Под куполом цирка

Дети с Мартином шагнули через порог двери, и мир за ней был совершенно другим. Это было место, где свет и тени смешивались, где воздух казался тяжёлым, а звуки приглушёнными и странными. Коридор, в котором они оказались, был знакомым и чуждым одновременно. Стены, поросшие следами времени, казались давно забытыми, но они не знали, почему. Они двигались по коридору, с каждым шагом ощущая, как пространство вокруг меняется. Здесь не было пустоты, здесь были шаги, шёпот и лёгкая музыка, доносившаяся из-за двери, ведущей в следующую комнату. Мия оглядывалась, чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, что именно. Они вошли в гримерки, наполненные суетой и ярким светом, который никак не мог осветить тьму, скрывавшуюся в уголках. Люди в костюмах, с красными щеками и наполовину одетые, спешили к зеркалам, в которых отражались их образы, но не их души. В этих зеркалах было что-то странное, что-то не совсем настоящее. Тишина, которая окружала детей, резко оборвалась, когда одна из женщин, молодая артистка, заметила Мартина. Она воскликнула и подошла к нему с радостной улыбкой.

— Мартин! Наконец-то! — её голос был живым, а глаза искрились радостью. — Пойдем, скоро твой выход. У тебя маленькие помощники? Идёмте, я вас подготовлю.

Мартин сразу же заговорил с ней, но слова его были неясными, как если бы он слышал их впервые. Он улыбался, но всё его существо, казалось, было оторвано от того, что происходило вокруг. Мия не понимала, что происходит. Она чувствовала, как её сердце начинает колотиться быстрее. Всё происходящее было слишком настоящим, но слишком чуждым. Гримерки, артисты, эта женщина, которая обращалась к ним, как к старым знакомым — всё это казалось знакомым, но также необъяснимым. Девушка жестом позвала их за собой и направилась к одному из столов. Мартина быстро окружили другие артисты, начали менять его одежду, укладывать волосы, прилаживать костюм. Он не сопротивлялся, его лицо было спокойным, как будто это было его место, его жизнь. Эд сразу почувствовал отвращение. Что-то в этой ситуации было слишком чуждое, и он не мог понять, как они оказались здесь. Когда начали работать с ним, он яростно сопротивлялся. Каждое прикосновение, каждый шаг казался ему насилием. Он дёргал руку, старался вырваться. Он яростно кричал на каждого, но никто не обращал внимания. Артисты продолжали работать, как если бы его сопротивления не существовало. Мия, с другой стороны, была в полном замешательстве. Её руки холодели, она не могла понять, что происходит. Женщина в костюме посмотрела на неё с лёгкой улыбкой, направила её к другому столику и начала помогать ей переодеваться. Мия ничего не понимала, но её тело не двигалось, как будто оно подчинялось какой-то невидимой силе. Она не могла найти в себе силы сопротивляться. Вся сцена казалась ей фрагментами собственного сна, где она была не в силах понять, что из этого реальность, а что просто игра, в которой она не знала своих правил. Эд продолжал бороться с руками, которые его держали. Он знал, что не хочет быть здесь, но его усилия не приносили результатов. Он выглядел так, как будто хотел сбежать, но не знал, куда идти. И тогда Мия почувствовала, как его взгляд пересёкся с её глазами полные страха и неведомой тревоги. В его глазах она прочитала одно: сопротивление было бесполезно. Артисты, занятые своими делами, словно не замечали, как каждый шаг Мии и Эда приближает их к ещё одной неизвестной части этого странного мира. Мия и Эд стояли в углу гримерки, когда их быстро привели в порядок. Вокруг были уже готовые артисты, каждый в своём костюме, занятые последними приготовлениями. Всё, как всегда, казалось обычным и знакомым, до тех пор, пока Эд не почувствовал, как если бы вокруг всё начинало двигаться неестественно медленно. Мартин стоял рядом, его лицо сияло под слоями грима, а костюм клоуна был безупречен. Он смотрел на арку, ведущую на арену, с нетерпением, почти как маленький ребёнок перед долгожданным праздником. Его глаза сверкали и казалось, что он был в своей стихии.

— Мы уже проходили это, — прошептал Эд, глядя на Мию с тревогой в глазах. — Нам нужно уходить, Мия.

Мия, несмотря на свою решимость, почувствовала, как её собственные сомнения начинают расползаться по груди. Она не могла объяснить, что происходило, но в её сердце было какое-то неопределённое знание, что они не должны оставаться. Она просто молча кивнула, её взгляд не был таким твёрдым, как прежде. Эд сжал её руку, его нервозность становилась очевидной, но он также знал, что их нельзя держать здесь. Это было слишком неправдоподобно, слишком странно. Они не должны были быть частью этого мира. Но Мартин стоял, не обращая внимания на их разговор. Его лицо расплылось в тёплой улыбке, а его глаза были прикованы к сцене. Танцовщицы уже начали своё выступление, и он смотрел на них с по-настоящему детским восхищением. Его взгляд блуждал по их движениям, и в его глазах не было ни тревоги, ни страха. Было только счастье. Он не хотел уходить. Эд почувствовал, как его тревога превращается в страх. Всё, что происходило вокруг, становилось более и более нереальным. Он ощутил, как его тело напряглось, его мысли метались, пытаясь найти объяснение, но он знал, что его здесь не должно было быть. Он снова оглянулся на Мию, и она, несмотря на свою привычную стойкость, тоже ощущала нарастающую странность этого мира. Танцовщицы на арене продолжали своё представление, и Мартин, как будто находясь в другом мире, наслаждался каждым движением, каждой деталью шоу. Для него это было что-то знакомое, что-то важное и родное. Он не хотел покидать этот момент. Это был его мир. На арене, под ярким светом, девушки в сверкающих костюмах, их движения плавно перетекали в ритмичные, почти гипнотические хореографические комбинации. Световые лучи играли на их костюмах, создавая эффект, будто каждая из танцовщиц была окружена своим собственным ореолом, мягким и магическим. Зрители, сидящие в полумраке, молчали, их взгляды были прикованы к сцене, но не было ни аплодисментов, ни волнений. Это было странное молчание, как будто каждый зритель был в трансе. Танцовщицы двигались с безупречной синхронностью, словно сливались в одно целое, а их движения были одновременно воздушными и строгими, точно выверенными. Их тела, казалось, не касались земли, они будто скользили по ней, излучая странную, неуловимую лёгкость. В какой-то момент одна из девушек сделала невероятно сложный поворот и вскоре исчезла в темноте за сценой, а на её месте появлялась другая. Бесплотные и грациозные, они создавали ощущение иллюзии, как будто это было не физическое движение, а нечто большее, нечто, что невозможно было описать словами. Мартин стоял, не отрывая взгляда от сцены. В его глазах был свет, будто он видел не просто танец, а нечто большее — воспоминания или переживания, скрытые за каждым движением. Его губы слегка приоткрылись, он смотрел на танцовщиц так, как если бы они были частью его самой глубокой внутренней реальности. Эд и Мия стояли в тени, наблюдая. Эд чувствовал, как его кожа покрывается мурашками от странной атмосферы. Не было никакой музыки в его ушах, только тихий шум, который казался не музыкой, а дыханием самого пространства. В этот момент всё вокруг казалось наполненным чем-то невидимым, энергией, которой не было в обычной жизни. Он не мог объяснить, почему он чувствовал это, но ему было не по себе. Он оглянулся на Мию, но её лицо было напряжённым. Она тоже что-то ощущала, но не могла понять, что именно. Она смотрела на танцовщиц, не видя их, а как будто пытаясь увидеть что-то за ними. Эд понял, что они оба находятся в какой-то ловушке этого мира. Но Мартин, Мартин был поглощён полностью. Он не заметил их тревогу. Он был счастлив. Зрители не двигались. Их лица были застывшими, как маски, будто они тоже стали частью спектакля, частью этого мира, в котором было не место для вопросов или сомнений. Они просто сидели, смотрели, не реагируя. Их взгляд был одинаковым, пустым. Мия подала Эду тихий сигнал, её губы не произнесли ни слова, но её взгляд был полон беспокойства. Она поняла — это было не просто представление, это было нечто большее. Но до тех пор, пока они не разберутся, что происходит, они были не в силах вырваться. На арене танцовщицы менялись, их костюмы мелькали, и каждое движение становилось всё более странным и изысканным. Они почти не касались пола, их тела словно парили в воздухе, а движения казались бесконечными. С каждым новым шагом танца зрители становились всё более затуманенными, а Эд ощущал, как его сознание начинает размываться. Он пытался схватиться за реальность, но она ускользала, как вода сквозь пальцы. И вот, когда свет на арене померк, танцовщицы исчезли в темноте. Они оставили за собой лишь эхом звучащий шёпот, как будто сама сцена была живой, и все, кто на ней оказался, стали частью её воспоминаний. Мартин встал, широко расправив плечи, его глаза блеснули. Он был готов. Это было его место, его шоу. Всё замерло, и в этот момент Эд понял — они не просто наблюдали. Они были частью этого мира. Танцевальный номер закончился. Внезапно свет на арене потух, и в тот момент, когда всё вокруг казалось замирающим, шторы стремительно распахнулись. Зрители, как по сигналу, начали фокусироваться на центре сцены. Танцовщицы, синхронно, в точно выверенном движении, указали пальцами на Мартина с детьми, их жесты были чёткими, словно заранее отрепетированными. Эд, не ожидая такой развязки, замер, его взгляд быстро перемещался от Мии к сцене, к танцовщицам, и обратно. Его сердце пропустило удар, когда прожекторы вдруг вспыхнули с ослепительной яркостью, застигнув их врасплох. Мия, как и он, не успела среагировать на неожиданное освещение. Эд почувствовал, как его тело напряглось, готовое к чему-то неизбежному. Но среди всего этого хаоса взгляд Эда оказался прикован к Мартину. Он стоял неподвижно, будто весь мир вращался вокруг него. В его глазах не было страха, только бесконечное любопытство и радость. Он наблюдал за происходящим с удивлением, его лицо сияло, словно в нём вновь пробудился какой-то искренний детский восторг. Эд быстро сориентировался и, заметив, как всё вокруг начинает приобретать какой-то гипнотический ритм, шепотом сказал Мартину: «Выходите». Его голос был почти невнятным, но в нём звучала настоятельная просьба. Он знал, что сейчас их присутствие на сцене под пристальным взглядом зрителей может быть слишком опасным. Нужно было действовать быстро. Мартин не обратил внимания на его слова. Он продолжал смотреть на арку сцены, наслаждаясь происходящим. Эд понял, что у него не было другого выбора, как подыграть этому миру, даже если это означало потерять ещё одну часть своей реальности. Теперь, когда они оказались в центре этого мира, было трудно отделить что было настоящим, а что игрой. Взгляд Эда вернулся к Мие. Она стояла, слегка напряжённая, но её глаза также скользили по танцовщицам и зрителям, пытаясь уловить, что дальше. Когда Мартин встал на сцену, его неуклюжие движения сразу же привлекли внимание. Он пытался сделать вид, что уверен в себе, но его походка была странной и перекошенной, словно он был не в своём теле. Он шагал с излишней театральностью, то резко поднимая ноги, то спотыкаясь и делая «ляпы», будто случайно. Это было настолько нелепо, что в зрительном зале, несмотря на напряжённую атмосферу, уже начали раздаваться сдержанные смешки. Его одежда — огромный яркий костюм, с излишне большими пуговицами и ошмётками ткани, с яркими разноцветными лентами и помпонами, сидела на нём как старое, забытое облачение, которое раньше когда-то носили с гордостью, а теперь оно стало только раздражающим атрибутом. Мартин, несмотря на свои ошибки, продолжал действовать, старался быть смешным и неуклюжим. Но его движения становились всё более глупыми и абсурдными: он старался прыгнуть, но не мог подскочить, его ноги запутались, он упал на колени, но тут же попытался встать, не заметив, что его большой нос вдруг «перелетел» в сторону, а резинка на костюме лопнула с характерным «пффф» — эти клоунские фокусы начинали казаться ещё более нелепыми. Дети наблюдали за этим с растерянностью. Эд почувствовал, как его лицо заливает стыд — этот мир, в который они попали, казался им таким чуждым. Он нервно оглядывался по сторонам, не зная, что делать, как помочь. Мия, не в силах отвести взгляд, почувствовала, как её внутренности сжались. Это было странно и унизительно. Мартин когда-то был настоящим клоуном, он мог смешить людей, его выступления были живыми, яркими, полными радости. Но сейчас всё изменилось. Его жесты, его смех, его странные падения и нелепые попытки взаимодействовать с «воображаемыми» партнёрами, зрителями, теперь казались болезненными. Это было трагично. Всё, что делал Мартин, превращалось в абсурд. Он пытался сделать «классический» клоунский фокус с шариками, но они бесконечно катились из его рук, словно ускользая от него, как его собственная память и способность справляться с реальностью. Всё, что могло бы вызвать смех, только усугубляло чувство стыда у детей, заставляя их смотреть на него с грустью. Мия не могла просто стоять и наблюдать. Она чувствовала, как её горло сжимается от напряжения, и что-то внутри её начинало требовать действовать. В голове мелькали мысли о том, каким он был раньше — весёлым и уверенным, живым, с радостью в глазах. Но теперь всё было иначе. Она подошла к Мартину, и её движения были быстрыми и решительными. Он продолжал свои нелепые движения, как будто ничего не происходило, но, когда она дотронулась до его плеча, он замер. Она протянула ему руку, пытаясь направить его на следующую часть его «выступления», помогая не только физически, но и словесно, хотя и не говорила ничего. Только мягким движением вела его дальше. Мартин с каждым шагом всё больше терял ориентацию в пространстве. Он не мог вспомнить, что нужно делать дальше. Но Мия не отступала. Она помогала ему продолжать, подсказывала, что делать. Её движения были осторожными и лёгкими, словно она старалась вернуть его к тем дням, когда он был настоящим клоуном. Но всё равно, как бы она ни пыталась, абсурдность происходящего не исчезала. Это был мир, в котором Мартин уже давно утратил свою роль, а дети оказались втянуты в этот цирк. Они были частью этой игры, и их присутствие становилось только ещё более мучительным. Мия продолжала вести Мартина через его выступление, стараясь делать его немного менее нелепым, хотя сама чувствовала, как её собственное внутреннее напряжение возрастает. Мартин с радостным видом сделал несколько неуклюжих шагов, вертясь на месте. Но вот он решил «зажигать»: взял шляпу и попытался сделать эффектный жест, но в этот момент, к его ужасу, она не влезла на голову, а соскользнула на лицо, словно банальный трюк, который всегда заканчивается провалом. Зрители начали смеяться, а Мартин, смущаясь, быстро отстегнул шляпу и подбежал к Эду, как будто это был очередной момент для взаимодействия. Он хотел сделать «трюк», но запутался в собственных движениях. Эд, пытаясь сохранить серьёзное лицо, помог ему, подстраивая свои шаги под странные танцы Мартина. Мия тем временем не удержалась и начала подыгрывать, делая несколько шуточных движений. Вместо того чтобы просто продолжать двигаться в ритме, она случайно перешла в один из клоунских жестов, и в итоге оказалась в положении, похожем на позу «падения», когда она перевернулась на спину. Мартин, увидев её, решил, что это тоже часть номера, и попытался подкатить к ней, но сам случайно встал на её руку. Мия вздохнула, но, заметив, что зрители продолжают смеяться, встала и продолжила «танцевать» в том же стиле. В какой-то момент Мартин попытался покрутиться, но на нём вдруг открылся большой карман, и оттуда вылетели пёстрые бантики. Эти бантики как раз вовремя оказались под ногами Мии и она, наступив на один из них, потеряла равновесие и влетела в большой ведро с краской, которое стояло рядом. Она упала с глухим «плюхом», а краска разлетелась по всей сцене, окрасив пол и её костюм в ярко-зелёный цвет. Зрители начали хихикать ещё громче, и когда Мартин подбежал, чтобы помочь Мие встать, он тоже зацепился за её костюм и наклонился, скользя по сцене прямо в ведро с краской. Весь зал взорвался от смеха. Эд, отчаянно стараясь не рассмеяться, подбежал к Мартину и быстро пытался поддержать его, на ходу показывая какие-то «клоунские» трюки, чтобы хоть немного смягчить ситуацию. Но всё, что получалось — это только усиливать абсурдность происходящего. Мартин, тем временем, не терял самообладания и продолжал в этом безумном темпе: он размахивал руками, делая вид, что пытается «улететь» на огромных надувных шарах. Один из них взорвался, и все вокруг попало в облако разноцветных мелких шариков. Всё, что могли сделать дети — это продолжить танцевать в том же ритме, стараясь избежать новых препятствий. Зрители, смеясь, искренне наслаждались этим беспорядочным и нелепым представлением. Мартин был полон решимости, каждый его шаг, каждый жест был настоящим клоунским акробатическим движением. И хотя дети чувствовали некоторое смущение, они подыгрывали, чтобы поддержать его, да и потому что понимали, иначе этот номер никак не закончится. Когда выступление наконец завершилось, весь зал взорвался в овациях. Зрители смеялись и аплодировали, их улыбки были искренними, а смех — беззаботным. Мартин, сияющий, словно получил награду за лучшие актёрские таланты, с улыбкой поклонился, не замечая, как его костюм всё ещё болтается по бокам, как будто не пережил настоящую бурю. Дети, несмотря на смущение, последовали за ним, делая вид, что они абсолютно уверены в происходящем. Они тоже встали на сцену и, слегка опоздав, поклонились. Но их поклон был немного менее уверенным, чем у Мартина. Эд, с трудом сдерживая улыбку, попытался выглядеть как настоящий профессионал. Мия же, наоборот, слегка смущённо выглядывала в зал, всё ещё не до конца понимая, что произошло, но, тем не менее, делала вид, что всё это было частью плана. Вернувшись за кулисы, дети выдохнули, их сердца продолжали стучать от волнения. Мартин, счастливый и довольный, поспешил к гримерному столику, где его костюм нуждался в некоторых поправках. Он продолжал что-то напевать себе под нос, словно не осознавая всей нелепости происходящего. Эд и Мия молча подошли к нему, и только когда они оказались вдвоем, начали немного расслабляться. В этом странном и напряжённом моменте им было одновременно и смешно, и стыдно, но главное, что они спасли Мартина от более крупных ошибок. Мартин снова повернулся к ним с сияющей улыбкой, явно гордый своим выступлением.

