24 глава. Пульсирующие созвездие
Рычание не признак злобы.
Рычат те, кто истекает кровью и не знает, как иначе скрыть свою боль.
– Я знаю, что это ты...
Аделина посмотрела на мою маленькую ручку, уцепившуюся за ее рубашку, и обернулась.
– Ты о чем? – спросила она в замешательстве.
– Ты приходишь ко мне. Знаю, это ты держишь меня за руку, когда она меня наказывает.
Ласково гладить меня по руке там в темноте могла только она. Аделина задумалась на секунду, а потом... поняла. Ее взгляд остановился на двери в подвал в торце коридора.
– А если она тебя увидит? – Я смотрела на нее со страхом в глазах. – Ты не боишься, что она тебя когда-нибудь заметит?
Лицо Аделины осветила милая улыбка.
– Не заметит.
Она взяла меня за руку, стараясь не задеть воспаленные кончики пальцев, и я ответила на ее рукопожатие со всей нежностью, которая трепетала во мне. Я прижалась к Аделине и завернулась в ее объятия, зарылась в ее мягкие волосы. Я безумно ее любила.
– Спасибо, – прошептала я со слезами в голосе, – спасибо тебе...
Аделина.
Сердце стучало в ушах. В голове судорожно пульсировали образы из прошлого: улыбающаяся, утешающая меня Аделина, ее голубые глаза и светло-русые волосы; Аделина, тихонько плачущая в тени плюща; Аделина, берущая на руки кого-то из детей; Аделина, заплетающая мне косички в саду Склепа, – счастливый момент, хозяйками которого были только мы одни.
Аделина стояла передо мной. Она поцеловала Ригеля.
Я увидела, как тот резко оттолкнул ее, а затем посмотрел на нее так, что она рассмеялась. В груди стало тесно, когда Ригель заметил меня и нахмурился. Я смотрела на него, еле сдерживая возглас, рвавшийся из груди.
В этот момент Аделина проследила за его взглядом и обернулась, все еще улыбаясь. И улыбка исчезла с ее губ. Я видела, как брови у нее медленно поползли вверх, словно она не верила своим глазам.
– Ника?.. – недоверчиво выдохнула она.
В следующий момент, словно озаренная внезапной догадкой, она посмотрела на дом позади меня. Затем повернулась к Ригелю, явно собираясь у него что-то спросить. Жаль, я не видела, что выражали ее глаза в этот момент.
– О! – Аделина снова взволнованно посмотрела на меня и повторила: – Ника...
– Ника! – послышался голос Анны.
Она подбежала очень встревоженная и накинула мне на плечи плед. А я все еще смотрела на Аделину широко открытыми глазами.
– Ника, у тебя жар! Тебе нельзя здесь стоять! Доктор сказал, что нужно лежать в постели!
Аделина с Анной мгновение смотрели друг на друга, а потом Анна обняла меня за плечи и повела в дом.
– Пойдем, – сказала она, легонько подталкивая, – а то еще больше простудишься...
Я послушно шагала к двери, кутаясь в плед, а потом обернулась.
– Аделина...
– Я зайду позже, – пообещала она, кивнув мне, – не волнуйся. Выздоравливай! Я на днях зайду тебя проведать. Обещаю!
Анна завела меня в дом, но я успела кивнуть в ответ. Я искала глаза Ригеля и с болью констатировала, что он на меня не смотрел.
* * *
– Ох, Ригель, – услышал он шепот, – что ты задумал?
Ригель не мог на нее смотреть. И без того подавленный, он с трудом выносил этот сочувственный тон.
На него смотрели ее глаза, они жгли его, словно головня, которая, он знал, никогда не остынет.
– Как ты здесь оказалась? – выпалил он, вымещая раздражение на девушке.
Аделина помедлила, прежде чем ответить.
– Думаешь, я забыла, какой послезавтра день? – ласково произнесла она, пытаясь смягчить его строгий тон, и опустила глаза. – Я слышала о Питере, – призналась она, – ко мне приходил полицейский и задавал вопросы о Маргарет. Сказал, что опрашивает воспитанников, которые жили в «Санникрике» до того, как ее уволили. Это от него я узнала, что ты уехал из Склепа. И теперь понимаю почему.
Повисла тишина, от которой веяло чувством вины и ошибками, которых столько, что пальцев не хватит сосчитать, и Ригель ощущал это сейчас как нечто неизбежное.
– Она знает?
– Знает что? – медленно переспросил он, но его ядовитая ярость разбилась о твердый взгляд, наполненный болезненной правдой.
Потому что Аделина знала. С самого начала знала. Аделина всегда смотрела на него с жадным интересом, а он, обреченный на вечную любовь, никогда не отвечал ей взаимностью. В Склепе она всегда провожала его взглядом, чтобы увидеть, как он смотрит на Нику.
– Знает о том, что ты согласился на усыновление, чтобы остаться рядом с ней?
Ригель стиснул зубы и отвел глаза. Он стоял напряженный и неподвижный и молчал, потому что ответить значило признать вину, которую он не мог отрицать.
Где-то внутри зашевелился точильщик. Ника видела, как Аделина поцеловала его, и эта мысль не давала покоя. Он вспомнил ее ласковое прикосновение, и ему стало еще больнее, когда он понял, что в тот момент в нем зажглась надежда. Надежда, что Ника нуждается в нем, что она может ответить взаимностью на его отчаянное чувство.
– Ничего ей не говори, – строго приказал он, – и вообще не вмешивайся в это.
– Ригель... я тебя не понимаю.
– Тебе необязательно меня понимать, Аделина, – прорычал он, пытаясь защитить себя и все, что, как он знал, было правильным и неправильным одновременно.
Она покачала головой и бросила на него взгляд, который на мгновение напомнил ему взгляд Ники.
– Почему? Почему бы тебе не признаться ей?
