Под куполом цирка

Лёгкий скрип старой двери разрезал тишину, наполнив пространство звукаЛёгкий скрип старой двери разрезал тишину, наполнив пространство звуками. Безмолвие, царившее минуту назад, исчезло. Мужчина, всё ещё не сводя глаз с детей, сидевших в подавленном состоянии, не заметил отсутствие лестницы и сорвался вниз. К счастью, падение оказалось на удивление мягким, он приземлился в бассейн, наполненный маленькими разноцветными пластиковыми шариками. Ди подбежала, обеспокоенно заглядывая вниз. Убедившись, что с ним всё в порядке, облегчённо выдохнула. Ей так хотелось протянуть руку и вновь заслужить детское доверие, но доверял ей только Эд. Мия, напротив, держалась позади брата, прижимаясь к нему как к щиту. Мальчик встал, продолжая защищать сестру, пока та отказывалась идти сама. Ди жестом показала — будьте осторожны, — и первой села на ярко-жёлтую горку, чтобы, если что, успеть поймать детей внизу. Эд наклонился к Мие и прошептал:

— Закрой глаза, если страшно. Давай, как раньше: сделаем паровозик, помнишь?

Они вспомнили тёплые дни на детской площадке: мама болтала с соседками, а они играли, пока не вспотеют, и потом получали нагоняй, но это не имело значения, ведь было весело. Мия села сверху, Эд снизу. Девочка улыбнулась на мгновение, и они поехали вниз, в бассейн с шариками, где их уже ждали взрослые. Ди заметила эту улыбку и ей стало чуть легче. Она радовалась, видя детей счастливыми. Но радость быстро сменилась тревогой: Мия снова напряглась. Её взгляд метался между фокусником, Ди и обстановкой, она заметила небольшой проход, ограждённый сеткой, скрытый в лабиринте. Адам поднялся, отряхнул костюм и осмотрелся. Всё выглядело иначе, не так, как в прошлый раз, будто сам лабиринт менялся, живой, подвижный. Он попросил детей следовать за ним, хотя сам не был уверен, что идёт в нужном направлении. Вокруг была тускло освещённая комната. Несколько слабых ламп создавали холодный полумрак, словно ночь окутала всё здание. Хотелось найти выключатель, но его нигде не было. Сетчатые коридоры, платформы второго и третьего этажей, мягкие маты — всё для безопасности и веселья малышей. Но выключателя не было нигде. Адам взглянул наверх: узкие отверстия, ведущие на третий этаж, были слишком малы — ни он, ни Ди туда не пролезут. Он подозвал Эда. Мальчик всё ещё крепко держал Мию за руку, она и сама не хотела его отпускать, прикрывала лицо ладонью от страха. Только Эд подошёл к Адаму, и тот попросил его подняться наверх и поискать хоть какой-то источник света. Пообещал: за сестрой присмотрит. Но Мии пришлось вырвать его из крепких объятий. Она попросила пойти с братом. Эд взглянул на взрослого, потом снова на сестру и протянул ей руку.

— Пойдём вместе.

На втором этаже Мия украдкой смотрела вниз: фокусник не следил за ними. Она наблюдала за ним, за Ди — оба стояли неподвижно. На втором этаже был только мягкий инвентарь: геометрические подушки, тоннели и горки. Целью стал третий этаж, может, там есть свет. Они пробрались наверх: здесь был огромный батут, подушечная арена — место для детских боёв. Но и тут никакого света, никаких выключателей.

— Здесь тоже ничего. Давай вернёмся, — сказал Эд.

Ответа не последовало. Он обернулся — Мии рядом не было.

— Мия? Где ты? Мия!

Подушка с размаху прилетела ему в голову. За спиной смех. Девочка стояла с новой «бомбой» наготове. Вторая подушка попала прямо в лицо. Эд рухнул на пол, хихикая. Он схватил подушку и запустил её в ответ промах. Мия убегала, смеясь, скатывалась с горки на второй этаж, не даваясь в руки брату. Они носились по лабиринту, пока не добежали до тёмного прохода. Мия замерла. Веселье исчезло с её лица. Один вдох, один выдох. Эд догнал её, коснулся плеча.

— Попалась! — сказал он, смеясь.

Но Мия не смеялась. Она теребила пальцы, опустив взгляд. Слова застревали в горле. Эд присел, ловя каждую её эмоцию. Она собралась.

— Эдди, ты мне всегда верил?

— Конечно. В чём дело?

— Даже когда мама говорила, что я вру?

— Мия, что ты хочешь рассказать?

— Нам нужно бежать. Серьёзно. Мы не должны возвращаться к ним.

— Почему?

— Потому что... они не живые!

Он замер.

— Ты шутишь?

— Нет, Эдди. Мы ходим с неживыми. Я видела!

— Где?

Мия рассказывает в деталях, что видела, находясь без сознания под водой, Эд был в шоке. Он пытался убедить её, что это просто страх, галлюцинации. Но Мия плакала. Её истерика сотрясала всё внутри. Она просила, умоляла уйти, бежать, не возвращаться. Она подозревала, что это ловушка, а спасение — спектакль. Эд сопротивлялся, но страх пробирался в голову. А что, если она права? Он схватил Мию за руку и вбежал в проход. Тьма. Густая, непроглядная. Он вытянул руку вперёд, другой держал сестру. Она просила отпустить. Он отпустил. Они шли в темноту, шаг за шагом. Мия дышала ровно, борясь с паникой, в последний раз в тёмном пространстве с ней были огни, в этот раз она сама должна преодолеть все трудности. Шли долго. Кажется, бесконечно. Внизу лабиринта на первом этаже фокусник с девушкой обеспокоенно ждали, Адам ходил, вперёд-назад, нервно поглядывая наверх: он явно в стрессе от долгого ожидания, Ди просит его успокоиться и присесть, он отказывается, ссылаясь на то, что не устал.

— Может, они нашли что-то, поэтому так долго, – спокойно сказала девушка.

— Тогда они бы вернулись сообщить об этом, разве нет?

— Стоит начать беспокоиться?

— Пожалуй, мы туда не протеснимся, найдём другой путь.

В конце коридора тусклое свечение. Свет из под замочной скважины. Дверь тихонько открылась. Они вошли. Комната, обвешанная красными шторами. Как примерочные. В каждой разорванный плакат с вырезанным лицом. Рядом надписи на стенах: «Неудачник!», «Жирный!», «Тупой!». Мяч. Кегли. Ложка. Маленький костюм. Издалека — плач. Не детский. Взрослый. В конце зала — клоун. Толстый, с радужным париком, красным носом. Он всхлипывал у маленького столика. Перед ним рамка с фото — пожилая женщина. Эд закрыл сестру собой и стал отступать, они явно недолжны были сюда заходить.

— Постойте... — всхлипнул клоун. — Вы тоже уходите?

Они молчали, продолжая отходить надеясь, что незнакомец их не тронет. Клоун встал, опрокинув стол, подхватил рамку, спрятал в карман. Дети мигом нашли ближайшее укрытие.

— Где вы?

Он искал их, все также плакал хоть и не интенсивно, Эд сидел в самом дальнем шкафу в одной из «примерочных» прикрывая рот себе и Мие иногда даже дыша через раз, были слышны тяжёлые шаги мужчины, он медленно передвигался, не наклоняясь осматривал комнату.

— Выходите, пожалуйста, я не люблю прятки, но люблю гостей. Может хотите чаю?

