Анжелы. Сегодня Адам пытался выполнить его в одиночку. Он не проверил крепление на стартовой платформе. Обычно делал это лично, но сейчас, не до конца протрезвев, он лишь кивнул помощнику, даже не посмотрев. Когда он шагнул на платформу, канат скрипнул. Диана заметила это первой.

— Адам! — закричала она, но было поздно.

Он сорвался. Удар пришёлся не прямо, он зацепился за страховку, но боком ударился об выступ. Тишина стояла несколько секунд, прежде чем кто-то подбежал.

— Он дышит! — крикнул один из акробатов.

Адам сидел на полу, обхватив голову. Он даже не понял сразу, что произошло. Кто-то пытался его поднять, кто-то звал Джерри, кто-то уже доставал аптечку. Когда подошёл Джерри, лицо его было каменным.

— Что, чёрт побери, это было? — спросил он, почти шёпотом.

— Всё нормально, — пробормотал Адам, с трудом вставая.

— Нет, — жёстко ответил Джерри. — Это не нормально. Ты мог умереть!

Все разошлись, в шатре осталась тревожная тишина, Диана догнала Адама за кулисами. Он пытался закурить, но руки дрожали, и зажигалка всё время гасла.

— Ты совсем рехнулся? — её голос был не таким, как раньше. В нём дрожала усталость, но больше — ярость.

— Не начинай, — буркнул Адам. — Мне и без тебя...

— Без меня?! — перебила она, шагнув ближе. — Я смотрела, как ты чуть не разбился! Я тебя тяну, Адам, пытаюсь помочь, но ты не хочешь!

Он поднял на неё глаза. В них было что-то тёмное, отстранённое. Он хотел что-то сказать, но вместо слов бросил:

— Это не твоя жизнь. Отвали.

— Что ты сказал? — прошептала она, побледнев.

— Я сказал: отстань, Ди. Занимайся собой. Я не просил тебя лезть, ясно?

Тогда она ударила. Щека Адама резко повернулась в сторону, от резкого шлепка. Не из ненависти, но с такой болью и правдой, что он замер. Она развернулась и ушла, оставив его наедине с гудящей щекой и хлещущей стыдной тишиной.

Шли недели. Сменялись спектакли, приезжали в новые города, лица в зале менялись как в калейдоскопе: улыбающиеся, восхищённые, ничего не знающие. А за кулисами Адам всё глубже тянулся в тень. Он стал почти незаметен в своей собственной жизни: пришёл, отыграл, ушёл. Его трюки были по-прежнему точны, но внутри не было больше искры, ни огня, ни смысла, только механизм. Шли месяцы. Диана больше не пыталась спорить. Иногда она всё ещё оставляла у двери его фургончика бутылку воды, еду. Иногда они перекидывались парой натянутых слов. Она поняла: пока он сам не выберется — никто не вытащит. Адам же скрывался лучше. Он почти не пил при всех, но по глазам, по походке, по запаху все догадывались, просто никто уже не говорил. Прошёл год. Цирк снова стал успешным. Джерри хвастался прессе новой программой, зрители аплодировали стоя. Но под куполом всё чаще шептались про напряжённую атмосферу, про холод, который будто исходил от самого сердца шоу. Адам почти не разговаривал, не смеялся. Он стал тенью самого себя, живущей от сцены до сцены. Всё будто застыло в своей унылой, выжженной нормальности. А потом звонок. Он набрал номер инспектора почти машинально. Голос на том конце был уставшим, отрешённым:

— Мистер Холл, дело закрыто. Простите. У нас не было достаточно улик. Мы допросили всех, кого могли, проверили версии, но... — короткая пауза, как удар в грудь. — Мы больше ничего не можем сделать.

