Под куполом цирка

Громкие, раскатывающие, огненно-красные и ледяно-синие, они рвут тишину ночи, рассекая её на куски. Звук сирены пронзают воздух, на мгновение становясь единственным, что существует в этом мире. Они настигли всех — те, кто спит, и те, кто прячется за дверями, не осмеливаясь выйти. Эти огни светят в окно, играя на стенах, танцуя в ритме тревоги. На улице всё замерло. Буквально, казалось, будто сама земля сжалась. Два автомобиля, стоящие у порога, скорая и полиция, их двери распахнуты, и между ними царит пустота, сжатая до невозможности. Тени, исчезающие в темноте, торопливо шуршат в сторону зданий, и звуки шагов растворяются в пустой ночной улице. Два тела. Одно, накрытое одеялом, лежит без движения. Второе, безжизненно брошенное на асфальт, будто слилось с ним, оставив лишь следы крови, что теперь впитывается в бетон. Свет фар от скорой всё ещё яркий, как осколки разбитого зеркала, — отражается на этой мокрой дорожке. Чертовски тяжёлое, ужасающее молчание. Кажется, даже воздух будто застывает. Тела уносят быстро, с молниеносной точностью, но то, что они оставляют, невозможно скрыть. Руки людей, которые не знают, куда бежать, скользят по дверям машин, вздымаясь к небу, там, где этот свет уже не будет виден. Они стояли у края леса, где корни прорастали под асфальт, словно тянулись вернуть своё. Скорая уже уехала, но мигалки всё ещё дрожали в глазах. Пустые носилки. Раздавленная трава. Сломанная ветка.

— Ну, что у нас тут? — спросил один. Его голос был сух, без лишней окраски.

Второй кивнул, глядя на рыхлую землю.

— Интересная ситуация. Как будто хотел спрятать и убежать. Глубже бы копнул — их бы не нашли. Не сразу точно.

— Спешил видимо.

— Болван. Даже следы оставил. Действовал явно не профессионал.

Они оба смотрели на свежую насыпь. Кто-то положил туда полиэтиленовую перчатку — забыл или бросил нарочно. Она покачивалась на ветру, как флаг сдавшегося.

— Думаешь, преступник знал их?

— Думаю — да.

— И вывез вот сюда. Бедняги.

Двре взрослых приехали без слов. Вызов был коротким — просьба явиться в участок по вашему заявлению, касающемуся детей. Ни объяснений, ни эмоций в голосе звонившего. Женщина держала сумку на коленях, всё ещё не расстегнув её. Мужчина вжимал пальцы в руль, пока костяшки не побелели. Они сидели в машине дольше, чем нужно, будто воздух внутри был безопаснее, чем всё, что их ждало за стеклянной дверью с табличкой «Отделение полиции». В холле пахло кофе из автомата, металлом и чем-то чужим, острым. Регистратор отвела взгляд, когда увидела их.

— Подождите здесь, — сказала она. — Сейчас вас пригласят.

Они ждали. Минуты текли глухо. Слишком медленно. В помещении с окном без штор их встретили двое. Один — в форме. Второй — в рубашке, с папкой в руках. Не представились. Не улыбнулись.

— Мы нашли тела, — сказал тот, что был с папкой, — В лесном массиве, недалеко от трассы. Мы предполагаем, что это ваши дети.

Слова расплывались в воздухе, как туман, который не рассеивается. Мужчина моргнул. Женщина будто не поняла — или не захотела. Только сдвинула плечи, как будто её окликнули, но не по имени.

— Мы уверены почти полностью, — продолжил тот. — Но необходима процедура опознания.

Слово «опознание» неслось отдельно. Как порез, оставшийся после бумаги. Они не спрашивали «как?». Не спрашивали «почему?». Только смотрели в точку перед собой. Длинный коридор. Стены, выкрашенные в бежевый, неуютный цвет, как будто придуманы специально для таких мест, где людям нужно пережить что-то, что не переживается. Мужчина шёл немного впереди. Женщина чуть сзади, будто бы не спешила. Или наоборот, пыталась задержаться в том, что ещё не случилось окончательно. Металлическая дверь. Холодный блеск. Кто-то открыл её ключом, и скрип был похож на глухой выдох.

— Готовы? — спросил тот, что сопровождал.

Два тела под белыми простынями. Такие маленькие. Слишком. Женщина шагнула первой. Руки её дрожали, но не от холода. Глаза оставались открытыми и не было крика. Только тишина, которая стала невыносимой. И всё внутри как будто замерло. Медленно, так медленно, что казалось, время растянулось в нить, он подошёл ближе. Белая ткань. Два прямоугольных силуэта. Мужчина в халате сказал: «Сначала мальчик». Голос был ровным, как у тех, кто привык к чужим катастрофам. Простыня сползла с лица. Он узнал сына сразу, хотя лицо было не таким, каким он его помнил. Правая скула запавшая, будто вдавленная внутрь. Веки наполовину приоткрыты, ресницы слиплись от запёкшейся крови. Нос смещён, как будто кто-то резко повернул его на бок. Губы растрескались, а по шее шла тонкая тёмная полоса, оставшаяся от того, как его несли, как клали. Ухо было порвано, совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы в груди всё начало дрожать. Но это был он. Всё равно — он. А потом — девочка. Гораздо тише. Даже движения тех, кто поднимал ткань, стали осторожней. Её лицо было менее изуродованным, но не менее страшным. Лоб рассечён глубоко, рана тянулась почти до брови. Волосы склеены в грубые пряди, местами выстрижены — там, где зашивали. Губы приоткрыты, будто она пыталась что-то сказать. Подбородок разбит, кожа бледная. Левое плечо неестественно вывернуто, как кукольная деталь, сломанная и вставленная назад неправильно. Тела, покрытые одеялами, казались меньше. Тоньше. Как будто они не умерли, а исчезли, и остались только оболочки. Пустые. Женщина дрожала, но не плакала. Глаза её были сухи, и в этом сухом взгляде было что-то невыносимое.

— Это они, — снова прошептал он. И слова, упавшие на кафельный пол, рассыпались, как стекло.