Странно, но в его голосе чувствовалась искренность. Однако эта искренность могла быть очень фальшивой, либо хорошо отработанной. Дверца их шкафа распахнулась. Эд ударил клоуна ногой в живот и они побежали, мужчина в ответ только упал на пол и начал снова плакать больше обычного, Мия остановила брата обратив на это внимание. Она подошла ближе. Осторожно. Протянула руку. Эд сжимал кулаки, готовый к другому удару, но клоун был безобиден. Неизвестный глядел на девочку с надеждой.

— Что ты делаешь? Нам нужно бежать! — недовольно сказал Эд.

— Погоди, посмотри на него, – жалостным голосом ответила Мия. – Мистер? Вам сильно больно?

— П-Почему в-вы уб-бегаете? Р-Разве я с-сделал что-то п-плохое? Ещё дерётесь. – Рыдая обратился мужчина к ним.

Мия аккуратно протягивала руку с опаской, но клоун не собирался вредить ей, он лежал на полу держа руками то место, в которое его ударил Эд, мальчик все ещё не доверял этому человеку и намекал сестре все же от него отойти, но девочка решилась положить руку на его плечо желая успокоить хоть чуть-чуть, клоун оглянул её грустным взглядом полным надежды. Он тут же улыбнулся, видя, что его не боятся и не сторонятся, вскакивает с радостным лицом, жмёт руку Мии, бесконечно благодарит за её поступок и приглашает за свой стол.

— Какой чай вы предпочитаете? Я обожаю красный! Я Мартин, а вас как зовут? – Восторженно спрашивает он.

— Я Мия, это мой брат Эд, мы немного заблудились, не могли бы Вы нам помочь?

— Давайте сначала чай, а потом расскажете, как тут оказались.

Может, это и была не лучшая идея пить чай с незнакомцем в клоунском гриме, но Мия почему-то чувствовала: ему можно доверять. От него веяло теплом, как от старого пледа — доброта, детская искренность, лёгкая грусть. Он не изображал немощного — он действительно был таким. Усталый, но не страшный. Комната, в которой они находились, казалась укромным островком среди хаоса лабиринта. Пыльные шторы колыхались от сквозняка, в углу мерцала лампа с потрескавшимся абажуром, отбрасывая тени на стену. Из старого граммофона доносилась едва различимая, скрипучая музыка, будто из детства, из далёкого прошлого, где всё ещё верили в чудо. Эд смотрел на сестру с недоверием. Всего пару минут назад она рвалась бежать, спасаться, а теперь сидит за потёртым круглым столом, скатерть которого была усыпана крошками и выцветшими узорами. Рядом с ней клоун, улыбчивый, с дрожащими руками. Эд чувствовал тревогу, но в лице Мии было что-то новое: спокойствие, внутренняя сила. Она больше не казалась ему просто младшей сестрой. Скорее напарницей. Или даже проводником. Он нехотя опустился на скрипучий стул. Деревянные ножки угрожающе хрустнули под его весом. Клоун тем временем вернулся, неся поднос, на котором в такт походке позвякивали чашки и ложечки. Из фарфорового чайника струился ароматный пар, наполняя комнату запахом бергамота и чего-то ещё: леденцов, мёда, может быть, корицы.

— Сколько сахара, мои дорогие? — спросил клоун с неподдельной радостью, словно принимал старых друзей. — Я сам с одной ложечкой, не больше!

Он разливал чай с таким вниманием, будто проводил священный ритуал. Комната потихоньку наполнялась уютом, как будто невидимые стены отталкивали тревогу, оставляя внутри только свет и тепло. Он начал рассказывать истории — глупые, весёлые, иногда странные, с неожиданными поворотами. И дети даже смеялись. По-настоящему. А тем временем, где-то далеко, в другом, почти забытом слое этого мира — Адам и Ди ползли сквозь лабиринт. С потолка капала ледяная влага, будто сам камень плакал. Тусклый свет бился о пыльную тьму, угасая, оставляя после себя лишь рваные тени и золотистые пятна на облупленных стенах. Где-то в глубине еле слышный, жутковатый скрип. Проходы сужались, обрастали ржавчиной и плесенью, превращались в тоннели, чьи стены будто дышали, медленно, тягуче, словно подглядывали. Воздух становился густым, тяжёлым, с приторным запахом гнили, мокрого дерева и чего-то сладко-мёртвого. Сами коридоры будто переговаривались за спиной, тянулись к ним, смеялись беззвучно. Адам шёл почти вслепую, рукой нащупывая выступы на стенах. Каждый шаг, как сквозь вязкий сон. Он звал детей. Кричал. Но его голос утопал в лабиринте, исчезая, как будто его проглатывали стены. Ди спотыкалась, царапала ладони, падала и поднималась, бормоча что-то, пытаясь успокоить хотя бы себя, но её слова гасли в воздухе, как пепел в воде.

— Они здесь...они должны быть здесь... — шептал Адам, будто не к ней, а вглубь себя.

В какой-то момент он сел. Пол с матами был ледяным. Сырость пробирала до самого сердца. Адам закрыл глаза. Вдох. Медленный, надломленный выдох. Ди опустилась рядом. Подтянула колени, обняла себя. Хотела дотронуться до него, положить руку на плечо, но что-то остановило. Он казался неподвижным, как скала. Глухим. Замкнутым.

— Эй, мы найдём их. Слышишь? С ними всё будет хорошо. Я верю. — Ди говорила тихо, но в её голосе дрожала надежда, как пламя в сквозняке.

— Почему ты всегда такая спокойная? — Адам говорил, будто боялся спугнуть самого себя. — А если их нашел кто-то другой?

— А почему я должна верить именно в твой исход? — в её голосе появилась острота. — Ты всегда ждёшь худшего, Адам. Всегда. Не устаёшь от этого? Ты ведь не железный. Хватит тащить всё на себе. Я больше не могу смотреть, как ты грызёшь себя изнутри.

— Я... я просто стараюсь. Исправить. Искупить. — он говорил, будто слова давались ему через боль, как шаги через битое стекло. — Разве я так плохо справляюсь?

— Адам, ты не виноват. В том, что было. "Она" бы не хотела видеть тебя таким.

— Нет... — он мотнул головой. — Нет, ты не понимаешь. Ты всё не так понимаешь.

— Тогда объясни. Но, прошу, перестань карать себя. Посмотри вокруг, замкнутый круг. Ты продолжаешь играть роль, от которой уже ничего не осталось.

Она замолчала, глядя в темноту. Потом, тихо:

— Подумай, почему я всё ещё с тобой?

Адам хотел что-то сказать. Имя, слово, просьбу, но всё застряло где-то между горлом и сердцем. Слёзы скатились по щекам Ди. Слишком долго она молчала. Держала это в себе. Надеялась, что сможет сказать всё ему вот так, прямо, глядя в лицо. А теперь голос предал её, и только слёзы говорили за неё. Пусть это только маленькая часть крика души, но он дал начало откровения. Он смотрел на неё, растерянный, подавленный, раздавленный собственной виной. Сердце сжалось. Он протянул руки. Обнял её. Она зарылась лицом в его плечо. Заплакала громче. Слёзы жгли ему кожу сквозь ткань.

— Прости меня, Ди, — выдохнул он. Почти беззвучно.

***

— Вам нравится чай? Может, добавки? — Клоун с надеждой заглянул в их чашки, держа свой потрёпанный заварник двумя руками, как драгоценность.

