1. Глаза цвета петербургского неба
Если остановить на улице случайного прохожего и попросить его одним – но только цензурным! – словом описать петербургский май, он стушуется, бросит нервный взгляд на северное небо и поспешит молча удалиться. Даже если этим случайным прохожим окажется Тютчев или Тургенев, мастер слова и гений пера, он лишь разведёт руками, ибо май в Петербурге – то, что не поддаётся описанию.
Питер в мае – форма коллективного наказания. Утром горожане выходят из дома под моросящий дождь в наглухо застёгнутых плащах, днём снимают с себя всё, что позволяет снимать в публичных местах закон, потому что солнце внезапно решает, что прямо сейчас находится над Сардинией, а вечером в весенних ботиночках скользят по свежевыпавшему снегу. Словом, смотреть перед выходом из дома прогноз погоды – всё равно что читать гороскоп. Питерская погода живёт по своим правилам, то обнажая над городом лазурный купол неба, то нагоняя низкие свинцовые тучи. И хорошо, если между этими событиями проходит несколько часов! Иной раз солнце и дождь сменяют друг друга с периодичностью в пятнадцать минут.
И всё же есть в этом всём своё очарование. Как прекрасно майское утро!
Семидесятилетняя хранительница парадной одного из домов на Каменноостровском проспекте, Елизавета Леонидовна проснулась сегодня по обыкновению рано и уже заняла наблюдательный пост на лавке. Долгие майские выходные были окончены, город постепенно начинал выходить из сомнамбулического состояния, а это значило только одно: сегодня можно будет увидеть что-нибудь интересное.
Дом жил по десятилетиями не меняющемуся графику, и разбуди Елизавету Леонидовну среди ночи с требованием немедленно рассказать, кто из жильцов первой парадной во сколько покидает квартиры, она сделает это с огромным удовольствием и безо всяких проблем. В 5:30 уходит бородатый дед, потому что ровно в шесть от Чкаловской отходит вахта до его завода, далее следует длительный перерыв, после чего соседи покидают двор вереницей: в 7:50 выходит мамашка с двумя шумными близнецами, ровно в восемь – семейная пара с первого этажа, бабулька из квартиры напротив и толпа школьников, а в 8:03 – парень с четвёртого этажа, который живёт ровно над Елизаветой Леонидовной.
Сегодня – без сюрпризов. В половине шестого ушуршал на свою вахту дед, вскоре после него, волоча по асфальту упирающихся детей, процокала каблуками взвинченная мать, далее – привычный поток остальных соседей. Только вот... Елизавета Леонидовна недоумённо вздёрнула бровь. Часы показывали десять минут девятого, а юноши с четвёртого этажа было не видать.
«Юноше» вообще-то, скорее всего, было уже слегка за тридцать, но для Елизаветы Леонидовны все представители мужского пола младше её великовозрастного внука были мальчишками – а это категория населения от года до сорока пяти.
Мальчишка появился в парадной лет пять назад, когда предыдущий хозяин торжественно попрощался и уехал на ПМЖ на историческую родину – не то в Швейцарию, не то в Израиль. Более всего Елизавета Леонидовна боялась, что квартира уйдёт под сдачу каким-нибудь маргиналам (мигрантам или, чего хуже, студентам), но сосед заверил, что передал ключи своему родному племяннику. Елизавета Леонидовна хмыкнула: на своём веку она видела бесчисленное множество всех этих липовых «племянников». Однако к её вящей радости, заехавший вскоре после этого разговора юноша был восхитительно похож на предыдущего владельца: тот же прямой фамильный нос, волевой подбородок и уложенные элегантной волной светлые волосы.
Юноша всегда вежливо здоровался при встрече, не водил в квартиру всякого рода деструктивных граждан и даже не курил на лестничной площадке. Елизавета Леонидовна видела его исключительно в белых или голубых сорочках под строгим костюмом и начищенных до блеска ботинках. А ещё однажды он помог ей передвинуть шкаф и пару раз доносил пакеты до квартиры, чем заработал сто очков к своему реноме и нимб святого в её глазах.