– Признаться ей? – повторил он с издевательской усмешкой, но Аделина снова устояла перед ним.
– Да, – ответила она очень просто, вызвав в Ригеле еще большее раздражение, если не злость.
– Признаться в чем? – прорычал он, точно раненый зверь. – Аделина, ты видишь, где мы? Думаешь, если бы мы не были заперты здесь вместе, она когда-нибудь посмотрела бы на меня?
И Ригель ненавидел себя за эти слова, потому что в них содержался горький для него ответ. Ее глаза, наполненные желанием или любовью, никогда не будут искать его. Он – ходячая катастрофа и слишком горд, чтобы признать: он отдал бы что угодно, лишь бы ошибиться.
– Такая, как она, никогда не захочет быть с таким, как я, – выпалил он с горечью и болью, которые постоянно носил в себе.
Аделина стояла и смотрела на него искренне и проникновенно. Он навсегда запомнит это мгновение – пронзительное и трагическое, когда в нем вновь затеплилась надежда, отравляющая каждый день его жизни, подтачивающая его уверенность в беспощадных словах и поступках.
– Если на свете и есть кто-то, кто способен любить по-настоящему, человек с большим сердцем, то это Ника.
* * *
– Есть еще что-нибудь, что ты хочешь мне рассказать?
Я покачала головой. Сотрудница опеки посмотрела на меня сочувственно. Профессионал и добрая женщина с деликатными манерами и внимательным взглядом. После моего забега под дождем прошел всего день, и, хотя визит был назначен на следующую неделю, из-за происшествия мы перенесли его на раннее время. Ее работа заключалась в наблюдении за тем, как протекает испытательный срок перед усыновлением, и при необходимости фиксировании возникших проблем и противоречий. Она расспросила меня об Анне и Нормане, о школе и о том, как мне живется на новом месте. Такую беседу она провела и с Ригелем.
– Замечательно. Тогда я составлю первый отчет.
Он встала, и я сделала то же самое, завернувшись в плед, меня еще немного знобило.
– Кстати, миссис Миллиган, – обратилась она к Анне, – вот копии медицинских карт двух подростков. Они могут пригодиться, если вы решите обратиться к психологу.
Анна взяла протянутые ей две папки бирюзового цвета и стала аккуратно перебирать вложенные в них листы.
– Наша соцслужба оказывает профессиональную психологическую поддержку, если...
– А кто сделал эти заключения? – перебила ее Анна. На одной из страниц я заметила заголовок: «Психологический и поведенческий анализ». Кажется, там было фото Ригеля.
Женщина ответила:
– Врач-специалист, который работал тогда же, когда миссис Стокер возглавляла учреждение.
– Понятно, в таком случае, думаю, здесь ничего не сказано о панических атаках и психологических расстройствах, вызванных жестоким обращением с ребенком.
В комнате повисла тишина. Я уставилась на Анну, не сразу поняв, что она сказала. Впервые слышала, чтобы она разговаривала в таком резком тоне. Женщина из опеки выглядела очень смущенной.
– Миссис Миллиган, я не знаю, что вы о нас думаете. То, что случилось при Маргарет Стокер...
– Я думаю только одно, – холодно сказала Анна, – эту женщину просто уволили, в то время как должны были арестовать и осудить на долгий срок.
Я вспомнила день, когда Маргарет отстранили от работы. Кто-то из посетителей заметил у детей синяки и сообщил об этом в инспекцию. Маргарет немедленно уволили, и кошмар закончился за одну ночь, лопнул, как пузырь. Я не забуду глаза детей. Они смотрели на мир так, как будто обнаружили солнце после долгих лет, проведенных под землей. У всех были унылые лица и потускневшие глаза людей, которые давно не видели дневной свет и даже перестали верить в его существование. Но некоторые кошмары, оказывается, могут заканчиваться.
– И я сомневаюсь, что в «Санникрик Хоуме» когда-нибудь проводились проверки.
Проверки были, но редкие и поверхностные.
– Как это возможно, чтобы за все время никто ничего не заметил? – сердито продолжала Анна.
Потому что Она оставляла синяки там, где их не видно. В этом миссис Стокер знала толк. Она умела превращать нас в бессловесных сломанных кукол.
А между тем мир забыл о нас, доверив женщине, которая стала хозяйкой наших ночных кошмаров. Похожим образом поступают со сломанными вещами: их убирают в чулан, подальше с глаз. Мы были одинокие, проблемные, ничьи – детишки с изъянами. Непонятно, куда таких девать.
Иногда я задавалась вопросом, что было бы, если я оказалась не в Склепе, а в другом приюте, безопасном, стоявшем не на тупиковой улице, без кроватей в подвале. И без Нее.
– Интересно, как ей удалось продержаться столько лет? – ледяным тоном произнесла Анна. – И как ваша инспекция умудрилась ничего не увидеть, не понять?..
– Анна... – Я положила руку ей на плечо, покачала головой и посмотрела на нее с мольбой.
Зря она набросилась на эту женщину. Она не виновата, что Маргарет – чудовище. В этом никто не виноват. Кто-то должен был нас защитить, услышать и понять – это правда, но прошлое не изменить, а копаться в нем больно.
Я больше не хотела злиться и ненавидеть. В этом разговоре не было смысла, он только лишний раз напоминал мне, сколько негативных эмоций я испытала в детстве...
– Моя работа – проконтролировать процедуру усыновления. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы все прошло наилучшим образом, – с искренней решимостью сказала женщина. – Я так же, как и вы, хочу, чтобы у Ники и Ригеля была семья, мирная жизнь и стабильное будущее.
Анна кивнула, и мы вдвоем проводили гостью до двери.
– Всего доброго! – сказала инспектор и открыла дверь. В этот момент с улицы влетел Клаус. От неожиданности женщина попятилась и наткнулась на Анну, выбив у нее из-под мышки папки. Бумаги разлетелись по всему коридору.
