ЦУГЦВАНГ

20 мая, среда

Вчера после занятий меня забрал Джерри и повез к себе в гости, собственно, чтобы обсудить план.

Честно говоря, я сильно волновался, ибо перед тем, как зайти в квартиру, он мне шепнул: «Будь самим собой. Как ведешь себя в университете. Жена не знает ничего». И открыл дверь.

Нас выбежала встречать очаровательная кудрявая девочка пяти лет в синем платьице и ослепительно белых гольфиках. Она так громко визжала «папа», что я чуть не оглох. Завизжала, подбежала и запрыгнула Джерри на руки, обхватила двумя руками шею и звонко поцеловала. Никогда не видела, чтобы он так широко улыбался и по‐детски морщил нос, за ним это повторяла дочка и заливисто хохотала. К нам в коридор вышла привлекательная женщина. Выглядела она очень ухожено, молодо, что сложно называть ее «женщиной», но статус жены и матери отбирает у меня право называть ее «девушкой». Это Анна. Меня всем представили, и мы пошли на кухню, где накрыт стол.

Все было вкусно, беседа шла непринужденно. Маленькая егоза показывала мне свои рисунки и поделки из пластилина. Потом предложила нарисовать меня, я не смел отказываться и сидел смирно, пока юный художник за три минуты не написал портрет. Вышло сносно. Правда левое ухо было чересчур огромным и глаза косые. Я обрадовался, похвалил ее и поблагодарил за такой подарок. Маленькая егоза была на седьмом небе от счастья. Чуть позже, когда допили чай с таящими во рту пончиками, она попросила сыграть с ней партию в шашки. Играла она для своего возраста очень даже хорошо, однако мне все равно пришлось ей поддаться. Анна сказала, что я понравился милому ангелочку. Симпатия была взаимной.

Хочу отметить, что, находясь в этом семейном кругу, я познакомился с совершено другим Джерри. Глядя на него, никогда бы не смог подумать, что такой человек способен иметь дочь и жену, целовать их при встрече, мыть руки перед ужином и интересоваться у них, чем они занимались весь день. Он ел тушеные овощи, рыбу, заваривал чай, а потом, повязав передник, мыл посуду, рассказывая добродушный анекдот, над которым заливалась его дочка. Дочка? Это было бы абсурдно предполагать, что у Джерри может быть ребенок. Не абы какой, а солнечный, общительный. И нет же, это далеко не абсурд и смелое предположение, а реальность. Вот, рядом со мной сидит Маленькая егоза и рисует фломастерами. Она пригласила меня на утренник, что пройдет в детском саду. Я сказал, что подумаю. По‐моему, в жизни мне не подворачивался случай общаться с детьми, а тут за считанные секунды это прелестное создание нашло со мной общий язык — она и только она это сделала, — обворожила. Какая‐то фантастика.

Ближе к девяти вечера Джерри пошел укладывать спать дочку, через закрытую дверь было слышно, как он читает ей сказку. Мы с Анной остались на кухне, она налила еще чаю. Завязался разговор. Был изумлен, что такая кроткая и милая женщина обратила внимание на Джерри. И не побоялась построить с ним семью. Хотя теперь, имея мало‐мальское представление, я понимаю, что она за ним как за каменной стеной, уверенная в завтрашнем дне и обладательница самого верного мужчины на свете.

Когда вернулся Джерри, то Анна нас оставила. Мы же занялись обдумыванием плана, который пришлось немного поменять, так как в игру вступил я. На кухонном столе были разложены две карты города, включен ноутбук, Джерри время от времени чертил схемы. К полуночи мы управились и немного устали. Главное, что план был готов, день Икс назначен на двадцать девятое число.

— А ты смелый.

— То есть? — насторожился Джерри, освобождая стол.

— Я про имя. Ты так мне представился двенадцать лет назад и до сих пор не сменил.

— Имя — это так, пустой звук. На пальцах могу пересчитать людей, кто знает, как меня крестили.

— А как же документы?

— Плевать я хотел на эти документы. Сколько лет прошло — я чист. Но, признаюсь, струсил однажды. Когда на Аннушке женился. Ну вдруг что всплывет, мне надо это все потом разгребать? Поэтому взял ее фамилию.

— Жена знает, чем ты занимаешься?

Джерри осекся.

— Знает, но не совсем все. Она думает, что я работаю на одного типа, которого заморозили в девяностых, и он ничего не знает о нынешних порядках, продолжая крышевать. Думает, что работаю водителем, телохранителем этого человека. Это объясняет оружие, ночные выезды, частые переезды.

— Сам придумал легенду?

— Считай, сама родилась. Я и не против. Куда лучше, чем правда.

— Согласен. И она не против?

— Издеваешься? Конечно, против. Часто просит, чтобы я пошел работать как все честные люди. Но не настаивает, ибо понимает, что тогда мы потеряем нынешний доход.

— Дочка у тебя супер.

— Знаю, брат, знаю. Она и Аннушка — это единственные два человека, что изо дня в день доказывают, что жизнь имеет смысл. Почему ты не заведешь семью? Возраст позволяет, пора уже и тебе найти смысл в ком‐нибудь. К чему этот спектакль с университетом?