Иногда ей казалось, что он был один из тех редких представителей молодёжи, кто умеет слушать. Ну, как «слушать»: она ему жалуется на повышение квартплаты, а он молча кивает и даже ни разу не посмотрит в телефон – молодец. Жена у него, должно быть, счастливая. Хотя... Никакой жены за все эти годы замечено не было. Даже девушку в квартиру ни разу не приводил – и снова молодец, никаких охов-вздохов посреди ночи.
Сосед определённо был полицейским. Елизавета Леонидовна ни разу не видела его в форме, но однажды своими глазами наблюдала, как он с суровым выражением лица выходил с пассажирского сидения полицейского УАЗика с материалами уголовных дел в руках. Ладно, про уголовные дела – это она придумала, на самом деле там был какой-то листочек, скорее всего, с какими-нибудь тайнами следствия. После этого эпизода Елизавета Леонидовна корила себя за то, что ранее не рассмотрела в соседе офицерскую выправку, и теперь угрожала его персоной всем, с кем у неё намечался мало-мальский конфликт: от дворовой шпаны, до того заводского деда. Молодой сосед пару раз пытался отрицать свою принадлежность к людям в форме, но Елизавета Леонидовна только понимающе кивала: конечно, работа-то секретная.
Наконец около половины девятого хлопнула дверь, и сосед выскочил из тьмы парадной: как всегда ослепительно нарядный, хотя и с явным отпечатком подушки на благородном лице. Пенсионерка расплылась в довольной улыбке:
– Хорошего вам дня, Корнелий.
– И вам, Елизавета Леонидовна! – приветливо отозвался юноша, стремглав пролетая мимо неё и застёгивая на ходу пальто. – Как ваши колени?
– Спасибо, мой золотой, сегодня лучше. Попросите, пожалуйста, своих, чтобы прислали наряд, там эти опять хулиганят...
Но он майским сквозняком уже унёсся куда-то в глубину двора.
***
Откровенно говоря, Корнелию порядком надоело каждый раз доказывать пожилой соседке, что никакой он не полицейский и он не может посадить в тюрьму мужика из соседней парадной за то, что тот слишком громко кашляет за стенкой. Он вообще экономист по образованию и работает в заштатной бюджетной конторе, занимающейся какой-то невидимой глазу, но чрезвычайно полезной для горожан деятельностью. Он знал, что всему виной тот эпизод с УАЗиком, но крайне не желал распространяться, что в действительности полицейские просто любезно подвезли его после долгого обыска в их конторе, где Корнелий из кожи вон лез, чтобы доказать господам в форме чистоту документации и отсутствие коррупции в стенах их благочестивого учреждения. Полиция доводам поверила, а начальство даже выписало премию в размере аж целых десяти тыщ рублёв.
Жаль, что сегодня его ждут только выписанные начальством люли: он абсолютно неприлично опаздывал.
На автобусной остановке было многолюдно. Корнелий гневно выдохнул. Он всеми фибрами души проклинал транспортную реформу, благодаря которой появилось так много ненужных ему маршрутов, но сократилась частота курсирования одного единственного, что был ему нужен. Эта лазурная скотина была загадкой человечества – никогда не отражалась на картах и приходила ровно в ту самую минуту, когда отчаявшиеся пассажиры пересаживались на другие, куда более неудобные маршруты. Иногда, впрочем, срабатывал призыв наших предков: стоило закурить, и автобус тут же выскакивал из-за поворота, радостно пыхтя.
Но сегодня проклятое ведро с гайками упорно отказывалось появляться. Время неумолимо текло, и до начала рабочего дня оставалось всего-ничего. На интерактивном табло насмешливо мигал график прибытия: «Через 9 минут», – как, впрочем, и девять минут назад. Корнелий глубоко вдохнул сырой воздух, пахнущий ночным дождём, бензином и безысходностью, и достал телефон. Такси.
Уже через четыре минуты он уютно устроился в салоне Рапида, мысленно махнув рукой бедолагам, что продолжали тратить жизнь в ожидании лазурной бестии. Вероятнее всего, они вскоре встретятся в одной и той же пробке на Троицком мосту, но он, по крайней мере, проведёт это время сидя и без толпы – а значит, в куда более комфортных условиях сможет придумать причину опоздания.