— Нет, спасибо! Лучше расскажите ещё какую-нибудь историю! — взволнованно сказала Мия, обхватив колени. Глаза её блестели.

— Правда? — Клоун выпрямился. — Вам правда интересны мои истории? Никто и никогда раньше, вы прямо трогаете моё сердце. Я сейчас, наверное, заплачу.

— Не надо! — Мия чуть подалась вперёд. — Мне кажется, Вам уже хватит слёз.

— Ты так считаешь? — Мартин кивнул, шмыгнув носом. — Хорошо. Не буду плакать. Хотите расскажу вам про бабулю?

— Вашу бабушку? — переспросил Эд, слегка нахмурившись.

— Ага. Мою бабулю. Смотрите. — Он сунул руку в карман и бережно вытащил снимок, тот самый, над которым он так горько плакал, когда они только его встретили. — Её звали Хэйли. Она меня растила. У вас же есть родители? У меня не было. Только бабушка. Она обо мне заботилась.

— Наверное, Вы очень по ней скучаете... — тихо сказала Мия.

— Да... — прошептал Мартин, глаза снова наполнились слезами. — Её давно нет рядом, а фотография осталась. Только она напоминает мне её лицо. Я всегда плачу, когда смотрю. Мы должны были быть вместе, но я застрял здесь. Не знаю, как выбраться.

— Подождите, — Эд подался вперёд, голос стал резким. — Вы не знаете, как выбраться? То есть, мы зря теряли время? Ты этого хотела, Мия?

— Эдди, хватит, — строго сказала Мия. — Он в такой же ситуации, как мы. Просто он, кажется, сдался. Вы пробовали уйти из этой комнаты?

— Пробовал, — клоун вздрогнул. — Там страшно. Темно. И голос, такой ужасный, он будто дышит мне в затылок.

— А другие двери Вы искали? Наверняка тут есть ещё выходы.

— Нет... не думал об этом. — Мартин замер, потом медленно поднял голову. — Это отличная идея! Я смогу найти путь к бабуле! Вы ведь тоже хотите выбраться, да?

— Конечно, — сказала Мия, мягко улыбнувшись.

— Тогда давайте искать вместе.

***

— Такое ощущение, что мы кругами ходим, — раздраженно сказал Адам, оглядываясь. — И, к слову, моя старческая спина не создана для таких изогнутых походок.

— Ой, перестань, — спокойно ответила Ди, не сбавляя шага. — Всего несколько поворотов от привала. Даже дети бы не устали.

— Сравнила, — усмехнулся Адам. — У молодых тело не разваливается, в отличии от меня.

Ди бросила на него взгляд — короткий, внимательный, чуть насмешливый.

— Всё тебе не так.

— А вот и нет, — возразил он, шагнув ближе.

Она на секунду остановилась, словно прислушалась к чему-то. Лёгкий порыв прохлады прошёл между ними.

— Тогда идём. Только без жалоб.

— Обещаю. Ни слова.

Курс сменился. Они шли молча, не замечая, как шаг за шагом путь уводил их всё дальше от прежнего направления. Вместо привычного поворота направо они свернули налево. Словно кто-то тихо, невидимо поправил их маршрут, словно лабиринт сам передумал, раскрыв им новые закоулки, тени и шорохи. Каменные стены сужались и вновь раскрывались, тусклый свет едва касался пола. Несколько кругов... один поворот, другой. Словно всё это они уже проходили — и всё же нет, что-то было не так. И вот — выход. Они шагнули в просторное, почти бездонное помещение. Высокий потолок терялся в темноте, стены прятались за занавесом полумрака. Всё было будто размытым, как во сне. Лишь один прожектор бил в глаза жёлтым, пыльным светом он освещал часть сидений и круглую площадку в центре. Пыль, поднятая их шагами, плавно оседала в световом луче, танцуя в воздухе, как крошечные духи.

— Это... арена? — прошептала Ди.

Адам замер. В груди будто что-то щёлкнуло, неуловимо, но ощутимо. Он нахмурился, напрягся. Перед ним раскинулась арена — знакомая, до отвращения. Он знал, что она осталась позади, в самом начале пути. Неужели всё началось сначала? Но взгляд, цепляющийся за каждую деталь, не находил успокоения. Нет. Это была не она. Похожая до смешного, до дрожи, но не настоящая. Копия. Призрак. Иллюзия. Всё до последнего винтика было воспроизведено почти идеально: сиденья с вдавленными подушками, облезлый барьер, круг манежа, даже запах древесный, с лёгкой гнилостной нотой, будто кто-то закопал ткань в землю был тот самый. В центре, будто сердце этого обманного пространства, стоял столик кособокий, облупившийся, словно забытый экспонат из старого музея. А на нём — радио. Он шагнул вперёд, едва дыша. Свет прожекторов был резким, каким-то липким, почти физически ощутимым, щипал глаза, вгрызался в зрачки. Стены, казалось, медленно съезжались, сдвигались, сдавливали воздух. Это место было чужим, как будто кто-то построил его по чужим воспоминаниям. Он коснулся кнопки, молча. Почувствовал холодок металла — живой, пульсирующий. И в ответ щелчок. Потом звук. Сначала лёгкий, как дыхание. Тонкий, едва слышный смех. Детский. Один голос — искристый, беззаботный, как капель в солнечный день. Потом — другой, звонкий, как колокольчик. Они сплелись, зазвучали, будто где-то рядом дети гонялись за мыльными пузырями и счастье капало с воздуха. А затем — вальс. Старинный. Знакомый. Он будто доносился из конца длинного тоннеля, из забытого времени. Смех смолк. Всё оборвалось, как лопнувшая нить. И в эту тишину ворвался крик. Не просто крик — вопль. Пронзительный, нечеловеческий, полный боли, такая, какая способна расколоть череп. Адам отшатнулся. Воздух стал вязким, как будто наполнился тёмной жижей. И среди треска и шипения — плач. Настоящий, отчаянный, невыносимо живой. Плач, в котором не было надежды. Только мольба, срывающаяся в хрип. Он не слышал слов, но знал, что они были. Каждая клеточка тела ощущала их смысл. Там, за границей треска, кто-то звал. Звал его. С отчаянной, безнадёжной верой. Звал, как зовут только в последний раз. И потом другой голос. Глухой, тяжёлый, будто рождённый из сырой земли. В нём не было сочувствия, только хищная тяжесть. Он что-то угрожающе сказал заткнув первый. Обрёк. Адам вздрогнул. Что-то внутри оборвалось, как ржавый трос. Он резко отступил, споткнулся о собственное дыхание. Пальцы задрожали. Он смотрел на радио, как на нечто живое. Как будто в него только что кто-то вонзил когти. Он схватил его. С яростью, почти с животным рыком, швырнул об пол. Щепки разлетелись, хрустнули под ногами. Он топтал их озлобленно, яростно, с такой силой, будто хотел уничтожить не предмет, а всё, что он пробудил. Раз за разом, пока не осталось ничего, кроме обломков и тишины. И вдруг остановился. Тело обмякло. Он медленно опустился на колени, как человек, которому не на что больше стоять. Руки сами обняли обломки нежно, почти с мольбой, будто в них ещё жила душа. И тогда пошла слеза. Не рыдание, нет. Это был внутренний разрыв, излом, из которого текла боль. Слеза катилась по щеке, стекала на руку, на пол, а он не пытался остановить её. Он просто сидел.

— Адам? — тихо, почти шёпотом, сказала Ди.