На мгновение всё вокруг замерло. Звук пропал, свет потускнел. Адам просто стоял в пустом фургоне, телефон соскользнул из его пальцев на пол. Следующим, что он помнил, был разбитый стол. Зеркало, растрескавшееся в нескольких местах. Тонкие линии трещин, как паутина на стекле. Он швырял всё подряд: бутылку с-под виски, книги, одежду, лампу. Швырял в стены, в потолок, в пустоту. Хрипло кричал, без слов, глухо, будто сам себе в ухо. Потом, когда шум стал невыносим, он просто опустился на пол и сел. Джерри был в своём вагончике, окружённый бумагами, когда дверь резко распахнулась. Адам вошёл без стука. Взгляд у него был тяжёлый, лицо бледное, обострённое, с запавшими щеками. Он держал в руке цилиндр, тот самый, что много лет был частью его образа, частью представлений, частью жизни. Не говоря ни слова, он подошёл к столу и с глухим стуком положил цилиндр прямо перед Джерри.

— Я ухожу, — сказал Адам. Голос хриплый, сдавленный, но твёрдый. — Возвращаюсь к матери.

Джерри медленно встал со стула, посмотрел на цилиндр, будто это была гильза. Потом перевёл взгляд на племянника и впервые за долгое время увидел не Адама, а того, кто потерял всё.

— Ты уверен? — спросил он тихо. Адам усмехнулся, но в этой усмешке не было радости, только усталость. Он развернулся и вышел, не говоря ответа.

Анжела сидела, дрожа, прижавшись к Джерри, словно к единственному якорю в кошмарном, хищном мире. Её руки были липкими от крови, лицо перепачкано, глаза безумные, но в них уже не было той ярости, того неистовства, которое гнало её сквозь лабиринт мрака. Джерри держал её крепко, как отец, как дед, как самое дорогое, что осталось.

— Всё хорошо, принцесса, — шептал он, даже не зная, слышит ли она.

Эд и Мия стояли рядом. Они переглядывались, испуганные, их пугал сам надрыв, то, как девочка рыдала, как цеплялась за Джерри, словно за последний клочок жизни. Мия осторожно опустилась рядом и мягко тронула плечо Анжелы. Анжела взглянула на неё. Она попыталась вдохнуть и запнулась на собственном дыхании. Слёзы больше не текли, только пересохшее горло и дрожащие пальцы. Затем она медленно повернулась к Джерри.

— Дядя... — её голос был хриплым, едва слышным. — Что со мной?

Он посмотрел на неё, готовый снова прижать к себе, снова повторить: всё хорошо. Но она уже смотрела иначе. Как будто очнулась. Как будто начала что-то понимать, что-то страшное.

— Кто я? — спросила она, и в голосе не было ни паники, ни жалобы.

Мия вздрогнула, Эд затаил дыхание.

— Это... не мои воспоминания, — Анжела медленно приложила пальцы к вискам, будто пыталась вытащить из головы лишнее. — Это...это ведь не я? Не я... там, кричащая...просящая помощи...

Джерри закрыл глаза на миг.

— Я же не умерла, да? — Анжела снова подняла глаза на Джерри. — Скажи...скажи, что это неправда...

Джерри сжал челюсть. Он медлил, слишком долго. Потом фальшиво улыбаясь, произнёс:

— Нет, Анжела, нет! Конечно, нет! Ты жива. Ты здесь. Я же держу тебя за руку! — он прижал её ладони к своей груди, — Вот, чувствуешь?

Его сердце билось быстро, неровно. Как будто пыталось убедить их обоих. Но Анжела не отводила взгляда, её лицо побледнело. Она прикоснулась к горлу, как будто только сейчас ощутила, насколько ей холодно и страшно.

— Я чувствую, будто меня больше нет.

— Что ты... — голос Джерри дрогнул, и он заставил себя говорить спокойнее: — Что ты помнишь, Анжела?

Она подняла на него глаза, покрасневшие, блестящие от слёз, и сказала тихо, почти беззвучно:

— Я помню, как шла домой. Как улица казалась длиннее, чем обычно. Как кто-то звал меня, будто знал моё имя. Я обернулась.

Джерри застыл.

— Был свет...тусклый, как из фонаря. Потом кто-то схватил меня. Я пыталась кричать, но он сжал мне рот. Удар и я будто провалилась.

Она выдохнула, провела ладонью по шее:

— Я чувствую, как он держал меня, потом холод.