Мужчина в халате кивнул. Кто-то за дверью зашевелился, кто-то предложил воды. Но они всё ещё стояли. Перед этими телами, которые были их детьми. Которые были живыми недавно. Они не говорили. Не с самого момента, как вышли из морга, не с того мгновения, когда двери патологоанатомического блока захлопнулись у них за спиной, будто отрезали целый пласт жизни. Машина двигалась ровно, почти не трогаясь с места, хотя стрелка спидометра медленно ползла вверх. Где-то по сторонам текли пейзажи, бессмысленные, лишённые звука. Дорога, по которой раньше они ехали с детьми теперь казалась другой, будто покрылась тонким слоем пыли, старости, забвения. Руки на руле дрожали. Незаметно. Но она это видела. Он вглядывался в лобовое стекло, как будто там, впереди, было хоть что-то, что могло объяснить. Что-то, к чему можно было прийти. Смысл, причина, хотя бы точка опоры.

— Их нашли в лесу, — сказала она. Голос был будто из старой записи — хриплый, сломанный, немного не в такт. Он кивнул.

— Они были вместе, — добавила, чуть тише.

Он снова кивнул. Но теперь уже чуть сильнее, будто это единственная мысль, за которую он ещё держался. Сзади по-прежнему лежали детские куртки. Они были оставлены там недели назад — одна с мятной жвачкой в кармане, другая с надорванным швом у капюшона. Он даже подумал: может, выкинуть? Но рука не поднялась. Они ехали, и в какой-то момент она опустила стекло. Ветер хлынул в салон, растрепал волосы, принёс запах пыльной весны. Всё было будто не с ними. Будто они просто прохожие в чьей-то чужой трагедии. Он вдруг ударил кулаком по рулю. Не сильно. Тихо. Но звук прозвучал — первый за всю дорогу. Точно треснул лёд под тонкими сапогами. Она не вздрогнула.

— Мы... — начал он, но не закончил. Слова не знали, как дойти до конца.

Она посмотрела в окно. Дорога всё тянулась и тянулась. Бесконечно. Без цели. Как будто мир решил сделать вид, что всё как прежде. Только небо стало чуть-чуть ниже. И когда они наконец остановились у своего дома, оба всё ещё не решались выйти. Будто за дверью — другое измерение. То, в котором стены дышат пустотой. Ключ повернулся в замке с сухим щелчком. Слишком громким. Слишком живым для этого вечера. Он толкнул дверь, и дом распахнулся, как рана. Никто не выбежал в прихожую. Не зазвучали шаги босых ног по ламинату. Не прозвенел смех. Только запах — тот самый, домашний, смешанный из стирального порошка, кошачьего корма, сухих красок и ванильного шампуня ударил в грудь и отозвался чем-то ржавым под рёбрами. Он вошёл первым, машинально отложил ключи на тумбу, а она остановилась у порога. Разулась. Медленно. Точно каждая деталь — последняя. На кухне горел свет. Там уже были люди. Кто-то из родни. Кому-то позвонили полицейские. Кто-то приехал первым, кто-то потом. Кто-то, может, даже не знал, как они выглядели ещё вчера. Но теперь знали. Теперь пришли. С тортом в коробке, с дежурной бутылкой вина, с глазами, полными осторожного сочувствия, будто смотрят на раненого зверя, который может броситься в любой момент.

— Мы просто хотели... — начал кто-то.

— Если нужна помощь...

— Нам так жаль...

Он молча прошёл мимо. Взял со стола стакан, налил воду. Выпил. Оперся о раковину. Руки дрожали. Слышал, как жена осталась в коридоре. Её пальто всё ещё не снято, обувь всё ещё в руках. В глазах — немая благодарность и растерянность тех, кто не знает, как плакать при свидетелях. Одна из женщин — двоюродная сестра, кажется, подошла ближе, взяла её за плечи. Но быстро отдёрнула руку, почувствовав, что тело под пальцами — каменное. Не дрожит. Не дышит.

— Мы можем забрать у вас вещи, если не хотите сами...

Она кивнула. Никто не понял — то ли «да», то ли «оставьте нас».

— Они были такими хорошими, — сказал кто-то, слишком быстро, слишком неловко. — Помню, как она весело пела у нас на дне рождения дочки.

— А он... — добавили, — Он хотел стать учёным, да?

Он всё ещё стоял на кухне, смотрел в пустой стакан. Губы чуть дрогнули. Он слышал это всё. Каждое слово, как удар по виску.

— Вам надо поесть, — сказала одна из женщин. — Может, хоть супа...

Он повернулся. Посмотрел на жену. Та кивнула. Они вышли из кухни вместе, направились в детскую. И когда за ними захлопнулась дверь, в доме повисла гробовая тишина. Только на плите тихо булькал суп, который никто не тронет. Дверь в детскую открылась без звука. Комната будто не знала, что дети не вернутся. На полу всё ещё стоял наполовину собранный пазл — звери в джунглях. Один фрагмент, с глазом льва, так и лежал чуть в стороне, как будто кто-то вот-вот подберёт его и вставит на место. Игрушечный поезд застрял в повороте, башня из кубиков чуть наклонилась, но всё ещё держалась. Постель была смятая, покрывала сбиты в узел, и на подушке всё ещё виднелся вмятый след чьей-то головы. Запах детства, едва уловимый, но цепляющий — ударил в нос: ваниль, мятные конфеты, пластик от новых игрушек. Он присел на край кровати сына, провёл ладонью по одеялу. Оно было тёплым — нет, это только казалось. Просто пальцы не хотели верить. Она подошла к кукольному домику. Открыла дверцу. Внутри был обеденный стол, маленькие человечки, кроватка с одеялом. Как будто и правда — отдельная жизнь, замершая в ожидании. Она подняла одну из кукол, посмотрела на неё и вдруг зажала её в ладонях, прижала к губам. Он смотрел на неё. Она на куклу. А между ними росла тишина, которая уже никогда не исчезнет. Ночь. Дом спал. Или делал вид, что спит. В спальне горела лампа. Он сидел у окна, куртка всё ещё на нём. Окно запотело от дыхания. За ним улица, фонарь, пустота. Она лежала, не раздеваясь, уткнувшись лицом в подушку. Не плакала. Только дышала медленно, ровно. Или делала вид. Из коридора доносился слабый звук часов. Где-то трещал холодильник. Соседи сверху включили воду. Он не шевелился. Только смотрел в окно, будто ждал. Иногда казалось, вот сейчас услышат шаг по коридору, хлопнет дверь, и чьи-то голоса разбудят весь дом. Иногда казалось — вся боль случилась не с ними, а где-то за экраном, в кино, которое идёт слишком долго. Иногда он ловил себя на том, что хочет крикнуть. Но молчал. Потому что даже если крикнешь — никто не ответит. Утро. Полицейский участок. Холодный коридор, тусклый свет, запах кофе, бумаги и чего-то казённого. Их усадили в отдельную комнату со столом, двумя пластиковыми стульями и стеклянной стеной, за которой кто-то наблюдал. Он сидел, сцепив пальцы, глаза в одну точку. Она, прижавшись к подлокотнику, будто надеялась провалиться в этот стул, стать меньше, исчезнуть. Вошёл детектив. С лицом, в котором не было жалости, только усталость и бесконечное знание чужих бед.