Она не приближалась. Стояла на границе тени, словно сама тьма держала её за руку. Она знала. Он молчал. Сгорбился. Взял себя за плечи, сжал, будто пытался удержать себя в целости, не дать себе рассыпаться в пыль и обрывки мыслей. Его пальцы дрожали, белели от напряжения. И снова смех. Детский. Весёлый. Звонкий. Искажённый, как плёнка, прокрученная слишком быстро. Он разнёсся эхом по всей арене, заполз в уши, под кожу, в сердце. Звук был везде. Повсюду. Без источника. Ни одной колонки. Ни одного тела. Только пустота, наполненная голосами. Сотни голосов. Тысячи. Смеялись, словно играли, но в этом смехе было что-то неестественное, чужое. Слишком громко. Слишком много. Как будто кто-то попытался склеить радость из кусков чужого страха. Адам сжал челюсть. Скулы напряглись, как тросы. Он хотел сбежать, найти укрытие, раствориться, потеряться, но нет, он больше не может. Он поднялся. Медленно. Смахнул пыль с колен. Её оказалось больше, чем он ожидал. Как будто он провалялся там целую вечность. Натянул костюм: ровно, тщательно, с усилием. Поправил цилиндр. Посмотрел на Ди. И в его взгляде больше не было растерянности.

— Найдём детей, — сказал он. Голос хриплый, но твёрдый. — Неважно как. Найдём.

***

— Ну как, нашли что-нибудь? — обратился Мартин к детям из другого конца комнаты. Его голос дрожал, как будто он боялся услышать ответ.

— Ничего, — отрезал Эд, стиснув зубы.

— Значит... значит, выхода другого нет... — пролепетал клоун, отступив к стене. — Только через ту дверь.

Он показал рукой на проём, из которого тянуло холодом, как из могилы. Тьма там будто жила своей жизнью — плотная, враждебная.

— Там... там очень темно... — прошептал он. — Может... мы не пойдём? А?

— Вы же хотели выбраться, — тихо, но с нажимом сказал Эд. — Значит, идём. Но сначала найдём что-то, что поможет пройти сквозь темноту. Мы не полезем туда вслепую.

— Фонарик! — вдруг воскликнула Мия и, порывшись в коробке с пыльными куклами, вытащила старенький фонарь. Щёлк. Свет!

— Ого! — Мартин оживился, словно на секунду забыл про страх. — Он работает! Мы... мы сможем пройти! Это как настоящее чудо!

— Подождите, — Эд резко обернулся к нему, прищурился. — Вы всё это время сидели тут и даже не попробовали его найти? Он ведь был там все это время, рядом.

Мартин растерянно хлопал глазами.

— Я... я не знал, что он тут есть... правда, не знал... — он съёжился, словно готовясь к удару. — Пожалуйста... не злись. Я просто... боялся. Я давно здесь. Один. Всё время один...

Мия включила фонарик. Он работал, несмотря на свой древний, потрёпанный вид, будто не один год пролежал в пыли. Луч света вырвался наружу, разрезая густую тьму, словно ножом. Мартин медленно распахнул дверь и прищурился, не решаясь сделать шаг за порог. Вся его суть сопротивлялась, тело будто приросло к полу. За пределами комнаты начинался мир, который он почти забыл, пугающий и незнакомый. Но дети уже двинулись вперёд, маленькие фигуры, уверенно ступающие в темноте. Мия водила фонариком в стороны, луч метался по стенам, выхватывая картины, мерцающие и исчезающие, как призрачные лица во сне. Клоун двигался сзади, неловко, сгорбленно, как будто сам становился меньше ростом, стараясь спрятаться в собственной тени. Он ощущал, как пот выступает на лбу, холодный и липкий. Его плечи были напряжены, походка неуверенная, а в груди будто свернулся ком — страх перед неизвестностью, перед простым шагом вперёд. Глядя на уверенные спины детей, он вдруг почувствовал себя на их месте, не в смысле взрослого, ведущего, а наоборот. Он был растерянным мальчиком, потерявшимся в огромном, чужом месте, следовавшим за теми, кто будто знал путь. Ему казалось, что стоит потерять их из виду и он исчезнет, растворится в этом коридоре. Впереди девочка оглядывалась и в её взгляде читался тот же страх, что жил в нём. Казалось, они чувствовали одну и ту же тень, ползущую за ними по стенам. Клоун предложил ей либо подняться к нему на плечи, чтобы она чувствовала себя в безопасности, либо передать ему фонарик, с его ростом света хватит, чтобы осветить путь. Девочка выбрала второе. Мысль о том, чтобы посадить её себе на плечи, показалась ей пугающей, а ему неловкой. В груди у Мартина отозвалось лёгкое чувство стыда. Фонарик перешёл в его руки. Луч стал более уверенным, охватывая больше пространства. Стены вокруг вдруг стали проявляться чётче. На них висели фотографии в разных рамах, небольшие, пыльные, словно забытые. Эд подошёл к одной из них, разглядывая. Это были не картины, а именно фотографии, в тех самых рамках, как любят развешивать взрослые. Обои на стенах были морского оттенка, с узором в полоску, местами ободранные. Вся обстановка теперь больше напоминала старую прихожую, а не коридор лабиринта. Даже потолок был увешан снимками. Мартин подошёл ближе, взгляд блуждал от одной фотографии к другой. Они были странные: размытые, порой оборванные, где-то стекло было разбито, в других — невозможно было разобрать, что происходит. Среди этого хаоса одна рамка вдруг привлекла его внимание, крошечная, почти спрятанная в углу. На ней была чёрно-белая фотография простого дома. Ничего особенного: ни роскоши, ни величия. Обычный, почти скучный дом. Но именно он зацепил. Клоун присел, всматриваясь. Внутри что-то дрогнуло. Словно щёлкнул выключатель, приглушённая память коснулась чего-то важного. По щеке скользнула одинокая слеза. Дети сели рядом, тихо, стараясь не потревожить его. Мия легонько коснулась его руки. Этот жест не нуждался в объяснении. В её прикосновении было странное, неожиданное сочувствие, настоящее, искреннее, будто рождённое в самой глубине детской души.

— Мартин, с Вами всё хорошо? — мягко спросила она.

— Я... не знаю, — пробормотал он. Его взгляд застыл на фотографии, будто она вот-вот начнёт шевелиться. — Просто это фото, оно что-то напоминает. Что-то важное.

— Вы не помните? — её голос стал чуть тише, почти шёпотом.

— Нет. — Мартин покачал головой, как будто пытался вытряхнуть из неё туман. — Вообще ничего. Пусто. В голове будто вата.

Он сжал пальцы в кулаки, словно пытался зацепиться за хоть одну мысль.

— Дайте-ка мне фонарик, — спокойно, но уверенно сказала она, протягивая руку.

Мия водила фонариком, словно мечом, резко, бесстрашно, целеустремлённо. Луч света метался по углам, взмывал к потолку, скользил по стенам, вырывая из темноты обрывки пыли, тени, пустоту. Эд и Мартин стояли в стороне, сбитые с толку, они не понимали, что она ищет. Она продолжала, быстрыми, почти нервными движениями, освещая каждый сантиметр, будто искала выход, спрятанный в складках темноты. Эд шагнул ближе, шепнул:

— Мия, ты в порядке?

— Тсс, подожди... — прошептала она, не отрывая взгляда от потолка. И вдруг замерла. Глаза распахнулись. Пальцы дрогнули. — Нашла! Смотрите! — голос зазвенел радостью.