— Как вам номер? — спросил он.

Мия взглянула на Эда, и только теперь она поняла, что они действительно помогли ему. Когда они только собрались немного передохнуть, в гримерке появилась новая фигура. Мужчина в цилиндре, с утончённым видом и уверенной походкой, появился в дверях. Его костюм был безупречным, словно он только что сошел с обложки глянцевого журнала. На первый взгляд, он мог бы быть старым другом, знакомым, но чего-то в нём было не так. Он стоял в дверном проёме, оглядывая детей и Мартина с немного странным, даже холодным взглядом. Лицо его было выражено с той самой изысканностью, что и у Адама. Мартин, увидев его, немного насторожился, но, похоже, не мог вспомнить, откуда он его знает.

— О, новый акт, — тихо пробормотал мужчина в цилиндре, заметив детей, но не подавая признаков того, что его интересует их участие. Он был сосредоточен исключительно на том, чтобы добраться до своей части шоу. — Очень интересный подход, ребята, — добавил он с улыбкой, которая была как-то неестественно застывшей.

Мартин, в свою очередь, словно ничего не замечая, продолжал напевать себе под нос, а дети стояли, ошеломлённые, не понимая, как и что именно происходит. Они ощущали, что что-то странное таилось в этом новом фокуснике, в его слишком уверенной манере, в его движениях, которые были не совсем человеческими, как будто он был на несколько шагов впереди их понимания. Мужчина в цилиндре не обращал внимания на реакцию детей, и, прежде чем они успели что-то сказать, он повернулся и направился к сцене. В его руках был не просто волшебный посох, а нечто большее, что-то, что могло бы полностью изменить ход этого странного представления. Эд, почувствовав какой-то странный холод, снова взглянул на Мию. Он чувствовал, как напряжение снова нарастает в воздухе. Всё было как-то не так, и каждый следующий шаг этого фокусника словно приближал их к чему-то неизбежному, что они всё ещё не могли осознать. Дети стояли за кулисами, и их ощущение тревоги нарастало с каждым мгновением. Всё происходящее казалось неправильным. Пространство вокруг них как будто переставало быть знакомым, даже воздух становился плотнее. Мия чувствовала, как её сердце начинает биться быстрее, а Эд, обычно более спокойный, сжимал кулаки, пытаясь понять, что происходит. Фокусник, заметив их растерянность, вдруг оглянулся через плечо. Его взгляд не был таким, как у обычного артиста, не было ни веселья, ни радости, только странная, ледяная настороженность. Он словно проверял, кто стоит за ним, но не с интересом, а с какой-то холодной уверенностью. Как будто они были частью его плана и он знал, что они не смогут просто так уйти. После короткого осмотра, он снова вернулся к сцене, но перед тем, как продолжить, произнёс с легкой усмешкой:

— Вы ведь хотите быть частью этого, правда? — сказал он, его голос был мягким, но с неприятным оттенком, словно он уже давно знал ответ. Его слова не звучали как предложение. Это было утверждение. Но больше всего Мия и Эд почувствовали не желание присоединиться, а страх. Ощущение, что они не должны быть здесь, что что-то не так. Этот фокусник был чужд, не как те, кто выходили на сцену и веселили зрителей, а как что-то, что навязывало себя, что тянуло их в ловушку. Мия слегка отступила назад, её взгляд метался по темному коридору. Эд шагнул вперёд, будто инстинктивно пытаясь заблокировать путь для Мии, но в этот момент его нога двигалась сама собой, а тело не слушалось. Он пытался сопротивляться, но фокусник всё равно заставил их двигаться к сцене. Как будто что-то невидимое тащило их за собой.

— Пойдемте, — произнёс фокусник, не глядя на них, а его шаги уже звучали на сцене. Он снова не торопился, но каждый его жест был как команды, отдаваемые без слов. Никакого выбора у детей не было.

Мия с тревогой оглянулась на Эда, её глаза полные беспокойства, но Эд ничего не мог сказать. Он чувствовал, как его тело, его движения — всё было под контролем этого странного человека. Они медленно, почти не осознавая, двигались за ним. И каждый шаг наполнял их всё большим беспокойством, как если бы пространство становилось всё более чуждым, а фокусник, с каждым мгновением, становился всё менее человеком и всё больше чем-то неуловимым, отвратительным. Всё это было не так, и они оба это чувствовали. Но уже было поздно. Когда свет прожекторов выхватил лицо фокусника, дети замерли. Он был почти точной копией Адама, но в то же время совершенно другим. Это лицо было моложе, полное уверенности, почти аристократичное, но всё же с характерными чертами, которые Эд и Мия не могли игнорировать. Линии его лица были более чёткими, резкими, глаза — ярче, а выражение — спокойнее, не перегруженное той усталостью, которая всегда скрывалась за взглядом Адама. С каждым шагом фокусник казался всё более уверенным, его движения были плавными, а поза — величественной. Мия и Эд, хотя и чувствовали знакомство в этих чертах, одновременно ощущали странную угрозу от того, что стояло перед ними. Но здесь, в его присутствии, не было той тревожной неуверенности, которая сжала их сердце, когда они думали о настоящем Адаме. Нет, этот мужчина был как щит, словно олицетворение того, что могло бы защитить их от опасности, исходящей от старого друга. Фокусник как бы стоял между ними и тем миром, который они покинули, словно барьер, защищающий от того, что было знакомо, но теперь казалось тёмным и чуждым. Его спокойствие, уверенность и даже лёгкая загадочная улыбка не казались угрожающими, скорее, он был тем, кто может помочь им справиться с тем, что они оставили позади. Он не смотрел на детей с пустым лицом, как мог бы Адам. Напротив, его взгляд был всё тем же спокойным, защищённым. Он не торопился, его шаги мягкие и беззвучные, но уверенные, и с каждым движением он становился ещё более убаюкивающим, словно обнимая их этим своим образом. Когда их глаза встретились, Мия ощутила, как напряжение, которое она чувствовала с самого начала, немного ослабло. Она не могла объяснить, почему, но этот мужчина, несмотря на свою внешнюю схожесть с Адамом, казался скорее другом, чем врагом. Что-то в нём давало ощущение защиты. Фокусник обернулся к зрителям, его лицо светилось уверенностью и харизмой. Он поднял руки, делая драматическую паузу, как бы готовясь к грандиозному моменту: и весь зал сразу замер.

— Дамы и господа, — произнёс он, его голос был мягким, но с такой силой, что каждый зритель почувствовал себя вовлечённым в происходящее. — Сегодня я покажу вам нечто особенное. Не просто фокус, а волшебство, которое живёт в нашем восприятии. И для этого мне нужна помощь моих друзей, — он указал рукой на детей, и зрители начали аплодировать.

