Власть секретов и лжи

Но бабушка лишь поджала губы ещё упрямее прежнего, а после сказала:

— Я дам тебе рекомендательное письмо к наставнице Глаинии, настоятельнице монастыря. Если Лина и правда искала синтезатор, то миновать окрестности замка Киарнав-ур не могла, а значит Глаиния о ней знает. И забудь о тиврилле и синтезаторе! Это слишком опасные вещи. Даже Глаиния, которой я хотела подарить синтезатор в благодарность за помощь в побеге, не рискнула его взять. Я дам тебе здешние безделушки, которые Глаиния с радостью обменяет на все нужные талисманы, и ты вернёшься ровно в ту секунду, из которой исчезла, а твоя сестра окажется дома. И что-нибудь для замены той статуэтки Глаиния даст. Кубок для вина или шкатулку для писем. Этого хватит, чтобы убедить коллекционера в состоявшейся сделке.

— Ты не знаешь кто сделал статуэтку? — поинтересовалась я.

— Нет. И думаю, мы никогда этого не узнаем. Если путь коллекционных вещей пересекала война, он не отслеживается. А войн было аж две. И из дня сегодняшнего в этой стране никому не дано выяснить, было ли что-то значимое первого июня сорок первого и семьдесят первого в Кахуранги, Данди и в Чаттануге или как там называется этот городишко в Теннесси, где есть врата. Судя по тому, что для статуэтки был использован именно бакелит, она откуда-то оттуда.

Я кивнула и сказала:

— Когда вернусь домой, то могу поискать информацию в интернете, но даже если найду, что это даст? В Синедольске полно магов и драконов, но никто не замечал, что статуэтка волшебная. Её сила спала, и неизвестно почему проснулась от моего прикосновения.

— Без анализа матрицы волшебства ничего сказать нельзя, — ответила бабушка.

И по ассоциации с коллекциями мне вспомнился Бородихин. Я так и не попросила Гомонова узнать, как продвигается расследование его убийства. И не задумалась, зачем вообще убивать Бородихина — на фоне всех событий в уличное ограбление я не верю.

А вот короткая стрижка Алёны, обвиняющей бабушку в утрате девственности — это интересно. Бабушка всегда коротко стригла волосы, не обращая внимания на то, что говорит о причёсках мода, и теперь я понимаю, почему. Это было знамя её освобождения и завоевания новой жизни, которыми она очень гордилась. Но Алёна-то к освобождению и обновлению отнюдь не стремится. Поэтому не думаю, что она остригла волосы сама. А её брат, вопреки нравам Ционеллии, не отказался от сестры. У этой парочки тайн и двойных игр намного больше, чем я думала.

И не стараниями ли Алёны и Петра пропала Лина? И кто кого использует на самом деле — Урманов Алёну с Петром или они Урманова?

Я спросила бабушку о Бородихине. Оказалось, она такого не знает.

— Жаль, — сказала я. — Втроём пробивать ход в Ирдецию было бы легче.

— Сначала надо решить, кем ты там будешь. Костюм монахини хорош, но ты её изобразить не сможешь. Тут нужна совсем другая манера движений, иное выражение лица, взгляд. Трёхчасовые ежедневные ходячие и сидячие медитации многое меняют в людях, знаешь ли. Да и словечки, жесты приветствия и прощания, многое другое, что характерно и обязательно для монахини... Для актрисы пришлось бы тщательно прописывать обильные ремарки и долго репетировать, но и тогда она достоверно показала бы монахиню только в пределах спектакля.

— Я могу быть послушницей-новичком.

— Это ничего не даст, — отрицательно качнула головой бабушка. — У послушницы ни прав, ни привилегий, ни защиты. За вред монахине Союз Веры обязательно найдёт виновного и казнит мучительно вместе со всей его роднёй и друзьями просто из принципа поддержания почтения к церковной власти. А послушница без сопровождения монахини или родственника-мужчины, или телохранителя — такая же законная добыча первого встречного, как и любая другая одинокая женщина.

— Тогда парнем оденусь, — решила я. — Акселерации даже в эти времена ещё нет, а там тем более. Поэтому никого не удивит, что парень девятнадцати лет щуплый и безбородый.

— Акселерация сейчас есть, — фыркнула бабушка, — но о ней даже медики редко говорят. А в будущем это актуальная тема?

— В моё время нет. Но в начале девяностых прошлого века была. Ну, как проблема... Люди вдруг соизволили заметить то, что было уже давно. А к моему времени стало само собой разумеющимся фактом, что в четырнадцать-пятнадцать лет люди выглядят взрослыми, стареть организм начинает только после пятидесяти, сама старость наступает после шестидесяти пяти и позже. Да и старость — понятие относительное. Сейчас в тренде семидесятилетние модели, чтобы рекламировать развлечения для людей солидного возраста.

— «Модели»? — не поняла бабушка. — «Тренд»?