— Спасибо, что пришли, — тихо произносит детектив, не садясь сразу. — Мы знаем, что это трудно. Но нам нужно понять, что произошло.

Он опускается на стул, бросает взгляд на папку.

— Начнём с самого начала. Когда вы в последний раз видели своих детей?

Мать глотает воздух:

— Вчера утром. Мы оба ушли на работу. Они были дома.

— С кем-то они оставались?

— Нет. У нас не было такой возможности.

— Вы знали, что они собираются куда-то пойти?

— Нет. Мы думали, они останутся дома. Никогда раньше не уходили без разрешения. Мы были уверены.

Голос гаснет. Детектив кивает и делает пометку.

— Когда вы вернулись домой?

— Примерно в семь. Никого не было. Мы думали, они гуляли, начали звонить, искать.

— Когда вы сообщили о пропаже?

— В девять вечера.

— Были ли у детей причины убежать? Что-то, что их беспокоило?

Они переглянулись. Он отвечает:

— Нет. Мы бы знали. Они никогда.

— Были ли у них ключи от дома?

— Да.

Детектив перелистывает страницу, смотрит внимательно:

— Они направлялись на ярмарку, судя по цирковым билетам в вещах мальчика. Это далеко от вашего дома. Вы уверены, что не слышали, как они об этом говорили?

Мать отрицательно качает головой. Отец молчит. Детектив продолжает:

— Кто-то попытался скрыть тела. Это не несчастный случай на дороге. Это преступление.

Мать застывает. Отец резко выдыхает.

— Мы делаем всё возможное, чтобы выяснить, кто и зачем это сделал. Но нам нужны от вас точные детали. Даже если они кажутся незначительными.

Тишина.

— Они ушли сами. Без разрешения. Это правда, — говорит отец. — Мы не знали.

Детектив кивает.

— Это уже что-то. Мы проверим камеры, маршрут от дома, всё возможное. Вам может быть трудно, но мы будем продолжать задавать вопросы.

Он встаёт. Комната кажется холоднее.

— Спасибо. Мы свяжемся с вами.

Родители поднимаются, словно сквозь воду. Им не нужно идти — им нужно не исчезнуть.

Поздний вечер. Комната для оперативных совещаний. На экране — увеличенное фото. Глубокая колея в мокрой земле, тянется вдоль лесной просеки. Сопровождается серией снимков: сломанные ветки, клочья одежды, след от подошвы.

— Судя по всему, удар пришёлся сзади, — говорит эксперт, указывая лазерной указкой. — Дети шли по обочине дороги. Машина не сбавляла скорость.

— Они даже не успели обернуться? — уточняет детектив, нахмурившись.

— Скорее всего. У обоих в лёгких земля — значит, ещё дышали, когда их тащили.

На другом экране — спутниковое изображение. Дорога, затем лес. Окружение пустое, без видеонаблюдения.

— Погибли не на месте, — продолжает эксперт. — Их переместили. И не в одиночку — вот, обратите внимание.

Он показывает следы: две разные обуви, одна — широкая подошва, вторая — уже, изношенные кроссовки.

— Один тянул за руки, второй, видимо, подталкивал сзади. Оставили следы на мхе и корнях. Запаниковали. Им было важно убрать тела быстро.

Полицейский у стены что-то записывает, потом говорит:

— Одна из шин — необычная. Протектор не из дешёвых. Такая стоит на модифицированных внедорожниках.

— Значит, один из них при деньгах, — произносит детектив.

На стол выкладывают вещи: билеты, ключи, брелки.

— Это всё нашли ближе к просеке. Возможно, выпало, когда их тащили.

Детектив хмурится:

— Они были детьми. Одиннадцать и девять.

— Десять и девять, — поправляет кто-то из зала. — Мальчик был старше.

Тишина.

— Преступник испугался, — тихо произносит кто-то. — Сначала шок, потом страх. Возможно, они не собирались убивать. Но когда поняли, что натворили — стало поздно.

Детектив смотрит на доску, где фотографии Эда и Мии висят под надписью: «Последний маршрут». Тяжёлая тишина висит над комнатой.

— И, если их было двое, — детектив сжимает кулаки, — Значит они могли уже скрыться. Нужно поторопиться.

Внутренний отдел следующего дня. Просторный кабинет с доской, обклеенной фотографиями, схемами и картами. Детектив в рубашке, с засученными рукавами, стоит перед доской. Второй следователь пьёт кофе из пластикового стаканчика, нервно постукивая пальцами по крышке. Ночью оба получили интересные известия.

— Нашли машину, — говорит он. — В трёх километрах от ярмарки. Задние фары разбиты, на капоте — вмятина, краска соскоблена. Похоже на удар.

— Какого цвета?

— Серо-зелёная. Без номеров — сорвали.

— Кто сообщил?

— Один мужчина. У него там домик, он её заметил только утром. Машина стояла неровно, следы шин ушли вглубь леса. Сказал, подумал, что кто-то охотился.

Детектив разворачивается к доске. Поднимает бумажный снимок с камеры наблюдения — неясный кадр.

— Если это та же машина, его видели на выезде с парковки около десяти. Ещё один свидетель утверждает, что слышал визг тормозов недалеко от южного въезда.

— Камеры?

— Не работают. Говорят, временно демонтировали из-за ремонта электропроводки.

Молчание. Кто-то тихо ругается.

— Мы проверили ближайшие станции заправки. На одной мужчина заливал канистру. На камерах он — в бейсболке и с затемнёнными очками. Ни лица, ни номера.

— Это точно не один человек, — говорит детектив, опускаясь на край стола. — Я так думаю. Кто-то был за рулём. Кто-то помогал.

— Почему думаешь?

— Потому что тела были закопаны. Не просто оставлены. Их унесли вглубь. Это требует времени и второго человека. Особенно, если дети ещё дышали.

