0. Пролог
Коридор был длинный, как кишка, и такой же узкий – в какой-то момент начало казаться, что он не закончится никогда. Свет сверху бил слишком ярко, заставляя щуриться и опускать голову. Он не сразу понял, что не так, а потом стрельнул взглядом к потолку, и вот она, разгадка: плафоны. Кто-то снял защитные коробы с ламп, оголив длинные люминесцентные трубки, какие бывают исключительно в государственных учреждениях, и чёрт его знает, то ли он попал сюда в период плановой замены светильников, то ли это был такой изощренный способ унижения – заставить посетителя идти с поникшей головой и рассматривать узоры под ногами. Пол, впрочем, тоже был малоинтересен: местами протёртый, местами вздувшийся, как кожа после ожога, рыжий линолеум с дефолтным геометрическим орнаментом. Выкрашенные такой же дефолтно-государственной, как и линолеум, жёлтой краской обои местами потемнели, а кое-где виднелись дыры. Интерьер, какой бывает только там, где мало говорят и много слушают.
Застоявшийся воздух насквозь пропах пылью и старой бумагой. Хотелось раздвинуть занавески, распахнуть окна, впустить в унылые стены игривый весенний ветер, но... Но окон в этом коридоре не было. Только двери. Каждый несколько шагов только двери, двери, двери... На некоторых висели таблички, другие украшали лишь следы от двустороннего скотча. Иногда из бесконечных кабинетов доносился раскатистый смех, и это делало только хуже: как им хватает наглости хохотать в таком месте?
Их было трое: двое мужчин в форме и третий, между ними, – в гражданском. Последний шагал, не сопротивляясь, а его сопровождающие держались вполшага позади, сдержанно, почти безмолвно — их вполне можно было бы принять за охранников. Каблуки его туфель шлёпали по старому линолеуму с отмеренной, неестественно правильной частотой. И всё же с каждым новым шагом двигаться вперёд становилось все труднее: не из-за скапливающегося внутри страха, вовсе нет, но из-за какого-то странного осознания неизбежного.
Наконец остановились. Табличка на двери гласила: «Следователь по особо важным делам» – и больше ничего. Прозрачное окошечко под должностью было пустым, ни звания, ни фамилии – только эти четыре слова, будто бы они уже говорили достаточно. Мужчина в гражданском неосознанно потёр двумя пальцами мочку уха. Он всегда раньше делал так, когда что-то беспокоило, и, как ни странно, всегда помогало. Но не сегодня. Сегодня ему, видимо, уже ничего не поможет.
Один из сопровождающих трижды ударил в дверь кулаком, и оттуда донеслось громкое:
– Войдите!
– Проходим, – сказал человек в форме, обращаясь к незнакомцу за дверью, как можно было бы ожидать по формулировке, а к мужчине в гражданском. Тот подчинился, но выпрямил спину — резко, демонстративно, с презрением к этому «мы»-языку, столь любимому людьми в погонах.
В кабинете было прохладно, хотя легче от этого не становилось. На подоконнике, между бумажными завалами и тонной разноцветных папок уныло чах пожелтевший фикус. На шкафу надрывалось «Дорожное радио».
Он никогда не бывал в таких местах, и следователей никогда не видел. Воображение рисовало что-то карикатурное, вроде того плаката, где нарисованы два жутких мужика с каменными серыми лицами и аппаратурой. В реальности всё оказалось разочаровывающе иначе: следователем был доброжелательного вида лысый пухляк в чёрной водолазке, с аппетитом прихлёбывающий что-то из белой кружки с надписью «Евгений».
– Здравствуйте! – воскликнул он, подскакивая и одним движением освобождая приставной столик. – Присаживайтесь, пожалуйста. А я вас ждал!
Гость отодвинул стул и сел, откинувшись на спинку. Уверенности в нём не было ни на грош, но он сохранял её видимость — отточенно, почти профессионально.
— Прежде чем мы начнём, я хотел бы дождаться своего адвоката, — сказал он. — Он будет через двадцать минут.
– Не вопрос, – послушно кивнул следователь.
За спиной мужчины хлопнула дверь – ушли сопровождающие.
– Это, – мужчина в гражданском кивнул подбородком им вслед, – было лишним. Правда. Мне казалось, мы с вашим коллегой договорились по телефону: я явлюсь к вам сам в любой день, как только вернусь из рабочей поездки. А вы вместо этого снимаете меня с рейса и тащите сюда под конвоем... Нехорошо.
– Простите, но это наша работа.