Я объяснила и вернулась к переодеванию в юношу. Бабушка отрицательно качнула головой.

— Ты не умеешь носить шпагу. А переодеваться в простолюдина нет смысла. И для юноши странно посещать днём женский монастырь. Жить там он тем более не сможет. Тебе лучше одеться как куртизанка. Они иногда отправлялись в паломничество, поэтому твой пеший визит в монастырь окажется обыденностью. И если у тебя будет на одежде лента-флаг епископа другой епархии, то никто не посмеет тебя тронуть. Вопросов тоже не возникнет — это любовницы своего епископа интересны, а на чужих всем плевать. И свободное уверенное поведение куртизанки, её манера говорить только на книжных языках для всех в порядке вещей.

— Почему ты не научила нас верховой езде и нормальному эринэлю? — спросила я.

— Потому что в техномагическом мире ездят не на лошадях, а на чём-то вроде машин, и ционеллийские книжные языки, особенно высокий эринэль — это копия одного языков того мира. Не особо точная, но хорошо зная ционеллийские книжные языки ты быстро освоишься с бытовыми языками техномагического мира. А вот всеобщий эринэль этому сильно мешает.

Я кивнула.

— Понятно. Логично. А зачем надо было делать абстрактно-футуристические статуэтки из пластичного серебра?

— Какого серебра?

— Низкосортное серебро, — пояснила я, — смешанное со специальными добавками для усиления податливости и гибкости. Модный материал для любительской ювелирки и для западных стран дешёвый. И в России, и зарубежом продаётся во всех магазинах с товарами для домашнего творчества.

— И много там товаров? — живо заинтересовалась бабушка.

— Вагон и три грузовика. Любое классическое и новаторское творчество, на которое хватит фантазии, и любой народный промысел, который существовал в истории человечества. Кто-то этим просто так занимается, для собственного удовольствия, кто-то на продажу. В Синедольске такое по-старинке называют «handmade», «изготовленное вручную» в буквальном переводе и «собственное творчество» по смыслу, а вообще для этого есть термин «arts-and-crafts» — «искусства-и-ремёсла» дословно, но по смыслу больше «смастерить самостоятельно нечто прекрасное, не имея диплома о соответствующем образовании». Это художники-самоучки, народные промыслы и даже Битлз, у которых не было профессионального музыкального образования, а только школьный музыкальный клуб, аналог советской ДМШ. Но вернёмся к серебряным фигуркам. Зачем нам их надо было делать?

— Какие именно? — заинтересовалась бабушка. И кивнула на мольберт с закреплённым на нём листом бумаги для эскизов. — Нарисуй. Ты начертательную геометрию знаешь?

— Да. Когда в девятом классе школы начались основы начертательной геометрии, ты заставила нас ходить к университетскому преподу на дополнительные занятия. И когда мы после девятого класса в профтехлицей ушли, там начертальная геометрия была среди прилично изучаемых профпредметов, а не общеобразовательных, которые давали на шаляй-валяй.

Бабушка довольно улыбнулась.

— Я молодец.

Я ответила пожатием плеч и стала чертить статуэтку, заказанную Ингой. Без инструментов чертёж был очень приблизительный и не особо ровный, но представление об объекте давал вполне внятное.

А когда чертёж был завершён, бабушка прямо залучилась от самодовольства.

— В техномагическом мире те, кто может сделать такое правильно, получают много денег. Я училась делать дасгис по совету Глаинии — она сказала, что на этом я заработаю много карманных денег. Монастырю очень выгоден такой мастер, и настоятельница, заполучив новую послушницу, сразу же попробовала пробудить в ней талант дасгис-дуна. И она предпочитала стимулировать детей конфетами, а не розгами. Глаиния дала мне такую вкусную конфету, какую я никогда в жизни не видела. И сказала, что если я хочу заполучить ещё, то должна её заработать. Но если буду плохо себя вести, то получу только половину конфеты. А если совсем плохо, то вообще ничего. Это подействовало.

— Умная женщина, — ответила я.

— Ещё какая, — улыбнулась бабушка. Она встала со стула, подошла к шкафам и из одного из ящиков достала сумку, вынула кошелёк. — Тут в трёх остановках магазин для рыболовов и охотников, иди туда и купи три пары галош и три дождевика. Для настоятельницы и её помощниц нужны хорошие подарки, а такие вещи у них будут чудом. Бери именно галоши, а не сапоги, потому что монахам не позволено носить такую обувь, а калоши легко сойдут за кожаные чехлы, которыми обвязывают в дождь и распутицу соломенные туфли. А защищать резина будет гораздо лучше, не говоря о том, насколько она прочнее и долговечнее. И накидки из листьев всё же не так хороши для защиты от влаги, как прорезиненный брезент или целлофан.