Фокусник в тот момент снова перевёл взгляд на Мию и Эда, как будто всё, что происходило в этот момент, было для них. Он сделал шаг к детям и, не обращая внимания на их растерянные лица, спокойно продолжил:

— Итак, мои дорогие, вы теперь — часть магии. Не переживайте, всё будет в порядке. Я лишь покажу вам, как с помощью веры и немного фантазии можно создать нечто удивительное. Его манера была словно постановочная, уверенная, словно он давно был знаком с тем, как дети реагируют на такие ситуации. Он аккуратно, но уверенно подвёл Эда к центру сцены, затем повернулся к Мие, взглянув на неё с лёгкой усмешкой, как если бы этот момент был частью тщательно продуманного спектакля.

— Эд, — сказал он, — Ты будешь моим первым помощником. Простой фокус, но зрелищный. Ты покажешь всем, что даже самые незначительные вещи могут стать чудом. Не переживай, я буду рядом.

Затем его взгляд мягко скользнул к Мие.

— А ты, Мия, будешь моей второй помощницей.

Дети молча кивнули, их руки нервно сжались, но они не могли отойти. Магия фокусника была слишком сильной. Он словно притягивал их к себе, не давая выбора, а его уверенность вселила странное чувство, что они не могут отказаться. Фокусник вновь направил взгляд в зал, но теперь с особым вниманием вернулся к детям.

— Приготовьтесь, — сказал он, и в его голосе была нотка, будто бы он был готов сделать что-то важное, не обратив внимания на страх или сомнения.

Фокусник поднял руки, и тишина в зале стала оглушающей. Свет на сцене начал тускнеть, оставив лишь яркие прожекторы, освещающие его и детей. С этим движением он мгновенно овладел вниманием зрителей, их взгляды устремились к нему, как будто магия в воздухе становилась всё сильнее.

— Вы готовы увидеть чудо?

И вот, как по волшебству, фокусник быстро повёл руками, и в один момент из воздуха словно появились шары. Сначала один, потом ещё два, которые начали кружиться вокруг него, отбрасывая вспышки света. Лёгкие, воздушные, они плавно двигались в такт его жестам, будто были живыми. Он быстро перепрыгнул с одного движения на другое, каждый жест мастерски выверенный, каждый шаг — чётко отрепетированный.

Зрители ахнули, когда фокусник вдруг растворился в воздухе, и через мгновение снова оказался на другом конце сцены. Свет за ним заиграл, его фигура как будто расплылась в миллионы искр, а потом снова собрала себя в целое, так искусно, что никто не успел понять, что произошло. Теперь его внимание было на Эде. Он мягко подошёл к нему, и с точностью до миллиметра расправил его руки, в нужный момент произнося несколько слов, почти шепотом. Эд чувствовал, как его тело как бы перестаёт сопротивляться, не совсем осознавая, что происходит, и тут же фокусник плавно провёл его к огромному цилиндру, стоящему рядом. Дети замерли, не понимая, что будет дальше, но из зрительских рядов раздались восхищённые вопли.

— И вот, сейчас, — сказал фокусник, его голос был магически гипнотизирующим, — Я превращаю реальность.

Он махнул рукой, и цилиндр вокруг Эда закружился, как в каком-то магическом вихре. Потом он резко опустил руки, и перед зрителями, казалось, произошло настоящее чудо. Эд исчез, но не по тому старому фокусу, что все могли ожидать. Он будто бы испарился, растворился в воздухе, оставив после себя лишь лёгкую дымку, которая вскоре тоже исчезла. Зрители воскликнули в удивлении, а фокусник не спешил, не спешил и с улыбкой направился к Мие, которая всё это время стояла, не зная, что делать, но уже почувствовав, как её роль приближается. Он повернулся к ней и сказал с лёгкой улыбкой:

— Теперь ты, Мия.

Мия робко подошла, но её сердце билось всё быстрее. В этот момент она была не просто частью представления, а в самом центре магии, обрушившейся на них, будто мир вокруг начал подчиняться только этим мгновениям. Фокусник снова поднял руки. В ту же секунду он с невероятной ловкостью подбросил в воздух ещё один предмет, и этот момент заполнил всё пространство вокруг. Но на мгновение мир вокруг них словно замер. Фокусник смотрел на Мию с загадочной, почти отстранённой улыбкой, его глаза словно теряли фокус, поглощённые чем-то другим. Он встал рядом с шкафчиком для фокуса, в котором обычно исчезают помощники. Мия, всё ещё немного растерянная, не успела понять, что происходит, как его голос мягко прорезал воздух.

— Передавай привет моему сыну, — сказал фокусник с лёгким, почти не заметным нажимом в голосе. Он был спокоен, но слова прозвучали так, как будто что-то, что должно было быть сказано давно, наконец-то прозвучало.

Мия сжалась от странного ощущения, что эти слова не относятся к ней. Что-то в этих словах заставило её сердце вдруг забиться быстрее. Что-то было не так. Она хотела что-то сказать, но в этот момент фокусник легко открыл дверцы шкафа, аккуратно и почти без усилий вложив её в него. Внутри было темно, и запах старого дерева моментально наполнил её нос. Это было знакомо и незнакомо одновременно. Мия даже не успела ощутить страха, как двери шкафа с громким звуком закрылись. В следующий момент шкафчик неожиданно стал двигаться. Девочка не успела ничего понять, как её уносит вниз, словно она поехала в лифте, но движения были странно резкими и неестественными. Всё происходило настолько быстро, что у неё не было времени на осознание того, что происходит. Сначала её тело начало слегка качаться, затем скорость ускорилась. Звук, который производил механизм, был похож на резкие, но монотонные шумы, будто она спускалась в подземелье. Никаких световых эффектов, только тяжёлое дыхание и шёпот её мыслей. Мия почувствовала, как её сердце начинает биться ещё быстрее, не от страха, а от непонимания, что дальше. Её мысли были спутаны, странное ощущение после слов фокусника. "Передавай привет моему сыну", эти слова не покидали её. Мия пыталась успокоиться, но спуск продолжался, и в голове её всё больше запутывались мысли. Когда двери шкафа с тихим скрипом открылись. Вместо привычной темноты или снова мистического театрального пространства, её окружил ясный, яркий свет. Она зажмурила глаза, но вскоре адаптировалась, и, когда её взгляд снова сосредоточился, то увидела нечто неожиданное. Она стояла на свежем воздухе. Вокруг не было ни цирка, ни мрачных коридоров, ни кулис. Всё было совершенно иначе. Перед ней протянулась гладкая, серебристая река, чьи воды переливались на солнце, а берега были утоплены в зелени. Легкий ветерок касался её лица, несомненно, тёплый, с запахом влажной травы и воды. Вдалеке стояли деревья, с их зелёной листвой, а среди них простирался невидимый путь, скрытый в тени. Мия сделала шаг вперёд, не понимая, как она здесь оказалась. Почувствовала под ногтями землю, мягкую, как в лесу, и посмотрела вокруг, пытаясь осознать, что происходит. На секунду она даже подумала, что это всё — часть нового фокуса, что это просто игра света и тени, но всё ощущение было слишком реальным, чтобы игнорировать. Вглядываясь в реку, Мия поняла, что вода не движется. Не как обычная река, её поверхность была почти неподвижной, как зеркало. В отражении деревьев и неба она увидела свой собственный силуэт, но с чем-то странным. Она выглядела так, будто не должна была быть здесь, как будто её отражение не согласовывалось с окружающей реальностью. Мия оторвала взгляд от воды и огляделась вокруг. Она не увидела ничего, что могло бы объяснить её положение. Этот мир был чуждым, как кадр из старого фильма, и с каждым её шагом ощущение странности только усиливалось. Здесь не было ни людей, ни фокусников, ни цирка. Всё было тихо, почти слишком тихо. И хотя её разум пытался осознать, что происходит, чувства внутри неё подсказали, что она оказалась не в том месте, где ей было нужно. Она обернулась, но пути назад не было. Двери шкафа исчезли, растворились в воздухе, как будто их и не было. Единственный путь — это идти вперёд. Мия сделала шаг в сторону реки, её нога едва коснулась воды, когда она почувствовала, что что-то в этом месте не так. Это ощущение не покидало её и даже если это был просто фокус, что-то изнутри вело её куда-то дальше. Мия сделала ещё несколько шагов вдоль берега, когда её взгляд случайно упал на старый мостик, который тянулся через реку. Он был деревянным, давно не крашеным, с покорёженными балками и облезлой краской, как будто кто-то забыл о нём много лет назад. На мостике сидели два мальчика. Они выглядели как будто вписаны в этот мир, словно не были частью чего-то чуждого. Один был старше, лет одиннадцати, а другой младше, лет девяти. Они разговаривали между собой, не замечая её приближения, или, может, и не обращая внимания вообще. Мия остановилась на мгновение, наблюдая за ними. Мальчики были одеты в простую одежду, такую, как можно было бы увидеть в старом фильме. Обычные, незатейливые костюмы, но их лица были живыми, выражения на них — искренними. Это было странное чувство, такое ощущение, что она вернулась в детство, в какой-то момент времени, не поддающийся логике. Мия подошла ближе, её шаги были осторожными, но решительными. Мальчики сидели на старом мостике, не обращая внимания на её приближение, но она всё же решила заговорить.

— Эй, вы... — начала она, голос её был тихим, но она старалась быть уверенной.

Она почувствовала, как воздух вокруг неё стал гуще, как будто её вопросы впитывались в пространство, не имея ответа. Мальчики не смотрели на неё, продолжали сидеть, словно её присутствие было для них несущественным. Мия почувствовала себя как в замкнутом пространстве, где её слова не имели силы.

— Привет, — попыталась она снова, уже немного настойчивее. — Можете помочь?

Но мальчики просто молча сидели, не меняя позы. Их лица были невозмутимы, глаза лишь мелькали, словно видели её, но не видели одновременно. Было ощущение, что они как будто из другого мира, откуда-то далеко. Их молчание ощущалось почти как вызов. Тогда Мия осмелилась сделать ещё один шаг, надеясь хоть что-то понять.

— Почему вы молчите? — спросила она, пытаясь прочитать их лица.

Мия почувствовала, как её присутствие становится невидимым, словно она была лишней в этом моменте. Мальчики продолжали сидеть на мостике, не обращая на неё никакого внимания. Они разговаривали, но их разговор был таким личным, что Мия чувствовала себя посторонней, словно оказалась в какой-то интимной ситуации, в которой ей не место. Один из мальчиков говорил спокойно, но в его голосе было не столько гнева, сколько усталости от всего, что происходило. Он не поднимал головы, продолжал смотреть на реку, но его слова были направлены к другу.

— Ты знаешь, они снова начали, — сказал он с тяжёлым вздохом. — В школе, в тот раз... Они всё время так. Мучают, подшучивают, угрожают.

Другой мальчик молча кивнул, его лицо оставалось невозмутимым. Он всё так же смотрел вдаль, как будто он уже привык к таким разговорам, и знал, как на них отвечать.

— Ну, ты знаешь, что делать, — сказал он тихо, но уверенно. — Пойди к ним, скажи, что не потерпишь. Если они не поймут, поговорим с ними по-серьёзному.

Не было в его голосе угрозы или гнева, лишь холодная решимость. Но Мия, наблюдая за ними, заметила, что это не было чем-то страшным. Это было больше, как обычный ответ на детские издевательства, как способ отстоять себя, вернуть уверенность.

— Серьёзно? — спросил первый мальчик, слегка улыбаясь. — Ты думаешь, это поможет?

— Да, — ответил второй мальчик, не меняя интонации. — Иначе они не поймут. Но ты же знаешь, как всё бывает. Я всё равно не останусь в стороне.

Мия почувствовала, как её нервозность немного уходит. Это был просто разговор двух мальчиков о том, как справиться с обычными школьными проблемами, как отвечать на обиды, не давая себя в обиду. Ничего мрачного или страшного. Только обычная жизнь и детские переживания. Мальчики так и не обратили на неё внимания, продолжая говорить между собой, как будто она была не рядом. Мия замерла, поняв, что они не хотят или не могут её услышать. Это было, как если бы её присутствие было невидимым для них. Мальчики встали одновременно, сговорившись молчаливо, и направились к дому, их шаги легко и уверенно утопали в песке. Они не смотрели на Мию, не обращали на неё внимания, как если бы она была частью невидимого фона, не существующей для них. Мия, не понимая, что происходит, решительно двинулась следом за одним из них, с надеждой, что всё же удастся привлечь их внимание. Она шла не спеша, но с настойчивостью, на её лице было лёгкое беспокойство, она не могла понять, почему они её игнорируют. И почему она ощущала, что что-то странное происходит, будто она была не на своём месте.