Мужчина усмехнулся. С события, о котором вскоре пойдёт речь, прошло уже несколько недель, и он никому не был нужен ровно до того момента, пока не купил авиабилет. Никакой рабочей поездки не планировалось – хотелось просто разгрузить голову. Прошлое то и дело догоняло его, и это раздражало. Конечно, он не планировал скрываться от следствия. Он просто хотел хоть на пару дней оказаться там, где можно дышать полной грудью. Он так давно не спал...
– Что дальше? – продолжал мужчина, слегка наклонив голову. – Перекрёстный допрос? Или сейчас придёт ваш коллега, и мы будем играть в хорошего и плохого полицейского?
— Ну что вы, в самом деле, — следователь покачал головой и разочарованно развёл руками. — Мы ж не в кино с вами. Хотите кофе?
— Кофе?
Мужчина вскинул бровь. По его лицу — правильному, выточенному, почти неестественно спокойному — скользнула быстрая, едва заметная тень презрения.
— А-а, нет, извините, — с нарочитым раскаянием протянул следователь, захлопывая выдвижной ящик стола. — Кофе, как назло, закончился. Утром последний пакет ушёл. Может, чаю?
Мужчина помолчал пару секунд. В этот момент лицо его сделалось каким-то открытым, почти уязвимым, как у человека, с губ которого вот-вот сорвётся простое: «Я устал». Но вместо этого он лишь вздохнул и, глядя куда-то в угол, произнёс уже другим, гораздо более тихим и мягким голосом:
— Лучше воды. Просто воды, пожалуйста. Спасибо.
***
В актовом зале было душно. От невыносимой жары темнело в глазах, и казалось, будто бы воздух над сидениями, сценой и цветастым баннером «В добрый путь, выпускники!» колышется в знойной дымке, как над костром. Все четыре огромных окна были распахнуты настежь, но это не спасало: сторона, на которую выходил зал, всегда была солнечная и безветренная.
Внутри было людно: заплаканные матери, отцы с фотоаппаратами, чьи-то бабушки, дедушки, братья и сёстры, дяди и тёти... Руководство школы явно не рассчитывало на такое количество гостей, а потому стулья в спешке доносили за десять минут до начала выпускного концерта и расставляли во все мало-мальски свободные углы. Мест всем желающим, разумеется, не хватило, но это и не смущало – гости размещались в проходах, сидели на подоконниках, толкались в дверях.
Обычно в актовом зале пахло старым бархатом занавеса, доисторическими дермантиновыми креслами и деревянной пылью сцены. Сегодня ко всему этому многообразию прибавились ароматы ярких женских духов, а ещё роз и цветочной воды из больших банок, что стояли за кулисами и ждали своего часа. Запахи смешивались, наваливались, душили, воздух в помещении был сладким и густым, как мёд, и каждый вдох давался с усилием, но этого никто, казалось, не замечал — всем было не до того: сквозь стеклянные линзы слёз они смотрели на сцену, где кружили в вальсе, пели песни и читали слёзовыжимательные стихи.
Корнелий стоял у входа в зал, подпирая плечом дверной откос. Белая рубашка, ещё совсем недавно пахнущая отцовским одеколоном и «Альпийской свежестью», теперь неудобно липла к спине. Он недовольно повёл плечами: и до этого-то находиться здесь было некомфортно, а уж теперь...
Он стоял среди толпы любопытных одноклассников, с которыми уже через пару часов выйдет на сцену петь дифирамбы славной средней общеобразовательной школе № 594, подарившей им девять счастливых лет в своих стенах. Выпускной концерт девятиклассников, о котором в последние дни было слишком, слишком много разговоров, казался Корнелию чем-то странным, если не сказать, неуместным. И вправду, зачем разыгрывать драму? Они ведь вновь встретятся в сентябре, как и предыдущие девять лет до этого – с небольшими потерями, но встретятся, и сядут за те же парты в тех же кабинетах, и будут учиться вместе до одиннадцатого класса, просто потому что всем им страшно что-то менять. За скепсис и недовольное хлебало на каждой репетиции староста класса то и дело намеревалась вычеркнуть его из списка участников концерта, однако мальчики в таких вопросах – на вес золота, а потому приходилось терпеть. «Лучше б и правда выгнали, – раздраженно думал Корнелий. – Я б тогда сегодня вообще сюда не пошёл». Он лукавил. Конечно, пошёл бы. И у причины этому было имя – Костя.
Костя... Он классный. Не потому что он старше на два года, не потому что у него богатый папа и даже не потому что он любимчик всех учителей, что тоже давало определённые плюшки всем, кто вхож в его круг. Просто Костя – такой человек, с которым всё становится немножко проще, даже когда кажется, что всё очень сложно. К нему можно прийти с любой бедой, услышать в ответ твёрдое «Расслабься, разберёмся» и быть абсолютно уверенным в том, что можно расслабиться, потому что Костя точно разберётся.