Она указала вверх. Там, среди множества пыльных рам, одна крошечная и чёткая фотография, продолжение той, что видел Мартин: огород, сад, забор.

— Видите? — Мия обернулась к ним. — Это как пазл, как квест. Эти фотографии, они хотят помочь Вам вспомнить, Мартин.

Он подошёл ближе, подняв взгляд. Губы дрогнули.

— Думаешь, это действительно может быть так? Я... не знаю. Но... может быть.

Эд нахмурился.

— Мия, ты серьёзно? Мы же искали выход. Это не игра!

— Эдди, а что, если он знал путь, но забыл? — её голос стал мягким, почти умоляющим. — Если мы поможем ему вспомнить — мы выберемся. Я уверена. Ты ведь веришь мне? Ты говорил, что веришь.

Мальчик опустил глаза.

— Не знаю, после всего, что было. Тебе не показалось, что мы уже... — он сглотнул.

— Не думай так! — крикнула она. — Не смей!

— А может, это правда! Кто знает, что тут реально? — бросил Эд, сжав кулаки.

Мартин сделал шаг вперёд, осторожно.

— Дети... — голос его был тихим, будто стыдящимся. — Вы так стараетесь ради меня, а я...я не знаю, как реагировать. Но если я действительно когда-то знал путь, если забыл, может, твоя сестра права.

Эд резко повернулся к нему.

— Вы говорите так, будто мы Вам должны доверять. А если Вы заодно с теми, от кого мы сбежали?

Мартин опустил взгляд.

— Я понимаю, почему ты мне не веришь...

— Я просто... — Эд задыхался. — Я хочу домой. Просто домой.

Мия молчала. Свет фонарика выхватывал рамку на потолке.

И будто в ней — надежда. Память. Выход. Она прошептала:

— Мы найдём путь, Эдди.

Эд отвернулся.

— Делай, как хочешь. Но у меня плохое предчувствие.

И они замолчали. Лишь пыль танцевала в свете фонаря, и фотографии на потолке смотрели. Безмолвные свидетели чего-то забытого. И, возможно, очень важного. Мия медленно опустила глаза. Между пальцами фонарь дрожал едва уловимо. Выбор навис над ней, как развилка во сне: с одной стороны — Эд, её брат, её кровь, её голос разума. С другой — Мартин. Незнакомец. Клоун с пустыми глазами и разбитой памятью. Он не был страшным. Он был сломанным. Словно игрушка, которую кто-то выбросил на чердак и забыл. В его взгляде жила немая просьба: «Помоги мне вспомнить. Хоть немного». И Мия не могла пройти мимо. Даже если всё это странно. Даже если страшно. Она всегда верила, что умеет чувствовать людей. Сердцем, не головой. Наивность — её дар, её слабость, её щит. Она шагнула вперёд и резко, внезапно обняла брата. Крепко. До боли в пальцах.

— Эдди... — прошептала она одними губами, не произнося слов.

В этом объятии не было просьбы. Была надежда. И попытка унять бурю в его груди. Эд вздрогнул, дёрнулся, хотел оттолкнуть, но... что-то в её прикосновении было знакомо. Как плед в дождливый день. Как свет в конце длинного, страшного коридора. Он всё же вырвался, но не резко. Отошёл. Вздохнул. Плечи опустились.

— Ладно, — выдохнул он. — Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Он взял фонарь. Сжал в руке, как оружие. Теперь он был светом. Мия улыбнулась едва заметно и тут же снова стала сосредоточенной. Она подняла голову. Пошла вдоль стены. Вглядывалась. Рамка за рамкой. Фотография за фотографией. Это было испытание. Игра. Но настоящая. Мартин молча следовал за ними. Он не стоял в стороне. Он искал. Медленно, внимательно. Вглядывался в пыль, в щели, в края рамок, будто надеясь, что одна из них заговорит. Подскажет. Напомнит. В этом мраке они втроём были как единый механизм.

***

— Как ты вообще думаешь, чья это дверь? — Ди остановилась, глядя по сторонам.

— Они всё время меняются, — Адам пожал плечами, нахмурился. — Я не всегда запоминаю, даже за столько лет. Странно вообще, что тут пусто. Мы ведь ещё никого не встретили.

Он огляделся, зрачки чуть расширились.

— Как будто у этой двери нет хозяина. И именно это меня и пугает... — голос его стал тише. — Я даже не помню такой комнаты. Этот лабиринт, он должен ли он тут быть вообще?

— Ну, я не в курсе, — сдержанно ответила Ди. — Я по шатру не гуляю. Это вроде как твоя роль — быть проводником.

— Подожди... — он всмотрелся в неё. — Ты впервые покинула гримёрку?

— А что, удивлён? — Ди прищурилась. — Ты сам не особо хотел, чтобы я шла с вами. У меня и причин не было раньше выходить.

— А теперь, значит, появилась?

— Ещё какая, — усмехнулась она, но глаза её оставались настороженными. — Но озвучивать я её пока не собираюсь. Так что, это не твоё дело.

— Вот оно как... — Адам отступил на шаг, будто что-то понял.

Мужчина приостановился и задумался, девушка продолжила идти, не сбавляя темп, она не заметила, как он встал на месте смотря ей в след. Мысли окружили его, но мгновенно отпустили, как только он переключился. Они снова потерялись, снова ходили кругами, снова возвращались, как будто сама комната не желала их привести в нужное место, лишь испытывала терпение. Следующий поворот лабиринта вёл вниз по пологому спуску. Поролон под ногами стал тяжелее, будто напитался влагой. Стены теряли цвет, обивка висела клочьями, будто кто-то бесконечно дёргал её, искал выход. Свет тускнел. Где-то высоко что-то жужжало, над головой висели пластиковые цветные шары, безрадостные, пыльные. В углу, под выцветшим баннером с детскими рисунками, лежал ботинок. Простой. Большой. Поношенный. Тёмно-коричневый, с тяжёлой подошвой, засаленными шнурками. Слегка перекошенный, как будто его владелец прихрамывал. На носке вмятина, на боку тёмное пятно. Он выглядел неправильно. Слишком взрослым для детского лабиринта. Слишком реальным. Адам остановился. Его взгляд задержался на нём дольше, чем следовало. Он даже не наклонился, только стоял, будто ботинок мог в любой момент пошевелиться. Шаги Ди стихли за спиной. Вокруг было тихо. Слишком. Даже воздух стоял, как в пустой комнате, давно забытой. Никаких подсказок. Никаких надписей. Только ботинок. Брошенный. И всё же в его виде было что-то неуловимо знакомое. Ощущение, будто ты видел его мельком в коридоре, на лестнице, за занавесом. Много лет назад. Или во сне. Адам почувствовал, как кожа на шее покрывается мурашками. Не страх. Не воспоминание. Ощущение, что этот предмет не должен быть здесь. Но он был. И теперь они тоже здесь. Ткань на стене чуть колыхнулась. За ней узкий проход, которого раньше не было. Адам пошёл вперёд, не оглядываясь. Ди последовала молча. Ботинок остался позади. Они снова свернули. Здесь стены были выкрашены в грязновато-розовый, тусклый, словно залитый старым ламповым светом. Под ногами хрустела крошка пластика, мелкие детали конструктора или рассыпанные бусины. Впереди высилась старая трубчатая горка, облезлая, с заклеенными трещинами. Когда-то яркая, теперь выцветшая до цвета пыльной кожи. Округлая пасть горки была тёмной, втягивающей, как вход в глотку спящего зверя. Ди шла чуть впереди и вдруг остановилась. На полу, почти ровно по центру, лежала чайная ложка. Металлическая. Немного погнутая. С тонкой ручкой, чуть изогнутой. Казалось, она была вымыта, но по краю всё ещё оставалась тень старой ржавчины. Она блестела в свете единственной лампочки, как крошечная реликвия, оставленная нарочно. Ди наклонилась. На черенке была надпись. Выцарапанная, не выбитая, будто ногтем или ножом. Буквы расползлись, будто их выводили в спешке или с трудом. Можно было различить пару символов, что-то похожее на "Ма...", или "Ми...", но остальное стёрлось или было смазано. Ди подержала ложку на ладони. Тяжёлая, неожиданно холодная, как будто только что побывала в чьём-то рту. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ложка лежала так, словно её положили специально, не уронили, не забыли. Она указывала прямо в зев трубчатой горки. Ди выпрямилась, всё ещё сжимая ложку, и медленно посмотрела на Адама. Он не говорил ни слова, но его лицо чуть изменилось. Лишь дрожь века, сжатая челюсть. Он тоже что-то узнал, хотя ещё не понял, что. Ди подошла к устью горки. Нагнулась, заглянула внутрь. Там было темно. Слишком. Ложка в её руке вдруг показалась тише любого шороха. Как будто сама горка слушала. Скатившись вниз, они не сразу поняли, что спустились. Падение закончилось мягко, почти нереально. Не было удара, не было конца. Просто, вдруг, они стояли. Комната. Тихая. Слишком тихая. Свет тусклый, как сквозь мокрое стекло. Стены будто в дымке, простые, облезлые, но без чёткого рисунка. Всё вокруг казалось знакомым. Пол — затёртый ковёр с неразличимым узором. Воздух густой, пахнущий чем-то кисловатым, бытовым — запаренным бельём, детским кремом, старым пластиком.