Я оторопело захлопала глазами, пытаясь осознать словосочетание «накидка из листьев», но вспомнила японские и южнокорейские фильмы о средневековье: там в дождь надевали сплетённую из длинных широких стеблей травы безрукавку, на голову — соломенную остроконечную и очень широкополую шляпу плотного плетения, и получалась пусть не идеальная, но вполне приличная защита от дождя. Хотя, конечно, её не сравнить с дождевиком из полимеров.

Бабушка дала мне деньги, бумажку с размерами и большую холщовую сумку хиппового вида для покупок. Я поехала в магазин.

Галоши были не хуже современных, а вот брезентово-резиновые плащи оказались даже лучше, чем я ожидала от этих лет и такого материала.

Продавщица на кассе злобно поинтересовалась, зачем мне столько.

— Спекуляцией занимаешься? — едва не зарычала она.

Я на мгновение растерялась: не привыкла, чтобы продавцы хамили и задавали вопросы, а не старались с лучезарной улыбкой и комплиментами подсунуть всякие сопутствующие товары типа панамок с антикомариной сеткой для лица или фляжек.

Но спасибо рассказам стариков, я поняла, о чём речь и чем опасна ситуация — за спекуляцию, как в эти годы называли частную торговлю, арестовывали и сажали в тюрьму. А продавцы должны были следить, чтобы покупатели брали товары ровно в том количестве, которое нужно одному человеку.

— Дача, — сказала я. — В дождь постоянно забиваются отводные канавки, и их надо быстро вычищать. Этим занимаются папа, мама и я или бабушка, дедушка и я.

— А почему не отец и дед такие вещи покупают? Это мужское дело!

— Потому что они работают, а я студентка и у меня каникулы.

— Расплодилось дачников, — злобно прошипела продавщица, но оплату приняла и позволила забрать покупку.

Я сложила всё в сумку и пошла к остановке. Но по дороге ужасно захотелось есть — у меня давно было пусто в желудке. Я оглянулась, отыскивая кафе или киоск быстрого питания: от выданной бабушкой суммы оставалось ещё немного, должно хватить на сосиску в тесте и стакан содовой. Или лучше взять холодный мятный чай?

Ничего похожего на перекусочное заведение не было на протяжении целого квартала, хотя место очень оживлённое. Если даже в нашем спальном квартале есть три кафе и четыре киоска с фаст-фудом, то тут должно быть не меньше трёх десятков того и другого. Однако ничего нет. Я прошла ещё два квартала, скоро будет следующая остановка, голод достиг пика, а никаких кафе и киосков по-прежнему не было. Но ведь в этом времени существовали рестораны. И столовые, пельменные, ещё какие-то заведения. Я видела в кино, как персонажи ходили на перерыв в столовую!

Кино не обмануло, пищевая точка обнаружилась рядом со следующей остановкой. Название было странным: «Столовая 5/11». Я задумалась над этими загадочными цифрами. С 24/7 всё понятно: круглосуточное заведение без выходных, работает двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. А как может быть устроена работа по схеме 5/11? И почему у столовой нет индивидуального наименования типа «Вкусняша», «Золотая ложка», «Радость для животика» и тому подобное? Как её должны отличать от множества других столовых и кафе? Хотя, множества тут как раз и нет, столовая явно одна на несколько кварталов, перепутать невозможно.

Я зашла в неё и на пару секунд застыла от удивления. В зале стояли высокие круглые столики на одной ноге, рядом с которыми не было стульев! Да возле самого что ни на есть дешёвейшего и крохотного уличного киоска с фастфудом всегда будет пластиковый нормальной высоты и четыре стула. А тут солидное здание и без стульев. Это что, тут стоя есть надо? Они серьёзно?! А если посетители с детьми, то их куда девать? И как вообще можно есть стоя? Как в таких условиях получать удовольствие от еды? Вопросы остались без ответа, поскольку посетителей в столовой не было. Да и пахло в ней противно, подгоревшим прогорклым маслом. От такой вони хотелось удрать со всех ног, но голод терзал до боли. Надо хотя бы что-то проглотить, чтобы до бабушки доехать. Я решила рискнуть и прошла к витрине, надеясь, что там будет такое, что испортить при всём желании невозможно: например, бутерброды с сыром. А те, что с колбасой лучше не брать, она запросто может оказаться просроченной. На витрине стояла тарелка с заветрившимся свёкольно-капустным салатом, сомнительного вида жареный минтай, столь же не внушающие доверия котлеты и что-то неизвестное в стальных закрытых контейнерах, похожих на те, в которых в современных мне столовых держат рагу, суп, картофельное пюре и прочие простые горячие блюда. И если у нас контейнеров всегда восемь-десять, то тут всего два. Скудный выбор, но что уже есть. А, вот ещё пирожки, причём печёные, а не жареные, неожиданно хорошо приготовленное яйцо-глазунья и компот.