Молчание снова.

— Что с экспертизой?

— В процессе. Судмед просит время. Состояние тел сложное. Удары, переломы, но есть и другие повреждения. Несовместимые с обычным ДТП.

— Что, например?

Следователь на секунду колеблется.

— Следы удержания. На запястьях. На щиколотках. Следы волочения. Как будто их пытались утащить.

Детектив смотрит в окно. Солнце уже в зените. Становится жарко.

— Нужно найти того, кто был за рулём. Проверить все старые дела с похожими машинами. Вызовите свидетеля на допрос.

— Будет сделано.

В участок приезжает мужчина средних лет, в старой поношенной одежде и не расчёсанной бородой. Его приглашают за стол. Диктофон записывает.

— Назовите, пожалуйста, Ваше имя и фамилию для записи.

— Чарли Мак-Грегор.

— Мистер Чарли, расскажите, где Вы находились вечером четырнадцатого числа?

— Я в тот день был дома. Это километра три от ярмарки, ближе к южному въезду. Вышел в лес за дровами, где-то после девяти.

— Темно было?

— Да. Я с фонарём. Ну и слышу — звук. Вжух, визг, потом будто что-то глухо ударилось. Не как при аварии, но жёстко.

— Где именно вы это услышали?

— С юга. Недалеко от просёлочной дороги. Думаю, может, зверь попал под машину. Вышел ближе — свет от фар мелькнул среди деревьев. Стоит машина, мотор работает. Потом хлопок двери. Кто-то обошёл машину и второй силуэт. Маленький, как ребёнок.

— Вы уверены?

— Не уверен. Было далеко. Тени. Но один будто волок второго. Я тогда испугался. Фонарь выключил и в кусты. Не герой я, простите.

— Видели лица?

— Нет. Только силуэты. А потом машина тронулась. Свет выключили. Ушла быстро, в сторону старой лесной дороги.

— Почему сразу не сообщили?

— Я думал, охотники или браконьеры. Не моё дело. А утром, когда узнал, что нашли тела, сразу пришёл.

— Как выглядела машина?

— Кажется, минивэн. Старый. Цвет тёмный. Может, серый, может, с зеленью. Вся пыльная. Один задний фонарь не горел.

— Спасибо, Чарли. Для нас это важно.

— Я помог, чем мог. Если ещё что-то — приходите.

— Мы ещё свяжемся с вами.

Полицейский ангар. Внутри тусклый свет, холод, запах бензина и металла. Автомобиль — тёмно-зелёный минивэн с вмятиной на капоте.

— Это он. Брошен в полутора километрах от того места, где нашли тела. Двери были не заперты. Отпечатки частичные, смазанные. Но кое-что интересное есть.

— Показывай.

Криминалист открывает багажник. Там — следы волочения, вмятины, царапины. На обивке тёмные пятна, вероятно, кровь.

— Судя по всему, тела перевозили здесь. Анализ крови уже в лаборатории. На заднем сиденье нашли длинный чёрный волос и обрывок детской ткани — скорее всего, с куртки или рюкзака.

— Следы шин?

— Совпадают с отпечатками, что нашли у старой просёлочной. И вот ещё — с пассажирского сиденья изъяли чек из магазина. Время — 18:42. День тот же.

— Смотрим камеры магазина?

— Уже запросили. Там был один человек. Мужчина. Лет сорока. Покупал сигареты и энергетик.

— Есть вероятность кто-то ещё был с ним в машине.

— Возможно. Результаты опознания по фрагментам одежды и анализу ДНК уже подтверждены. Эдвард и Мия Паркинсон. Официально.

Тишина. Детектив сжимает челюсти.

— Нам нужен этот человек. И тот, кто был с ним. Опросим всех владельцев похожих машин в округе, пусть поднимают покупки по карте, кто был в этом магазине в течение двух часов. Я выясню у лаборантов подробности.

Судебно-медицинская лаборатория. Лаборант утомлённый, с тёмными кругами под глазами, склонился над монитором. К нему подходит детектив.

— Ну что?

— Добрый вечер, детектив. У нас частичное совпадение по ДНК. Волос — не принадлежит ни одному из детей. Есть генетический маркер, похожий на те, что уже есть в базе. Возможно, был судим раньше.

— И?

— Нужен ещё час. Но вот что уже точно — кровь на заднем сиденье автомобиля принадлежит девочке. Анализ ткани показал следы земли и древесной пыли — совпадает с лесом, где нашли тела. И ещё...

Он выводит на экран фрагмент ткани.

— Этот обрывок — часть рюкзака. Школьного. С принтом мультипликационного персонажа. На внутренней стороне имя: "Мия".

— Она держалась за него до последнего?

— Возможно. Второй обрывок — с молнии. Ткань порвана, как будто тащили за неё по земле. Много микроцарапин. Судя по длине волочения, они были без сознания или уже мертвы.

Молчание.

— А водитель?

— Волос, по структуре и анализу, принадлежит мужчине. Тёмный, с остатками кожного сала, в котором нашли следы дешёвого шампуня. Мы подняли состав — уже направили в магазины с такой продукцией. Кто-то обязательно вспомнит.

— Позвоните мне сразу, как будет результат по ДНК.

— Это не всё. На подошве одной из кроссовок — кусок жевательной резинки. И в ней, чудом, отпечаток — частичный, но чёткий.

Детектив останавливается, поворачивается обратно.

— Вот это уже что-то.

Супермаркет этого же вечера жил своей обыденной жизнью, пока их не посетил человек из органов. Работники очень насторожились. Менеджер появился перед ним быстрее пули.

— Добрый вечер! Я могу Вам чем-то помочь?

— Этот человек здесь часто бывает? — протягивает фотографию.

— Он — да. Вчера был. Я его точно помню, он пришёл, как раз, когда мы выкладывали мясо. Даже замечал его взгляд. Похож на кого-то, знаете, вроде того, кто хотел бы скрыться среди толпы. Может, у него какие-то проблемы.

— Проблемы с кем-то?

— Возможно. Он долго рассматривал товары. Я заметил его у мясного отдела — брал два пакета бекона, но как-то по-настоящему сильно изучал цену. И потом он как будто почувствовал, что его кто-то наблюдает.

— А Вы могли бы вспомнить, когда именно это было?

— Вчера вечером, точное время не могу сказать. Он явно торопился, но очень аккуратно следил за тем, что берет. Потом вдруг резко ушёл.