Я стала помогать собирать листы и обратила внимание на один из них, с фотографией Ригеля. Глаза сами собой пробежались по тексту и зацепились за несколько слов: «симптомы», «апатия», «отторжение», «одиночество» и...
– Ника, спасибо. – Анна взяла у меня листы и положила их обратно в папку. Я смотрела на Анну, но видела ее как в тумане и даже не ответила «пожалуйста». Слова из бумажки крутились у меня в голове.
Апатия. Отторжение. Одиночество... Симптомы?
О симптомах какой болезни шла речь? И почему в папке Ригеля так много страниц? В голове у меня проносилось так много разных мыслей, что я не могла думать. В этой папке как будто хранились фрагменты жизни Ригеля, и каждый листок, казалось, был частью его тайны.
Смогу ли я когда-нибудь «прочитать» его душу?
Чуть позже в тот день меня навестила Аделина.
Я открыла ей дверь, и она робко вошла. Я не могла поверить, что это она и я веду ее по дому Миллиганов.
Мы вошли в гостиную. Я чувствовала себя неловко, а ее глаза смотрели на меня с прежней теплотой.
– Хочешь чаю? Анна только что заварила вкусный чай, – пробормотала я, заламывая руки. – Я помню... ну... раньше ты его очень любила. Если хочешь, я могу... – Я не договорила, потому что Аделина вдруг обняла меня, и я погрузилась в ее тепло, чувствуя, как ее руки сжимают мои плечи. Горячая волна прокатилась по телу. Сразу вспомнились наши вечера, проведенные в обнимку, нахлынула ностальгия. В этот момент я поняла, как мне не хватало Аделины все это время. Она была частью меня, мы всегда дополняли друг друга.
– Не ожидала, что найду тебя здесь, – прошептала она дрожащим голосом.
Как же я по ней соскучилась! В моем сердечном механизме только что встал на место недостающий винтик. В день, когда Аделину перевели в другое учреждение, в моем мире погас последний лучик света.
– Как ты выросла!
Аделина убрала волосы с моего лица, чтобы получше меня разглядеть. Я могла бы сказать ей то же самое. Она стала молодой женщиной. В мыслях я не рисовала ее такой взрослой, ведь Аделина всего на пару лет старше меня. И все же это ее улыбка, ее глаза, ее белокурые волосы, ее мягкий успокаивающий голос... Мне хотелось разрыдаться.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, – ответила я, еле сдерживая слезы.
Я усадила ее на диван и сходила на кухню за чаем.
– Я не знала, что ты выбралась из Склепа.
Рука Аделины взяла мою. Она оглядела гостиную.
– Здесь так красиво! Этот дом просто создан для тебя. Миллиганы кажутся очень хорошими людьми.
– А ты? – с тревогой спросила я. – Ты живешь в семье? Где-то здесь, поблизости?
Улыбка исчезла с лица Аделины.
– Нет, я все еще там, – тихо сказала она, – в приюте, куда меня перевели. Я уже совершеннолетняя, так что пора оттуда уходить, но... у меня нет работы. Я часто выбираюсь в город и ищу что-нибудь для себя... Книжный магазинчик, в котором я работала, в прошлом месяце закрылся...
Сердце сжалось от досады. И я невольно подумала, что мне в отличие от Аделины повезло, мой случай исключительный, и стало вдруг неловко за себя.
– Аделина, я...
– Все в порядке, – перебила она меня, – совершенно нормальная ситуация. Скоро найду что-нибудь, не переживай.
Она улыбнулась мне, а затем посмотрела на Клауса, который сидел у дивана.
– Я слышала о детективе. Ты как, в порядке?
– Анна считает, что мне следует с кем-нибудь об этом поговорить, – помолчав, призналась я, – думает, мне станет легче.
– Мне кажется, она права, – пожала плечами Аделина, – это невозможно исцелить в одиночку.
– Ты ходила на такие беседы?
Она медленно кивнула.
– Пару раз. Однажды все-таки решилась. Владелец книжного магазина был очень добрым человеком и порекомендовал мне одного психолога, своего друга. Я не рассказывала ему конкретно о Маргарет, но в общем и целом оказалось полезно поговорить. – Она медленно покачала головой. – Но Ника, ты очень маленькой начала проходить через все это. Каждый из нас переживает жизненный опыт по-своему, особенно травматический. У всех все по-разному происходит. Посмотри на Питера, он так и не оправился.
Я нервно кусала пластырь, осознавая правоту ее слов. Она не ушла и продолжала влиять на мою жизнь, как будто была где-то рядом. Пусть мы по-разному переживали травмы, но никто из нас не стал прежним.
«От этого невозможно исцелиться в одиночку».
Но вот вопрос... А можно ли вообще от этого исцелиться?
Аделина осторожно отвела мои пальцы ото рта и нежно улыбнулась.
– Ты по-прежнему жуешь пластыри, когда нервничаешь.
Я покраснела от смущения и опустила глаза. Да, дурацкая детская привычка.
– Так значит, ты поэтому пришла? – спросила я, продолжая начатую тему. – Потому что узнала про мой приступ?
При этих словах Аделина отвернулась. Я вдруг почувствовала себя неловко.
– Нет, я оказалась здесь по другому поводу. На прошлой неделе я кое о чем вспомнила и подумала, что надо прийти увидеться с Ригелем.
Я нервно сглотнула.
– С Ригелем?
– Разве ты не помнишь? Завтра у него день рождения.
Я упала с облаков на землю. И от потрясения растеряла все слова.