— Эй! — она позвала их, но её голос был эхом, теряющимся в тени их безразличия. Мальчик, который шёл впереди, не отозвался.

Мия ускорила шаг и приблизилась. Пыталась подобрать слова, чтобы заговорить с ним снова, но всё равно не могла понять, почему они не замечают её. С каждым шагом она всё больше ощущала странную, даже пугающую дистанцию между ними. Казалось, что её старания — это всего лишь игра на грани реальности и иллюзии. Мальчик, за которым она следовала, не заметил её шагов за своей спиной, не обернулся, продолжая свой путь. Когда он подошёл к крыльцу дома и открыл дверь, он всё так же не посмотрел на неё, просто шагнул внутрь. Мия стояла у порога, не решаясь войти. Её тело дрожало от неясной тревоги. Это место, эти мальчики, и вообще всё, что происходило, казались частью чужой реальности. Она не была уверена, как ей поступить, но она продолжала стоять там, у двери, в надежде, что кто-то её заметит. Солнце медленно опускалось за горизонт, небо окрашивалось в глубокие оттенки оранжевого и фиолетового, но с каждым мгновением темнота становилась всё ощутимее. Тени от деревьев растягивались, и воздух холодел. Мия почувствовала, как её сердце забилось быстрее, темнота вызвала у неё непередаваемый страх. Сумерки уже поглотили всё вокруг, оставив лишь расплывчатые силуэты деревьев и строений. Даже звуки природы, которые раньше казались живыми и уютными, сейчас звучали глухо и чуждо. Легкий ветер шевелил листья, но его холодный запах был несвойственен. Мия пыталась собраться с мыслями, но страх темноты, давящий и нарастающий, становился невыносимым. Она знала, что ей нужно вернуться, найти Эда, но не могла заставить себя развернуться. Было что-то очень притягательное в этом месте, хотя оно и не было для неё привычным или безопасным. Эта странная дорога, странные мальчики, и всё, что она чувствовала — всё это было как некий вызов, как будто мир, в котором она оказалась, хотел что-то от неё. Но темнота быстро становилась невыносимой. Мия сжала кулаки и сделала шаг назад, решив, что она должна вернуться туда, откуда пришла. Один из мальчиков, тот, что говорил о школьных проблемах, подошёл к дому с приглушённым шагом. Он постучал в дверь, и звук его стука разрезал тишину. Мия, всё ещё стоявшая у порога, обернулась. Мальчик, не замечая её, стоял на месте, ожидая ответа.

— Можешь меня впустить? — его голос был тихим, но отчётливым, с лёгкой неловкостью. — Я бы хотел остаться на ночь и посмотреть на фокусы твоего папы. Очень люблю их, они такие необычные.

Мальчик, который уже был внутри, ответил с явным недовольством в голосе, но без гнева. Он открыл дверь немного шире, стоя в темном коридоре, в котором едва проглядывал свет.

— Папа сейчас в гастролях, — сказал он, пожимая плечами. — Ты же знаешь. Но ты можешь посмотреть, чему он меня научил. Я тоже теперь умею кое-что.

Мия, не зная, что делать дальше, решила подойти ближе. С замиранием сердца она сделала шаг вперёд, тихо проскользнув через открытые двери, не будучи замеченной мальчиками. Она не знала, что ей теперь делать: возвращаться или идти за ними в дом. Ожидание и неизвестность всё сильнее угнетали её, и вот она решилась. Мия, пройдя внутрь, спряталась в тени угла комнаты и наблюдала за мальчиками. Не было никакого страха или тревоги, только спокойное любопытство, почти безразличие к тому, что происходило вокруг. Это было странно, но, может, именно этого ей и не хватало, спокойствия в этот странный момент. Она просто смотрела, не вмешиваясь. Мальчики продолжали беседовать, один из них доставал из коробки старые фокусы, показывая их другому с детским энтузиазмом. Он рассказывал, как научился этим трюкам у своего отца, хотя Мия догадывалась, что это было скорее воображение, чем реальная магия.

— Вот смотри, — сказал один из мальчиков, взяв в руки несколько карт, и начал показывать трюк, уверенно выполняя его, словно он был опытным фокусником. — Этот я с папой репетировал много раз. Он всегда говорил, что главное — не волноваться. Вот, смотри, как это делается.

Мия продолжала смотреть на них, не вмешиваясь. Всё казалось таким обыденным, почти забавным. В её сознании не возникало никаких тревожных мыслей, лишь интерес к тому, как они будут продолжать. Она почти ощущала, что они играют в какую-то роль, и было что-то в этом забавное, как в простом детском представлении. Не было ничего сверхъестественного, всё было так, как должно быть в такой комнате. Мальчик продолжал с гордостью показывать фокусы, не обращая внимания на то, что он делал это, скорее, для себя, а не для зрителей. Внешне всё было спокойно и безмятежно и Мия чувствовала себя частью этой сцены, словно она просто наблюдала за чем-то привычным, не видя в этом ничего странного.

— Эй, научи меня этому фокусу! Я всегда хотел сделать что-то такое, как у твоего папы.

— Конечно, Мартин, с удовольствием научу. Папа всегда говорил, что чтобы стать хорошим фокусником, нужно много тренироваться и не бояться ошибаться.

Он начал демонстрировать, как правильно нужно держать карты и что с ними делать, его движения были плавными и уверенными. Мартин внимательно следил за каждым жестом, в его глазах блеск от восхищения.

— Видишь, главное — не волноваться, а тогда всё получится, — сказал мальчик, продолжая показывать фокус.

— Это как будто действительно волшебство. Я дома еще потренируюсь. Спасибо, Адам.

Мия, стоявшая в тени, наконец осознала, что происходит. Её взгляд застыл, когда она увидела двух мальчиков, с которыми всё это время была связана. Это был тот самый Мартин, который в цирке был клоуном, плачущим за кулисами. И этот мальчик, Адам, тот, кто завел их в цирк. Её голова закружилась, а мысли начали путаться. Эти два мальчика, которых она видела тогда, казались сейчас совсем другими. Но в то же время они были такими же. Мартин, с его добродушным и беспомощным видом, и Адам, с его уверенностью, с которой он учил фокусам, были теми же людьми, но в другом возрасте, в другом контексте. В её голове шумело, как если бы мир вокруг начал распадаться. Она смотрела на них, пытаясь понять, что все эти воспоминания значат, и что это за место, куда она попала. Но вместо этого Мия почувствовала странную тяжесть в груди. Осознание того, кто эти мальчики, заставило её потеряться в мыслях. Не в силах больше оставаться в комнате, она решила осмотреть дом. Возможно, здесь было что-то, что помогло бы ей понять происходящее, или хотя бы отвлечься от навалившихся мыслей. Она осторожно подошла к двери и, медленно открыв её, вышла в коридор. Но как только ступила на порог, то обнаружила, что не в доме, а на улице. Словно она не сделала шаг в другое помещение, а переместилась в совершенно другое место. Мия огляделась. Это был двор школы. Мия сделала шаг вперёд, но в груди всё ещё застыла тяжелая тень сомнений. Она огляделась, её взгляд скользнул по жёлтым кирпичам, и по старинным дверям, которые не были знакомы. Это была не просто школа. Это было место, которое её не отпускало. Чисто, тихо, старомодно, как сцена из чёрно-белого фильма, где все элементы выстроены в единую гармонию времени. Ветер тихо шуршал листьями деревьев на школьном дворе. Дети в формах, словно вытянутые из старых фотографий, бегали, играли, смеялись. На одной из скамеек сидели несколько девочек, их образы были затуманены, словно это не они, а их тени. Силуэты и движения, как в размытом сне. Но затем её взгляд задержался на плакате-объявлении на стене, который был приклеен прямо у двери. Мия подошла ближе, почти не веря своим глазам. 1956 год. В голове всё перемешалось. Ощущение реальности исчезло. Она как будто выскользнула из привычного потока времени и оказалась в другом месте, в другом времени, в другой жизни, где даже воздух был другим, тяжёлым, но странно успокаивающим. Её мысли не давали покоя. 1956 год. Она словно провалилась в этот мир, как в огромную яму времени, из которой не было выхода. Один из мальчиков, стоявших рядом с ней, вдруг повернул голову, и её взгляд встретился с его глазами. Но это было странное ощущение, она не могла понять, почему это её так удивило. Он не выглядел особо удивлённым, как будто бы тут всё было нормально и время само по себе не имело значения. Мия оторвала взгляд и огляделась по сторонам, пытаясь осмыслить происходящее. Внезапно, из-за спины, она услышала шаги, и когда повернулась, то увидела пару мальчиков, которые, похоже, шли к выходу из школы. Один из них был младше, в другой что-то знакомое, но странное. Его фигура, как и всё в этом месте, была из прошлого, не просто каким-то воспоминанием, а частью некой старой, забывшейся жизни. Их лица, даже их голоса, казались затуманенными. Не было ни звука машин, ни современных технологий. Мия неподалёку услышала знакомый голос и её шаги замедлились. Толстый мальчик, его лицо расплывчатое и бледное, покрыто красными пятнами. Его одежда уже не совсем чистая, рубашка слишком тесная, а штаны, кажется, не сходятся на животе, пытаясь спрятать его лишний вес. Это снова Мартин, только уже в свои обычные школьные будни. Мальчики смеялись, продолжая поддразнивать его. Один из них с силой ударил Мартина в живот, и тот шатнулся назад. Его глаза потемнели, а на лице было видно, как всё внутри него сжалось от унижения. Он не знал, что делать, не знал, как вырваться из этого круга. Мартин выглядел таким маленьким и беспомощным, что Мия почувствовала, как на её глазах начинают собираться слёзы.

— Заплачь еще, толстяк, — хихикал один из мальчиков, скрестив руки на груди. — Что, бабуля родная не поможет?

— Эй! — резко раздался чей-то голос, он был полон твердости. Мальчики обернулись, их смех сразу исчез. Голос принадлежал Адаму, парень подошёл ближе, и его взгляд был холодным. Он шёл медленно, уверенно, его шаги, казалось, звучали так, будто он знал, что ему нужно делать. Когда Адам подошёл к группе мальчиков, его лицо было спокойным, но глаза выдавали напряжение. Мальчик, который был наиболее агрессивным, с прищуром посмотрел на Адама, но быстро отступил назад, ощущая, что тот явно не поддержать их пришёл. Адам всегда был ловким и со смехом относился ко всем трудностям, что встречались на его пути. Даже в такой напряжённой ситуации, когда казалось, что обстановка вот-вот выйдет из-под контроля, он оставался спокойным и сосредоточенным. А ещё он знал, как использовать свою изобретательность, чтобы выйти победителем, когда все остальные теряли голову.

— Чем это вы тут занимаетесь? — недовольно скрестив руки, спросил Адам.

Задира без раздумий пустил в ход силу, выставляя свой кулак вперёд, направляя к парню. Адам, не колеблясь, наклонился уворачиваясь от удара и без предупреждения провёл маленький трюк, вытаскивая монету из кармана агрессора. Тот даже не понял, что произошло, пока монета не исчезла у него на глазах. Все дети, включая тех, кто держали Мартина крепкой хваткой, на секунду замерли в удивлении.

— Эй! Что ты сделал? — спросил один из них, потирая глазки, как если бы ему не верилось в происходящее.

Адам широко улыбнулся, демонстрируя их все ту самую монету, которую он неожиданно вытащил из своего кармана.

— Просто немножко магии! — с шутливым оттенком сказал он и подмигнул, заставляя некоторых мальчиков смеяться. — Попробуй, забери назад. Задира подался вперёд, пытаясь заполучить монету, но Адам ловко спрятал её обратно, подбежал к другому задире и вытащил монету с его кармана, так она металась по карманам, заставив ребят запутаться, началась небольшая драка за монету, они уже забыли о своём намерении продолжать издевательства, Мартина отпустили. На этом Адам решил не останавливаться, они были сейчас заняты, отвлечены, это отличный шанс немного их проучить. Следом, как по мановению волшебной палочки, он тут же продемонстрировал другой фокус — заставил песок на земле исчезать и мгновенно оказываться у одного из мальчиков в штанах. В тот момент, когда мальчишки пытались разобраться в этом, Адам, не говоря ни слова скользнул взглядом на Мартина и поклонился. Мартин, пока его защитник занимался с задирами, стоял в стороне, его лицо теперь не отражало той боли, что он чувствовал до этого. Он был озадачен происходящим, но и сильно облегчён. Смешанные чувства переполняли его. Он не мог поверить, что всё это происходило с ним, что он снова мог почувствовать себя хоть немного в безопасности. В какой-то момент Адам дал знак Мартину, чтобы тот присоединился к нему. Мартин не сразу понял, что делать, но, когда Адам сделал ещё один смешной фокус, заставив маленькую пыльцу взлететь в воздух, он не удержался и засмеялся. Это был первый раз, когда он действительно улыбнулся. Словно чары фокусов заставили его забыть о боли, а мир снова стал более понятным. Задиры, видя, что их весёлые "жертвы" явно выигрывают, поняли, что больше не стоит пытаться поднять руку на Мартина. Они ушли, огрызаясь друг на друга, оставляя за собой только облако лёгкой пыли. И хотя всё закончилось, Мартин продолжал смотреть на Адама с недоумением, пытаясь понять, что всё это значит.