Корнелий знал его все пять лет средней школы. Сначала как «ну вон того кудрявого чувака из шефского класса», потом – как единственного настоящего друга. Хулиганистый пятый «Б» сунули в шефство образцово-показательному седьмому «А» почти насильно, и поначалу вся эта ситуация казалась формальностью: старшие без особого энтузиазма помогали поставить номер к новогоднему концерту, украсить класс, нарисовать стенгазету ко дню учителя... Пару лет спустя про шефство все забыли, а привычка помогать у Кости осталась. Он в своем классе был не самым ярким, не самым заметным, но был тем, к кому тянулись. Костя мог молчать — и в этом молчании всё равно чувствовалась поддержка. Он мог пошутить так, что от смеха тяжело было дышать, а потом — в том же разговоре — вдруг сказать что-то серьёзное, о чём ты раньше никогда и не думал. Он умел слушать — по-настоящему, не кивая машинально, а ловя каждое слово. В общем, Костя... Он классный.
Корнелий осторожно просочился сквозь толпу ближе к сцене, всё ещё чувствуя себя абсолютно не на своём месте. Его концерт будет только в полдень, а пока он просто зритель, просто тот, кто пришёл поддержать друга. Даже выпускную ленту он ещё не надел – знак уважения к чужому празднику, красивая традиция, вроде запрета приходить на свадьбу в белом. Младшие ещё получат сегодня свою минуту славы, а пока все взгляды должны быть прикованы к тем, кто уж точно говорит школе «прощай».
«Прощай». Слово-то какое.
Заиграли фанфары – пошлые, избитые, из тех, что всегда включали на школьных и районных мероприятиях, потому что когда-то нашли по первой ссылке по запросу «фанфары скачать бесплатно» – и выпускники высыпали на сцену для главной церемонии. Костя стоял с самого краю, но бросался в глаза первым. Как же он прекрасен! Красная лента чуть сползла на одно плечо, но он будто намеренно не поправлял её. Честно говоря, в этом и не было нужды — на нём всё смотрелось так, словно так и было задумано: небрежно, уверенно и чертовски красиво. Взгляд Кости медленно плыл по залу, последовательно изучая гостей. Корнелий видел, как пальцы его скользнули к мочке уха, и неосознанно повторил этот жест – никто из них уже и не помнил, кто у кого украл эту привычку теребить ухо в минуты волнения.
В центр сцены выбежала девочка с огромными белыми бантами, и директор школы торжественно вручила ей латунный колокол. Все ждали только её: очередной красивой традиции, финальной точки. Кто-то в зале уже вытирал слёзы, дрожали в руках родителей камеры. И в секунду, когда последний звонок огласил актовый зал, Костя вдруг нашёл его.
Корнелий почувствовал это кожей, будто прожектор на секунду вырвал его из темноты. Костя смотрел прямо на него и улыбался. А потом подмигнул – незаметно для остальных – и вернулся взглядом к этой первоклашке в белых бантах, как ни в чём не бывало.
Звон латунного колокола нёсся по залу, но Корнелий его уже почти не слышал. В нём звенело совсем другое.
В тот миг пришло осознание: Костя уходит. Он уходит, а ты, Корнелий, остаёшься.
Он вдруг понял, что вчера они курили в туалете в последний раз.
Фраза вышла менее надрывной и пафосной, чем Корнелию хотелось бы, да и реальность отражала неполностью. Во-первых, курил только Костя, хотя пассивное курение, безусловно, тоже курение. Во-вторых, у него самого впереди ещё целых два года – прибегай в этот туалет хоть каждую перемену, он всё равно не используется по прямому назначению уже лет тридцать, и вряд ли когда-нибудь будет. Ну и в-третьих, всё равно остаток мая и почти половину июня обе выпускные параллели будут отбывать повинность по подготовке к экзаменам, а значит, в курительную комнату Костя позовёт его ещё не раз.
Но всё же это будет не то. И тоже однажды закончится.
И кто знает, быть может, эти несколько лет – просто череда удивительных совпадений: расписаний, кабинетов, бесконечных перемен. Просто так получилось, что они оказались рядом, в нужное время и в нужном месте, выполнили в жизнях друг друга все кармические задачи, и теперь пришла пора их дорожкам разойтись.
Может статься, что вся их великая дружба строилась исключительно на том, что на протяжении пяти последних лет они виделись шесть дней в неделю.
– Вот и всё, – произнесла чья-то мать, глядя на стремительно пустевшую сцену.
Корнелий встрепенулся. Наверное, она имела в виду концерт, но получилось как будто бы совсем о другом.