Джерри отшатнулся, словно от пощёчины. Он смотрел на девочку, как будто увидел призрак. Он резко выпрямился, как будто внезапно ощутил холод или опасность. Его взгляд метнулся к Эду и Мии, но те молчали, напряжённо вглядываясь в Анжелу.

— Нам надо вернуться, — сказал Джерри твёрдо, но голос его всё равно дрогнул. — В комнату. Просто немного отдохнуть.

— Нет, — сказала Анжела, всё ещё глядя на него. — Я не хочу туда.

— Анжела... — Он шагнул к ней, но она отступила. — Пожалуйста. Там безопасно. Там ты...

— Я хочу видеть папу. Почему я не могу с ним поговорить?

Джерри открыл рот, но не нашёл слов. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног. Всё, что он пытался скрыть, начинало трещать, как стекло под давлением.

— Он просто не может сейчас.

Джерри схватился за висок, и в его глазах вспыхнула паника.

— Мы возвращаемся. Сейчас же.

— Нет, — сказала она твёрже. — Я хочу к папе! Прямо сейчас!

Джерри нервно выдохнул, будто готовился к новой попытке уговорить Анжелу, но прежде, чем успел произнести хоть слово, к нему подошла Мия. Она подошла медленно, будто сквозь вязкую тишину. Остановилась перед ним, подняла взгляд, в нём не было злости, только усталость. Та, что накапливается в детях слишком быстро, если взрослые предают их доверие.

— Хватит, — сказала она спокойно, но твёрдо. — Мы тоже слышали подобное.

Джерри напрягся, нахмурился и всё же посмотрел ей в глаза. В них она увидела то, что ожидала: растерянность, страх, ощущение утраты контроля.

— Мы не любим ложь, — добавил Эд. Он говорил чуть тише, но его слова резанули сильнее. — Нам тоже врали. Нам обещали «дом».

Мия чуть кивнула, подтверждая сказанное братом, её рука легла на плечо Джерри.

— Она заслуживает знать, — прошептала Мия. — Даже если это больно. Даже если Вы хотите её уберечь. Всё здесь неправильно.

Джерри опустил взгляд. Анжела прислушивалась к каждому сказанному слову, сжимая ладони, будто боялась, что и они исчезнут, как когда-то исчезло всё вокруг неё.

— Скажи мне правду, дядя, — прошептала она.

Он слышал их слова, чувствовал на себе их взгляд: осознанный, трезвый, слишком взрослый для их возраста. Но страх оказался сильнее. Страх признать, что он сам не понимает, кто сейчас стоит перед ним. Анжела смотрела на него, ожидая ответа, но он не мог, просто не мог.

— Я не... — прошептал он. — Я не могу...

Он протянул к ней руку, неловко, как будто боялся, что она рассыплется от его прикосновения. Но пальцы девочки легли в его ладонь. Он крепко сжал её руку, обернулся к Эду и Мие и, не отводя взгляда, проговорил:

— Но он сможет.

— Кто? — спросил Эд, но Джерри уже повёл Анжелу вперёд, по тусклому коридору, уходящему вглубь.

Мия с Эдом обменялись взглядами и пошли за ними. Шаги звучали глухо. С каждым новым поворот, который они проходили, становилось всё тише. Мир будто прислушивался, стены дрожали от слов, которые не были сказаны. И только Джерри шептал, едва слышно, как молитву:

— Он должен знать, как с тобой говорить. Он ведь твой отец.

Огонёк сигареты едва светился в полумраке закулисья. Джерри сидел на ящике, привалившись к стене, и казался старше лет на десять. Воздух пропах гарью и усталостью. Он смотрел в темноту, туда, где недавно репетировали акробаты, но сцена была пуста. Шаги Дианы не были громкими, но он услышал их сразу. Не обернулся.

— Джерри, ты не видел Адама? — её голос звучал тише обычного, мягче. — Я...мне надо бы...поговорить. Извиниться. Я тогда погорячилась. У меня для него подарок.

Он молча втянул дым, подержал в лёгких, выдохнул через нос. Только потом повернулся.

— Уехал, — глухо сказал он. — Вчера вечером. К матери.

Диана замерла.

— Уехал?

— Цилиндр бросил на мой стол. Как мусор. Сказал, что уходит. Больше ничего.