День рождения Ригеля – 10 марта. И как я умудрилась забыть? В этот день его нашли у ворот Склепа, а так как не смогли установить точную дату рождения, решили считать 10 марта его днем рождения. Я запомнила это число, потому что Ригель был единственным ребенком, которого поздравляла кураторша. Помню Ригеля, сидящего в одиночестве за столиком в кафетерии перед пирожным со свечкой...
– Я хотела сделать ему сюрприз, – объяснила Аделина, – но я должна была приготовиться к тому, что он не сильно обрадуется.
Я с болью в сердце вспомнила поцелуй Аделины и отвернулась, не в силах смотреть ей в глаза. Руки непроизвольно сцепились в замок.
– Этот день никогда не был для него праздником. Ты же знаешь, Ригель не любит быть в центре внимания, – тихо сказала я.
– Нет, Ника, не поэтому. – Аделина смотрела в пространство перед собой. – Это все из-за того, что с ним случилось.
Я обернулась к Аделине и встретила ее грустный взгляд.
– Ты действительно никогда об этом не думала?
Я не сводила глаз с Аделины, пока... пока вдруг не поняла, о чем она говорит. Какая же я глупая!
Ригеля бросили родители, вот что с ним случилось.
– День рождения, то есть день, когда его нашли, напоминает Ригелю о ночи, когда его семья от него отказалась, – подтвердила Аделина.
А я этого раньше не понимала. Всегда воспринимала его как красивого, надменного мальчика, которого не волновало, что происходит вокруг него, который и не способен был понять, как мы страдаем по Ее вине. Да, ну и хороша же я!
– Ригель сильно от нас отличается, – продолжала Аделина. – Мы потеряли свои семьи, Ника, но наши родные не хотели нас бросать, поэтому нам сложно понять, что значит быть отвергнутым родителями и оставленным в корзине даже без записки с датой рождения и именем.
Вот откуда хроническое недоверие к жизни, разочарование в людях, отсутствие дружеских связей, желание оттолкнуть от себя мир. Вот откуда агрессия и надменность.
Апатия, отторжение, одиночество. Симптомы.
Синдром покинутости – вот какую травму Ригель носил в себе с детства. С годами она только усугублялась, пока наконец не затмила собой реальность. Она проявлялась в его поведении и словах, но я думать не думала, что это в нем говорит боль.
– Он никогда не покажет, что истекает кровью, – сказала Аделина. – Ригель умеет маскироваться... Он постоянно сдерживается, но внутри... у него душа, настолько открытая боли и чувствам, что это пугает. Не понимаю, как он до сих пор не сошел с ума. Я уверена, что он ненавидит даже собственное имя, потому что его так назвала Она, и это имя для него – как печать одиночества, вечное напоминание о том, что его бросили.
Внезапно все поступки Ригеля приобрели другой смысл, моменты, когда он отталкивал меня и не позволял приблизиться, когда ребенком смотрел на свечку в пирожном, а вокруг никого не было. Моменты, когда Ригель взял меня на руки в парке, когда впервые позволил мне прикоснуться к себе, когда смотрел на меня глазами побежденного человека, который все еще думает, что он ранен и истекает кровью...
– Не бросай его, Ника! Не позволяй ему отказываться от самого себя. – Аделина смотрела на меня с тревогой. – Ригель обрекает себя на одиночество. Может, потому, что считает, что не заслуживает ничего другого... Он вырос с осознанием того, что он никому не нужен, и убежден, что так будет всегда. Ника, не оставляй его одного! Обещай, что не бросишь его!
Я так не поступила бы, нет. Я не оставила бы его одного, потому что он и так слишком долго был один и потому что сказки существуют для всех.
Я не оставила бы его одного, потому что жизнь хороша не тогда, когда ты один, а когда рядом есть кто-то, с кем ты идешь рука об руку, и солнце светит в лицо, и радуется сердце.
Я не оставила бы его одного, потому что мне хотелось с ним разговаривать, слушать его, понимать его чувства изо дня в день, из года в год. Я мечтала коснуться его души.
Я хотела видеть, как он улыбается, смеется и светится от радости, хотела видеть его счастливым, как никогда прежде. Я хотела всего этого и даже большего, потому что Ригель подчинил мое сердце ритму своего дыхания, и теперь я не знала, как можно дышать по-другому. Мне хотелось прокричать все это здесь, в гостиной, сидя на диване, но я сдержалась. То, что высказало мое сердце, осталось при мне.
– Обещаю.
На следующий день я быстро шагала по окрестным улицам с маленьким свертком в руке. Я немного опаздывала. Наконец через дорогу от меня показался киоск с мороженым. Я подошла к нему и огляделась, ища знакомое лицо.
– Привет, – сказала я Лайонелу, – извини, что опоздала. Ты долго ждал?
– Нет, конечно, – ответил он. – Пойдем, я присмотрел нам столик. На самом деле я жду тебя довольно давно, да, но ничего страшного.
Я снова извинилась и сказала, что хочу угостить его мороженым. Лайонел сразу же согласился, и я купила два рожка. Когда я протягивала ему мороженое, мне показалось, что его взгляд скользнул по моим голым ногам.
– Что такое? – спросила я, когда мы сели за столик.
– Красивое платье, – прокомментировал он, глядя на мое красное платье в мелкий белый горошек из струящейся ткани. Он посмотрел и на маленькую коричневую сумку на длинном ремешке, подарок Анны.
– Оно тебе очень идет. Выглядишь прикольно.
Мои щеки залились румянцем, я отвела взгляд и тут же вспомнила разговор в доме Билли.
– Спасибо, – сказала я, надеясь, что он не заметит моего смущения.
– Тебе необязательно было надевать его, чтобы прийти сюда.
– То есть?
Лайонел широко улыбнулся.
– Не то чтобы я это не ценил... Но стоило ли надевать такое шикарное платье только для того, чтобы вместе съесть мороженое? Не стоило, правда. Это всего-навсего мороженое.