Вообще-то Корнелий считал, что имеет полное право задержаться, поскольку все вторые майские он работал над заключением госконтракта для своей любимой конторы на максимально выгодных условиях.
Ладно, это было не совсем так. Точнее, это было совсем не так, но эта история понравилась бы шефу именно в таком виде. На самом же деле пару недель назад секретарша шефа, Марго, хихикая, сообщила Корнелию, что новый начальник юридического отдела одной из фирм-поставщиков – сын завкафедры в универе, где училась её, секретарши, сестра, и та нашептала, будто бы этот самый сын предпочитает проводить вечера в компании хорошего вина и молодых привлекательных мужчин. Источник, конечно, был так себе, хотя обычно Марго была с Корнелием честна, так что тот решил рискнуть: он не без оснований считал себя молодым и привлекательным в свои тридцать три.
Юрист оказался очень плох в двух вещах: выборе вина и комплиментах. Он недвусмысленно гладил Корнелия по колену, пока тот давился какой-то чилийской кислятиной, и весь вечер восхищался красотой его «серых, как низкое петербургское небо, глаз». Корнелий в ответ только хмыкал. Такие комплименты всегда казались ему чем-то пошлым. Да и глаза вообще-то были у него самые заурядные. «Я сразу понял, что вы здесь ради настоящих чувств, – томно шептал юрист, не забывая наглаживать ему колено. – Об этом мне сказали ваши глаза-тучи...». Корнелий улыбался. Его глаза говорили только о том, что он хочет новое кресло в свой кабинет, а шеф зажал бабки, поэтому скидка по госконтракту была ему необходима, как воздух.
Юрист обещал скинуть новый проект на подпись в понедельник. Нужно будет первым делом проверить почту и, если контракт уже там, под благовидным предлогом слить этого навязчивого ухажёра – откровенно говоря, за последнюю неделю от его ежедневного «Доброго утра» с обилием сердечек уже начало подташнивать...
Такси вырулило с Троицкого моста и свернуло на Миллионную. Его неумолимо несло в майский понедельник, в котором не было ни любви, ни смысла, ни весны.
Друзья Корнелия почему-то считали, что ему кто-то нужен, но вообще-то, если честно, он вполне справлялся самостоятельно. Очень не хотелось снова возвращаться к череде бесконечных встреч в ресторанах и всем этим бессмысленным диалогам, будто списанных с аудирования по английскому:
– Какой твой любимый фильм?
– Я люблю «Начало». А какую музыку ты слушаешь?
Нового – не хотелось. Хотелось старого. Привычного, уютного, того, кому не нужно заново пересказывать свою биографию и объяснять, что ты пьёшь кофе без сахара. Того, кто молча поставит перед тобой чашку, потому что делал тебе кофе уже десять тысяч утр подряд.
Но к нему, такому славному, нельзя. Нужно уметь отпускать то, что закончилось. В эти выходные и так уже едва не совершил фатальную ошибку: это проклятый юрист и его поганое чилийское вино разожгли в Корнелии какой-то странный пожар, погасить который могла лишь поездка в Кудрово, к нему, в ту самую дурацкую студию, но... Но он сдержался, не унизился, и теперь невероятно собой гордился.
– Вы приехали, – сообщил роботизированный женский голос. – Заказ будет оплачен картой. Пожалуйста, не забывайте личные вещи в салоне авто...
Выходя из машины, Корнелий невольно усмехнулся: ладно вещи, а вот он только что оставил в салоне почти сорок минут рабочего дня.
Он был морально готов к тому, что Марго встретит его поджатыми губами, потому что телефоны уже разрываются от звонков, почта – от требований согласовать какую-то никому не нужную бумажку, а зычный голос из кабинета начальника требует объяснений по контракту, которому недостает восьми подписей, шести печатей и благословения апостола Петра.
Но вместо этого – тишина.
Заметив Корнелия в дверях приёмной, секретарь приветливо улыбнулась:
– Доброе утро, Корнелий Вольфович!
Корнелий в ответ её улыбкой не удостоил и лишь мрачно осведомился, указывая подбородком на дверь начальника:
– Убьёт меня?
– За сорокаминутное опоздание? Определённо. Но вам повезло: шеф сегодня в городе.