Диана подошла ближе, прикусила губу.

— И ты его отпустил?

— А что мне оставалось? — Джерри посмотрел на неё с горечью. — Он не слушал никого в последнее время. Даже себя.

Сигарета догорела, и он уронил окурок на пол, раздавив ботинком. Молчание снова накрыло помещение. В нём чувствовалась пустота. Тяжёлая, как после смерти близкого, хотя никто ещё не умер.

— Может, он вернётся? — еле слышно спросила она.

— А может и нет, — ответил Джерри. — Весь в отца. Два идиота.

После разговора с Джерри мысли в голове спутались. Диана лежала на койке в своём вагончике, глядя в потолок, где тени от качающейся лампочки напоминали рваные крылья. Она пыталась убедить себя, что Адам просто остыл, что уехал переварить боль, как всегда. Но сердце глухо стучало тревогу, что-то было не так. Она решила позвонить его матери.

— Алло, Ольга?

— Да?

— Это Диана. Адам у Вас?

— У меня? — Женщина замолчала, и тишина по ту сторону стала жуткой. — Но он не приезжал.

— Простите? — голос Дианы задрожал. — Вы уверены?

— Абсолютно. Я даже не знала, что он должен был приехать. У вас там всё хорошо?

Диана положила трубку и несколько секунд просто смотрела в пустоту. Её пальцы сжались на подарочной коробочке. Сердце заныло, как перед бурей. Она села за стол, достала блокнот, карту штата и ручку. Начертила круги вокруг последнего города, где выступала труппа. Сколько мотелей, дешёвых гостиниц, мест, где он мог бы скрыться. Она помнила: один раз он исчез в мотеле, заплатив вперёд за две недели. Она начала обзванивать номера из телефонного справочника. Представлялась сестрой, иногда невестой. Где-то ей грубо отказывали, где-то обещали «перезвонить, если что». Она записывала адреса, имена, время разговоров. Всё вручную, всё с затаённой надеждой, что он всё-таки где-то рядом, просто не хочет быть найденным. Подарок она носила при себе, в кармане пальто он становился тяжёлым, как камень, но не могла выкинуть его. Дни сливались в однообразную череду звонков, переездов и обрывков диалогов, оставляющих горький осадок в груди. Диана всё ещё ехала по кольцу одного и того же маршрута, медленно, упорно, будто вращала колесо поезда, которое никто больше не хотел запускать. Иногда она останавливалась в закусочных, заказывала кофе, пролистывала местные газеты в поисках хоть какого-нибудь подсказки. Она записывала в блокнот названия каждых гостиниц. На вторую неделю она оказалась в маленьком городке у границы штата. Место выглядело так, будто всё здесь давно сдалось: краска на вывесках облупилась, шины у обочин были спущены, а воздух казался застывшим. Телефонная будка скрипнула, когда она вошла. На другой стороне провода старик сказал:

— Хмм...Был у нас один такой. Интересный костюм, помятый вид, лет за сорок где-то. Но это было неделю назад, вроде.

— Вы уверены? — сердце Дианы стукнуло слишком громко.

— Не помню точно лица. Он платил вперёд. Не любил, чтоб к нему лезли. Потом просто исчез.

— Оставил что-то? Имя?

— Нет. Только пустая комната, пепельница, полная окурков и куча бутылок из-под алкоголя.

Он повесил трубку. Диана осталась стоять, будто между строк. Это была зацепка, но не настоящая. Просто новая пустота, очередной тупик. Позже она сидела в машине, припарковавшись у обочины, и разглядывала свой блокнот. Там были десятки строк, адресов, телефонов, но ни одного вывода, пальцы её дрожали, ветер завывал, колыхая выцветшие занавески в открытом окне машины.

— Где ты, Адам? — прошептала она.

Ночью Диана остановилась на заправке, силы кончились. Пока ждала свой кофе, с неё словно стекала энергия, как с пальто вода.

— Всё в порядке, мэм? — спросил парень за стойкой, молодой, с вечно усталым лицом.

— Да, — соврала она, держа стакан обеими руками. — Я просто ищу одного человека. Он артист, фокусник. Высокий, рыжие волосы. Мог остановиться где-то тут поблизости.