— Однажды они прекратят, — сказал Адам, наблюдая, как задиры, наконец, уходят. Его голос был тихим, но уверенным.

Мартин смотрел на их спины, как будто хотел верить, что это правда. Он почувствовал, как что-то внутри него растаяло. Мелкий хулиган, сын одного из знаменитых фокусников, которому не раз грозили отчислением за его пакости и шутки, только что использовал свои умения не во вред школе. Мартин немного его опасался, эта энергичность, исходящая от него отталкивала, но и притягивала. Он много раз угрожал обидчикам, наконец, слова закончились.

— Ты уверен? — спросил Мартин, немного прищурив глаза. — Они всегда возвращаются.

Адам пожал плечами, слегка улыбнувшись.

— Они не смогут это продолжать вечно. Знаешь, рано или поздно кто-то поймает их за хвост.

Мартин помолчал, пытаясь понять, что именно он чувствует. Адам был прав. Задиры не могут продолжать издеваться, если никто не позволяет им.

— Ты думаешь, что я могу с этим справиться? — тихо спросил Мартин.

Адам посмотрел на него, и его взгляд был полон уверенности.

— Конечно. И если нужно, я буду рядом, чтобы помочь.

Рюкзак лежал на земле, грязный и потрёпанный, почти как часть самого Мартина. Адам подошёл и с улыбкой поднял его, поднеся к себе на плечо. Мартин не сразу ответил, только смотрел, как Адам заботливо поднимает его рюкзак, а потом тихо прошептал:

— Спасибо, Адам. Ты всегда так помогаешь.

Адам улыбнулся, даже не думая о том, что это стоит дополнительных усилий.

— Конечно, мы же друзья, — ответил он, поднимаясь и шагая рядом.

Мартин почувствовал, как его грудь наполняется чем-то тёплым, хотя раньше он не знал, что дружба может быть такой поддержкой. Мия стояла неподалёку, наблюдая за их взаимодействием. Всё казалось таким обычным — Адам и Мартин, два мальчика, и их общая лёгкость, с которой они делили всё, даже тяжесть рюкзака. Но в её голове возникли вопросы, не дававшие покоя. «Друзья? Они правда друзья?» — думала Мия, с каждым шагом все больше теряясь в своих мыслях. Она не могла избавиться от ощущения, что что-то не так. Она видела, как Адам и Мартин общались, как Адам, не задумываясь, взял на себя заботу о рюкзаке, как будто это было само собой разумеющимся. Но для Мии в этом было что-то странное. Она знала Адама, или, по крайней мере, считала, что знает. А этот Адам, с этим беспечным выражением лица, с которым он так легко решал любые проблемы, был другим. И что ещё страннее — Мартин, с его невидимой уязвимостью, был гораздо более сложным, чем она могла представить. «Они действительно друзья?» — она снова задумалась. Это слово звучало так просто, но всё, что она видела, пока что ставило под сомнение всё, что она думала о Мартине и Адаме. Она невольно огляделась, её взгляд скользнул по их фигурам, и вот она снова почувствовала, как темнеет что-то в её душе. Мия не могла больше стоять в стороне, её любопытство и желание найти ответы всё больше поглощали её. Она решительно начала искать выход, или хотя бы какой-то знак, который мог бы привести её в новое место, где она могла бы увидеть ещё один кусочек того, что происходило с Мартином и Адамом. Её шаги становились более быстрыми, а глаза остро следили за каждым поворотом, каждой дверью, каждым подозрительным участком. Всё, что окружало её, казалось частью какого-то мозаичного мира, где каждая деталь могла быть важной, а каждая дверь скрывать новый слой их прошлого. Она вспомнила их разговор, то, как Адам так уверенно вёл себя с Мартином, и как Мартин, несмотря на всю свою наивность и детскую беспомощность, искал поддержки в этом нелёгком мире. Но ведь в её голове что-то не сходилось. Адам и Мартин были связаны. Не останавливаясь, она продолжала двигаться, сосредоточив взгляд на каждом шаге. Вдруг её глаза упали на старую, немного потёртую дверь. Она была не слишком примечательной, но в её сознании что-то всколыхнулось. Возможно, именно здесь будет ответ. Может быть, эта дверь приведет её туда, где она встретит новый фрагмент их прошлого, где она наконец разгадает, почему всё вертится вокруг воспоминаний Мартина, а сама она всё глубже погружается в этот странный мир. С каждым шагом её уверенность укреплялась. Она подошла ближе, её рука коснулась холодной ручки двери. И в этот момент она почувствовала, как что-то внутри неё зашевелилось, как будто сама комната стала ждать, что она сделает следующий шаг. Мия нерешительно толкнула дверь. Дверь открылась, и Мия, не успев подготовиться, оказалась снова на той же самой арене, среди шумных зрителей и ярких огней. Впереди, на сцене, стоял фокусник в цилиндре, тот же загадочный мужчина, с лицом, почти идентичным Адаму, но более молодым, уверенным, с такими чёткими, ясными чертами. Он смотрел прямо на неё, его взгляд был острым, но не злым. Он не удивился её появлению, как будто ожидал. Его голос прогремел, и зрители снова обернулись к сцене, застыв в ожидании нового трюка. Мия почувствовала, как её сердце забилось быстрее, каждый шаг фокусника был хореографией, частью чего-то больше. Она не знала, что делать, но явно ощущала, что её присутствие здесь было не случайным. Мия стояла в центре сцены, среди мерцания огней и напряжённого ожидания зрителей. Всё было как в каком-то полусне — неясно, как она оказалась здесь, неясно, что она должна сделать. Однако фокусник, не произнося ни слова, просто своим взглядом дал ей понять, что дальше она должна идти одна. Он повернулся к кулисам и, не обращая внимания на толпу, медленно шагнул в тёмную полосу, исчезая за завесой. Мия стояла, всё ещё заворожённая его спокойствием и странной уверенностью. Это был не тот момент, когда можно было просто уйти, её шаги были направлены не просто по воле случая. Она ощущала, что нужно идти дальше, идти за ним. Зрители в зале начали нетерпеливо шептаться, переглядываться, но для Мии всё исчезло, они были не важны. Только шаги фокусника, только его молчаливое приглашение двигаться туда, где теперь её место, имели значение. Она сделала шаг в сторону кулис. Её тело двигалось, не спрашивая у разума разрешения. Это была не просто реакция, это было внутреннее убеждение. За этим шагом не стояло страха или сомнений. Она чувствовала, что этот путь, пусть и таящий в себе множество вопросов, был единственным возможным для неё, если она хотела понять, что происходит и что с ней будет дальше. Зал за её спиной оставался таким же шумным и оживлённым, но для неё, казалось, всё, что она когда-то знала, перестало существовать. Она не оглядывалась, не думала о том, что здесь было до этого. Всё стало совершенно другим, как будто фокусник, шагнув за сцену, открыл для неё новый мир. Мир, где нет ни логики, ни объяснений. Шагнув за кулисы, она заметила, что фокусник просто исчез. Мия стояла в тени кулис, чуть отступив в сторону, чтобы не привлекать внимания. Она не могла оторвать взгляда от Мартина. Он был совсем другим. Даже здесь, в этом странном месте, его лицо было уже не таким, как в её воспоминаниях. С каждой минутой, проведённой рядом, она чувствовала, как эта линия, связывающая его с настоящим, становится всё более туманной, как будто его существование здесь — это лишь бледное отражение того, кем он был. Сколько она пережила, пытаясь понять, кто они все такие, и как это место связано с реальностью — её реальностью. Но сейчас, глядя на Мартина, она поняла: этот мир был не только чужд ему, он был даже опасен для него. И чем больше она пыталась понять, тем менее ясным становился ответ. Он был уязвим, как никогда, и, возможно, её появление здесь не просто случайность. Она вспомнила, как однажды он, такой же мальчишка, как и она, сидел на полу, держал в руках свой рюкзак, полный старых игрушек, сломанных карандашей и засохших конфет. Он был такой же, как все остальные дети, но его мир, его переживания всегда были немного другими, чуть более запутанными, скрытыми под поверхностью. Мия помнила, как она часто пыталась его понять, и часто не могла. Она подумала, что вряд ли здесь найдёт ответы, но ещё сильнее ощущала, как нужно продолжать, искать хоть какую-то подсказку, хоть маленький фрагмент, который даст хоть какую-то ясность. Она закрыла глаза, сделала шаг в сторону. Но её внимание снова привлекло его лицо — неуверенное, потерянное, как у ребёнка, которому предстоит сделать невозможное, забыв, как это делать. Она осознала, как он всегда старался быть сильным, даже когда весь мир был против него, сейчас Мартин был другом. И Мия не могла оставить его одного, не могла позволить, чтобы он остался здесь, запутанный, забывший о себе. Задержав дыхание, она сделала ещё шаг и осторожно, почти неслышно, подошла к нему. Эд и Мартин сдерживали взгляд, будто ожидая её реакции, и что-то в этом было тревожным. Мия обвела их взглядом, словно подтверждая для себя, что всё, что она чувствовала, было правдой. Ничто не было случайным. Она повернулась к Мартину, её губы чуть дрогнули, но она не сказала ни слова. Просто провела по его плечу рукой, как будто пытаясь передать что-то важное, что, возможно, он даже не осознавал. Мартин не сказал ни слова в ответ, но его взгляд стал мягче, будто в нём снова появилось что-то человеческое, что-то знакомое. Мия ощущала странное чувство, которое росло с каждым шагом. Сочувствие, которое она испытывала к Мартину, не было чем-то мимолетным, не просто жалостью. Это было что-то глубокое, почти интуитивное, как будто её душа могла почувствовать его одиночество, его невыносимую боль за этой яркой маской. Как будто она была в какой-то степени связана с ним, через его внутреннюю пустоту и страдания, которые он не мог выразить. Мия, чувствуя, как её сердце бьётся быстрее от волнения, осторожно подошла к нему. Она видела, как он стоял, почти не двигаясь, поглощённый своими мыслями, но глаза, глаза уже не были такими пустыми, как раньше. Это давало ей надежду, что он не отдалён от мира, что он способен понять, что они здесь не просто так. Она тихо произнесла, не желая его напугать или задеть:

— Мартин... Вы... Вы знакомы с Адамом, да? — её голос был мягким, почти невидимым в шуме цирка, как бы стесняясь самой мысли, что она задаёт такой вопрос.