— Здравствуйте, — улыбнулась я раздатчице и кассирше. — Пирожки с чем?

Обе сотрудницы посмотрели на меня как на идиотку.

— С картошкой, — буркнула раздатчица, не ответив на приветствие.

— Тогда одну глазунью на ломтик хлеба и компот с собой. Хлеб ржаной. Это сколь...

— Тебе чего тут, буфет?! — заорала раздатчица. Кассирша добавила зло:

— Перерыв уже закончился, а они всё лезут и лезут. Да ещё капризы свои выставляют!

Я оторопела который раз за день. Вы можете представить себе любое едальное заведение не в пиковый момент его работы, в котором сотрудники при виде появившегося на пороге посетителя не начинают улыбаться, приглашать войти и заверять, что так вкусно и выгодно, как здесь, он не поест больше нигде? И чтобы в едальном заведении не было еды и напитков на вынос? Пафосные рестораны не в счёт, понятное дело, там совершенно другая линия сервиса. А вот обычную перекусочную среднего уровня вы можете представить в таком виде и с таким поведением работников?!

Я тоже не могла такое вообразить. Мой мозг отказывался считать происходящее реальностью, а не похмельным сном. Может, я перебрала тёткиной наливки и сама этого не помню? Или вообще получила травму головы и сейчас лежу в коме, а всё случившееся, начиная со звонка Лины, это просто бред?

Раздатчица и кассирша тем временем говорили:

— В рабочее-то время по столовым шляться! Прогуливает работу. И капризы свои устраивает. Хочешь в пище привередничать — готовь сама. А тут едят то, что дадут, и не вякают!

Я опять оторопела. Кто так дела ведёт?! Как только эта забегаловка поганая до сих пор не разорилась?!

Как-как... Глупый вопрос. Столовая принадлежит не частному лицу, а государству, которое живёт с продажи нефти, леса и прочего сырья, и потому плевать ему на все прочие отрасли. Их работники могут работать сколь угодно плохо, ничем за такое дряноделье не рискуя. И эта столовая одна на чёрт знает сколько кварталов. У людей просто нет выбора. Или с собой бутерброды носить и губить здоровье сухомяткой, или получить хоть какой-то горячий суп, пусть и плохо сваренный, и хамски поданный. К тому же здесь начисто отсутствует понятие «защита прав потребителя». Даже если кто-то таким возмутится, то куда ему обращаться, чтобы плохих работников наказали, а ему выплатили компенсацию? Насколько я помню историю, в СССР само слово «потребитель» приравнивалось к слову «преступник».

Кассирша с раздатчицей тем временем продолжали галдеть:

— Да она студентка!

— Порядочные студенты сейчас к экзаменам готовятся, а по улицам и столовым в рабочее время только стиляги и прошмандовки шляются! Вон сумка какая! Только у стиляг и шалав такие!

Я стряхнула с себя вызванное изумлением оцепенение и пошла к выходу. Пусть это сто раз бред, но я не на помойке себя нашла, чтобы даже в бреду скотство терпеть.

А в спину мне донеслось:

— Ты гляди, застыдилась! Ещё не совсем совесть потеряла!

На улице я ущипнула себя за руку. Больно. И в животе урчит, сосёт так, что терпеть невозможно. Это не у меня бред, это я попала в ненормальный мир. Так что нечего шляться по всяким отстойникам, имеющим наглость называть себя «столовая», когда можно попросить еду у бабушки. В этот момент вспомнился мельком виденный эпизод телесериала о конце шестидесятых, где персонажи удивлялись, что кто-то не с собой на работу еду берёт, а ходит в столовую, и называли её «рыгаловка». Тогда я удивилась этому, но теперь воочию убедилась в их правоте. Вслед за этим вспомнилось, как в какой-то книге французская актриса описывала шок, который пережила при посещении советского общественного туалета. Ой, мама-мама, вот это меня вляпало... А потому хватит жевать сопли! Действовать надо, выбираться побыстрее из этого дурдома. И для начала вернуться в театр, чтобы относительно нормально поесть — бабушка хвалила и предназначенный для зрителей театральный буфет, и служебную столовую. А нужду в театре можно справить, не рискуя упасть в обморок от вида отхожего места.

Я поспешила к остановке.

* * *

Я смотрела из окна кухонной лоджии на освещённый фонарями ночной двор бабушкиного дома. Тот самый, в котором жила тётка, а после мы с Линой.

Тётка, кстати, ещё не родилась. Ей в материнском животе четыре с половиной месяца сидеть осталось.

Но Фирра, она же Валентина Шарыгина, в замужестве Кудрявцева, уже три года как мертва, а её сын Анатолий ничего о Ционеллии не знает, поэтому помочь нам не может. Да и если бы знал, вряд ли от этого был бы толк — тёткин отец был тупицей, об этом я точно знаю. Да и бабушка сказала, что магии в нём ноль.