Корнелий медленно расправил плечи и пригладил волосы:
— Отлично. Тогда делаем вид, что я тут с восьми. Жаба с ним?
Марго испуганно прикрыла рот ладошкой и метнула взгляд куда-то в сторону. И только тогда Корнелий заметил, что на кожаном диване сбился в комок незнакомый парень. Светловолосый, слишком аккуратный, в безупречно на нём сидевшем светлом пиджаке, да ещё и с портфелем, который выглядел скорее как элемент образа, чем нечто имеющее практическую пользу. Лицо — молодое, ещё не уставшее от жизни, с правильными скулами и какими-то обидно ясными глазами, будто созданными небесами специально, чтобы бросаться во внимание смертельно уставшим от жизни людям вроде Корнелия. И взгляд... Взгляд у парня был честный, прозрачный и совершенно неуместно смотревшийся в этой цитадели корпоративной бюрократии.
– Не знаю, о ком вы, но с шефом уехала Наталья Петровна, – прощебетала секретарь.
Корнелий нехотя отвел от мальчишки глаза. Отлично. Понедельник без высокого начальства – лучшее, что только можно себе вообразить.
– Сообщи мне, как вернутся. И кофе сделай, пожалуйста.
– Сию секунду, Корнелий Вольфович. И корреспонденцию вам занесу, когда всё зарегистрирую, – она помахала в воздухе бархатным пурпурным конвертом и кинула его в одну из разложенных перед нею стопок.
Пальцы Корнелия уже коснулись дверной ручки его кабинета, но он вдруг остановился. Что-то в этом идеально выглаженном типчике на диване царапнуло его внимание. Не то чтобы он считал, что в приёмной должны сидеть только потрёпанные жизнью граждане, пришедшие к ним с какой-то очередной бедой, но...
Он обернулся через плечо, почти лениво, с лёгкой тенью раздражения.
— Молодой человек, — проговорил он чуть громче, чем было нужно, и сам слегка дрогнул от звука своего голоса. — Вы, собственно, к кому?
Парень подскочил.
– З-з-здравствуйте!
– Доброе утро.
– Его из кадров прислали, – настучала Марго, продолжая сортировать конверты. – Сказали к руководству обратиться.
Корнелий повернул голову на дверь собственного кабинета. На золотой табличке красовалось «Заместитель директора», а ниже – его фамилия, имя и отчество.
– Я не в курсе. Ждите, – и захлопнул за собой дверь.
Кабинет встретил его привычной полутьмой и прохладой. Вертикальные жалюзи были плотно закрыты, но сквозь тонкие щели всё равно сочилась матовая серость петербургского утра. За окном беспокойно шумел город, за дверью барабанила по клавишам Марго, но здесь царила глухая тишина. Корнелий щёлкнул выключателем, сбрасывая с помещения оковы майского сна, и лампы обиженно загудели, будто бы ругаясь на него за нарушение их покоя.
Старенькое кресло жалобно скрипнуло, когда он опустился в него, подмигнул красным глазом моноблок. На столе ровными стопками лежали цветные скоросшиватели и скреплённые степлером письма с приклеенными на них стикерами «подписать», «рассмотреть», «на подпись шефу». Корнелий хмыкнул. Он, конечно, редкостный раздолбай, но какое же счастье, что ему хватило ума позаботиться о самом себе после долгих майских праздников. Хотелось бы, конечно, чтобы все эти кипы за выходные рассосались сами собой, однако чуда, ожидаемо, не случилось, и всё то, что было оставлено на этот понедельник с формулировкой «давайте уже, наверное, после майских» катилось на него неумолимой лавиной.
Он вздохнул, включил компьютер и недовольно поморщился от приветственной заставки Windows с требованием ввести пароль. Что ж, с праздниками покончено. Добро пожаловать обратно.
Юрист не обманул: контракт висел в «непрочитанных» с половины девятого. Это не могло не радовать как минимум потому, что с бессмысленным поглаживанием коленок наконец покончено. Нет, этот юрист был ничего, хотя глобально и не стоил не единой потраченной на него минуты. Но, может, имеет смысл дать ему шанс? Глаза «цвета серого петербургского неба», или как там выражался этот поэт, уткнулись в монитор. Нужно будет подумать.