– Ты прав. Я надела его, потому что потом иду на ужин. Мы сегодня празднуем день рождения Ригеля.
Лайонел застыл и, казалось, забыл про свой рожок.
– А, – сказал он, пристально глядя на меня, – у него сегодня день рождения?
– Ага...
Лайонел замолчал и вернулся к мороженому, а я сидела и улыбалась божьей коровке, которая села мне на руку.
– Значит, ты ради него нарядилась?
Я взглянула на Лайонела, который сосредоточился на мороженом и не смотрел на меня.
– Что значит – «ради него»?
– Ну ради дорогого братишки? – уточнил он. – Ты так шикарно выглядишь в честь его дня рождения?
Я посмотрела на него в замешательстве, потому что это платье я надела исключительно ради себя самой. В особый день надо и выглядеть по-особенному. Зная, что Ригель не любит шумных торжеств, мы решили устроить праздничный ужин в семейном кругу, из гостей пригласили только Аделину.
– Мы ужинаем дома, – мягко сказала я, – мне это платье показалось подходящим...
– Ты на домашний ужин надела платье?
– Лайонел, я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.
Разве он сам только что не сделал мне комплимент?
– Забудь, – пробормотал он, качая головой, и добавил: – Я не пытаюсь ничего сказать. Просто мне это показалось странным, вот и все.
Он откусил вафлю и попытался мне улыбнуться.
Мы молча доели мороженое.
– Что здесь? – спросил он через некоторое время, тыкая пальцем в маленький сверток, который я положила на стол. – Ты из-за этого опоздала, да?
– Да, – ответила я, заправляя прядь за ухо. – Задержалась в магазине. Извини...
– И что ты купила?
– Подарок для Ригеля.
Рука Лайонела застыла на свертке, и он повернулся ко мне.
– Можно посмотреть?
Я кивнула, и он осторожно его раскрыл, обнаружив внутри маленький стеклянный шар. К нему был привязан черный шелковый шнур, а по всей окружности шара цветным песком было выложено красивое звездное небо. Песчинки блестели на свету, мерцая, как маленькие звездочки.
И созвездие Ориона там тоже было, похожее на паутинку из тончайших бриллиантов.
Я не знала, что это за вещица. Может, брелок. Однако, когда я случайно увидела ее в витрине маленькой стеклодувной мастерской, то сразу подумала, что она может ему понравиться. Я даже представила, как Ригель рассеянно катает этот шарик по ладони, читая книгу...
Лайонел задумчиво вертел шарик в руках, а я встала, чтобы выбросить ложку.
– Ручная работа, – сказала я. – Леди сказала мне, что он последний. Представляешь, она сама раскрашивает песок! Потом надевает что-то вроде увеличительного стекла, садится на табуретку и тонким пинцетом раскладывает зерна, пока...
Меня прервал звон стекла. У ног Лайонела блестели осколки шара. Я смотрела на них, не веря своим глазам.
– Ой, – сказал Лайонел, почесывая щеку. – Черт возьми! Прости!
Я подошла, опустилась на колени и сложила на ладонь крупные осколки. Мой оригинальный подарок... превратился в мелкие стеклянные кусочки.
Почему? Почему все всегда разбивается вдребезги, когда дело касается Ригеля?
Я накрыла осколки другой ладонью и посмотрела на Лайонела. В моих глазах, наверное, читалось ужасное разочарование, потому что он снова извинился. Однако я ничего не ответила.
Я вернулась домой с тяжелым сердцем. Мне очень хотелось увидеть, как Ригель отреагирует на мой подарок, хоть я и опасалась, что он его не примет.
– Ой, Ника, ты вернулась! – Анна стелила на стол лучшую скатерть. – Не могла бы ты отнести на место эту коробку, пока я заканчиваю сервировать стол? В маленькую комнату в конце коридора.
В этой комнате хранились вещи Алана. Я взяла в руки коробку и пошла выполнять просьбу.
Я включила свет и поставила коробку у шкафа. Здесь лежали свертки с одеждой, коробки, старые музыкальные компакт-диски и плакаты; были и книги, по большей части университетские справочники и учебники. Алан изучал юриспруденцию, как и Асия.
Я взяла в руки увесистую книгу «Уголовное право» и начала осторожно ее листать. Мне хотелось узнать какие-нибудь подробности о жизни Алана, а расспрашивать Анну я стеснялась: воспоминания могли причинять ей боль. Книга была в хорошем состоянии, страницы без загибов и пятен, а это значит, что Алан бережно с ней обращался. Я рассеянно прочитала названия глав: «Преступление жестокого обращения с детьми», «Преступление двоеженства», «Преступление домашнего насилия», «Преступление инцеста»... Я нахмурилась. В глаза бросилось слово «усыновление». Я сосредоточилась и прочитала:
«В процессе усыновления усыновленный на законных основаниях становится частью семьи усыновителя. Следовательно, в дальнейшем он является полноправным членом семьи.
Раздел 13A Уголовного кодекса штата Алабама гласит: сексуальные отношения или брак с членом семьи, кровным или усыновленным, согласно закону считаются инцестом. К таким членам семьи относятся: родители и кровные или усыновленные дети; кровные или усыновленные братья и сестры; сводные братья и сводные сестры. Инцест относится к тяжким преступлениям класса C. Преступники класса C наказываются лишением свободы на срок от...»
Я резко захлопнула книгу и положила ее на место, как будто она жгла мне руки. В ушах звенело. Я стояла, уставившись на обложку и толком не видя ее. Что-то безмолвное зашевелилось во мне, как штормовое море. Я не понимала, откуда во мне взялось это чувство пустоты. Что со мной происходило?
Я закрыла дверь и поплелась обратно в кухню. Мне мерещилось, что стены шатаются, все вдруг показалось неуместным, чуждым, как будто ось жизни сместилась.