Валентина поспешила забеременеть и родить сразу после заключения брака, чтобы крепче привязать к себе и без того приворожённого мужа. Но через восемь месяцев после родов закончилась война, а светская жизнь в Синедольске, во всяком случае, среди его чиновной элиты началась ещё раньше. И требования к звёздности жён сильно поменялись. Под влиянием трофейных фильмов, а также кинолент союзников, к просмотру которых у чиновников был допуск, стали цениться стройность и изящество. Бочкоподобные формы вызывали насмешку, превратились в признак деревенщины, плебейства. А Валентина за время беременности и кормления сильно растолстела — главным образом потому, что банально обжиралась без меры, наконец-то до изобилия продуктов дорвавшись. И если приворожённый муж продолжал баловать Валентину дорогими тканями и украшениями, оплачивал услуги лучших портних — их в те годы называли «модистки» — то жёны других чиновников выказывали не зависть, а насмешку. И Валентина бросилась исправлять внешность при помощи магии. В результате приворот ослаб, муж осознал, что женат на голозадой колхозанке, тогда как мог, пользуясь вызванным войной дефицитом на мужчин, уцепить дочку более высокопоставленного чиновника и сильно продвинуться в карьере. В итоге муж стал лупцевать Валентину и сына как боксёрские груши, а подарками оделять многочисленных любовниц. Валентина всё терпела, потому что не имела ни гроша собственных денег и не обладала никакой профессией. Но летом 1953, когда крупное синедольское чиновничество трясло от московских переделов власти, и им стало не до контроля за середнячком, Валентинин муж развёлся с ней и женился на стройной юнице восемнадцати годов отроду, не боясь потерять в карьере из-за «поведения, недостойного коммуниста». Валентина вместе с сыном оказалась на улице с голым задом и грошовыми алиментами, ни единой нитки не получив при разделе имущества, потому что у мужа не было ничего своего: квартира, дача и машина служебные, домработнице тоже платила госказна, продуктовый паёк, предназначенный для членов чиновных семей, бывшей жене не полагался, в спецмагазины с феерически заниженными ценами — ниже себестоимости производства или закупки у иностранных производителей! — ей хода не стало, а зарплата у чиновника крошечная, чисто символическая. Это не имело значения при многочисленных пайках и льготах, но стало катастрофой при назначении алиментов. Которые, к тому же, только на ребёнка платятся до совершеннолетия, а жена-домохозяйка получает их всего лишь три года. Или даже меньше было в те времена? Впрочем, важно не это, а то, что Валентина пошла на швейную фабрику сначала ученицей швеи, после стала швеёй и так проработала долгие годы, поскольку от швейной фабрики ей дали комнату в общаге для малосемейных. Без магии и от привычки заедать обиды на жизнь мучным и сладким все сброшенные килограммы вернулись обратно к Валентине, да ещё привели с собой друзей, лишая свою хозяйку шанса на новый брак.

Я хмыкнула и села на выделенную мне раскладушку, которая стояла здесь же, на лоджии. Ну я и нашла о чём вспоминать! Спёрлась мне эта кретинка. Хотя... Анатолий-то после армии стал шофёром на синедольском хлебокомбинате, от него после женитьбы и получил ту комнату в общаге, где жили мы с бабушкой. А Валентина до самой смерти осталась в общаге при швейной фабрике. И даже несмотря на то, что там вот уже три года живут другие люди, они не могли ничего в комнате переделать, разве что стены красили, потому что комната является госсобственостью, а они всего лишь временные пользователи и могут жить там, пока на фабрике работают.

Следовательно, если всё же Валентина припрятала что-то волшебное, то оно до сих пор лежит в той комнате. И поскольку мозгов у неё хватало только на поиски мужа и демонстрацию внешности, но никак не на карьеру, то все не приворотно-украшательские талисманы могли уцелеть.

А бабушка говорит, что проникнуть в Ционеллию будет очень трудно, поскольку её талисманов мало, они слабы, и рисковать своим будущим и будущим своей дочери она не станет, поэтому лучше сделает мне справку от колхоза, разрешающую поступать в Синедольский Госуниверситет — на это её талисманной заначки, предназначенной на всякие форс-мажоры, как раз хватит. И даже на фокус Гомонова с поступлением останется, тем более что большинство экзаменов я без проблем сдам сама.

Но мне такое «счастье» нафиг не спёрлось!

Я бросилась в комнату бабушки, затрясла её за плечо.

— Проснись! Есть идея.

Бабушка идею очень даже одобрила. И даже дала талисманы, которые позволят пройти в швейную общагу мимо вахтёрши и убедить нынешних жильцов комнаты в том, что я их родственница из другого города, которую можно безбоязненно оставить в комнате и уйти на работу.

Бабушка довольно улыбнулась.

— А ты умница. Даже я об этом не подумала. У меня получилось создать хорошую породу из моей крови.