— Где это мы? — спросил Адам, но голос его будто не дошёл до ушей Ди.

Она шагнула вперёд, медленно, оглядываясь. Всё было почти нормальным. Почти уютным. Почти домашним. Но изнутри шло ощущение чуждости. Пластиковая ложка валялась под столом. Рядом потрёпанный альбом с детскими рисунками. Они были выцветшие, как после стирки. Все с одинаковыми лицами: круги с двумя точками и широкой, как у клоуна, улыбкой. На стене — часы без стрелок. Адам пошёл к окну. Потянулся к шторе и замер. Окна не было. Только рисунок окна на стене. Кривой. Как детская попытка изобразить окно.

— Это... декорация? — выдохнул он.

Ди молчала. Практически детализированная кухня домика обвешана листами бумаги изображая жизнь, они осматривались внимательно: там плита с чайником, рядом с ним кастрюле, в кастрюле прогнившая еда, воняло на всю комнату. Тишина оборвалась. Комната будто устала ждать или отпустила. Ди первой заметила: стена впереди исчезла. Там, где была облупленная поверхность, теперь начинался узкий проход. Коридор длинный, с обоями в мелкий, блеклый цветочек. Она шагнула туда первой. Адам пошёл за ней, и с каждой новой стеной его будто пробивало: знакомо до боли. Где-то было. Нет, он здесь не жил, ему рассказывали про похожее место, кто-то с теплотой делился, вспоминал. Может, смеясь, может, шёпотом.

— Здесь был старый шкаф, — вдруг подумал он, глядя на угол, где и правда стояла темнеющая мебель.

Он не понимал, откуда это знает. Просто знал. Проход был жилым, еле живым. Пахло старым деревом, закипевшей кашей, пыльной шерстью. Воздух был тяжёлым, как в комнате, где давно никто не открывал окна. Тумбочка у стены. На ней вазочка с засохшими цветами. И один деревянный тапок с детской наклейкой сбоку. Ди смотрела на него, но не трогала. Мимо них прошла волна тепла, не от печки, а как от дыхания. Старого, уставшего, большого. С каждым шагом его сердце стучало тише, но напряжённее. Словно он шёл вглубь чьего-то сна. Или памяти, рассказанной когда-то вскользь. Они вошли в комнату, похожую на гостиную. На столе, посреди скатерти, лежал старый дневник, обычная школьная тетрадь, в серой обложке, угол которой был заляпан и подмят. Адам подошёл, не думая, как будто руки сами знали, что делать. Он открыл тетрадь. Страницы пахли пылью, чем-то сладким и старым, почти как молочные подушечки. Почерк был крупный, с нажимом, буквы разной высоты, некоторые нарисованы с особым усердием. Он перелистнул к последней записи. Страница была немного помятая, словно её долго держали в руке. Там было написано:

"Сегодня снова шум. Я не люблю, когда все шумят. Я спрятался, как умею. Здесь тихо. Мне нравится, когда он смеётся. Не в лицо, а просто, когда весело. Он не боится, когда я молчу, он даже не ждёт слов, просто есть и всё, он добрый, даже если не всегда. Если вдруг кто-то придёт — не бойтесь. Я просто спрятался. Это не навсегда."

Адам прочёл. Медленно. Потом снова. Тепло от этих слов не согревало — оно прожигало. Потому что было слишком настоящим. Потому что где-то в глубине он понял — это было про него. И это было давно. Он аккуратно закрыл тетрадь и положил обратно. В комнате стало почти глухо. А над старым креслом, под которым скрипели пружины, покачивался одинокий шарик. Надутый давно. Бледно-синий. С кривым, еле заметным смайликом. Они долго молчали. Комната будто замерла с ними, только шарик в углу продолжал качаться, будто от лёгкого сквозняка, которого не было. Ди подошла к креслу. Провела пальцами по его подлокотнику. Ткань под её рукой была вытерта, потемневшая от времени и рук. Там часто сидели. Ждали. Адам обернулся, не удивился. Они вышли обратно в коридор. Всё оставалось тем же: обои в цветочек, ковровая дорожка с проплешинами, запах старого дома. Старый дом дышал. Тихо, размеренно. Казалось, даже воздух в нём стал гуще, как будто кто-то смотрел, не мигая. Ди стояла у фальшивого окна. Штора легонько колыхалась, реагируя на чьё-то дыхание в комнате. Она не смотрела на Адама. Не сразу. Он уже сидел на том кресле, немного согнувшись, руки на коленях, пальцы сжаты в замок. Плечи опущены, взгляд устремлён в никуда. Сцены исчезли. Тени растаяли. Но что-то осталось. То, что нельзя было выкинуть. Ди сделала шаг ближе, но не сказала ни слова. Просто стояла рядом. Он повернул голову, медленно, будто с усилием. Посмотрел на неё и это был взгляд не того Адама, которого она знала. Не фокусника, а просто человека. Ди ничего не спросила, выражение её лица, сжатые губы, взгляд в пол, было тише любого диалога. Они были в доме, построенном из чужой боли, в воспоминании, которое не должно было всплыть. И теперь должны были уйти. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Уже не в прошлом. В настоящем. Дом начинал меняться. Переходить. Впускать их дальше. Или глубже. Адам обернулся ещё раз, будто что-то хотел сказать пустому пространству, тихо, почти не слышно, выдохнул:

— Надеюсь, ты не с ними.