Мартин замер, когда Мия произнесла имя "Адам". Его лицо стало каменным, глаза сузились, а тело напряглось, как будто она коснулась чего-то болезненного, глубоко запрятанного. Внутри него что-то щелкнуло, словно пружина, которая вот-вот соскочит. Мия заметила, как его губы сжались, а руки сжали голову, как будто это был его единственный способ держаться за что-то реальное, за что-то, что не позволило бы ему сорваться. Он не посмотрел на неё, но Мия почувствовала, что он словно пытается уйти от этого воспоминания, от самой мысли о нём. Он не говорил. Но его взгляд, хотя и был зафиксирован в пустоте, всё же выдавал что-то болезненно знакомое. Это был не гнев, не страх, а что-то более глубокое — сопротивление, отчуждение. Он не хотел вспоминать. Он не хотел, чтобы его привязали к этому имени, которое, казалось, приносило с собой только тени и боль. Мия, чувствуя его внутреннее напряжение, сделала шаг назад, но не отвернулась. Она не могла оставить его в этой тени, в этом состоянии замкнутого, как будто внутреннего боя. Он был связан с чем-то, что было слишком тяжёлым для него. И она понимала, что не может сразу вырвать его из этой борьбы, но она могла быть рядом. Её взгляд не покидал его, хотя он и не отвечал. Всё было в тишине, в напряжении, которое висело в воздухе. Мартин оставался молчаливым, но Мия чувствовала, что он не может уйти от того, что было связано с этим именем. И, может быть, это было всё, что он мог сейчас сделать, не сказать, не объяснить, но хотя бы признать, что это имя всё ещё было частью его, как неотвратимая тень прошлого. Мартин стиснул зубы, его пальцы вцепились в голову ещё крепче, словно пытаясь удержать себя от того, чтобы не разорваться на куски. В голове начал нарастать странный шум, как будто что-то трескалось, ломаясь изнутри. Вспышки чуждых и болезненных образов заполнили его сознание, пытаясь вырваться наружу. Они не были теми воспоминаниями, которые он хотел бы вспомнить. Каждое новое воспоминание давило на его сознание, как груз. Шумные голоса, смех. Смех, который всегда звучал не в радости, а в зле. Глаза, которые смотрели на него с презрением, руки, что сжимали его, заставляя чувствовать себя ничтожеством. Он видел их лица, но не мог вспомнить имена. Эти воспоминания не давали ему покоя, они были как ножи, рвущие его изнутри. Мартин едва сдерживал себя, его руки начали дрожать, а дыхание становилось поверхностным и быстрым. Его взгляд был пуст, но в его глазах горело что-то — боль и ярость, скрытая за плотной стеной молчания. Он хотел просто убежать, закрыть глаза, чтобы это всё исчезло, но стоял там, пытаясь не дать своим воспоминаниям овладеть им полностью. И всё, что он мог сделать, это молчать, скрывая свою боль, чтобы не показать её тем, кто был рядом. Мия, увидев, как сильно он страдает, интуитивно поняла, что теперь не время для слов. Она просто тихо осталась рядом, стараясь не навязывать ему больше вопросов, но в её глазах был тот же свет — желание помочь, даже если он сам ещё не готов был принять помощь. Она просто оставалась рядом, чувствуя, что Мартин сам должен найти силы, чтобы выйти из этой темной паутины своих собственных воспоминаний. Мартин замер, что-то в его выражении изменилось, в его глазах больше не было пустоты, а появилась решимость. Его шаги стали уверенными. Мия и Эд заметили это сразу: что-то в нём проснулось. Он, казалось, нашёл выход из своего собственного лабиринта. Не говоря ни слова, Мартин повернулся и направился к ближайшей двери. Его движения были быстрыми, но аккуратными, как будто он точно знал, что должно быть за этим выходом. Он больше не был тем потерянным мужчиной, которого они видели. Сейчас он был как будто кем-то другим, человеком, который нашёл дорогу в этом хаосе. Мия и Эд последовали за ним. Они ещё не понимали, куда именно он их ведёт, но его уверенность в себе была заразительной. Всё, что они могли сделать, это довериться ему. Он, как и они, был здесь не случайно, и, если его путь вёл в какую-то новую реальность, они были готовы идти за ним. Мартин подошёл к двери, которая раньше казалась просто частью этого странного цирка, а теперь выглядела как нечто важное, не как просто проход, а как продолжение пути. Он взял ручку, почувствовав её знакомую тяжесть, и не оглядываясь, открыл дверь. На мгновение тишина наполнила пространство, но затем, дверь распахнулась. За дверью не было очередного сцены цирка. Вместо этого они снова оказались в том коридоре, обвешанном фотографиями, где каждое изображение было связано с определённым моментом из прошлого, здесь уже почему-то горел свет. Мартин продолжал идти, никто из детей не решался остановиться. Мартин обернулся, его взгляд был полон решимости, но всё-таки в нём ещё оставалась тень сомнений. Ещё одна дверь, они оказались в знакомом месте. В первой комнате, Мия и Эд оглянулись, с удивлением обнаружив, что снова здесь. Это была та самая комната, в которой они встретили Мартина. Всё было так, как было прежде. Мартин, с усталостью в глазах, вернулся к своему старому месту за столом. Он не смотрел на детей, не встречался с ними взглядом. Просто опустился на своё место и положил руки на стол, как будто устал от всего. Его лицо было снова маской, и, хотя это была лишь оболочка, она всё равно прятала что-то гораздо более глубокое, скрытое внутри.

— Уходите, — его голос был тихим, но настойчивым. Он не посмотрел на них, но все же слова прозвучали слишком резко для того, чтобы оставить пространство для сомнений.

Мия и Эд стояли, не зная, что делать. Всё, что они испытали, все их эмоции, казалось, теряли смысл в этом помещении, которое снова поглощало их в свой странный мир.

— Но Мартин, мы же... мы же хотим помочь, — Мия осторожно сделала шаг вперёд, но её слова прервал молчаливый жест Мартина. Он поднял руку, словно пытаясь оттолкнуть их. Его глаза не были пустыми, но они скрывали столько боли, что Мия ощутила тяжесть в груди. А Эд молчал. Он понимал, что Мартин не просто отталкивает их, а отгораживается от чего-то гораздо большего, чем они могли себе представить. Возможно, ему было нужно время, чтобы разобраться в себе. Может, он был готов искать выход, но не с ними. Не с этими детьми, которые стали частью его жизни только на короткое время. Мия чувствовала, как её сердце сжимается, но она не могла заставить себя уйти.

— Мы не оставим Вас, Мартин, — она сказала, и её голос звучал твёрдо, несмотря на сомнения. Она не могла просто так повернуться и уйти, когда в его глазах было столько боли. Но Мартин снова покачал головой, не в силах встретиться с ними взглядом.

— Просто уходите, — его голос стал мягче, но не менее настойчивым.

Мия почувствовала, как её внутренний мир начинает колебаться. Она могла остаться и продолжить пытаться помочь, но было ли это то, что действительно нужно Мартину, неизвестно. Может быть, он нуждается в одиночестве, чтобы разобраться в себе. Она не могла понять, что именно ему нужно. Мия стояла, не двигаясь, её глаза горели решимостью. Она не собиралась уходить, несмотря на то что происходило вокруг. Мартин молил их уйти, и его голос становился всё более отчаянным, но Мия не могла оставить его. Не могла просто повернуться и уйти, когда она видела, как он страдает. Он был в ловушке — не только физической, но и душевной, и она должна была помочь ему, даже если он сам не просил.

— Мартин, мы не уйдем, — сказала она твердо, не сомневаясь в своём решении.

Но его реакция была мгновенной, и в этот момент что-то в нём ломалось, как если бы его внутренний мир начал разрушаться. Он начал судорожно двигаться, его тело искривлялось, менялось. Лицо искажалось от боли, и в его глазах заблестела какая-то безумная ярость. Мартин стал выше, его тень вытянулась, и внезапно он стал словно больше, чем был, как если бы вся его внутренность разрывалась на части, и он хотел вырваться наружу. Он стал напоминать не человека, а нечто огромное, неестественное, похожее на монстра.

— Уходите! — его голос теперь звучал не как просьба, а как приказ. Он кричал, но не просто кричал — это было похоже на рев зверя. Его тело стало огромным, руки, которые раньше казались обычными, начали расширяться и покрываться темной коркой, как будто само его существо превращалось в нечто иное. Он стоял перед ними, искажённая фигура, полная агрессии и страха. Это был не тот человек, которого они знали. Мартин утратил свою форму, его лицо растянулось в жуткой гримасе, а его глаза стали похожи на пустые дыры. Это был не просто страх — это было невыносимое отчаяние, которое разрывалось изнутри.

— Я сказал, уйдите! — его слова сливались с рёвом, а тело начало расти и колебаться, как если бы оно пыталось разорвать саму реальность. В его движениях было что-то чудовищное и необъяснимое, но при этом он продолжал кричать, как будто умолял их уйти, чтобы они не стали частью того, что с ним происходило.

Мартин, ставший чудовищем, двигался с невероятной скоростью. Его тело, теперь огромное и уродливое, было как нечто чуждое и жестокое, не поддающееся законам природы. Он словно стал бурей, готовой поглотить всё на своём пути. Резкий и неотвратимый, он ринулся в их сторону, не давая времени на реакцию, на объяснения или прощение. Мия и Эд, как по команде, разом повернулись и рванули вперёд, не зная, куда именно, просто спасаясь от этой страшной сущности, что только что было их "другом". Страх, который они почувствовали, был не просто инстинктивным — это было чувство абсолютной угрозы, как будто сама реальность перед ними раскалывалась, и они были на грани исчезновения. Мартин не кричал, не высказывал гнева словами. Его действия говорили за него. Он превращался в собственные страхи, неумолимые и разрушительные, которые просто не оставляли выбора.

— Беги! — Эд крикнул это вслух.

Их ноги двигались быстрее, чем когда-либо. Они не осмеливались оглядываться, не хотели знать, насколько близко был Мартин, потому что знали: если они задержат шаг, это будет конец. Они не имели ни сил, ни возможности думать о том, что будет дальше. выбежав из коридора, оказались снова в детском лабиринте. Узкие проходы, яркие, но пугающие образы, и ощущение, что реальность здесь искажена. Мия почувствовала, как её сердце сжалось, они вернулись в этот странный мир, где каждое движение ощущалось как шаг в неизведанное. Лабиринт был полон звуков, каждый шаг эхом отдавался, создавая ощущение, что кто-то наблюдает за ними. Стены как будто дышали, шептали, и каждая тень, прячущаяся в углу, создавала иллюзию, что этот мир живет собственной жизнью, скрытой от глаз. Страх, нарастающий с каждым шагом, не позволял остановиться, но Мия почувствовала, что это место всё-таки что-то знает о них. Как и прежде, лабиринт был заполнен детскими рисунками и игрушками, но всё это было искажено, словно в ночном кошмаре. Здесь было что-то странное, неестественное, как будто все эти элементы принадлежали не этому миру. Они не могли останавливаться. Лабиринт, словно имеющий свою волю, сам ведет их туда, куда он хочет. И в тот момент, когда они почти решили отступить, из глубины лабиринта раздался странный звук, как будто что-то или кто-то звал их по именам. Мия ощутила, как всё вокруг замерло, и пространство как будто сжалось, ощущение, что лабиринт снова замкнулся за их спинами. Мия перевела взгляд на Эда. В его глазах был тот же ужас, что она чувствовала. Страх. Не понимание, что происходит, и чувство, что что-то изменилось. Они только что выбежали от чудовища, а мир не стал безопаснее. Напротив, он стал ещё более непредсказуемым. Мия не знала, что сказать. Всё происходящее было за гранью понимания. Единственное, что она чувствовала, — это необходимость найти выход, и найти его как можно быстрее. Они не могли оставаться в этом месте, не зная, что может произойти дальше. Мартин, искажённый и страшный, был живым напоминанием о том, что они не должны доверять всему, что видят. Клоун в лабиринте, темнота его сразу обвила, словно тяжелая паутина, наполнив пространство холодом и глухим, невыносимым шепотом. Коридоры, извиваясь, казались бесконечными, как тупики, в которых он раньше блуждал, чувствуя себя потерянным, изолированным. Он знал, что дети спрятались, он прошел по одному из поворотов, его шаги отдавались глухо, как если бы он шёл по плотному слою снега, скрипя под ногтями.

— Прячетесь? Я ведь не люблю прятки, — прошептал он себе под нос, чувствуя, как его голос тонет в этом глухом пространстве, фраза звучала как насмешка.