— Ты знаешь, чего я хотел. И прекрасно знаешь, как отношусь к семье.

— Я в курсе, что тебе пришлось пережить не лучшие события, но разве не пора отпустить предрассудки? Прошлое не должно преследовать вечно. Найди отдушину в настоящем. Что так смотришь? Да, я говорю о девушке. Разве нет той, что могла бы тебе помочь создать семью?

— Наверное, есть.

— Ну так вот. Хватай ее и не трать свои годы впустую.

— Но как я ей объясню? Про себя, про нас с тобой, про все это?

— А зачем объяснять, брат?

— Ты предлагаешь жить по лжи?

— Я предлагаю жить нормально. Настолько нормально, насколько может получиться. В первую очередь подумай: не какого тебе жить во лжи, а той девушке какого будет жить с твоей правдой. Для нее вся эта твоя правда покажется потоком лавы, в которой нужно постараться не сгореть заживо. Что предлагаешь делать ей с твоей правдой?

— Зато она будет знать, кто я.

— И сколько, по‐твоему, людей согласится продолжить с тобой общение? После того, как им исповедуешься. Ты же до сих пор ведешь свой Список? Представь его всем. Я понаблюдаю со стороны.

— Разве ты сам никогда не думал рассказать все Анне?

— Думал. Но боялся. И сейчас боюсь. Все время спотыкался о мысли, что она не поймет, что все мое прошлое затмит наше настоящее.

— Она же смирилась с тем, что ты якобы работаешь на опасного типа. Спокойно живет по соседству с твоими пушками, и, уверен, предполагает, что ты их носишь далеко не в виде аксессуара. И не просто по банкам стреляешь. Пережила и ваш переезд; зная нашу работу, уверен также, что он далеко не первый и не последний. Она жаловалась на неудобства?

— Не помню.

— Вот, не жаловалась. Она идеальная жена.

— Я не смогу ей ничего рассказать все равно.

— О чем и я толкую. Ты боишься рассказать правду по тем же причинам, что и я. Женщина уйдет. Из этих весьма логичных соображений ты ничего не сказал Анне, а я ничего не скажу Тасе. Потому что правда их испугает.

— Значит ее Тася зовут?

— Да, Станислава.

— Ты улыбаешься, брат. Значит все серьезно.

— Ты тоже другой с Анной.

— Женщины нас меняют. И мне кажется, в лучшую сторону. Ты даже решил отказаться от работы киллера.

— Считаю, что так мне не придется врать.

Джерри заварил свежий чай. Поставил на стол пончики, что остались с ужина.

— Тебе не кажется это забавным, — спросил я, — что по итогу мы боимся правды? Именно правды.

— Да, забавно. Но ложью мы сглаживаем острые углы жестокой правды.

— Я понимаю. Просто говорю, что это весьма парадоксальная штука. Над ней можно весьма долго размышлять.

— На досуге можешь себя развлечь подобными псевдофилософскими мыслями, но не в мою смену. Очень сильно устал. Расскажи мне лучше про свою Тасю.

Я толком не посвятил его в суть наших отношений. Не то, что я стесняюсь или не доверяю, напротив. Готов с ним поделиться всем, но не сейчас. Обстановка была не та. Что‐то сдерживало.

28 мая, четверг

Еще во вторник съехал Егор. Сказал, что нашел новую квартиру как раз по той цене, что он может осилить. Я помогал ему переезжать и делать перестановку. Однокомнатная квартира с хорошим ремонтом, новой мебелью и всей техникой: холодильник, стиральная машина, микроволновка, даже кофеварка, два телевизора на кухне и в комнате, кондиционер. Мне не всегда попадаются квартиры со всем набором, а тут все и сразу, так еще и по привлекательной цене. Дом через две остановки от нашего университета. После переезда мы выпили по чашечке кофе: Егор сделал что‐то подобное — налил как можно больше молока и сверху лишнюю ложку сахара, чтобы скрыть горьковатый привкус.

Поэтому я сегодня смог пригласить в гости Джерри, как‐то некомфортно все же при его жене обсуждать дело. У меня спокойно и шифроваться не нужно. В общем мы еще раз обговорили план на завтра, отточили два запасных выхода. Я надеюсь, что все пройдет идеально и к планам В и С не придется прибегать.

Он все расспрашивал меня о Тасе. Пришлось все рассказать, включая удивительную историю с Егором, который собственно и образует этот негласный любовный треугольник, сам не зная того. Так же поведал и о своих угрызениях совести, на что Джерри прыснул:

— В любви, как и в жизни, побеждает сильнейший. Естественный отбор, брат, никто не отменял. Если ты валенок, что не может удивить и заинтересовать девушку, то прости — подвинься, твое место займет кто‐то другой. Милым, смазливым личиком ты барышню не склеишь, нужно быть креативным, смелым, местами дерзким и уверенным в себе. Ты уверен в собственных силах — полдела сделано, твои флюиды сделают все остальное. Именно поэтому девушки не всегда выходят замуж за красивых мальчиков, они умнее. Дамы одной ногой уже в своем будущем, поэтому держаться будут за крепкого, самостоятельного и находчивого. Гулять она может хоть с кем, однако она уже давно решила с кем останется. Не стоит недооценивать женщин.