С большим усилием я прогнала эти ощущения и заперла их глубоко внутри, прежде чем вернулась к реальности. Я заставила себя сосредоточиться исключительно на вечере и старалась не обращать внимания на тревожное чувство, которое меня не отпускало.
Ужин прошел тихо и спокойно. Наконец-то я познакомила Аделину с Анной и Норманом, которые зорко следили за тем, чтобы ее тарелка не оставалась пустой. Я несколько раз взглянула на Ригеля, пытаясь прочесть что-то на его лице, что позволило бы мне понять, оценил ли он все происходящее.
Прибыли торт и подарки, и я немного смутилась, вспомнив, что у меня для Ригеля ничего нет.
Когда на улице уже стемнело, Аделина решила, что ей пора идти. Норман предложил подвезти ее, но она вежливо отказалась. Анна поцеловала Ригеля и ушла в спальню, где к ней присоединился Норман, пожелав нам спокойной ночи.
– Спасибо за вечер, – улыбнулась мне Аделина и ласково погладила по руке, а затем подошла к Ригелю, который все еще сидел за столом. Я чуть не подпрыгнула, когда она наклонилась, чтобы его обнять. Мне показалось, я расслышала, как она прошептала:
– Подумай о том, что я сказала тебе на днях.
При этих словах Ригель отвернулся, словно не хотел ничего слышать. Аделина вздохнула и ушла.
Мы остались в гостиной вдвоем. Повисла тишина. Заметив, что я за ним наблюдаю, Ригель встал из-за стола.
– Ригель! – Я подошла и остановилась у него за спиной. – Я кое-что купила для тебя сегодня, я не забыла. К сожалению, не получилось подарить.
– Мне все равно, – пробурчал он.
Я опустила голову.
– Да, но мне не все равно, – с горечью ответила я.
Этот вечер должен был стать для него особенным. Когда, как не сегодня, он мог бы почувствовать привязанность близких людей, даже если на первый взгляд в этом не нуждался? Я хотела, чтобы Ригель понял, что он не один в этом мире.
– Прости, – мягко прошептала я и пальцами сжала краешек его рубашки, почувствовав потребность подойти ближе. – С подарком не получилось, но я хотела бы исправить это.
– Не надо, – оборвал он резко, но слова прозвучали как мольба. – Не надо...
– Я настаиваю, – упрямо сказала я. – Позволь мне исправиться. Может, ты о чем-нибудь мечтаешь? – Я пыталась заглянуть ему в лицо. – Проси что угодно!
Ригель тихо выдохнул и глухо переспросил:
– Что угодно?
Я вспомнила, как он нес меня под дождем. Пощечина, которую он получил вместо меня. Царапина на его лице...
– Да, – без колебаний прошептала я.
– Что, если я попрошу тебя... замереть на месте?
– То есть?
Ригель медленно повернулся. Его темные глаза остановились на мне.
Я еле дышала, в его радужках я увидела отражение моего красного платья.
– Замри, – прошептали его губы, повергая меня в смятение. – Просто замри...
Я застыла, пораженная звуком его голоса. Он смотрел на меня из-под ресниц, высокий и властный. Я подняла руку, чтобы убрать прядь с лица, но не смогла это сделать: пальцы Ригеля обвили мое запястье и сжали его.
Он прикоснулся ко мне!
Потом Ригель медленно опустил мою руку.
– Просто замри...
Его голос гипнотизировал. Я растерялась, охваченная вихрем ощущений. Ригель смотрел на меня, а затем... медленно наклонился вперед. Запах его парфюма ворвался мне в ноздри. Сердце билось в горле. Его губы приблизились к моим. Я затаила дыхание. Его теплый язык коснулся уголка моего рта, и я перестала дышать. Сердце сжалось, колени дрожали. Что происходило? Я не сразу поняла, что Ригель слизнул с меня сахарную пудру, оставшуюся от торта. Я вцепилась в подол своего платья, как будто это единственная точка опоры в этом безумии. Я больше ничего не понимала. Мое дыхание стало глубже, его духи затуманивали мой разум, как сладчайший яд. Сердце готово было разорваться. Началось головокружение, я едва стояла на ногах, не дыша.
Он сводил меня с ума.
Я почувствовала, как его пальцы подрагивают на моем запястье...
Ригель отстранился, а я смотрела на него и вся дрожала, напуганная своими ощущениями.
Его взгляд горел на моих губах. Его дыхание коснулось моих щек.
Я закрыла глаза и...
* * *
Губы Ники.
Ригель больше ничего не видел. Кровь стучала в висках, голова затуманилась. Сердце рвалось из груди. Ника не двигалась. Она замерла на месте. Он слегка оттолкнул ее назад, вынудив прижаться к столу. И поймал себя на том, что скользит руками вниз по ее предплечьям, пока, задыхаясь, не останавливается на ее запястьях.
Он умирал от желания поцеловать ее.
Точильщик зашевелился. На его языке еще сохранялся медовый вкус ее губ, как приговор, который будет жечь вечно. Он должен уйти отсюда, пока не стало слишком поздно. Он должен отпустить ее, зарычать, оттолкнуть и никогда больше не смотреть на нее...
Но Ника с длинными каштановыми волосами, с блестящими приоткрытыми губами по-прежнему стояла перед ним, в платье, обтягивающем грудь. Она великолепна!
Ригель слегка наклонился вперед, вдыхая ее сладкий аромат. Запреты и ограничения почему-то перестали действовать. Он коснулся теплой кожи ее запястий и почувствовал, как у нее перехватило дыхание. Сердце бешено билось о ребра. Пытка. Ее запах опьянял. Казалось, он уже ничего не понимает, теряет связь с реальностью. Творить с ним такое была способна только Ника. В этот момент он хотел только одного...