Я, пользуясь её благодушным настроением, попыталась убедить бабушку рассказать маме о Ционеллии и тиврилле. Но она опять упёрлась, желая всё скрыть.

Я вздохнула. И спросила:

— Ты точно не знаешь Бородихина?

— Никогда не слышала такого имени. Если бы ты его нарисовала... Вдруг я его только в лицо знаю?

— Только я понятия не имею, как он выглядел в сорок шесть лет, — буркнула я. — Годы сильно меняют людей.

Настроение опять испортилось, поскольку исчезла надежда предупредить и подготовить маму через него.

И то, что мама оказалась очаровательным и очень развитым умственно для своих лет ребёнком, только добавляло паршивости ситуации.

— Спать ложись, — сказала бабушка. — Завтра тебе надо выехать рано утром, чтобы застать новых жильцов до того, как они уйдут на работу.

Совет был мудрый, и я послушалась. А утром бабушка одолжила мне платье. И какое счастье, что у неё был весьма солидный запас нового нижнего белья пристойного вида — изящного, кружевного, сексуального. И лифчик был правильный, с улучшением формы груди и выгодной её демонстрацией.

— Порядочная и уважающая себя девушка всегда заботится о том, чтобы было, в чём раздеться, — пояснила бабушка, когда я с изумлением уставилась на магазинных объёмов запасы исподнего в одной из кладовок квартиры. — При каждом случае я закупаю бельё впрок у иностранных клиентов и московских фарцовщиков, поскольку нет никакой гарантии, что даже мне удастся купить его снова. А изнашивается бельё быстро. Не ходить же мне в том, что именуют бельём в местных магазинах. Такое исподнее годиться только на то, чтобы создать общество бесполых роботов, поскольку у любого мужчин от вида такого белья наступит импотенция, а женщина, которая его наденет, мгновенно превратится в злобное фригидное бревно. Если бы не фарцовщики, импортные журналы как образец и выкройки нижнего белья в местечковых журналах для женщин, Совдепия давно вымерла бы.

Я рассмеялась. Этот мир был ужасен, но не безнадёжен, поскольку в нём всё больше обнаруживалось обходных тропинок и лазеек. И это внушало надежду, что я смогу выбраться отсюда в мир нормальный даже не прибегая к транзиту через Ционеллию. Бабушку-то так отсюда не эвакуировать. А оставлять её здесь я не хочу! Она заслуживает много лучшего, чем этот больной на всю голову мир.

Ой, так ведь есть ещё и мама — чудесный одарённый ребёнок. И я хочу, чтобы её детство проходило там, где куклы не похожи на персонажей третьесортного фильма ужасов. Справедливости ради надо отметить, что здесь не все игрушки уродливы, те, которые изображают животных, вполне милые, но антропоморфные куклы просто чудовищны, и совсем нет не только кукольных домиков, украшений и нарядов, но и детской бижутерии и косметики для самих девочек, принцессовских платьев, парка развлечений и много другого, что было у меня. Да и для раскрытия маминых талантов нужна совсем другая среда. Судя по её увлечённым разговорам о самбо и боксе, по маминой моторике, а ещё по тому, как она поспешила продекламировать гостье очень сложное для десятилетнего ребёнка стихотворение, мама могла бы стать звездой уровня Синтии Ротрок — ведь мамино двадцатилетие как раз приходится на начало золотого века фильмов о боевых искусствах. А учитывая волшебнические таланты Лины и мутацию Алёны, у мамы тоже что-то такое может быть. Поэтому лучше ей жить там, где салоны ведьм, конторы ловцов инопланетян и эзотерические магазинчики так же банальны, как и парикмахерские, а весьма профессиональные наборы фокусников продают в любой лавке с игрушками. И где в каждом варьете, на каждом телеканале, даже самых убогих и провинциальных, есть свой чувак или чувиха в расшитом звёздами плаще и в остроконечной шляпе, устраивающие «магические шоу» — в таких условиях реальные проявления магии привлекут внимания не больше, чем игра на скрипке.

Глубоко погружённая в свои думы, я рассеянно поблагодарила бабушку за одежду и ушла за ширму переодеваться.

И как же мне повезло, что бабушка сохранила свою фигуру в её первозданном виде: и бельё, и платье сидели на мне отлично. А то, что я сантиметров на пять повыше, значения не имело, потому что платье бабушка дала цельнокроенное, полуприлегающее, и на какое место у меня пришлась его талия, было незаметно. Длина подола тоже оказалась идеальной: классическое мини, не слишком коротко, но и без лишней скромности. Иначе говоря, бабушка совместила и прекрасно решила две взаимоисключающие задачи: я и выглядела привлекательно, и ничем не выделялась из толпы.

Я поблагодарила и поехала в общагу, где когда-то жила Валентина.