***

Коридор становился всё уже. Стены давили фотографиями, тысячи лиц, рук, предметов, обрывков быта. Казалось, сами обои были заменены на фотоальбом, склеенный из чужой жизни. И почти всё было размыто, будто испачкано водой или вытерто пальцами, чтобы забыть. Фотографии продолжали рассыпаться вдоль стен и потолка, будто их развесили в спешке, отступая от чего-то. Дети шли молча, и только Мартин всё чаще оглядывался, будто опасался, что стены могут схлопнуться за ними. И вдруг Мия остановилась. Её взгляд зацепился за нечто странное — огромную пустую рамку, висевшую в конце коридора. Она была в рост взрослого человека, обрамлённая потемневшим деревом. Внутри ничего. Даже не стекло. Просто пустота, тянущая внутрь. Мия медленно подошла. Рамка казалась живой. От неё шёл холод, словно воздух за ней дрожал.

— Эд, — позвала она, не отводя взгляда.

Он подошёл, вгляделся в пустое пространство.

— Тут ничего нет, — сказал он, но неуверенно.

— Нет, есть, — тихо прошептала Мия. — Смотри, вот здесь.

Она указала пальцем на крошечный зацеп по краю. И ещё один. Как следы от вынутого содержимого. Будто рамка когда-то была полной или должна была быть. Она оглянулась, глаза скользнули по ближайшей фотографии, висящей чуть в стороне. Она была не размытой, а почти чёткой на ней кусок какого-то пространства: ковер, край стула, чья-то тень на полу. Подошло: это будто первый кусочек пазла. Мия с улыбкой посмотрела на брата и Мартина. Эд молча кивнул. И они двинулись дальше, каждый теперь искал не просто обрывки, а ключи. К частям чего-то большего. Чего-то, что раньше было скрыто. И комната это чувствовала. Стены будто начали дышать. Эд снял со стены одну из фотографий, на ней был кусок лестницы и чей-то носок на ковре. Она казалась достаточно чёткой, чтобы быть частью чего-то настоящего. Он подошёл к рамке и аккуратно попытался вставить её внутрь, так, как это сделала Мия с первой. Но что-то пошло не так. Фотография дрогнула в его руках, будто отталкиваясь от рамки. Слабый гул прокатился по стенам. Лампа над потолком мигнула.

— Эй, — тихо сказал Эд, отдёргивая руки. — Она не подходит?

Мия подошла ближе, вгляделась в снимок.

— Это наверное не тот кусок. Он не из той части.

— Той части чего?

Мия покачала головой. Она и сама не знала. Но чувствовала, что рамка не примет обман. Ей нужно только то, что принадлежит настоящему узору.

— Попробуй другую, — сказала она, глядя на снимки вдоль стены.

Мартин стоял чуть позади, будто даже дыхание затаил. Он боялся подойти ближе. Или боялся того, что может увидеть. Гул постепенно стих. Фотография в руках Эда снова стала обычной. Но теперь они знали — рамка "живая". И она не позволит собрать себя из чего попало. Они двигались вдоль стены медленно, как по минному полю. Мия поднимала снимок за снимком, всматриваясь в них, будто искала не изображение, а чувство то самое, нужное. Но даже у неё всё сливалось: лестницы, тени, обрывки лиц, обои, которые будто плавали. Эд снова попытался, фотография с расплывчатой фигурой в кресле. Рамка не приняла её. Звук, почти как глубокий вздох, прошёл по полу. Фотография в руках стала холодной, неприятной на ощупь.

— Не та, — Мия покачала головой.

— Может, это не важно? — Эд выдохнул. — Может, вообще не надо ничего собирать?

Мартин вдруг всхлипнул. Почти беззвучно.

— Надо, — сказала Мия. — Просто мы ещё не поняли, как.

Она подошла к другой фотографии. Там был только кусок ковра, еле видимый угол шкафа и тень, похожая на край чьего-то уха. Её рука потянулась, но что-то внутри остановило. Она обернулась к Мартину. Мартин замер. Он смотрел в сторону, туда, где фотографии висели чуть ниже, почти у самого пола. Его глаза стали широко раскрытыми, губы чуть дрожали.

— Мартин? — тихо окликнула Мия.

Он не отреагировал. Медленно, с необычной сосредоточенностью, опустился на корточки и протянул руку. Снимок, зажатый между двумя другими, был почти неприметным, немного мятый, края выгорели, а изображение словно плыло, будто смотрели на него сквозь стекло с каплями. Мартин прикоснулся к нему с осторожностью, как будто боялся вспугнуть что-то живое. Вытянул. Посмотрел. И вдруг прошептал:

— Вот...

Эд с Мией переглянулись.

— Вы думаете, это оно? — Эд подошёл ближе.

Мартин кивнул. Удивительно уверенно. И, не дожидаясь, протянул фотографию Мие. Она взяла снимок. На нём была часть старого окна, чуть приоткрытого, с ржавыми петлями и цветочной занавеской. Простая деталь, но в ней было что-то настоящее. Тёплое. Мия шагнула к рамке и, не раздумывая, вложила фото внутрь. Мия застыла, глядя на рамку. Она больше не мигала. Не отталкивала. Снимок лёг ровно, как кусок мозаики. Как будто он всегда был частью чего-то большего, просто потерялся.

— Есть! — выдохнула Мия.

— Ещё? — спросил Эд, и в его голосе вдруг мелькнуло волнение. Надежда.

Мартин кивнул, не глядя на них. Он смотрел на снимок в рамке, будто в окно. Будто что-то знал или пытался вспомнить, но не до конца. Мия перевела взгляд на стены. Все эти сотни снимков, теперь она знала: среди них есть те, что настоящие. Те, что вписываются в рамку. Остальное — шум. Размытые фантомы, чужие воспоминания или просто иллюзии.

— Надо найти ещё, — твёрдо сказала она.

Эд снова кинулся к стенам, начал перебирать фотографии. Некоторые казались близкими — тёплый свет, знакомые очертания, но стоило поднести ближе и снимок "выдыхался", терял чёткость.

Мия нашла одну, где виднелась часть пола и край чьих-то детских ботинок, но рамка её не приняла. Каждая ошибка отзывалась легким дрожанием в воздухе. Словно стены не одобряли.

— Мы найдём ещё, — сказала Мия, уверенно и тихо, будто отвечая не на вопрос, а на сомнение.

Эд снова принялся искать. Он нащупал одну фотографию, где угадывался силуэт чего-то или кого-то, почти неразборчивое, но, когда он попытался вставить её в рамку, снова почувствовал, как снимок сопротивляется. Вплотную подошел к стене и ощутил, как что-то легкое коснулось его пальцев — отстранённое и холодное. Мия снова подошла к стене. Она чувствовала, как воздух в комнате становится тяжелее. Внутренний страх тянул её к фотографии, но она сдерживалась. Каждый новый снимок туманнее, размытее. Множество лиц, дверей, окон, и всё это словно терялось в воздухе, расплывалось. В какой-то момент ей показалось, что стены начинают сужаться, и тень на полу была уже слишком длинной, слишком вытянутой.

— Эд, ты нашёл что-то? — спросила она.

Эд, не отрываясь от стены, выдохнул. Он продолжал перебирать фотографии, но одна за другой они исчезали, словно были только призраками. На одной Мия заметила часть детской игрушки резиновый мяч, на другой чьи-то руки, сильно держащие стул. Но как только Эд пытался вставить их в рамку, они выдыхались, исчезали.