Около полудня в дверь деликатно постучали. Это была Марго.
– Шеф вернулся, – шёпотом сообщила она, складывая на стол стопку новых писем. – Злой, как чёрт. В городе ему навставляли по первое число. Требует выяснить, кто из сотрудников ему на подпись подсунул договор с неправильными датами. Ну, правда, выражения использует несколько другие.
– Да, я слышал.
Корнелий задумчиво поджал губы. Наверное, сейчас не лучший момент говорить шефу о том, что «криворукий мудак», которому «руки эти кривые бы оторвать, контракт этот в жопу запихать и через рот вытащить» – это вообще-то, если честно, он.
«Не нравится, как я делаю – делайте тогда сами, – кипело внутри, но на лицо сохранялось дежурное делано-сочувствующее выражение. – Мне вообще это говно не впёрлось, я и так тут пашу, как раб на галерах, больше всех».
– Кстати, что за хлыщ тусовался в приёмной?
– Новенький, – сообщила секретарша, всё так же не рискуя повысить голос. – Стас, двадцать четыре года, по гороскопу Близнецы... Так что на следующей неделе готовьтесь скидываться на подарок.
– Плохо. И в какой отдел нашей богадельни Станислава занесла нелёгкая? Что случилось в жизни мальчика, что из всех видов самоуничтожения он выбрал именно эту контору?
Марго хихикнула.
– Его от учредителя прислали. Бухгалтером.
– Очень плохо, – Корнелий повёл плечами, на которые только что свалилась ответственность за новичка. – Неужели в бухгалтерии была свободная ставка?
– Почти полтора месяца.
– Наверное, стоило бы чаще интересоваться жизнью подчиненных мне отделов.
Марго, хихикая, ушла, не оставив за собой ни запаха духов, ни звука шагов. Только аккуратная стопка писем на краю стола напоминала, что кто-то вообще входил. Корнелий даже не сразу посмотрел в ту сторону — будто надеялся, что они сами исчезнут, испарятся, решат свои вопросы без него. А когда всё-таки потянулся, то сделал это с ленивым раздражением. Пальцы перебирали бумаги автоматически: уведомление о перерасчёте, две открытки на его имя с поздравлениями с Днём Победы, парочка ответов на запросы, ушедшие за его подписью... И вдруг — он.
Конверт. Пурпурный. Бархатный. Без имени, без обратного адреса. Сердце прожгло насквозь: это точно от него. Воздух в кабинете вдруг стал вязким, как будто всё пространство вокруг вдруг сжалось до размеров этого проклятого конверта.
Он.
Мозг, этот проклятый неутомимый двигатель, опять стал работать, как заведённый. Точно от него. От кого ещё? Кто ещё мог бы так напомнить о себе? Кто ещё может быть настолько извращённо эгоистичен, чтобы снова напомнить о себе?
Какая глупость. Нет, нет, всё это – не его почерк. Его почерк – это поздравить с днем рождения или с Новым годом поздней ночью, чтобы вновь запустить это проклятое колесо, что катится по ним обоим, разматывая, уничтожая...
Это ведь наверняка что-то рабочее. Да, определённо. Нет, Боже, прекрати себе лгать! Это слишком красиво, чтобы быть просто деловой корреспонденцией.
Корнелий почувствовал, как его пальцы инстинктивно тянутся за сигаретой во внутренний карман пиджака. Так было всегда, когда он начинал думать о нём. Вишнёвый «Чапман». Он тут же мысленно обругал себя. Не в кабинете же, ну, в самом деле. Но рука всё равно тянулась.
Он резко встал, схватил пальто и направился к выходу. Вспышка света на выходе из здания, и вот, он уже на улице, с зажжённой сигаретой в руках. Он не мог дышать. Он не мог сидеть и думать обо всём этом. Пальцы дрожали, и он сделал глубокий вдох и выдох, пропуская через себя весенний воздух.
Корнелий сжал зубы, затягиваясь, стараясь не думать о том, как всё закрутилось — в их отношениях, в его жизни. Он всегда говорил себе, что отпустит. Всегда говорил себе, что всё это было неправильно, что пора двигаться вперёд. Но вот опять — то же лицо в голове, та же тревога. Все говорят, что время лечит, но прошло уже полгода – и ничего. Так когда же, чёрт возьми, отпустит?!