— Да я и не стараюсь ее недооценивать. Меня просто напрягает вся эта ситуация. Время от времени самому противно от того, как я поступаю.

— Брат, послушай, вы оба равны. И ты за ней ухаживаешь, и другу помогаешь, и как я понял, советы более, чем дельные. Не твои проблемы, что барышня выбрала тебя, это его провал. Ты тут не причем. Если бы не ты, она связалась бы с другим, а так ей повезло. Я знаю тебя, брат. Ты отличный парень. И я буду рад, если у вас все получится. По твоим рассказам, она просто чудо.

— Да, мое личное чудо.

— Вот, брат, такой настрой мне нравится. Не отступай. Второй раз судьба тебе такое счастье не подарит.

Мы снова повторили план, посмотрели футбол по «Спорт.TV», и Джерри уехал. Я предлагал ему остаться, но тот напрочь отказался, ведь утром нужно будет собирать дочку на утренник, отвозить ее и Анну. Он даже рассказал, как учил с дочкой стих, и как его это забавляло. Я тоже приглашен завтра в двенадцать. А после детского мероприятия мы, я, Джерри, Анна и Маленькая егоза, едем в кафе, отмечаем, а потом вдвоем отправляемся на дело. Что он собирается сказать на этот счет жене я не знаю, но уверен, что очередная убедительная ложь у него готова.

Что касаемо меня, то мне тоже пришлось соврать Тасе.

Она несколько раз говорила мне, что Юля пригласила ее на свадьбу. Точнее, это Влад и Юля ее пригласили, но почему‐то я был уверен, что парень возьмется за голову и не будет себя окольцовывать. Я не против свадьбы, я против Юли. Но я ошибся, и теперь они приглашают всех на свою свадьбу двадцать девятого мая.

Мне пришлось придумать отмазку, почему не могу туда пойти. Сказал, что в этот день буду занят работой и даже к вечеру не смогу присоединиться. С какой‐то стороны это даже не ложь, ибо я действительно заработаю тем самым. Меня успокоило, что Тася проглотила мои слова и не задавала лишних вопросов.

А вообще, кто делает свадьбу в пятницу? Это же не удобно, все гости, а иногда и сами жених и невеста работают. Может виновники торжества и смогут взять отгул, ведь у них это самый важный день в жизни, то гости на такое не решатся. Ну большинство гостей точно. Я бы не стал отпрашиваться с работы, если бы женился двоюродный внучатый племянник моей троюродной тети по матери. Увольте. Я отправлю открытку и позвоню, чтобы поздравить с их важным днем. Я конечно понимаю, что и загс работает в будни, однако что‐то не припомню, чтобы в среду по всем паркам города таскалась пара с фотографом. Он в черном строгом костюме, а она в ослепительно белом платье. Кто расписывается по будням? Пускай пятница будет не в счет. Кто будет расписываться в четверг? Очень странны люди, наверно.

Впрочем, мне объяснили, что на самой регистрации нам присутствовать не обязательно, там будут свидетели — Вика и Руслан — и родители. Все остальные друзья, знакомые, близкие и внучатые племянники приглашаются уже в ресторан. Кстати, неплохой, я там был. Но я все равно не пойду. Там будет вся наша группа, скорее всего и Егор, поэтому мое присутствие будет весьма странным. Особенно в роли компаньона Таси.

Да и в принципе я не люблю подобные сборища людей.

Тася вроде нормально отнеслась, что я не смогу с ней пойти. Сама предложила в воскресенье побыть вдвоем, обещала приготовить торт. Мне он почему‐то должен понравиться. Я и не против. Провести несколько часов вместе, чтобы никто косо не смотрел, не тыкал пальцем, не шептался, — это редкая возможность, которую нельзя упускать.

Теперь думаю, что невероятно быстро прошел семестр, уже закончились лекции, семинары, настало время сдавать долги, отрабатывать пропуски, а уже с восьмого числа начнется зачетная неделя, потом экзамены. Насколько мне известно, все зачеты у меня уже есть, осталось их лишь проставить. Похожая ситуация и у Таси. Может быть она согласится со мной куда‐нибудь поехать на неделю. Только я и она. Предложение более, чем заманчивое, надеюсь, она тоже поддержит.

31 мая, воскресенье

На моей кухне впервые за долгое время стоял аромат шоколада, корицы и карамели. Я слизывал с венчика взбитые сливки, воровал из тарелки орехи, а рядом хохотала Тася. Она угвазадала свою футболку в муке, уронила яйцо на пол и отгоняла меня, так жаждущего помочь, под предлогом, якобы я ей мешаю.

Был запланирован торт по какому‐то секретному семейному рецепту.

Весь день мы провели вдвоем, нам никто не мешал. Какое было счастье видеть ее, слышать смех и читать ее жесты, пытаться расшифровать каждое выражение лица. Однако она оказалась весьма проницательной девушкой, какой я себе ее не представлял.