— Его лицо не засекли?

— Вот, посмотрите.

Он включает экран, и на видео действительно появляется тот самый человек с капюшоном, нечётко, с исподтишка.

— Да, вот он. Вся его осанка что-то настораживает. Но мы обычно за людьми не следим. Это не наше дело.

— Предоставьте нам эту запись отдельно.

— Да, конечно, подождите немного.

Позже, уже в участке, запись неоднократно была просмотрена всеми участниками расследования. В душном помещении с жужжанием старого кондиционера стояло напряжённое молчание, только тихо щёлкала мышка, когда детектив ставил запись на паузу, перематывал, снова запускал.

— Вот, — он указал на фигуру в капюшоне. — Смотрите. Замедляю.

На экране медленно, покадрово, человек поворачивал голову, и на долю секунды капюшон сдвигался, обнажая часть лица.

— Останови, — глухо сказал следователь. — Вот этот кадр. Увеличь.

Из темноты прояснился знакомый профиль. Кто-то из оперативников выдохнул сквозь зубы:

— Это же Уилсон. Он живёт напротив семьи Паркинсон.

Детектив кивнул медленно, как будто подтверждение ему самому было физически тяжело.

— Совпадает. Рост, телосложение, возраст.

— А алиби? — осторожно спросил следователь.

— Не подтверждено. По словам жены, его в тот вечер вообще дома не было, и она не знала, где он.

Наступила тишина.

— Хорошо. Подготовьте ордер.

Детектив выключил запись. На экране повисла чёрно-серая тень, как немое напоминание о том, что кто-то уже знает, что за ним идут.

В темноте, под лампами уличных фонарей, несколько полицейских аккуратно окружили дом. Звуки шагов, пронзающие тишину ночи, напоминают удары сердца. Внутри неразборчиво звенят цепи, дверные замки и шум мотора. Внезапно один из полицейских, сжимающий пистолет в руке, жестом сигнализирует о готовности.

— Мы готовы. Взяли в кольцо.

Пара секунд. Тени двигаются между старыми постройками. Вдруг, с грохотом, дверь одного из зданий открывается, и мужчина, высокий, с темным капюшоном, выскакивает на улицу, торопливо пятясь к забору. Полицейские начинают действовать. Один из них поднимает руку и кричит:

— Стоять! Полиция!

Мужчина резко останавливается, переворачиваясь на ходу, но, увидев оружие, сразу же поворачивает назад, пытаясь скрыться в темноте.

— Он уходит! На задержание!

Полиция бросается за ним. Несколько секунд погони, звук шагов, задыхающиеся дыхания. Мужчина резко оборачивается, вытаскивает что-то из кармана, но, не успев выстрелить, оказывается поваленным на землю двумя офицерами.

— Удерживаем его!

Мужчина пытается сопротивляться, но руки и ноги скованы. Он судорожно тянет воздух, пытаясь отдышаться.

— Тихо! Не двигайся!

Сирена взвыла, разрывая утреннюю тишину. Полицейская машина резко затормозила у тротуара, и уже через секунду мужчина, всё ещё пытающийся вырваться, был грубо запихнут внутрь. Один из офицеров, захлопывая дверь, выдохнул сквозь зубы:

— Добегался?

В салоне пахло потом, кожей и металлом. Мужчина сидел, ссутулившись, руки в наручниках, взгляд его был пустой, но не испуганный. Он что-то тихо бормотал, почти неслышно. В участке — тусклый свет, шелест бумаг, щелчки клавиатуры. Его проводят по коридору, и кто-то из сотрудников поднимает голову, чтобы просто посмотреть. Без слов. Заходит в допросную. Скрежет металла, наручники снимают только с одной руки, другой цепляют к кольцу на столе. Он садится. Тяжело. Непривычно. Медленно поднимает глаза на стекло напротив. Знает, что там наблюдают. За его спиной щёлкает дверь. Следователь кладёт на стол папку, садится напротив, не торопясь открывать.

— Может, воды?

Мужчина не отвечает.

— Ладно. Тогда начнём.

Тишина становится густой, как сироп, в ней почти слышно, как в соседней комнате щёлкает ручка диктофона.

— Вы подозреваетесь в убийстве двух детей и сокрытии преступления. Что скажите по этому поводу?

Мужчина вздыхает, но молчит. Он не готов ответить.

— Мы знаем, что Вы пытались скрыть их тела.

Мужчина, после нескольких секунд молчания, наконец, поднимает голову, но его взгляд остаётся пустым.

— Я....я не хотел. Этого не должно было случиться. Я не хотел!

— Вы сбили их, оставили умирать в лесу, не позвонили в скорую, в полицию, поступили аморально. Вы были не один. Кто ещё?

Мужчина начинает трястись, его глаза расширяются от страха.

— Кто ещё? Имя?

Мужчина начинает судорожно двигать руками, как если бы искал способ вырваться. Тянется за стаканом воды, но детектив жестом останавливает его.

— Я не могу.

— Придётся ответить.

Мужчина снова молчит, его глаза блуждают по комнате. Но теперь, похоже, он не может понять, что происходит.

— Я был пьян...я и мой друг...мы оба были пьяны. Я не...я не должен был за руль садиться. Мы просто поехали, просто катались, чтобы развеяться. Мы не видели их.

Детектив наклоняется чуть ближе, его голос становится жёстче, но все равно контролируемым.

— Хотите сказать, что дети просто оказались на дороге в момент, когда вы оба проезжали мимо?

Мужчина зарывается в себя, руки начинают дрожать, он закрывает глаза и кивает. Его дыхание становится учащённым.

— Я не видел их, я не понял, что сбил кого-то, не до конца, только когда почувствовал удар.

Детектив пристально смотрит на него. Он не торопится, понимая, что у этого человека нет сил для дальнейших оправданий. Он даже не думает о том, чтобы лгать.

— Почему не сообщили в полицию?

Мужчина опускает голову, его плечи ссутулятся. Он уже не может скрыть, насколько тяжело ему признаться.

— Я не знал, что делать. Мы испугались. Мы не подумали. Мы просто поехали и закопали их.

— Значит, Вы решили, что их жизни не стоят того, чтобы сообщить. Вы же понимаете, что сделали, да?

Мужчина снова молчит. Детектив продолжает смотреть на него, не отводя взгляд.

— Теперь скажите, кто?

— Мой друг...он...тоже был пьян.