Он вернулся в кабинет с ощущением, что что-то внутри него сломалось. Закрыл за собой дверь, глубоко вдохнул, но ни запах свежего кофе, любезно принесённого Марго в его отсутствие, ни привычное гудение компьютера не смогли вернуть привычный порядок в его мысли. Он попытался заставить себя вернуться к рабочим задачам, к бумажкам, которые всегда были таким удобным щитом от всех проблем в личной жизни. Взгляд заскользил по столу: письма, отчёты, запросы... Но глазами он всё так же возвращался к конверту.
Он выругался. Нужно было сосредоточиться, сделать хотя бы один звонок, прочитать хотя бы одну строчку отчёта. Корнелий подписал парочку документов, проверил почту, и снова закрыл глаза, пытаясь заглушить бурю внутри.
Один раз он взял конверт в руки. Просто так, – переложить. Провёл пальцем по бархатному бочку, и этот жест отозвался в груди странным холодком. Корнелий положил его обратно.
— Потом, — сказал он себе. — Потом.
И вновь с головой ушёл в офисную рутину.
И только вечером, когда тишина в коридорах стала абсолютной, когда исчезли голоса, шаги, когда ушла даже Марго, обычно караулившая уход последнего руководителя, — Корнелий наконец снова взял в руки конверт, осторожно провёл пальцем по краю клапана.
— Ну, давай, — почти прошептал он, рефлекторно прикасаясь двумя пальцами к мочке уха. — Удиви меня.
Конверт удивил. Бок легко поддался лезвию канцелярского ножа и выдал содержимое – открытку. Безусловно, красивую, кремового цвета, с шоколадным цветочным орнаментом, но всё же просто открытку. Корнелий пробежался взглядом по строчкам: «...юбилей...», «...ресторан...», «...суббота...».
Он уставился на чёртов кусок картона. Несколько секунд — просто так, молча.
Потом коротко выдохнул, будто возвращая себе контроль над собственным телом. Он опустил открытку на стол, потер лицо ладонями. Смех сорвался сам — тихий, с надтреснутым звучанием.
– Придурок, – сквозь смех проговорил Корнелий, и сам не понял, кого имеет в виду: то ли себя, то ли автора письма, то ли кого-то третьего – того, кто это самое письмо не отправил.
Он откинулся в кресле. Несколько секунд просто сидел в тишине. Чувство облегчения, досады и... почти разочарования.
Нужно ему позвонить.
– Я говорил тебе когда-нибудь, что ты идиот? – слова сами сорвались с губ, когда абонент поднял трубку.
На том конце провода раздался довольный смех.
– Я уже и не думал, что ты позвонишь. Тебе не понравилось? По-моему, супер. И цвет благородный – пурпур.
– Выглядит роскошно, даже спорить не буду. Но почему письмо в конверте? Ты б ещё телеграфировал.
– Решил, что тридцать пять – самое то, чтобы начать приглашать людей таким образом. И вообще, в следующий раз передам нарочно и заставлю твою секретаршу зарегистрировать как обращение гражданина. Чтоб вы всем своим учреждением тридцать суток долбались, что мне ответить.
– Помилуй, – Корнелий со свистом усмехнулся. – Я и так отсюда не вылезаю.
Голос на том конце провода внезапно стал мягче и серьезней.
– Слушай, шутки шутками, но... Ты ведь придёшь? Я специально ради тебя забронировал ресторан на субботу.
– Я... буду.
– Чудно. Тогда до встречи, – и трубку бросили раньше, чем Корнелий успел попрощаться.
Корнелий устало опустил голову на скрещенные на столе предплечья. Это был очень, очень долгий понедельник. Звякнуло сообщение, и он слегка напрягся, но ровно до той секунды, пока не увидел текст: «Есть планы на вечер? Скучаю по твоим глазам...».
Корнелий рассмеялся и без сожалений удалил диалог. Пора было это заканчивать. «Это» – это он и про дурацкий рабочий день, и про идиотские встречи с абсолютно неинтересным ему мужчиной, и все эти мысли о прошлом.