Наконец‐то мы сели пить чай с тортом, который испекся и успел пропитаться кремом. Тася наливая в кружки кипяток, будто бы невзначай сказала:

— Ты многим нравишься.

— И чем же?

— Ну как? Красивый молодой человек, весьма обеспеченный, не слишком общительный, наводишь таинственный туман вокруг себя.

Я рассмеялся:

— Ты прекрасно знаешь, что все не так. Машины нет, квартира не своя, а съемная. Видишь, я беднею на глазах.

— Но все остальное осталось. Ты общаешься лишь с Егором и Машей, которые ничего толком о тебе не знают. Спрашивая Машу о тебе, она ничего не может толком ответить. Аналогично с Егором. Ты никого не посвящаешь в свою жизнь. Ты надеваешь маску загадочного парня, разве одно это не может кого‐то зацепить? Сам посмотри. Ты пропадаешь на время, никому не говоришь куда, потом так же внезапно появляешься, ходишь на пары, успешно отвечаешь на занятиях, все успеваешь, а потом снова пропадаешь. Не ходишь на мероприятия с группой, однако что касаемо того, чтобы пополнить наш бюджет на мероприятие, то ты всегда помогаешь, но приходить — не приходишь. М‐м? Со мной ты другой. Я не вижу этого загадочного парня, он будто пропадает. А когда мы в университете, то ты даже не смотришь на меня. Разве это не маска, о которой я говорю? Не настаиваю, но со мной ты можешь быть откровеннее. Если я не в силах помочь тебе, то я могу выслушать. Может дам совет или просто постараюсь понять. Я знаю, что ты что‐то скрываешь. Но почему?

Хороший вопрос — почему? Почему я не показываю наши отношения в кругу других? Да потому что эта девушка, что нравится моему другу, а я поступаю как предатель, который не заслуживает прощения.

— Руслан разбил твою машину?

— Что?

Она смотрела на меня так, что мне не нужно было слышать вопрос повторно.

— С чего ты это взяла?

— Значит я права? Почему тогда об этом никто не знает? Я не так глупа, как это может показаться со стороны. Просто скажи мне правду хоть какую‐нибудь.

Я был бы рад открыться ей, рассказать обо всем, но не мог. Притом физически. Что‐то буквально зажимало мне глотку, не давая ничего сказать. Возможно, боялся реакции на мой искренний рассказ. А чего именно смущался, я не знал. То ли того, что она узнает историю с Егором, то ли боялся признаться, что я киллер. В отставке. Но как известно, бывших киллеров не бывает. Или я опасался посвящать в свое прошлое до поступления в вуз, или в то прошлое, где я сидел в тюрьме, или в прошлое до тюрьмы, сделать откровенное признание, что не только киллер, но и вор. Что из всего этого могло ее так сильно шокировать? Что из перечисленного она восприняла бы как данность?

Решил начать с простого. Если «простое» имеет шанс на существование в моей вселенной. Лучше, если я начну с начала.