Детектив делает небольшую паузу. Он записывает информацию и смотрит на мужчину. Не нужно больше слов. Правда вышла наружу.

— Вы можете смягчить своё наказание, если признаетесь во всем.

Мужчина наконец поднимает взгляд. Он знает, что впереди уже нет пути назад.

— Я признаю свою вину.

Детектив даёт мужчине чистый лист и ручку. Мужчина нервно сглатывает, его горло сжимается, и он снова опускает взгляд на бумагу. Писать, признавать, но это будет означать признание вины. Признание того, что он не просто был пьян, а что он стоял в стороне, когда их жизни оборвались. Он сделал правильный выбор. Теперь полиция знала имя соучастника и его адрес, готовился орден на задержание второго преступника. Полиция получила информацию: соучастник преступления находится в своём доме. Шум мотора полицейских машин заполняет улицу. Взгляд офицера сосредоточен, когда он идёт в сторону дома подозреваемого. Тот же детектив, что вёл допрос главного обвиняемого, теперь в полной боевой готовности. Дом, в котором, по сведениям полиции, живёт преступник, выглядит заброшенным, но на дворе все ещё стоит запах недавнего приготовления пищи. Полиция без лишних слов выходит из машин, готовясь к задержанию. Один из офицеров протягивает руку к дверной ручке. Они заходят в дом. Полицейские быстро осматривают помещение, все выглядит пустым и заброшенным, никого пока что не было. Мужчина, совершенно ничего не подозревая вошёл в дом с пакетами продуктов. Группа начала работу окружая по всему периметру.

— Руки вверх! Вы задержаны по подозрению в соучастии в убийстве двух детей!

Преступник вскочил, пытаясь увернуться, но был быстро обездвижен. Полиция надела наручники, а его лицо исказилось в панике, когда он понял, что теперь ему не удастся скрыться.

— Я не убивал их!

— Расскажешь это в суде.

Участок встретил его серым флуоресцентным светом и запахом прокуренных обоев. По коридору вели быстро, мимо усталых дежурных и закрытых дверей. Времени на раздумья не давали. Документы, отпечатки пальцев, фотографии — всё происходило словно в смазанной последовательности, как в дурном сне.

— Камера шестая, — сказал один из охранников, отворяя тяжёлую металлическую дверь.

Щелчок замка, и он остался внутри. Бетонные стены, скамья, тонкое одеяло на кровати. Пусто. Тихо. Только где-то капала вода. Он опустился на нары и закрыл лицо руками. Паника стучала в грудь изнутри, вырываясь дрожью в пальцах. Через пару часов пришёл следователь с официальным уведомлением:

— Предварительное слушание — через три дня. Адвокат будет назначен завтра. До этого — никакой связи с внешним миром.

Он не ответил. Просто кивнул. Ночь в изоляторе обещала быть долгой. Три дня длились словно вечность. Тяжело. Судебный зал наполнен звуками бумаги, шелестом шагов и тихим шёпотом адвокатов. Родители Эда и Мии сидят на скамье потерпевших, их лица излиты горем, но они все же держат себя сдержанно. Их взгляд — твёрдый и жёсткий, несмотря на слезы, что некогда искали выхода, но сейчас были сдержаны в жестокой тишине. Судья, сидящий на высоком стуле, встал и обвёл всех взглядом. Взгляд был серьёзным, его голос звучал чётко и официально.

— Заседание открыто. Мы начнём с допроса родителей потерпевших. Пожалуйста, приступайте.

Родители Эда и Мии, оба с черными, помятыми лицами от пережитого, встают. Из их глаз не выходит боли, но каждый из них держит свои эмоции в руках. Силы у них почти иссякли, но они знают, что должны быть сильными, чтобы понять, что произошло.

— Расскажите суду, что произошло в тот вечер, когда ваши дети не вернулись домой. Что вы можете рассказать? — спросил адвокат.

— Мы не знали, куда они пошли. Они ушли без разрешения на ярмарку, но не вернулись. Мы не могли понять, что происходит, не могли представить, что они не вернутся.

Мать тяжело выдыхает.

— Но теперь это все, что осталось. Мы хотели бы, чтобы они вернулись. Даже если бы они просто пришли домой и сказали, что это была шалость. Но они не пришли. И теперь я не могу ничего сделать, чтобы вернуть их.

Судебная тишина заполняет зал, и этот момент становится глухим, словно всё это происходило не с людьми, а с чем-то иным — потерянным, давно ушедшим. Допрос продолжается. Вопросы, которые задают адвокаты и следователи, затрагивают каждую деталь событий, уточняются обстоятельства, как дети пришли к месту происшествия, где их могли видеть. Родители отвечают сдержанно, каждый их ответ обжигает, наполняя зал новой тяжестью, невыносимой для всех присутствующих. Слушание подошло к концу, суд назначил ещё несколько заседаний в течении этого месяца. Неделю спустя зал суда наполняется медленно. Каждый шаг, каждое движение кажется громким, как будто воздух стал толще, плотнее. В зале пахнет кофе, бумагой, зимними пальто и нервами. Скамья подсудимых пуста. Пока. Скамья для прессы занята. Журналисты молчат. Впервые, может быть, в своей жизни. Когда в зал вводят обвиняемого — мужчину средних лет, в мятом сером пиджаке, с опущенной головой, кто-то в зале шумно вдыхает. Он не поднимает глаз. Он дрожит. Следом — второй. Моложе, с опухшим лицом, сломанной самоуверенностью и грязным взглядом, в котором больше страха, чем раскаяния. Судья входит. Все встают. Стук молотка по дереву. Зачитывается обвинение. Голос прокурора строг, лишён лишних интонаций. Каждое слово как выстрел.

— Превышение скорости. Вождение в состоянии алкогольного опьянения. Сокрытие тел. Бездействие при оказании помощи. Попытка уклонения от ответственности.

Когда речь заходит о детях — прокурор делает паузу. И затем продолжает, чуть тише, но отчётливее.

— Два ребёнка. Эдвард, 10 лет. Мия, 9 лет. Погибли в результате наезда, после чего были увезены с места преступления и оставлены в лесу.

Родители не двигаются. Как и весь зал. Только одна женщина с галёрки тихо всхлипывает. Далее зачитываются показания, собранные в ходе следствия. Кадры с камер наблюдения в супермаркете, где мужчины покупали алкоголь. Видеофиксация скорости. Свидетельские слова из лаборатории.