* * *

У всех попавших на Землю волшебных талисманов было одно общее и крайне неприятное свойство: они рассыпались в прах после одного-двух применений. Если очень повезёт, то талисмана, как той статуэтки, хватит на три раза. Но я на такую удачу рассчитывать не собираюсь. Особенно после того, как талисман для зачаровывания общажной вахтёрши рассыпался у меня в руках.

К счастью, бабушка именно это и предполагала, а потому у меня был неплохой талисманный запас. И с собой она принесла талисманов килограмм на пятьдесят, для этого у неё был специальный кошель-талисман, в котором всё весило около одного кило, и размером было с ту поясную сумку-кошелёк, который носят рыночные торговцы. Талисманов осталось не так много, а потому обращаться с ними надо было очень экономно.

Комнату, которую раньше занимала Валентина, я нашла легко, но из-за двери доносились крики семейного скандала. Орали два голоса, хотя это не значит, что там только двое. А вот то, что придётся попрощаться со всеми оставшимися талисманами и есть риск ничего этим не достичь, сомнений не вызывает. Пробивать людей, находящихся в состоянии эмоционального возбуждения намного сложнее, чем полусонную от безделья вахтёршу, а ведь даже её пробивание разрушило талисман. Однако выбора нет.

Крики за дверью набирали обороты. Она упрекала его в том, что он все вечера сидит во дворе с мужиками, никогда не водит жену ни в кино, ни в гости, она все вечера сидит дома одна, как незамужняя, а он предъявлял ей претензии за неумение готовить и плохо выглаженную рубашку.

Не понимаю таких скандалов. Если тебя чем-то не устраивает твой партнёр, то расстанься с ним и заведи другого, нервы-то себе зачем портить? А мужика, который смотрит на тебя как на обслугу, тем более гнать надо. Свою рубашку нужно гладить самому. Или платить за это так, чтобы вызывать к глажке интерес. И упрекать кого-то в плохой готовке можно только если за неё платишь или готовишь лучше. А в криках мужчины не прозвучало, что он один тратит деньги на продукты и коммуналку. Следовательно, работают оба, а значит и готовить, и гладить, и сортир после съеденного мыть должны поровну.

Но, возможно, скандал и к лучшему. В таком состоянии все обитатели комнаты, и сами скандалисты, и их дети-родители, если таковые имеются, хотят побыстрее оттуда сбежать, а значит легко и без проблем оставят свежеприехавшую иногороднюю родственницу одну. Глядишь, сэкономлю драгоценный волшебный инструментарий. Я сжала в руке талисман в виде маленького кусочка кварца и другой рукой забарабанила в дверь, стараясь перестучать крики.

Открыл мне высокий шатен лет двадцати пяти. На лицо симпатичный, но брюхо отращивать уже начал. Шатен откровенно выпялился на мои ноги. Это при жене-то, стоящей метрах в двух от него! Их брак окончен, чего бы они сами о нём не думали. Впрочем, это было понятно и по характеру ссоры. Если её участники так друг на друга орут, то между ними нет больше ничего, кроме ненависти.

Но это не мои проблемы. Я дала ментальную команду талисману, и парень сказал, оглянувшись в комнату и пропуская меня:

— Вера, смотри, Мира приехала!

— Ох, а я пирог в домовой кухне купить не успела! — ответила симпатичная блондинка лет двадцати трёх, с большими зелёно-голубоватыми глазами. — Саша, сходи в универсам, купи что-нибудь! Я пока чай поставлю.

И Саша тут же потопал за покупками. Хм, а их супружеская жизнь не так плоха. Разве что им нужен семейный психолог, который объяснит этой парочке, что ссориться надо не рано утром, перед уходом, а вечером, перед койкой — они явно из тех, для кого ссора является важной частью сексуальной прелюдии.

Я оглядела комнату. Метров восемнадцать площади, из мебели два дивана, раскладной и одинарный, трёхстворчатый шифоньер, стол-книжка, используемый и для приготовления чая, и для работы. Мебель подержанная, и сильно. Значит есть шанс, что она осталась от Валентины. В углу я заметила ребёнка лет трёх-четырёх, который строил что-то из кубиков, не обращая внимания на родителей. Очевидно, что он к ссорам привык с рождения, для него это ничего не значит.

Но трахаться в одной комнате с ребёнком?! Или они держат его в детсаде до позднего вечера, как наши соседи по общаге? Надо ведь отдохнуть после работы и только тогда можно нормально трахаться. В моё время с передержкой ребёнка в детсаду никаких проблем нет, доплачивай за продлёнку и все дела. Здесь, наверное, так же — пусть даже неофициально. Деньги всем нужны, и воспитатели детсада не исключение. Но долбодятлам, размножающимся до того, как обзавелись отдельной комнатой для себя и для ребёнка, не поможет никакой психолог — это я по соседям в той общаге, где сама жила, знаю. Впрочем, там большинство покупали или снимали по три-четыре реконструированные комнаты подряд — так и дешевле, чем одна обычная трех-четырёхкомнатная квартира, и ленивая, охочая до халявы аульно-кишлачная родня ни сама в гости не приедет, ни денег им посылать не надо, потому что перед ними можно с честными глазами клясться о своём стеснённом и бедственном положении. В итоге ни ссор, ни обременительных хлопот, а деньги вместо кормления захребетников можно тратить на машину, одежду, телефоны, игровые приставки, занятия с репетиторами и прочие нужные для себя и своих детей вещи.