— Помнишь, ты не так давно спрашивала меня о родителях? Не извиняйся. Прошу. Дело в том, что я соврал. Они не погибли в автокатастрофе. Не смотри на меня так. Пожалуйста. Я не хотел врать, просто твой вопрос застал меня врасплох, и я не знал, как поступить. Да, был вариант сказать правду, но она настолько специфичная, что сам не решаюсь ее вспоминать, а посвящать кого‐то другого... еще страшнее. Так вот. У моих родителей есть своя история любви. Та, о которой мечтают все девочки на свете: с пышной свадьбой, любящим мужем, красавицей женой, золотыми кольцами с бриллиантами, лимузинами, лепестками роз и голубями, горячим песком и пенящимся морем, медовым месяцем и идеальным браком. И бескрайней романтикой. У них родился единственный и желанный сын, оба в нем не чаяли души, готовы были отдать все ради счастья сына. Это волшебная сказка с печальным финалом. Как лебединая песня. Мать всю себя посвящала мне, научила меня рано писать и читать, изучала со мной иностранные языки, записала меня на гимнастику. Когда мне это надоело, отец согласился, что стоит заняться более мужским видом спорта; так я начал ходить на бокс. В семь лет отец дал мне в руки оружие и научил стрелять. По мишеням, банкам, бутылкам, фруктам, манекенам. Он арендовал тир, и мы часами там пропадали, соревновались между собой. В десять он стал брать меня с собой на рыбалку и охоту. Мама научила меня плавать, играть в шахматы, в пять ходов ставить шах. Я путешествовал с ними по многочисленным городам, побывал во многих странах. И никогда не слышал, чтобы родители ругались, повышали голос друг на друга. Они любили. И это чувство росло и крепло с каждым днем, оберегало и согревало. На момент моего рождения отец уже занялся бизнесом, а через несколько лет его дело разрослось, и он во многом преуспел. Мама никогда не обижалась на отца, что тот мог задержаться на работе или отлучиться, срочно уехать в командировку. Отец потакал всем желаниям матери. Он был волшебником. Исполнял все, чтобы мы не захотели, воплощал любую мечту в реальность, он мог осчастливить всех на земле, но повезло лишь нам с мамой. Он ценил, что делала мама. Она была истинной хранительницей очага; такой прекрасной женщины и любящей матери мне не довелось встретить. Она заботилась о нас. На всех семейных праздниках присутствовал друг отца со своей замечательной семьей, я дружил с его детьми. С ним мой отец был не разлей вода. И однажды он потонул в этой дружбе. Друг то ли задолжал крупную сумму денег, то ли поспорил — я позабыл эту деталь — с очень серьезными людьми. Капали проценты. Обратился к моему отцу за помощью, тот, конечно, не смел отказать. Решение вопроса не привело ни к чему. Эти «серьезные люди» сказали, что долг твоего друга — это твой долг. И поставили на счетчик. Отец и его друг не торопились отдавать деньги, начали нечестную игру против тех людей. Хотя весьма сложно определить, кто из них играл честно. Стали поступать угрозы. Я узнал об этом, когда случайно подслушал телефонный разговор в кабинете отца, он думал, что это блеф, попытка их запугать, вывести из равновесия. Но все приобрело совсем другое развитие событий, когда нас предупредили вживую. Семейный поход в театр обернулся первой трещиной. Мы ходили на «Щелкунчика», этот балет восхитил меня до глубины дыши, во мне бушевали эмоции. Новогоднее настроение появилось. Мы шли и обсуждали только что увиденное на сцене, а музыка до сих пор не покидала. Как в один миг все заволокло туманом, и холодная мгла окутала нас. Не успели подойти к машине, как раздался громкий шум, похожий на гром. Стреляли по машине, по колесам, по лобовому стеклу. Нас не задели. Звон и крик людей стоял в ушах, сменив музыку Чайковского. Все бежали в разные стороны, прикрывая голову руками, визжали. Словно кто‐то разворошил муравейник. Мама после этого слегла в больницу. Через десять дней после новогодних каникул семью отцовского друга постигла та же участь, на них тоже нанесли предупредительный залп. Мы были загнаны в ловушку, но деньги отдавать не собирались. Хотели провести хитрого лиса. Отец усилил охрану, нас с мамой везде сопровождал водитель отца, мы ходили только по людным местам, только днем и только в сопровождении. Из дома в школу, из школы на тренировку, с тренировки домой. Мне же выдали пистолет для самообороны. Мама в ужасе была, говорила, что против. По ее настоянию боевые патроны заменили. Теперь с собой я носил не средство для защиты, а игрушку. Мне было пятнадцать. Совершили покушение на отца, он остался жив, а вот один из сотрудников офиса, где на тот момент был мой отец, погиб. Самое ужасное было — это смотреть, как страдала мать, она боялась и переживала за нас, я впервые услышал, как она умоляла отца послушаться этих людей и отдать все деньги, отдать все, что у нас было, лишь бы этот бесконечный страх ушел. Она молилась. Когда не поливаешь цветок, он вянет, опускает голову, желтеет, сохнет и погибает. Этим бедным цветком была моя мать. Оставалось две недели до моего шестнадцатилетия. Я до сих пор помню этот день. Этот холодный, самый холодный, день за всю зиму. Помню запах сигарет, которые курил мой друг за школой, а я стоял рядом. Помню, о чем думал. Я не хотел идти на физику, даже взял с собой сумку, чтобы спокойно прогулять урок. Однако я обещал маме исправить прошлую двойку, поэтому решил все же пойти на занятие. Сорок пять минут позора. Стыд перед матерью пересилил. Помню пустые коридоры — прозвенел звонок. Помню запах моющего средства в туалете, куда зашел после улицы, — я боялся взглянуть на Тасю, не хотелось струсить и не рассказать ей. — Помню того человека, гладковыбритого в костюме с кобурой. Это был киллер, который должен был убить меня и представить моему отцу как еще одно предупреждение, доказательство того, что играют они по-крупному. На кону жизни. Меня спасло лишь чудо, случайность, которая позволила мне выжить, чем я не горжусь. Ведь там, где должна быть смерть — будет смерть. Эффект бабочки. Это был первый человек, в которого я выпустил пулю. — Замолчал. Вслушивался в тишину. Я обронил весьма опасную фразу, но она была либо непонятна, либо Тася грамотно скрывала свою реакцию. Что ж. Ничего. — Я сидел дома и наблюдал, как мама превращается в свою тень. Она поседела на глазах. Напрочь отказывалась ехать в больницу, ее круглые сутки мучали мигрени, лежала в постели. Я сам ставил уколы, приносил ей таблетки. На мое шестнадцатилетие она поднялась с кровати и приготовила ужин. У меня сердце разрывалось, когда смотрел на нее. На следующий день ей стало хуже. Мне пришлось вызвать врача. Ненавижу себя за этот необдуманный поступок. Не предупредил отца и принял решение, что стоило мне матери. Ворвался человек, переодетый в медицинский халат и с оранжевым чемоданом. Убийцу скрутили у лифта, когда убегал, а я держал на руках умирающую мать. Она прожила не более двух минут. Я смотрел на нее, зажимал рану, звал на помощь, а на ее лице впервые за последние месяцы проступила улыбка. Она назвала меня по имени так ласково, как это было раньше, ее глаза я запомнил на всю жизнь. Отец не застал ее в живых. Мне предстояло пережить не лучшие времена, видеть, как от горя сгорает отец. Он был готов отдать все, лишь бы это прекратилось. Но любовь всей его жизни не вернешь. Он корил себя за это, проклинал и сам превратился лишь в смутное подобие того человека, которым являлся. Наутро дня похорон я просто не узнал отца. Он постарел за одну ночь. Его убили у могилы матери в этот же день, когда он стоял на коленях и просил прощения у мамы за все. Папа умер на моих руках. Отцовский адвокат говорил, что целью был я, но снайпер ошибся. Да какая мне разница? Из‐за чьей‐то ошибки, из‐за чьего‐то долга, чьей‐то неосторожности я лишился родителей. Мне было шестнадцать, когда я остался сиротой. Вот история настоящей и чистой любви. Любви, которая прошла и преодолела многое, вырастила плод своих усилий и стараний, заботы и теплоты, любви, которая крепчала с каждой секундой и могла согреть даже самый холодный день зимы, но которая потухла и исчезла так же быстро, как и вспыхнула, не оставив после себя надежду.