Дети понимали, что их единственный шанс — это скрыться, перехитрить его, заставить его потерять след. Но в этом лабиринте, полном искажённых коридоров и отражений, не было простых путей. Каждое движение давалось им с усилием, потому что ощущение присутствия Мартина было невыносимым. Его гигантская тень падала везде. Они ощущали, как его взгляд, почти осязаемый, тянулся в их сторону, как если бы сам лабиринт стал его союзником. Мия оглядывалась по сторонам, проверяя каждый проход. Всё было покрыто тенью, казалось, что лабиринт сам по себе был живым, готовым поглотить их, если они не спешат. Она видела Эда, который мелькал в темноте, тоже прячась и пронзая взглядом каждую тень. Его лицо было напряжено, но в нём читалась решимость. Девочка поползла вперёд, но её рука наткнулась на пустоту и она замерла, ощутив, как холодное отчаяние сковывает её тело. Эд тоже пытался проползти, но его шаги были такими же тщетными. Мия прижалась к стене, её шаги едва касались пола, а сердце бешено колотилось в груди. Она краем глаза заметила тень клоуна, которая двигалась в её направлении, сливаясь с тьмой, с каждым мгновением становясь всё ближе. Она замерла, не двигаясь, не издавая ни звука. В голове было пусто, не было ни мыслей, ни слов, только холодная решимость — не попасться. Всё, что оставалось — это оставаться незамеченной. Эд, в свою очередь, двигался в другом направлении. Он двигался осторожно, шаг за шагом, избегая каждого поворота, словно тень Мартина следила за каждым его движением. Он видел Мию в далеке, их глаза встретились на мгновение, но они не обменялись ни словом, ни жестом. Тишина между ними была абсолютной. Он тоже не осмеливался смотреть назад. Не сейчас. Вдруг снова мелькнула тень, и Эд инстинктивно замер. Сердце колотилось так сильно, что казалось, оно отзовётся на каждом шаге Мартина. Мартин был близко. В его движениях была некая странная тяжесть, как будто он становился частью лабиринта, впитывая в себя его тёмные коридоры. Он не искал их по пути, не спешил, но его присутствие было невыносимо ощутимым. Каждый его шаг оставался невидимым, но ощущаемым в глубине их душ, как если бы он мог почувствовать их страх, как если бы сам лабиринт был его отражением. С каждым поворотом дети укрывались, прячась в темных углах, не двигаясь, затаив дыхание. И каждый раз, когда Мартин проходил мимо, они могли слышать его тяжёлое дыхание, слышать, как его тень проплывает мимо. Он искал их глазами, но его присутствие было так ярким и сильным, что оно прокладывало путь за собой, как мрак, заполняющий пространство. Время теряло значение. Не было никаких ориентиров. Лабиринт казался бесконечным. И вот, когда Мия сделала очередной шаг, она почувствовала, как что-то холодное скользит по её коже. Мартин был ближе, чем она думала. Но её ноги не двигались. Она стояла, как загипнотизированная, пока тень не прошла, не заметив её. Эд, увидев, как Мия продолжает двигаться, осторожно подполз в её сторону. Но лабиринт оказался беспощадным. Он не поддавался логике. Каждый шаг казался шагом в пустоту, каждый поворот вел в никуда. Он заметил, как Мия внезапно прячется за очередным поворотом. Ему нужно было быть рядом с ней, он не мог сделать ни одного неверного движения. Мартин остановился в центре лабиринта, его шаги стали тише, но его дыхание оставалось тяжёлым и напряжённым, как если бы он сам не осознавал, что делает. Он не видел детей, но чувствовал их присутствие, словно сама его сущность была связана с этим местом, с этим темным миром, который они исследовали. Он сделал несколько шагов вперёд и остановился, прислушиваясь. Лабиринт оставался безмолвным, но это не давало ему покоя. В его глазах сверкал огонь, что-то древнее и дикое, не поддающееся контролю.

— Выходите, — произнёс Мартин с трудом, голос его звучал неуверенно, но в нём всё равно был отчаянный, почти умоляющий оттенок. — Я не сделаю вам больно. Я просил вас уйти.

Его слова не звучали как угрозы, скорее, как попытка вернуть контроль над ситуацией. Он не понимал, что происходит. Он не понимал, почему дети снова и снова скрываются от него, почему он не может их найти. В глубине души, он не хотел причинять им вреда, но его собственные демоны вырывались наружу, вытягивая его в сторону того, чего он так старался избегать. Он сделал ещё один шаг, и его фигура стала казаться ещё более неустойчивой, как если бы в её основе была неуверенность. Но в то же время, в его голосе появилась твёрдость, которая не отпускала его.

— Я не буду вас преследовать. Прекратите скрываться. Просто выйдите, — сказал он, но его слова терялись в безжалостной тишине лабиринта.

Дети, затаив дыхание, прислушивались. Это не звучало как обычная угроза, скорее, как отчаяние. Они не могли рисковать, не могли позволить себе попасть в ловушку его слов., они знали, что любое их неверное движение может привести к непоправимым последствиям. Эд, осторожно и тихо, полз по лабиринту, стараясь не сделать ни малейшего шума. Тёмные коридоры простирались вдаль, и ему казалось, что сам воздух вокруг был слишком тяжёлым, что каждое его движение словно оставляло следы, которые можно было легко заметить. Он помнил, что, когда они пробирались сюда, заметили ботинок, лежащий на полу, и рядом ложку. Он не заметил её, поглощённый поисками безопасного места для укрытия, и, продвигаясь вдоль стены лабиринта, его рука чуть-чуть задела её. Мгновенно, с едва слышимым металлическим звоном, ложка покатилась по полу, звуки её падения эхом прокатились по пустым коридорам лабиринта. В этот момент тишину нарушил пронзительный голос. Он вдруг выскочил из тени, его лицо искажено агрессией, как будто всё внутреннее напряжение вырвалось наружу.

— Попался! — прогремел его голос, который буквально сотряс воздух, и Эд мгновенно почувствовал, как время замедлилось. Всё внутри его стало холодным, и сердце пропустило несколько ударов.

Эд замер, его дыхание сбивалось, а сердце колотилось. Ложка, сотрясаясь, покатилась по полу и остановилась у основания трубчатой горки. В этот момент паника мальчика вырвалась наружу, и он, не думая о последствиях, рванул в сторону горки. Его ноги едва касались пола, пока он не подбежал к ее входу, с каждым шагом ощущая, как Мартин приближается. Он успел запрыгнуть внутрь и скатиться вниз. Мия, увидев, что Эд побежал, не могла стоять в стороне. Она быстро огляделась, пытаясь понять, как отвлечь Мартина, и, увидев его приближающуюся фигуру, она сделала шаг навстречу. Мартин рванулся к ней, но она успела увернуться. Мия быстро повернулась и без раздумий побежала к горке, слыша, как за её спиной раздаются шаги, всё быстрее и быстрее. Девочка могла слышать его дыхание, его агрессивные шаги, приближающиеся к ней. Но она не могла остановиться. Мия не оглядывалась, когда добежала до трубчатой горки. Она не думала о том, что может случиться, если Мартин догонит её. Всё, что она ощущала, было лишь одно — нужно было выбраться. Нужно было спасти хотя бы Эда. Она прыгнула в горку, с головой скрывшись в её темноте, чувствуя, как её тело скользит вниз. Оба оказались в декоративном доме, который вдруг возник перед ними, они оба почувствовали, что это место не было таким, каким оно должно было быть. Это был не просто дом, а скорее набор странных, искажённых воспоминаний, декоративных образов, которые порой казались живыми, а порой лишь призраками прошлого. Мартин вломился за ними, его рост не поддавался никаким законам физики, и стены дома начали трещать под тяжестью тела. Мартин был гигантским, настолько огромным, что казалось, весь дом может просто обрушиться от его присутствия. Каждое его движение создавало звуки, как от ломаемых деревьев и трескающихся кирпичей. Мебель начала рушиться, падая с диким скрежетом, окна трескались, а стекла сыпались, как дождь, раскалённый острыми осколками. Мартин, ставший почти неузнаваемым, с яростью и отчаянием двигался по этому дому, не осознавая, что разрушает не только его, но и всё вокруг. Эд и Мия, с ужасом в глазах, прыгали от куска разрушающегося интерьера к куску. Они понимали, что оказались в ловушке, где каждое их движение могло стать последним. Мартин как будто не чувствовал ни боли, ни усталости. В его глазах горела пустота, агрессия, будто он сам стал частью этого разрушения. Они затаили дыхание, смогли спрятаться в обломках некогда дома, чувствуя, как сердце стучит в ушах. Каждое их движение казалось невероятно важным, потому что одно неверное, лишнее движение, и они станут видны. Мия едва не задохнулась, пытаясь не дышать, её грудная клетка сжималась от напряжения. Она ощутила, как её тело становится чуждым, как в этот момент она больше не была живым человеком, а лишь каким-то холодным и безжизненным объектом, готовым раствориться в этом жутком месте, чтобы остаться незамеченной. Эд был рядом, его тело напряглось до предела. Он не мог и не должен был двигаться. Он стоял, как камень, боясь, что, если хотя бы его нога коснётся пола, этот ужасный монстр сразу заметит. В этот момент он был частью этого разрушенного мира, частью того, что уже было обречено. Но его глаза искали спасение, они скользили по тускло освещённым углам, где свет пробивался сквозь трещины, ища хоть какое-то укрытие, хотя бы малую тень, куда можно было бы затаиться. Однако все попытки скрыться казались тщетными. Мартин был почти везде. Он приближался с каждым шагом, его огромные руки скользили по комнате, и с каждым разом его силуэт становился всё чётче, всё ближе. Мартин дышал тяжело, как зверь, ловящий свою добычу, и каждый его вдох становился угрозой. Когда он уже почти оказался рядом, его взгляд скользнул мимо, и дети едва не смогли удержаться, чтобы не пошевелиться. Оставалась лишь тишина, которая становилась всё более угрожающей, как туман, наполняющий комнату. Мужчина медленно бродил по комнатам разрушенного, игрушечного дома. Его массивные шаги глухо отдавались в стенах, от каждого движения в потолке осыпалась пыль, со стен срывались картонные обои. Он то замирал, прислушиваясь, то резко разворачивался, будто что-то видел краем глаза. Он не просто бродил, он вспоминал. Узкие коридоры, детская мебель, обивка с узорами, от которых мутило, всё это он уже видел. Он здесь был. Он здесь жил. Мартин тяжело опустился на пол коридора, который когда-то был коридором бабушкиного дома — игрушечным, фальшивым, но до боли знакомым. Его колени с глухим стуком ударились о дощатый пол, и вибрация от этого удара прошла по стенам, будто дом вздрогнул вместе с ним. Огромные ладони вцепились в голову, пальцы скребли по коже, как будто он хотел вытряхнуть из себя то, что начинало просыпаться. Он раскачивался взад-вперёд, медленно, отчаянно, как забытый ребёнок на краю сна, от которого не проснуться. Его дыхание стало прерывистым, судорожным. Звук, тяжелый грохот, он сел на пол. Затем глухой хрип, потом всхлип, тяжёлый и неровный. Он зарыдал. Беззвучно, почти подавленно, как будто не имел права на слёзы. Из глаз, когда-то подведённых клоунской краской, текли потоки настоящие, солёные, человеческие. Тело всё ещё было огромным, искажённым, но в нём теперь не чувствовалось угрозы, только обессилевшая тоска. Мия затаилась, не веря собственным глазам. Её сердце колотилось где-то в горле. Она не смела шевельнуться, не из страха, а чтобы не нарушить хрупкость этого момента. Даже Эд, спрятавшийся на другом конце комнаты, напрягся.

— Бабуля? Ты здесь? — выдохнул Мартин.

Слова сорвались с его губ тихо, неуверенно, будто он и сам боялся, что их услышат. Его голос был не похож ни на рычание, ни на цирковую интонацию, ни на шёпот зверя. Это был голос мальчика — потерянного, одинокого, и страшно уставшего. Он не ждал ответа. Он просто не мог больше сдерживать ту часть себя, что столько лет жила глубоко внутри. Ту часть, что скучала. Что помнила. Что хотела домой. Мартин не поднял головы. Его плечи всё ещё подрагивали, тяжело оседая при каждом вдохе. Он будто не сразу услышал голос — или не хотел слышать. Но слова уже просочились внутрь, заполнили трещины в сознании, ударили в самое нутро.

— Мартин... её здесь нет.

Мужской голос прозвучал не громко, но чётко. Он не был враждебным, не был жалостливым, в нём звучала усталость, понимание, и что-то ещё, почти сожаление. Адам. Застыл, как скала, подошёл ближе, положил руку на его плечо, неуверенно, будто боялся снова столкнуться с тем, кем Мартин был всего несколько минут назад. Монстром. Тенью боли. Тем, кто напугал детей.

— Её здесь нет, — повторил он тише, — Ты это знаешь.

Дом снова притих, будто стены вслушивались. Где-то между шкафчиком, за креслом, Диана держала палец у губ. Её глаза метались, напряжённые, сосредоточенные. Она нашла детей. Мия затаилась, Эд тоже. Они смотрели на взрослых, на Мартина, на Адама, не решаясь сдвинуться. Мартин долго молчал. Тихие всхлипы медленно угасали, превращаясь в хриплое, пустое дыхание. Его плечи были тяжёлыми, как будто с каждой секундой на них ложилось всё больше лет. Он не поворачивался, просто сидел в коридоре, уставившись в пол, будто пытался разглядеть в трещинах линолеума что-то утерянное, что-то из прошлого. Адам опустился на колени рядом. Не слишком близко, чуть поодаль. Осторожно. Почти с почтением. Его голос стал ровным, почти безэмоциональным, не было в нём ни упрёка, ни нежности, только усталость.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас успокоился. Вернись на своё место. Пожалуйста.

Мартин вздрогнул, медленно обернулся к нему. В его глазах плескалась боль, слишком человеческая для той чудовищной маски, в которую он превратился. Он тяжело сглотнул, дрожащими руками вцепился в пол.