Парень пожал плечами, но вдруг прищурился:

— Фокусник, говорите? Знаете, может совпадение, но пару дней назад у нас тут был один странный тип. Один раз видел, как он достал монету из-за уха ребёнка, который клянчил у отца конфету. Потом поехал в сторону придорожных гостинец.

Диана затаила дыхание:

— Где?

— «Роуз Гардэн Мотель». Миль десять отсюда, по трассе. Не знаю, он ли это, но Вы первая, кто кого-то ищет.

— Спасибо, — тихо сказала она, чувствуя, как в груди загорается искра.

Дорога к мотелю тянулась сквозь вязкую, глухую ночь. Коробка лежала на другом сидении автомобиля, тот самый подарок, перевязанный лентой. Мотель стоял в стороне от трассы, облупленный, как старая сцена, на которой больше не играют спектакли. Диана вышла из машины, прижала к себе коробку с подарком и, едва касаясь земли каблуками, зашагала к стойке регистрации.

— Я ищу человека. Мужчину. Он мог остановиться здесь. Адам Холл. Худой, высокий, рыжеватый, — голос дрогнул.

Старик за стойкой прищурился, жевал зубочистку.

— Комната шестнадцать.

Мир словно качнулся. Диана застыла. Она ожидала всего: ухода, следа, ничто, но не этого, не того, что он здесь. Диана побежала вдоль номеров, держа коробку перед собой, как щит. Подошла к двери, постучала один раз. Тишина. Второй. Дверь оказалась не заперта.

— Адам? — тихо, как будто входила в чужой сон. — Это я... Ди...

Темно. Шторы задёрнуты. Воздух плотный, пьяный, застойный. Под каблуками шорох стекла. Пахло дешевым спиртом и разложением чего-то былого. Коробка чуть дрожала в её руках. Она сделала шаг, потом ещё один.

— Адам?

Что-то внутри похолодело раньше, чем глаза привыкли к полумраку. Он висел у стены. Под потолком. Верёвка, сжатая шея, опущенные руки. Голова склонилась набок, как у куклы. Тень вместо лица. Подарок упал с глухим стуком. Колени ослабли. Всё внутри неё содрогнулось от осознания, которое не хотело приходить. Мозг отказывался принять увиденное. Рот открылся, но воздух не шёл, горло сжалось, внутри начала нарастать чернота. Она пошатнулась вперёд, руки дрожали, сердце било не в груди — где-то в ушах, в горле, в пальцах, как молот. Мёртвое тело упало на пол, и только тогда из неё вырвался звук. Пронзительный, дикий крик, который порвал воздух, а затем заглушил всё вокруг. Он был не человеческим, скорее, умирающим, как будто сама Земля кричала. Крик сорвался из горла, как последнее сопротивление, как попытка вырваться из этого кошмара. Руки потеряли хватку, и коробка с подарком, ставшая символом её отчаяния, покатилась вдоль пола. Крик не остался незамеченным, весь мотель его услышал, администратор, словно по волшебству, оказался у двери номера. Темно, воняет. Он увидел девушку с растрёпанными волосами, будто в трансе, сидит на полу. Пустой взгляд, рядом коробка, на полу пустые бутылки. И затем он увидел тело. Его перекосило. Он отшатнулся к косяку, выругался полушёпотом, вжимая ладони в лицо.

— Господи!

Он вбежал в комнату к телефону и дрожащими руками стал набирать номер. Большой палец не попадал по кнопкам, будто телефон сопротивлялся.

— Полиция? Мотель «Роуз Гардэн», номер шестнадцатый. Здесь самоубийство! Мужчина. Повешенный. И девушка в шоковом состоянии, — голос его сорвался, осекся. — Пожалуйста быстрее!