Только теперь я взглянул на Тасю. Она молчала. Дальше, продолжая рассказ я смотрел на нее, стараясь не моргать, чтобы не пропустить ни одной эмоции.

— После моим воспитанием действительно занялся дядя, брат отца. Правда «занялся» — это громкое слово. Он вообще не был заинтересован в этом. Поэтому можно считать, что меня бросили на растерзание миру. Я не сержусь на отца за его поступок. Простил давно. Вся обида прошла, как увидел его лицо, когда он зашел в квартиру и заметил маму на моих руках. Он поздно осознал и признал ошибку. Здесь не я ему судья. Он поступил благородно, вступившись за друга, кто знал, что и его захотят закатать в асфальт. Я не мог представить, сколько бы он смог переносить боль утраты, через сколько бы дней он слег от тоски. Также не мог представить, смог ли он пережить мои похороны, если бы стрелок попал в цель. Я люблю его до сих пор и наперекор всему. А что касаемо меня? Какое‐то время шатался по психотерапевтам, они пытались помочь. Один посоветовал выплескивать свои переживания на бумагу, вести личный дневник, который бы мне смог помочь в преодолении такого сложного пути. Отчасти они мне помогли. Дневники эти. Дело в том, что на сеансах со специалистами я не разговаривал. А тетради, что я обозвал дневниками, помогли мне разобраться в себе и со временем закрыть эти ужасные воспоминания в подсознании. Потом еле сдал экзамены, с трудом учился в школе. Связался с дурной компанией, где сразу приобрел авторитет, ведь все знали о моей перестрелке в школьном туалете; пошел по наклонной. Если ты думаешь, что я несчастный мальчик, которому выпало на долю пережить все это, то ты возможно права. Только давай без жалости. Если же считаешь, что я плохой человек — твое право, здесь тоже есть доля истины.

Она молчала, будто давала шанс выговориться. И я был не против. Мне нужно было это все сказать вслух. Впервые в жизни.

— Если ты задашься вопросом, как я пережил всю эту ситуацию и не свихнулся, то отвечу. Я ненавидел людей, которые сломали мне жизнь. Что убили мою семью, которую я любил больше всего на свете. Они убили во мне человека. Я жил местью первые несколько лет. И не свихнулся лишь потому, что воплотил планы. На земле не осталось никого, кто хоть как‐то был замешан в деле моей семьи.

Только теперь Тася обратила на меня внимание.

— Да. Я задушил каждого вот этими руками. Перед глазами стояло лицо матери, а в ушах — рыдания отца. Все сволочи, что полегли, заслуживали этого не менее, чем мои родители заслуживали жизни.

— Ты не должен был их карать.

— Я не должен был их прощать. Они превратили мою жизнь в ад, уничтожили душу двумя выстрелами. Я плохой человек, сотворивший много зла на земле. Я гнию в своем собственном аду. И прошу милости у судьбы, чтобы она дала мне шанс начать иную жизнь. Я устал оглядываться назад и смотреть на будущее через призму прошлого.

Она прикрыла лицо руками и качала головой.

— А чтобы ты сделала на моем месте? Что бы ты сделала?

— Я не знаю, — ее голос сорвался. — Я не знаю, как бы я поступила, но вряд ли смогла взять такой грех на душу.

— Грех? На душу? Мои родители умирали у меня на руках. Я стал бездушным не по своей воле. Эти твари отняли у меня все. Они грешны не меньше моего. Я лишь избавил мир от таких людей, как они.

— Так ты оправдываешь свои действия?

— Я не оправдываюсь...

— Я не верю! Это все не ты... Ты не мог так поступить. А если и так... То ты вступил в противодействие с природой, решая самолично, кто заслуживает жить, а кто нет. Но я все равно не верю.