— Я не хочу. Хватит, прекрати, прекрати отнимать мои воспоминания.

Адам сжал губы. Он не приближался, не протягивал руку. Просто сидел, выдерживая взгляд друга, в котором смешались страх, надежда и обречённость.

— Прошу... — Мартин сорвался на шёпот. — Отпусти меня.

Его плечи тряслись. Он уже не пытался сдерживаться, он умолял, как ребёнок, которого загоняют обратно в тёмный чулан.

— Я бы отпустил. Но ты же знаешь — не могу.

Он говорил медленно, подбирая слова, словно каждое из них несло на себе вес утонувших лет. Он не упрекал и не уговаривал. Только констатировал — мягко, без нажима, с уставшей честностью. Мартин застыл. Затем выпрямился, как пружина, лицо исказилось, не от злости, а от горечи. И вдруг, срываясь на крик, задыхающийся и хриплый, словно вырывался из груди сквозь слёзы и пепел:

— Адам...Я мёртв. Ты мёртв. Тебя нет. Эти дети — тоже. Для нас больше нет смысла! Почему ты это делаешь? Я устал, я больше не хочу...

Адам замер, будто тень от сказанных слов упала прямо на него. Он не шевелился, лишь взгляд его застыл где-то между Мартином и пустотой. Всё внутри него сжалось. Он надеялся, молился, что дети не услышали. Что слова, прозвучавшие в этой кукольной декорации, канули в тишину, словно шёпот, растворённый в ветре. Он хотел, чтобы они остались в своём мире — даже если этот мир уже давно не существовал. Но мечта разбилась о правду. Мия и Эд стояли в проёме, и в их глазах не было удивления, только неподдельный ужас. Не тот, что приходит от громкого звука или темноты, а глубинный, пронзающий, беззвучный. Он растекался по телу, лишал опоры, выбивал воздух из лёгких. Мия будто уменьшилась, её плечи опустились, а руки вцепились об остатки косяка двери, как будто тот мог её удержать. Эд выглядел старше, слишком взрослым для своих лет, его губы были сжаты в тонкую линию, взгляд прямой, тяжелый, слишком тяжёлый для ребёнка. Они слышали всё. И больше нельзя было притворяться. Мир стал другим: без цвета, без движения, без надежды. Пространство будто окаменело. Даже дом странный, разрушенный, скрипящий от веса чужих воспоминаний — замер, словно тоже осознал сказанное. Звуков не было. Только редкие вздохи, глухое потрескивание дерева под тяжестью Мартина, и стук, не внешний, а внутренний — сердце, разум, память. Это было не падение. Это было пробуждение. Болезненное, медленное, неотвратимое. И дети, наконец, поняли: назад уже не будет. Про какое «домой» им обещал Адам, теперь было неясно. Ди стояла чуть в стороне, но её взгляд прожигал. Он был не громче шёпота, не резче окрика, но весил больше любого слова. Она смотрела на Адама с тем особым видом, в котором переплетались обида и раздражение, что закипало медленно, но неумолимо. Это был взгляд человека, который слишком долго молчал. Она не сказала ничего, но в её позе было всё: сдерживаемое напряжение, сводящие скулы, прищуренный взгляд, дрожащие пальцы. Её глаза метались между Адамом и детьми, и там, в этих коротких взглядах, рождалась немая ярость. Не театральная, а настоящая. Потому что ей казалось, что дети всегда знали. Возможно, не понимали до конца, но чувствовали, догадывались, жили в этом ощущении и каждый раз натыкались на ложь, обёрнутую в заботу. И вот теперь всё стало очевидным. Все его "успокойся", все "потом расскажу", все уходы от ответов. Всё это, чтобы продлить иллюзию. Дети не доверяли ему до этого, теперь тем более не станут. И виноват в этом был не Мартин, никто другой. Виноват был он — Адам. Тот, кто взял на себя роль проводника, но сам заблудился первым. Всё вокруг как будто замедлилось: разрушенные кукольные стены, пыль, что плавно опадала после недавнего хаоса, дыхание детей в углу, взгляд Ди. Но громче всего — тишина в самом Адаме. Она гудела, наполняя каждую клетку тела. Он смотрел на Мартина, и в этом взгляде было столько всего: прошлое, которое не отпускает, вина, которую не сотрёт ни одно "прости" и любовь, что осталась, не смотря ни на что. Он знал: это момент, когда нельзя больше прятаться за рассуждениями, за страхом, за обязанностями. Он чувствовал, как дрожат пальцы, не от страха, а от того, что пришло время отпустить. Не фигуру, не образ, не существо, а друга. Адам медленно вдохнул и сделал шаг ближе. Он не говорил ничего, слова были не нужны. Мартин всё ещё сидел на полу, обхватив себя за плечи, как ребёнок, который слишком долго ждал объятия. Влажные полоски слёз пересекали разрисованное лицо, размывая краску, превращая его грим в нечто бесформенное и уязвимое. Он выдохнул и в этом выдохе не было ярости, только усталость, старая, давняя, как будто копившаяся целую вечность. В какой-то момент воздух вокруг него стал легче, прозрачнее, будто само пространство отозвалось на его боль. Пыль больше не оседала, а поднималась мягкими, золотистыми клубами, искрилась в свете, которого здесь никогда раньше не было. Как будто кто-то незримый открыл окно в давно забытую весну. Мартин поднял голову. В коридоре стало тихо. Слишком тихо, ни детского дыхания, ни тревожного взгляда, ни даже собственного страха. Только тепло. Он будто снова оказался в том самом доме, настоящем, не из фанеры и картона, а из запахов выпечки, старых занавесок, шероховатых половиков. Он знал, что это не галлюцинация. Не очередной трюк. Это был зов. Он медленно поднялся на ноги. Тело его уже не казалось тяжёлым, искажённым злобой, чужим. Оно становилось всё прозрачнее, словно стиралось с этой сцены. Его шаги не издавали звуков. Лицо смягчилось. На мгновение, очень короткое, он снова был тем мальчиком, который когда-то держал бабушку за руку и смотрел на мир с доверием. И тогда он увидел её. Никто другой не мог её видеть, только он. Её силуэт стоял в проёме света. Никаких слов, ни одного укора. Только мягкая улыбка. Та самая. Мартин дёрнулся было и остановился. Потом сделал шаг. Потом второй. И с каждым шагом его очертания становились всё светлее, всё размытее. Пространство позади него начинало затягиваться, будто никогда его здесь и не было. Перед тем как исчезнуть совсем, он оглянулся. Его глаза встретились с Адамом.

— «А приходи ко мне в цирк после нашего выпуска, ты отлично шутишь. Думаю, из тебя выйдет хороший клоун.» — голос Адама, прозвучал будто с другого конца времён.

— «А твой дядя точно меня возьмет?»

— «Не сомневаюсь.»

Ни злости, ни сожаления. Только лёгкое прощение. Необъявленное, но полное. А потом его не стало. Осталась только тишина. И слабый запах ванили, который медленно таял в воздухе. Адам стоял, сжав кулаки, как будто в нём снова родился мальчик, который впервые потерял друга. Слов больше не было. Только отголоски тёплого лета, звука старых каруселей и беззаботного смеха, уходящего вместе с Мартином в пространство, где боль больше не живёт. Ди долго смотрела на Адама, сначала с упрёком, почти гневом, как будто обвиняла его в том, что слишком долго держал всё внутри, в том, что обманывал детей, в том, что сам боялся правды. Её глаза были строгими, губы сжаты, но на секунду взгляд смягчился, уголки губ дрогнули, и напряжение исчезло с лица, будто его смыло. Она не была широкой, не была вымученной, просто тонкая линия, будто проблеск света, пробившийся сквозь плотные облака. Адам опустил взгляд. Что-то будто сдавило ему горло, не давая сделать ни вдоха, ни слова. Он чувствовал, как в груди разрастается комок стыда, давит, будто свинец внутри него тянет всё вниз. Он не осмеливался посмотреть на детей, на их побелевшие лица, на глаза. Мия стояла напряжённая, как пружина. Её пальцы дрожали, сжимающиеся в кулаки, как будто в этом движении она искала хоть какое-то опору в реальности. Эд, обычно первый на защиту, смотрел мимо Адама, не в упор, не с укором, просто мимо. Адам чувствовал, как с каждым мгновением между ними вырастает стена. Невидимая, но тяжёлая. Он не знал, что сказать. Все слова, которые прежде казались утешительными или нужными, теперь звучали бы жалко и фальшиво. В тишине, которая повисла, слышно было только дыхание, прерывистое, испуганное, тяжёлое. Адам снова поднял взгляд, коротко, украдкой. В глазах детей отражалась не только правда, которую они не просили узнавать, но и что-то большее — предательство. Он не лгал им вслух, но он не был с ними до конца честен. И теперь это знание пронзало его, будто нож. Мия смотрела прямо на него, не дрожа, не отводя взгляда, но в её голосе была хрупкость, словно слово, произнесённое чуть громче, могло всё разрушить.

— Так значит... мы не вернёмся домой?

Этот вопрос прозвучал не как упрёк и не как обвинение. В нём была тихая мольба ребёнка, который до последнего надеялся, что взрослые всё исправят, что кошмары — это временно, что за ними придёт утро. Но сейчас Мия уже знала. Просто хотела, чтобы кто-то подтвердил. Или может, опроверг. Адам будто сжался. Каждое слово, что он мог бы сказать, казалось предательством. Он не ответил сразу. Он даже не поднял головы. Его молчание было красноречивее любой фразы. В нём было и признание, и сожаление, и боль. Эд больше не мог сдерживаться. Его руки дрожали, лицо вспыхнуло от гнева, а голос, сорвавшись, зазвучал резко, срываясь на крик:

— Вы всё знали! — выкрикнул он, глядя на Адама с яростью. — С самого начала Вы всё знали! Почему Вы не сказали?! Почему притворялись, что всё будет хорошо?!

Он сделал шаг вперёд, будто хотел ударить или просто приблизиться настолько, чтобы не дать отвести взгляд.

— Вы водили нас по этому чёртову цирку! Вы говорили, что поможете! А мы... мы мертвы?! — Эд вскинул руки, как будто сам не знал, что делать с этим телом, этим голосом, этой истиной, которая навалилась, как бетонная плита. Он дышал тяжело, почти захлёбываясь от слов и слёз, которые он всё ещё не позволял себе пролить. Лицо пылало, в голосе вибрировал надлом, эмоции ребёнка, который в один миг потерял всё. Молчание повисло в воздухе, густое, вязкое, как туман перед бурей. Эд стоял, потрясённый, бледный, потом медленно повернулся к Ди, будто только сейчас осознал её присутствие. Его взгляд был острым, полным отчаяния и ярости, как у зверька, которого прижали к стене.

— А Вы? — прошипел он, голос его дрожал. — Вы ведь тоже знали. С самого начала. Тоже врали?

Ди резко вскинула голову. На лице её не было привычной мягкости. Она выпрямилась, но не сделала ни шага навстречу, словно знала — к ней нельзя приближаться.

— Я... — начала она, но Эд уже не слушал.

Ди покачала головой, но уже без попытки оправдаться. Эд сорвался, в его крике была вся боль, накопившаяся за эти часы, дни — сколько времени прошло? Они не знали. Всё смешалось. Ди замолчала. Не было слов, не было жестов, только пронзающее, тяжёлое молчание. Она смотрела на Адама так, будто каждое его молчание, каждая недосказанная истина стали для неё ножами. Её глаза были полны разочарования. Не гнева — нет. Даже не боли. Именно разочарования. Глубокого, усталого, того, что не кричит, но жжёт сильнее всякой истерики. Тишина повисла густым покрывалом, как будто сама реальность затаила дыхание. Мия смотрела прямо на Адама. В её взгляде больше не было растерянности, только усталость и отчаяние, стиснутое в сухом горле.

— Куда на самом деле мы идем? — спросила она наконец, тихо, но так, что каждый в комнате это услышал.

Адам не спешил с ответом. Его губы приоткрылись, потом снова сомкнулись. Он закрыл глаза, будто на мгновение хотел исчезнуть — или вернуться в прошлое, где всё ещё можно было изменить. Но нельзя.

Он выдохнул. Просто, ровно, спокойно, без театра. Его голос звучал так, будто он больше не пытался никого обманывать. Даже себя.

— Туда, куда все уходят.

Больше ничего не нужно было говорить. Эта фраза прозвучала не как объяснение, как приговор. Она осталась висеть в воздухе, как пепел над пепелищем.