Из темноты вынырнули синие и красные вспышки, полиция прибыла быстро, слишком быстро для такой глуши. Взвизгнули тормоза, мигалки выжгли тусклую вывеску, над которой давно перегорели две буквы. Офицеры вышли молча, с отработанным движением, без суеты. Человек на ресепшене стоял бледный, как мокрая бумага, и указывал трясущейся рукой на труп. Пустые глаза уставились в потолок, не мигая. Офицер наклонился, проверил пульс, его нет. Диана сидела у стены, чуть сдвинутая в сторону от дверного проёма, прислонившись спиной к прохладной обшивке. Глаза её были открыты, но взгляд будто не видел. Руки скрещены на коленях, губы дрожат.

— Мэм? — раздался голос. Не громко. Почти мягко. — Мы из полиции. Вы можете назвать своё имя?

Она моргнула. Один раз. Потом кивнула еле заметно.

— Диана Кларк, — выдохнула. Голос хриплый, словно голос чужого человека.

— Вы его знали?

— Да... Мы работали вместе.

Пока один из офицеров продолжал опрашивать Диану, другие вошли в номер и молча зафиксировали тело. — Когда вы его нашли?

— Несколько минут назад. Я приехала... — она сглотнула, — Хотела сделать сюрприз. Просто поговорить. Он не открывал. Дверь была не заперта.

Офицер кивнул, сделал пометку в блокноте.

— Мы оформим всё как самоубийство, мэм, но, возможно, Вам нужно будет проехать в участок для краткого допроса.

Звонок родственнику. Снова Джерри Холл слушает, в последний раз это ничем хорошим не закончилось. Он не сразу понял, что говорит голос в трубке. Полицейский что-то объяснял: найденное тело, мотель, самоубийство, шестнадцатый номер. В какой-то момент слова перестали быть словами, они стали звуками, как уличный гул за окном. Джерри стоял, опершись о край стола, сжимая телефон так, будто тот пытался вырваться из его руки. Когда звонок закончился, он не положил трубку, просто отпустил её. Она повисла на шнуре и ударилась о пол, заскрежетала по дереву. Он чувствовал, как воздух будто отравлен, как он сам становится пустым, как сцена без зрителей. Он перевернул стул. Один, другой. Разбил пепельницу о стену, но не издал ни звука. Даже дыхание было глухим, будто всё внутри давно перестало жить. Он рухнул на колени. Никаких слёз. Только тупой, кипящий ужас, закрученный в груди, как яд. Это был последний удар. Всё, что он любил — исчезло. Сначала родители, потом брат, затем внучатая племянница. Теперь родной племянник. Он больше не верил ни в семью, ни в цирк, ни в грёбаную сцену. Он ненавидел эту жизнь. Джерри смотрел в пустые ряды, где некогда сидели дети, аплодировали, кричали от восторга. Всё это теперь казалось миражом, чем-то, что принадлежит не ему, а чужой, давно погибшей жизни. Он медленно поднялся по ступеням к офису, достал из сейфа папку — документы на владение, лицензию, договоры. Всё, что нужно, чтобы поставить точку. Он заполнил заявление: одно, второе. Подписал, ни секунды не колеблясь. Он больше не мог. Цирк мёртв, вместе со всей его семьёй. Он собирался отнести бумаги в муниципалитет, но уже у двери его остановили. Двое мужчин в строгих костюмах — представители совета, инвесторы, старые партнёры.

— Вы не имеете права. У вас контракт. Выступления. Финансовые обязательства.

Джерри ничего не ответил. Он просто смотрел на них, как смотрел бы на мокрую землю, где похоронена семья.

— Это моё! Я его создал. Я его закрываю, — глухо сказал он, но голос прозвучал, как ржавый лом по металлу.

— Боюсь, это уже не только Ваше. Цирк — корпорация. А Вы — лишь лицо.