— Ты хочешь правду — вот она.

— И сколько на тебе грехов?

— Достаточно, чтобы потерять тебя.

Она поднялась и пошла в коридор, я следом. Она уже обулась, надевала кардиган, когда облокотилась на стену, с трудом могла стоять на ногах.

— Скажи, ты причастен к аварии Руслана?

— Нет. Он попросил покататься, съездить к знакомым и сам виноват в случившимся.

— Почему тогда об этом никто не знает?

— Руслан был пьян, поэтому не хотел, чтобы у него были проблемы.

— И где машина?

— Я от нее избавился. Сжег.

Она закрыла глаза, будто свет ее раздражал.

— Но я купил новую. Пока на ней не езжу, не хочу, чтобы возникли различные вопросы.

— Сколько же у тебя денег, чтобы вот так распоряжаться своими вещами...

— Это вопрос?

— А ты ответишь?

— Сейчас гораздо меньше, чем было. Раз в десять.

— Где ж ты столько зарабатываешь, чтобы это все было правдой.

— Это правда.

Она закивала головой, но этот жест был больше нервным и саркастическим, чем понимающим.

— Но с новой машиной мне помог друг.

— А этот друг в курсе всего, да?

— Да.

— Я пойду...

И вышла. Я стоял и смотрел, как она вызывает лифт, входит в него и уезжает.

1 июня, понедельник

Сегодня понял, что моему будущему с Тасей не бывать. Я дал ей лишь малую часть своей жизни на обдумывание, но уже знаю, что она не в состоянии с этим смириться. А поставить на этом точку я не могу. Какие это отношения, если я не имею возможности открыться человеку? Ведь все строится на доверии и взаимопонимании.

Разве я могу доверить все свое прошлое человеку? Тогда мой любимый человек будет жить с демоном, который прошел все круги ада и имеет ключи от собственного чистилища. Да и какую боль принесет мое прошлое любимой девушке.

Мои тайны — это лишь мои тайны. И они должны остаться со мной наедине. Но что делать, если они есть часть меня? Нет. О доверии такого другому человеку не может быть и речи.

А что со взаимопониманием? Поймет ли она? Примет ли меня таким? Вряд ли. Да и если поймет, то это лишь дело времени, когда она перейдет на личности и обвинит меня в моих же прошлых ошибках. А если какой конфликт... и тогда что? Она случайно выдаст кому‐то мою тайну, или того хуже — испугается меня во время ссоры и пойдет в полицию. Нет.

А если не уйдет. Куда мне деть оружие? Что делать с дневниками? Как обеспечить наше будущее, если я завязал с работой? А если она смирится, примет меня, то где гарантия, что в какой‐нибудь день не сдаст меня с потрохами?

Я никогда ничего подобного не доверял людям из соображений о собственной безопасности. А если и случалось кому‐то что‐то узнать или быть свидетелем, то этот кто‐то был моментально устранен. Для моей безопасности. Устранить Тасю? Нет. Это абсурд. Лучше отстраниться.

Ей нужен человек, который сможет сделать ее счастливой. А со мной она имеет лишь кота в мешке. Но дикого кота невозможно приручить. А если и есть шанс, то сколько можно будет позже сосчитать шрамов?!

Нет таких аргументов и нет такой силы духа, которые смогли бы заставить меня удерживать рядом с собой Тасю. Я бы удержал, но не хочу травмировать ей жизнь. Она прекрасная девушка, что заслушивает наилучшего человека. Идеального.

А я? А я был прав. Я не заслуживаю любви. Могу ее увидеть, ощутить, но жить с ней не могу. Не имею на это права. Это слишком дорогой подарок судьбы, который я не заслуживаю. И если подарок предстал передо мной в лице Таси, то я благодарен судьбе за эти счастливые дни, которые мне были дарованы, сохраню в памяти навечно. В эти моменты я смог поменять приоритеты, взглянуть на свою жизнь под другим углом. И как же было прекрасно видеть рядом любимого человека. Просыпаться с ней, готовить ей чай, читать стихи, не спать ночи напролет. Она раскрасила эти дни в цвета радуги и открыла во мне другого человека. Который умеет быть счастливым.

4 июня, четверг

Без предупреждения ко мне домой пришла Тася. Я был не готов не то, что бы ее гостеприимно встретить, а в принципе видеть. И это спустя столько времени и размышлений. Да, прошло всего четыре дня, но для меня это оказалось вечностью. Открыв дверь, впустив ее на порог, я молчал, надеялся, что она начнет разговор, будет отзываться обо мне вне всякой цензуры, но она поддержала меня молчанием. Предложил ей пройти в гостиную.

— У меня было время все обдумать. То, что ты рассказал мне про свою семью и... остальное.

— Это далеко не все.

— Не перебивай меня, пожалуйста. — Она вцепилась в спинку дивана, видимо, волновалась. И не мудрено. Внутри меня тоже все клокотало. — Я все обдумала. Буду откровенна, все это тяжело для восприятия, тем более для понимания. Думаю, что все же можно с этим жить, у тебя ведь получается, поэтому буду соответствовать. — В ее глазах блеснули слезы. — Нет ничего на этом свете, что могло бы изменить мои к тебе чувства. Я готова пойти с тобой туда, куда скажешь, постараюсь сделать тебя самым счастливым...