Ника вздрогнула. Ригель увидел, что она закрыла глаза, ее губы подрагивали, а щеки покрылись красными пятнышками. По тому, как дрожали ее запястья в его ладонях, было понятно, что все ее тело сотрясала дрожь. Она не могла на него даже смотреть.
И снова в нем включился тот же разрушительный механизм: ужас, неприятие, жгучая страсть – чувства, которые мешали ему дышать и терзали совесть.
К нему вернулись тоска и отчаяние, и захотелось соскоблить их с себя ногтями, сорвать их, чтобы не ощущать себя таким грязным и неправильным. Он устал испытывать подобные чувства, но чем больше он бунтовал против самого себя, тем сильнее металось сердце в груди – как раненый зверь.
Он просто хотел ощущать себя нормальным. Хотел просто прикоснуться к ней, почувствовать ее.
Яд, шипы, боль и измученная страданиями душа – вот из чего сделан человек, которого неумолимо тянет к ней. Неудивительно, что она не может смотреть ему в глаза.
«Если на свете и есть кто-то, кто способен любить по-настоящему...» – эти слова медленно умирали внутри него, пока он смотрел на дрожащую Нику. И Ригель подумал, что в том, как при взгляде на Нику его душа всегда рассыпалась на кусочки, была какая-то мучительная сладость.
* * *
Ригель отпустил мои руки, отстранился, и я вернулась в реальность.
Нет, кричало мое сердце. Я сходила с ума, перестала понимать, где верх, а где низ. Я просто чувствовала, как некая неведомая сила тянет меня к нему. Я уже собиралась остановить Ригеля, как вдруг в дверь кто-то позвонил.
Я вздрогнула, а Ригель метнул хмурый взгляд в сторону прихожей. Кто мог прийти к нам в такой час?
– Никуда отсюда не уходи, – умоляющим голосом попросила я его. – Не убегай. Пожалуйста!
Я закусила губу, надеясь убедить его дождаться меня, не исчезать хотя бы в этот раз. Наверное, мне это удалось, потому что Ригель стоял не двигаясь.
Я пошла открывать дверь и спиной чувствовала, как он провожает меня взглядом. За матовым стеклом виднелся чей-то силуэт. Кто-то решил зайти к нам в гости в полночь? Я посмотрела в глазок и сильно удивилась. Затем открыла дверь.
– Лайонел! – растерянно пробормотала я.
Он смотрел на меня вытаращенными глазами и был похож на человека, который только что сбежал от бандитов.
– Уже почти полночь. У тебя что-нибудь случилось?
– Я увидел свет в окнах, – торопливо сказал он, нервно переступая с ноги на ногу.
Его затравленный вид меня испугал.
– Я знаю, уже очень поздно, знаю, Ника, но... я не мог заснуть... я не мог...
– Что с тобой? Ты в порядке?
– Нет! – ответил он резко. – Я постоянно об этом думаю и уже начинаю сходить с ума. Меня бесит эта ситуация, бесит, что ты живешь здесь, что... – Он закусил губу.
– Лайонел, успокойся!
– Меня бесит, что ты живешь в одном доме с ним! – наконец выпалил он.
От этих слов у меня заныло в животе. Я бросила тревожный взгляд через плечо, потому что в ночной тишине фраза Лайонела прогремела, как пушечный выстрел. Я шагнула за порог и прикрыла дверь, а Лайонел отступил на дорожку.
– Уже поздно, Лайонел. Лучше иди домой.
– Нет! – лихорадочно перебил он, повысив голос, что было на него непохоже. – Не пойду, потому что больше не могу это игнорировать! Меня трясет от мысли, что высокомерный тип постоянно крутится возле тебя. И еще твое платье... – бурно жестикулируя, сказал Лайонел и осмотрел меня с ног до головы. В его глазах мелькал зловещий огонек. – Все это время вы были вместе, да? Что он попросил у тебя в подарок, а? Что?
– Ты не в себе, – ответила я, от волнения обхватив себя руками.
– Не хочешь отвечать? – Лайонел шумно задышал, бегая по мне глазами. – Ты ничего не понимаешь, да?
Я подошла к нему.
– Лайонел!
– Вот только не надо этого! – крикнул он, отступив на несколько шагов. – Когда до тебя дойдет, а? Когда? – Он провел руками по волосам. – Ты действительно ничего не понимаешь?
Я ахнула, когда он сжал кулаки.
– Так не может продолжаться, это абсурд! Сколько мы уже дружим? Сколько? А ты как будто ничего не замечаешь! Что мне сделать, чтобы ты поняла? Что? Боже, Ника, открой глаза!
Лайонел шагнул вперед, обхватил мое лицо руками и порывисто поцеловал меня в губы. Я зажмурилась и оттолкнула его. Я была ошарашена, и Лайонел, судя по всему, тоже. Он смотрел на меня с изумлением, а потом перевел взгляд на дверь.
Я обернулась и вздрогнула, увидев Ригеля. В тусклом ночном свете его глаза казались двумя безжалостными черными безднами.
Ригель молча смотрел на меня, и в этот миг, мне кажется, я услышала, как растет трава. Потом он повернулся и исчез за дверью.
– Ригель! – позвала я и шагнула вслед за ним, но Лайонел схватил меня за руку.
– Ника! Ника, подожди!
– Нет! – крикнула я и выдернула руку.
Лайонел уставился на меня испуганными глазами, а я повернулась и вбежала в дом.
* * *
Нервы натянулись и дрожали, как струны. Сердце тупо болело, пока он удалялся от этого видения или, возможно, убегал. Он испытывал жгучее желание разорвать этого парня на части и раскидать их в разные стороны, чтобы он, как по волшебству, снова не собрался в целого человека.
Увидеть, как они целуются, – для него все равно что умереть. Его будто засосало в темную воронку.