Он сжал кулаки. Настолько, что ногти врезались в кожу. Ему хотелось кричать, ломать, сжечь всё к чёрту. Но он лишь стоял и слушал, как его решение отменили. На следующий день он молча собрал чемодан. Всё то немногое, что принадлежало ему самому, а не фамилии, цирку или истории: тёмный костюм, старый нож для сигар, пара писем от брата, которые он никогда не открывал. Всё уложилось за пять минут. Он прошёл мимо афиш, гримёрок, никто его не остановил, никто не попрощался. Он вышел на вокзал, купил билет, без конкретного направления, лишь бы уехать, оставить за спиной шатры, арены, мёртвые имена, которые больше не отзывались в сердце. Он сел в поезд и смотрел в окно. Платформы, мимо которых пролетали города, в которых он никогда не хотел жить. Но уже на второй станции его нашли юристы, контракт. Пункт пятый, подпункт «С». Обязанности исполнительного директора. Невыполнение влечёт штрафные санкции, вплоть до уголовной ответственности — «Финансовый ущерб корпорации». Он не мог уйти, он мог только исчезнуть. Но даже смерть, казалось, теперь принадлежала не ему. Судьба смеялась сквозь белый шум зимнего пейзажа за окном.

Похороны были скромными. Никакого оркестра, как в их старые гастрольные дни, никакой магии. Только церковь, влажная земля и серая морось. Казалось, даже небо не хотело участвовать. Собралась почти вся труппа — люди, с которыми Адам провёл лучшие и худшие годы своей жизни и мама, на коленях у самого гроба, вся в слезах. Кто-то держал головной убор на груди, кто-то неловко теребил чёрные перчатки. У многих были опущены глаза. Лишь немногие смотрели на гроб, словно до последнего не веря. Мартин стоял в стороне, у дерева, впившись пальцами в кору, молча плакал. Диана стояла рядом с Ольгой. На лице её не было слёз, но усталость, затянувшая кожу на скулах и уголках губ, говорила громче любых рыданий. В руках она держала цилиндр, тот самый, который Адам когда-то оставил на столе у дяди. Она аккуратно положила его на крышку гроба, без слов, без жестов, просто положила. Джерри не пришёл. Диана даже не удивилась, он исчез, словно никогда и не существовал. Ушёл в свою тень, в свою черноту. Он не написал, не позвонил, не ответил. Он не смог проститься. Диана понимала, как же хорошо она понимала. После всех этих лет, после всего, что он терял один за другим, старик просто больше не мог. Джерри скрывался, уехал далеко и навсегда. В его годы он больше не выдержит ничего подобного, теперь он беглец, избегающий ответственности за свои поспешные действия. Старость не хотелось доживать в тюрьме.

После похорон труппа была неузнаваема. Люди, которые когда-то горели страстью к своей профессии, теперь были пустыми оболочками, словно оставшиеся без цели. Их репетиции стали механическими, а улыбки натянутыми. Цирк, который когда-то был источником жизни и радости, теперь казался гробницей. Диана и Мартин сидели в уголке шатра, рядом с тем, что раньше было сценой. Мартин курил молча, глядя в пустоту, а Диана просто наблюдала за тем, как уходит жизнь из этих людей. Кажется, все, что они пережили, оставляло на них лишь следы боли и разочарования.

— Я ухожу, — внезапно сказала Диана спокойно, почти без эмоций. Мартин повернулся к ней, его глаза затуманились от усталости и горя.

— Ты что, серьезно? — его голос был тихим и обеспокоенным, как будто он боялся, что эта мысль могла бы быть истерикой.

— Да. Джерри пропал, от него ни слуху, ни духу. Если он оставил всю свою жизнь просто так, я больше не могу тут находиться.

— Куда ты пойдёшь?

— Я молода. Вся жизнь впереди. Найду куда поддаться.

— Что ж, удачи тебе.

— А ты?

— Возможно. Я пока не решил. Может вернусь к бабуле. Домой.

На следующий день Диана молча собрала свои вещи, не оставив ни одного лишнего взгляда, ни одного слова. Ткань её пальто шуршала в тишине шатра, а каждый её шаг звучал как окончание чего-то большого и безвозвратно потерянного. Она не обращала внимания на людей вокруг, не смотрела в глаза тем, с кем когда-то делила этот мир. Мартин заметил её, он просто кивнул, понимая. Мартин чувствовал, что их путь был закончен. Цирк мёртв, и они были его последними призраками. Диана не обратила на него никакого внимания. Она прошла мимо, не замедляя шага, и покинула шатёр. Мартин долго стоял в тени, наблюдая за её уходом. В его глазах не было злости или сожаления. Это был просто конец, и он был готов к нему. Он тоже скоро уйдёт.