— Ничего не подходит, — его голос был низким, чуть нервным.

Мартин стоял в углу, скрестив руки на груди. Он не вмешивался, не подходил ближе. Он вообще не двигался, как будто боялся прикоснуться к чему-то лишнему. Мия почувствовала, как у неё начинает сводить живот от напряжения. Она взяла очередной снимок, на котором виднелась только часть платья и края стола, и попыталась вставить его. Звука не было, но она почувствовала, как рамка будто подалась под её руками. Жуткое напряжение нарастало, она сдернула руки и отошла.

— Что за...? — Эд резко обернулся. — Не подходи, Мия!

Но было уже слишком поздно. Фотография дрогнула в её руках, как бы сопротивляясь. Лёгкий свист в воздухе, и она вновь вернулась на стену, расплывшись, исчезнув. Мия тяжело вздохнула. Пальцы сжались в кулак.

— Что-то не так. Почему? Почему она не подходит? Что мы делаем не так?

В тот момент Эд почувствовал что-то странное. На стене рядом с ним было ещё одно изображение, не фотография, а странный отпечаток, как будто кто-то оставил след. Он резко выдернул её из ряда.

— Мия, смотри!

Это была фотография. Но она была чуть искажена, немного замят угол, цвета слегка тускнеют, но на ней отчётливо можно было разглядеть часть молочного стеклянного окна, через которое проникал свет. Кусок пола, а в тени — детские ботинки. Те самые ботинки, которые они видели на других снимках. Сразу было видно — это подходило.

Эд подошёл к рамке, и, на этот раз, когда он вставил фотографию, рамка не сопротивлялась. Свет не мигнул.

— Это она! — с облегчением произнёс он, будто наконец сбросил тяжесть с плеч.

Рамка приняла фотографию, как будто именно эта деталь и должна была быть на своём месте. С этим успехом что-то в комнате слегка изменилось. Но, несмотря на это, взгляд Мартина снова затуманился, когда он посмотрел на вставленную фотографию. Он не сказал ни слова, просто отошёл в тень. Снимок, наконец, лёг в рамку. Мия почувствовала облегчение, но не сразу освободилась от напряжения. Всё ещё было слишком тихо, слишком жутко. Внутри неё нарастало чувство, что что-то недосказанное висит в воздухе. Она взглянула на Эда, тот стоял, уставившись на рамку, его руки чуть дрожали.

— Ты в порядке? — спросила она.

Эд кивнул, но в его глазах была тень тревоги. Он не сразу ответил, а потом выдохнул:

— Это как-то слишком странно, да?

Мия посмотрела на Мартина. Он стоял в углу комнаты, его взгляд не покидал стену, хотя казалось, он не замечал того, что происходило. Лишь изредка его глаза слегка морщились, когда что-то изменялось в комнате.

— Мартин, Вы уверены, что не помните ничего, что было раньше? — спросила она, хоть и знала, что ответа не будет.

Мартин лишь тихо зашаркал ногами, будто что-то искал. Он снова взглянул на стену и как будто обнаружил что-то важное.

— Туда, — тихо сказал он, указывая на левую сторону стены. — Там ещё должно быть.

Эд и Мия обменялись взглядами, но не стали спорить. Они начали двигаться туда, где Мартин указал, хотя внутри их обоих поднимался тревожный холод. В этом месте воздух был тяжелее, и чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг. Тени на стенах словно тянулись за ними, вытягиваясь в длинные полосы. Комната как будто начинала сжиматься. Мия почувствовала, как её сердце заколотилось быстрее. Её пальцы нащупали следующую фотографию, но она была другой. Снимок был не как все остальные. На нём был не просто край чьей-то одежды или осколок света, а изображение дома. Чистого, с аккуратными окнами и дверями. Мия сразу почувствовала, что это не подходило — это было чужое.

— Эд, не эта, — она потянулась к следующей фотографии, с нервным выражением на лице.

Но когда Эд попытался вставить свою фотографию в рамку, она сжалась в руках, как будто воздух вдруг сжался вокруг них. Он мгновенно понял: эта фотография, как и предыдущая, не подошла. Он положил её обратно, и на мгновение, словно всё вокруг потемнело. Секунда молчания, и они оба снова начали искать.

— Почему ничего не подходит? — спросил Эд, и его голос дрогнул.

В этот момент Мартин снова подошёл к стене и вытащил из-под множества снимков один единственный. Это был кусок с краем какой-то тёмной лестницы и видом на пустой коридор. Странно, но он вдруг почувствовал, что это должно быть верным. Он не спрашивал, не сомневался. Только молча подошёл к рамке и вставил фотографию. Рамка отреагировала на это по-другому: она не приняла снимок сразу, но после короткого колебания снимок оказался частью рамки. Тот же свет, но чуть ярче.

— Что-то нашёл, — прошептал Мартин.

Эд с Мией снова почувствовали, как стены слегка ослабили своё давление. Но в воздухе всё равно было что-то неясное, как будто они шагали по границе реальности и иллюзии. Эта фотография тоже была не просто изображением. Это был фрагмент воспоминаний, от которого что-то на миг щёлкнуло в их подсознании. Мартин отступил назад и снова смотрел на стену, на которую они продолжали вставлять фотографии.

— Это ещё не всё, — сказал он, как будто сам для себя.

Но всё было слишком тихо. И чем дальше они шли, тем чётче ощущали, что эта комната не просто место, а нечто большее. Как будто это место начало меняться с ними, как-то на них влиять. Мия и Эд стояли перед стеной, теперь полностью покрытой фотографиями. Все кусочки пазла были на своих местах. Каждое изображение, которое они вставляли, становилось всё более чётким, как если бы они восстанавливали не просто память, а саму реальность. Детские ботинки, пустой коридор, тёмные окна, лестница. Всё стало на свои места. Тишина, которая заполнила комнату, была удушающей. В этом моменте не было ни звука, ни движений. Казалось, что сама комната затаила дыхание, и всё вокруг остановилось. Но затем произошло нечто странное. Рамка, в которую были вставлены все фотографии, начала искажаться. Её края начали расплываться, словно их скользящее движение сжигало пространство вокруг. Постепенно, на месте стены, в которой висела рамка, начала образовываться дверь. Стена, ещё мгновение назад казавшаяся твёрдой и непреодолимой, теперь становилась чем-то иным. Гладкая поверхность начала трещать, и в воздухе промелькнуло слабое мерцание. Дверь постепенно распахнулась, и за ней открывался новый мир. Это был тот же коридор, та же лестница, те же окна, но теперь эти элементы казались совершенно чуждыми, искажёнными, как если бы они всё это время были частью другого пространства. Когда дверь полностью открылась, и пространство за ней стало чётким и осязаемым, ощущение замкнутого пространства вокруг исчезло. Вместо этого, каждый шаг на пороге двери ощущался как переход в новую реальность. Пространство за дверью теперь не было зыбким и неясным, а обрело чёткость, пусть и странную. Мия сделала шаг вперёд, и её пальцы коснулись поверхности двери. В тот момент, как её руки коснулись холода, раздался лёгкий треск, и воздух вокруг изменился. Образы, заполнившие пространство за дверью, стали яркими и чёткими, как если бы они сейчас стали частью этого мира. Комната за дверью больше не была просто изображением или воспоминанием. Это было место, настоящее и чуждое одновременно. И когда они пересекли порог, комната осталась позади, как пустая рамка, а их шаги, эхом отдаваясь, вели их в неизведанное.