— Остатки крови и ткани на капоте. Вмятины. Почва, идентичная месту, где были найдены тела. Генетическая экспертиза подтвердила.

Один из адвокатов обвиняемых просит суд не забывать о чистосердечном признании. Об участии в деле с повинной. О сотрудничестве. Судья смотрит на него долго. Словно сквозь. Свидетели вызываются один за другим. Патологоанатом, криминалист, эксперт трасологии. Говорят спокойно.

— Оба не были мертвы сразу. Они могли быть живы ещё несколько минут.

Родители не моргают. Глаза у обоих красные, но сухие. Подсудимый старше — тот, кто был за рулём — выступает с речью. Он плачет. Несвязно.

— Я не видел их. Я был пьян, да. Я испугался. Я не хотел. Я не знал, что делать. Мы решили просто скрыть. Я потом хотел прийти в полицию, но передумал.

Его голос дрожит. Он всё время смотрит в пол. Второй обвиняемый молчит. Лишь изредка бросает косые взгляды в зал. Прокурор медленно идёт к ним, поднимает папку.

— Вы не испугались, Вы уехали. Вы не вызвали скорую. Не попытались помочь. Не признались сразу. Вы закопали тела детей в лесу, как мусор. Это не страх. Это — выбор.

Судья кивает. Всё тише. Стены зала, кажется, сжимают всех ближе друг к другу. Перерыв. В холле — тишина. Полиция стоит вдоль стен. Родственники говорят друг с другом вполголоса. Адвокаты — холодные, чужие. Скоро — приговор. Присяжные удаляются.

Дети не покидали тени, не переставали наблюдать. Мия и Эд, сидя рядом с Адамом, как маленькие призраки, следили за процессом. Люди, сидящие в зале суда, не замечают их, но для детей это уже не имеет значения. Они видят, как все продолжается, как для людей существуют такие моменты, как отчаяние, а для них — тень. Дети в последний раз ощущают этот мир, их мир, в котором звуки приглушены, а запахи не такие яркие. Они здесь, но не с ними. В их глазах — наблюдение. Вот он, процесс. Судья, прокурор, те самые строки приговора. Отчаяние и волнение родителей, тихие рыдания, и нет, не всё исчезло. Всё ещё видно. Тени не смогли поглотить этот момент. Адам смотрит на них, а затем, тихо, как бы сам себе, говорит:

— Забавно.

Мия и Эд, словно почувствовав его взгляд, тихо кивают, без слов, соглашаясь. Но они не могут уйти. Они здесь, в этом мире, где приговор ещё не отчитан, где их ждёт нечто, что не было обещано. Дети не могут ещё двигаться дальше, пока этот момент не закончится. Всё прочно и необратимо связано. Взгляд в сторону живых, и всё, что кажется возможным, вдруг становится реальностью. Адам снова тихо говорит:

— Именно это вы хотели видеть?

Их взгляды, поглощённые происходящим. Он, тихо, едва слышно произнёс:

— Я уже наблюдал за подобным однажды.

Дети не сразу отреагировали, сосредоточенные на том, что происходило перед ними. Но его слова были как невидимая вуаль, тонко ложившаяся на воздух, создавая в нем странное напряжение. Он продолжал смотреть на зал суда, но его глаза были как бы устремлены в нечто далёкое, что касалось только его. В воздухе витала недосказанность. Мия и Эд молчали, но в их глазах мелькнуло любопытство. Они ждали, но он не продолжил. Тишина, но напряжение растёт. Адам снова прикоснулся к своим карманам, будто искал в них что-то, но потом просто отмахнулся, как бы решив не возвращаться к этому. Мия и Эд, смотря на его лицо, чувствовали, что за этим кроется нечто большее, что будет раскрыто позже. Когда-нибудь. Но в этот момент они просто не знали, как и что спросить. Адам ещё раз глянул на суд, но его взгляд уже был не таким. Он что-то ждал.

Судебный зал был наполнен напряжением, звуки стука молотка судьи, словно оглушали воздух. Все в зале замерли, внимание было сосредоточено на последнем этапе процесса. Прокурор уже высказал свою речь, защита тоже сделала свои заключения. Теперь настал момент, когда все ожидали приговор. Адам стоял немного в стороне, его фигура почти растворялась среди остальных. Он, как и дети, следил за тем, что происходило. Иногда его взгляд возвращался к судебному столу, но чаще всего он смотрел на зал, на людей, на все происходящее с каким-то странным, почти отстранённым интересом. Когда судья поднялся, в его руках был свод бумаг, последние слова перед тем, как он вынесет приговор. Он взглянул на подсудимого, на его окружение, на родственников потерпевших, но при этом его лицо оставалось по-прежнему холодным и безэмоциональным.

— Виновен в совершении преступления, — сказал судья, глядя в глаза подсудимому, который сидел, ссутулившись, в кресле. Его руки были скрещены на столе, и он не поднимал взгляда. — Наказание в виде лишения свободы на срок десять лет.