Он знал, что Ника никогда не сможет смотреть на него так, как ему хотелось бы. На кого-то другого – да, но не на него, человека с грязным и разбитым сердцем. Он слишком сильно себя ненавидел, поэтому заставил ненавидеть себя и ее.
Кровь прилила к голове, кулаки сжались сильнее. Увиденная сцена мучила его, и неудержимо хотелось что-нибудь сломать.
Никто и никогда не полюбит его, никто, потому что он искалеченный, странный, ничтожный человек-катастрофа.
Он держал мир на расстоянии. Он портил все, к чему прикасался. С ним что-то не так, и это навсегда. Ему не дано переживать обычные эмоции. Он даже не мог испытывать такое сладкое чувство, как любовь, без того чтобы не царапать его и не разрывать на части в попытке оттолкнуть от себя.
Привязываться к другому человеку – значит страдать. Привязанность означает покинутость, страх, одиночество и боль. Зачем ему все это?
У любви были глаза Ники, ее светлая улыбка и детская непосредственность, и она причиняла ему боль.
Ригель сощурил глаза. Стресс пульсировал в висках, под веками вспыхивали белые звездочки, и он чувствовал, как поднимается из глубины и заливает все его существо жестокое, холодное чувство пустоты.
– Нет, – простонал он, напрягая мышцы в тщетном сопротивлении душевной боли, которая всякий раз грозила лишить его способности трезво мыслить. Он закрыл и потер глаза, но это не помогло, пустота осталась. Тогда в ярости он пнул попавшийся под ногу рюкзак и сел на кровать. Обхватил голову руками и начал раскачиваться взад-вперед.
– Не сейчас... Не сейчас...
* * *
– Ригель! – позвала я на лестнице, а когда добралась до второго этажа, пошла прямиком в его комнату. Дверь была приоткрыта. Я толкнула ее и увидела, что Ригель сидит в полумраке на кровати.
– Ригель!
– Не входи, – прошипел он угрожающим тоном, заставив меня вздрогнуть. – Уходи! – Он провел рукой по черным волосам. – Уходи сейчас же!
Мое сердце колотилось как сумасшедшее, но я даже не пошевелилась, потому что не собиралась уходить. Я медленно подошла к нему и услышала его шумное дыхание. Стиснув зубы, Ригель снова прорычал, вцепившись рукой в покрывало:
– Я запретил тебе входить!
У него был взгляд дикого зверя.
– Ригель, – тихо сказала я, – ты в порядке?
– В полном, – прошипел он. – А теперь проваливай!
– Нет, я не уйду...
– Убирайся! – прохрипел он с такой ненавистью, что я испугалась. – Ты глухая или что? Я прошу тебя уйти!
Мне было больно смотреть на него, потому что в его глазах, залитых гневом, промелькнуло страдание – так сверкает под солнцем стеклышко на черной земле. От огорчения слова застряли у меня в горле.
Ригель снова отталкивал меня, но на этот раз я видела, с каким отчаянием он прогоняет меня. «Ригель обрекает себя на одиночество» – вспомнила я слова Аделины, видя, как он истекает кровью на моих глазах.
– Ника, ты меня слышишь? Уходи!
Своим криком Ригель напугал бы любого, но на этот раз я слушала свое сердце, а не разум. Я обняла его и прижала к себе.
Я желала разлететься на кусочки вместе с Ригелем, не понимая, почему я тоже должна разорваться. Его руки обхватили меня, наверное, чтобы через секунду оттолкнуть.
– Ты больше не будешь один, – прошептала я ему в ухо, – я не оставлю тебя, Ригель. Обещаю! – Я чувствовала его тяжелое дыхание у себя на животе. – Ты больше никогда не почувствуешь себя одиноким. Никогда больше...
И в тот момент, когда я произнесла эти слова, его руки сжали ткань моего платья. А потом Ригель притянул меня и прижался лбом к моему животу.
Он как будто благодарил меня за сказанные слова, потому что очень в них нуждался.
По телу пробежал нервный ток, я сжала его волосы пальцами. И когда Ригель сильнее прижал меня к себе, как будто я была тем, чего он хотел больше всего на свете, мое сердце взорвалось.
Оно взорвалось, как галактика.
Моя душа расширилась и обернулась вокруг Ригеля, пока не слилась с его дыханием. Я нуждалась в нем так же, как и он во мне, потому что мы – частички единого духа, стремившиеся друг к другу на протяжении всей жизни и наконец соединенные биением наших сердец.
Мои широко раскрытые глаза наполнились слезами. Я прижалась к нему, потрясенная этим озарением, постигшая тайную истину. Отступать было слишком поздно. Ригель наполнил меня собой, он оставил на мне свои отпечатки пальцев. Все, чего я хотела, все, чего я отчаянно желала, – быть рядом с этим сложным парнем, который сейчас держал меня в своих объятиях, как будто только так мог спасти гибнущий мир. Спасти себя...
Парень, которого я знала всю свою жизнь, ребенок из Склепа с черными глазами и потухшим взглядом. «Ригель, – кричала я про себя, – Ригель и никто другой!» Вот кто мне нужен.
Мне казалось, что он всегда находился во мне, придавая смысл моему молчанию, беря за руку мои сны, даже когда они были слишком страшными. А с недавних пор я жила в ритме биения его сердца, в тревожном и сбивчивом, который он передал моему сердцу.
Я принадлежала ему каждой сияющей частичкой своей души, каждой мыслью и каждым вздохом.
Мы с Ригелем были началом и концом одной истории, вечные и неразлучные, как небо и звезды; он – царапина, я – пластырь, и вместе мы – пульсирующее созвездие.
Вместе с самого начала.
И пока я разрывалась, чтобы собрать себя по кусочкам, которые кричали только его имя, пока все распадалось и он становился частью меня, я думала о том, что единственный, кто был в моем сердце на протяжении всей моей жизни, это Ригель.