Она даже не представляет насколько справилась со своей задачей. Я счастлив. Я счастлив, Тася. Я люблю тебя.

— ...я приняла тебя таким, каким ты себя всем представлял, и я не ошиблась, ты действительно что‐то скрывал. И мне было интересно узнать тебя настоящего. Я подозревала, что твое истинное лицо может быть пугающим, ибо не было бы смысла его скрывать. Но меня оно не испугало, ведь это все равно ты. И ты мне очень дорог. Никогда и ни к кому я не чувствовала того, что испытываю к тебе и уверена, что это то самое чувство, о котором мы говорили. Максим, я...

— Тась!

Я перебил ее, опасаясь, что могу услышать. Ладони вспотели.

— Тась, нам нельзя быть вместе.

— Что? Почему?

— Я рассказал тебе лишь малую часть и понял, что большего не смогу. Мне было хорошо с тобой, сейчас мне кажется, что лучше нам разойтись. Каждый сам по себе и между нами ничего общего. Это, по‐моему, логичное завершение нашей истории.

Я зашел в ванну. Включил воду и склонился над раковиной. Входная дверь была открыта, поэтому я рассчитывал на то, что Тася уйдет. Это действительно логичный финал нашей истории. Как всегда вызовет лифт и уедет. Умылся холодной водой. Совсем позабыл ощущение, как слезы обжигают кожу. Умылся снова. Сердце как у зайца.

Когда вышел из ванной комнаты, увидел ее, стоящую у стены.

— Ты абсолютно ко мне ничего не чувствуешь?

— Нет.

— Ты лжешь. Зачем же тогда рассказал мне о родителях, о месте, о всем этом?

— Думал, что если откроюсь, то смогу хоть что‐то к тебе почувствовать. Но ничего. Это не то, о чем мы говорили, здесь нет места взаимности. Не думал, что у тебя все так далеко зайдет. Прости.

Она отрицательно качала головой, глазами считывала меня. Я опустил взгляд, чтобы случайно не сдаться.

— Не верю.

Она пошла в коридор. Я стоял в комнате. Захлопнулась дверь.

Налил ром в бокал и вышел на балкон. Уже темнело. Все внутренности трепетали как осиновый лист.

Я осушил бокал и бросил его вниз. Он пролетел четырнадцать этажей и рассыпался в хрустальную крошку. Это непередаваемое чувство свободы, будто бы в этот момент позади сгорал не один, а взрывались тысячи мостов, в дребезги взлетая на воздух.

Я люблю тебя, Тася.

6 июня, суббота

На мой счет перевели двадцать семь миллионов семьдесят одну тысячу восемьсот сорок один рубль.

9 июня, вторник

Я несколько раз решался написать и сотню раз прокручивал в голове этот текст, но до сих пор не понял, как логичнее было бы записать свои мысли. Они медленно ползают в моей голове, лишая меня ощущения реальности происходящего.

Первые два дня я был уверен, что это кошмар, в котором застрял, и не могу проснуться. И лучше было, если бы мой дар убеждения сработал, и я уверовал в собственные фантазии. Где мне не так одиноко, больно, грустно. Ненавидеть себя оказывается можно. Это чувство высасывает из тебя душу, заполняет гнилью, заливает бензином и поджигает. Я впервые в жизни заразился этим и не могу найти оправданий.

Именно теперь я открыл глаза, что вечно жил во лжи. И самое противное, что без зазрения совести врал самому себе. И делал это искренне. Врал искренне? Нет. Верил в это. Проглатывал ложь, как самую вкусную конфету. Я находил себе оправдание во всем.

Я стал таким потому, что мою жизнь сломали. Я стал киллером потому, что меня приучили к этому. Я не могу быть счастливым потому, что меня не научили любить. Я не могу стать нормальным потому, что меня не понимают.

И куча других причин. И везде виноват кто‐то, но не я. Даже Джерри убедил меня в том, что я ручной тигренок, что не могу ослушаться команды.

Все это бред. Везде виноват я. И один лишь я. В течении жизни сменялось много людей, общим знаменателем являлся я. Значит все, чтобы я не сделал, согласовывалось со мной лично. Я не настолько бесхребетное существо, которое подчиняется чужим законам.

Зачем все эти оправдания?

Я и только я сумел разрушить мир вокруг себя. Все рухнуло.

Дрожащей рукой — не знал, что им свойственно это, именно моим рукам — вывел новое имя в Списке. Каждая буква не только выводилась на бумаге, но и вырезалась на моем сердце. Эта рана никогда не затянется, а кровь из нее никогда не свернется.

Теперь готов играть по‐крупному. Но не с кем. Ва‐банк. Остался только я. Играю против самого себя.

11 июня, четверг

Слабохарактерный идиот. Придурок. Предатель. Убийца. Лжец.

Так и не смог ничего написать. Откинул дневник, будто он во всем виноват.

Я не могу спать.