В зале повисла тишина, которую нарушил только тихий звук стука молотка. Прокурор в этот момент откинулся назад, явно удовлетворенный исходом, но защитник, напротив, сжал челюсти. Подсудимые не произнесли ни слова, их губы были плотно сжаты, а глаза не встречались с глазами тех, кто был в зале. Дети, стоя рядом с Адамом, не отрывали глаз от подсудимых. Мия ощущала, как на душе сдавливает тяжесть, а Эд стоял с каким-то растерянным выражением лица, будто не знал, что теперь делать. Все, что они видели, все это происходило не только с ними, но и с этими двумя людьми виновными в их смерти. Адам был молчалив. Его взгляд не покидал фигуры подсудимого, и он смотрел как-то странно, будто глубоко внутри пытался понять, что именно стоит за этим процессом. За всем этим не было простых решений. Что-то невысказанное осталось в воздухе. Зал постепенно пустел. Люди выходили, и только звуки шагов становились всё тише. Дети, чувствуя, как всё вокруг постепенно теряет чёткость, тихо приблизились к родителям. Это было странное, почти невозможное чувство, они могли видеть их, могли ощущать, как их присутствие пронизывает воздух, но не могли коснуться, как если бы между ними и их родителями был невидимый барьер, который отделял их от реальности. Тем не менее, Мия и Эд, несмотря на всё, что происходило, всё же стремились быть рядом. Их шаги становились всё более быстрыми, сердце билось быстрее, как будто они вдруг осознали: сейчас или никогда. Они пробежали через полосу света, скользя по полу, пытаясь пробиться через этот невидимый предел. Их руки, хотя и не могли касаться тел, всё же дрожали в попытке ощутить последнее прикосновение. Эд замер, не в силах двигаться дальше, когда его рука пронзила пустоту и осталась в воздухе. Он смотрел на мать, её фигура была туманной и едва различимой, как мираж. Мия стояла рядом, глаза её были широко открыты, полный страх и решимость одновременно. В этот момент, когда она протянула руку к отцу, тень, напоминающая его лицо, как бы коснулась её пальцев, но тут же растворилась, будто это был всего лишь сон. В этой последней попытке все, что оставалось, это одно — увидеть, почувствовать, хоть как-то прикоснуться. Мия и Эд хотели, чтобы этот момент длился вечно, чтобы не потерять то, что было для них так важным. Но они поняли: эта встреча была лишь мгновением, и оно не могло длиться вечно. Смерть отняла у них возможность держать в руках то, что было таким дорогим. Родители, теперь уже всего лишь тени их былого "я", исчезали в этом пространстве, растворяясь как дым. Эд отступил на шаг, ощущая пустоту, что оставалась после того, как их руки прошли сквозь тело родителей. Мия стояла, всё ещё смотря на тех, кого они потеряли, и всё ещё надеясь, что момент не закончится, но он завершался, как всё, что им пришлось пережить. И вот, когда дети начали поворачиваться, направляясь обратно, а их силуэты постепенно растворялись в пустоте, в этот момент тень одного из родителей, незаметно и ненавязчиво, всё же коснулась плеча Мии. Родители замерли, будто ощутили что-то, что не могли объяснить, как если бы нечто невидимое, но очень родное, подошло к ним. Их глаза, не видя детей, всё же словно воспринимали их присутствие. Было что-то в их позах, в этих немых движениях, что подсказывало: они чувствуют. Мать, стоя с лёгким наклоном головы, словно что-то услышала в пустоте, посмотрела в сторону Мии. Тот момент был невыразимо мягким — её фигура, хоть и растворялась в тумане, словно продолжала смотреть, ждала. Отец, так же стоящий рядом, осторожно и плавно сделал шаг, как будто хотел повернуться, но его движения были замедлены, почти остановлены, как если бы он вдруг что-то понял. Он тоже чувствовал их присутствие, детей, которые были рядом, несмотря на всё. И тогда, в этот момент, они оба, не сказав ни слова, не двигаясь, просто остановились. Мать чуть наклонила голову в сторону дочери, а отец, будто в ответ на какой-то невидимый сигнал, мягко, но уверенно, положил руку на плечо жены. Их молчание было настолько полным, что дети, стоя немного в стороне, поняли: они прощаются. Не словами, не взглядами, просто чувствуя друг друга, беззвучно прощаются. Это прощание не нуждалось в звуках, оно было гораздо глубже. Дети, ощущая, как что-то теряется в их собственных телах, не могли больше ничего сделать. Последняя связующая нить исчезала. Они уже понимали, что ничего нельзя вернуть. И в этот момент, с лёгкой, едва заметной улыбкой, на лице матери, а потом и отца, исчезли все их страхи, все сожаления. Это было некое завершение, не слово, а просто ощущение. И как будто на последнем вздохе они оба, без слов, признали то, что было уже невозможно изменить. Дети и родители стали одним целым в этом беззвучном прощании. Мия почувствовала, как её рука всё ещё скользит по пустоте, и она наконец понимает: они больше не могут вернуть их, не могут держать их руками. Но сердце в груди стало немного легче. Адам стоял чуть поодаль, не двигаясь. В его глазах отражалось не только происходящее, будто что-то в нём надломилось, тихо, беззвучно. Он смотрел на этих детей и их родителей, как на воспоминание, от которого не отмахнуться. Что-то внутри него отзывалось слишком живо, слишком знакомо. Он не протянул руки, не сказал ни слова. Только опустил голову, коротко, будто склоняясь перед этой тишиной. Когда снова поднял взгляд, глаза его были немного тусклыми, но спокойными. И тогда он сделал лёгкий жест, едва заметное движение ладони, почти как приглашение, почти как просьба.

— Пора, — будто сказал он беззвучно.

Мия заметила этот жест. Она не удивилась и не испугалась. Она просто кивнула — ему, себе, брату. Она потянулась к Эду, взяла его за руку. Он посмотрел на неё, потом на Адама и впервые не отвернулся. Мир живых для них закрылся.

На кладбище царила тишина. Лёгкий ветер тронул листья деревьев, колыша их, но не нарушая покоя. Могила была утоплена в зелени, между старых и новых надгробий. На камне, слегка выцветшем от времени, высечены имена детей. Их дата рождения и дата смерти, теперь все это выглядело как нечто, что уходит в прошлое, лишённое слов. Родители стояли на коленях, уставившись на свежий земляной холм. Мать, с мягким выражением на лице, держала коробку. Она поставила её на землю перед могилой, нежно поправив крышку, словно боялась, что не так положит. Отец молча стоял рядом, его взгляд был отрешённым, хотя и очень печальным. Он положил руку на плечо жены, но даже в этом жесте не было особой утешительной силы — это была скорее механическая реакция, выработанная годами привычки, чем желание поддержать.

— Эд, — прошептала она, склонив голову, — с Днём Рождения, сынок. Клубничный торт. Ты любил его. Мы его испекли, для тебя с сестрой. Мы так и не успели поздравить.

Мужчина тихо вздохнул, убирая слезы, которые начали собираться на глазах, но не сдерживая их. Он не мог больше ничего сказать, только смотреть на надпись, на их имена, которые теперь стали частью этой земли. Он знал, что слова не нужны, стоял рядом, только слышался звук лепестков, что мягко касались земли, шум ветра, который не позволял чувствовать ничего, кроме пустоты, растекающейся вокруг. Торт остался нетронутым, и оба молча наблюдали, как вечерний свет медленно уходит за горизонт, оставляя после себя тень, как будто жизнь детей ушла туда, в эту тень. Тот самый момент, когда они бы могли стоять рядом с детьми, держать в руках этот самый торт, смеяться и радоваться так, как это могло бы быть, если бы не те события, которые забрали их слишком рано. И как только последний луч солнца скрылся, они медленно встали и ушли, оставив торт, оставив воспоминания.