Однако тут явно не такой случай. Мне, впрочем, важно не это, а то, почему они на работу не идут. Вера, возможно, ещё в декрете, а почему Саша дома околачивается?

Я сидела на поскрипывающем стуле у стола, любезно улыбалась, неопределёнными междометиями отвечала на болтовню Веры и думала, как задать вопрос о том, что родственница и так должна знать. Не хочется тратить последний ментальный талисман. Мало ли на что он ещё пригодится. Этот кусочек кварца оказался прочнее своих предшественников, а потому я хочу сберечь его на что-нибудь поважнее.

— Немного подзапуталась со всеми хлопотами, — начала я. — Ты ещё в декрете?

— Весь мой декрет на универ пришёлся. Я же академ не брала. Но зато сразу после распределения мне на фабрике место в садике дали! Мы смогли забрать Максимку из Тыневки.

Я немного подзависла над тем, что место в детсаду дают — у нас на двери подъездов постоянно вешают рекламу то одного садика, то другого, по телевизору бегущей строкой постоянно их рекламируют, детей берут с года, а то и с шести месяцев. Получается, что здесь и на детсады дефицит? Место в них родители должны заслужить, как холопы барскую милость? Лихо у них! А Тыневка — это крупная железнодорожная станция сортировочно-комплектующего типа и депо при ней. При них есть посёлок для работников. Находится Тыневка у восточного края города. Хотя, в эти времена, наверное, дальше. Это у нас город разросся, и Тыневка практически стала его районом, город даже окружает её с двух сторон и скоро будет и с третьей её стороны. Сейчас речь идёт об официальном включении Тыневки в городскую территорию, на губернатора области давят застройщики, им чем-то мешает то, что Тыневка — отдельная административная единица. Но речь не о том. Надо понимать, ребёнок вскоре после рождения был отправлен к кому-то из родственников, скорее всего, к бабушке с дедушкой, потому что сами родители заниматься им не могли. Вопрос «Зачем тогда вообще рожали, если ни жилья, ни няни?» я выкинула из головы как значения не имеющий и сказала:

— Так хорошо, что у вас отгулы на один день пришлись.

— Нет, ты что, мы отгулы к отпуску копим. На юг Максимку повезём, к морю. А сегодня у нас конференции. У меня к десяти, у Саши к одиннадцати. Не идти же на работу, если всё равно в другое место оттуда ехать?

— А что за тема конференции? — спросила я, надеясь выведать, кем она работает.

— «Достижения советской нот за первый квартал 1971 года».

Странное согласование падежей меня озадачило, и я повторила:

— Нот?

— Ну да, научная организация труда, НОТ. Я ведь инженер по труду.

Я посмотрела на Веру с завистью. Это же надо — профессия ни о чём, это явно не производственный менеджмент, поскольку в этой стране нет конкурентной борьбы и гонки за потребителем. Значит НОТ — это пустозвонство и имитация науки, работать там не надо, требуется просто ходить по утрам в контору, чтобы только там показаться, после можно свалить домой, а денежки ежемесячно капают. Пусть и маленькие, типа ста двадцати рублей, но старики говорили, что на скромный прожиток вполне хватало, а если получаешь даже такую малость за просто так, то это вообще прекрасно. «Где бы ни работать, лишь бы не работать» вспомнилась мне слышанная от стариков поговорка. Учёба тоже наверняка была чисто символической, категории «Где бы ни учиться, лишь бы не учиться». Да, это не пахота на разрыв жил сначала на учёбе в Чикагском университете, после борьба за место в какой-нибудь конторе... Мне остро захотелось остаться здесь навсегда. Но тут же вспомнились кошмарная столовая, бабушкины запасы белья, уродские куклы мамы, загадочные слова Веры о детсаде, да и сама общага, в которой приходилось жить много лет, ожидая квартиру, потому взять ипотеку на собственное жильё невозможно. Здесь даже приватизировать комнату нельзя, а значит не сделать в ней реконструкцию, не превратить относительно приличное жильё. Всё это подействовало на мои фантазии как холодный душ. А то, что бабушкина квартирёшка, реально пригодная только для нищей студентки, здесь считается роскошными апартаментами, и то, что в таких условиях зачастую живут по три поколения семьи, не имея права встать в очередь на получения отдельного жилья каждому, лишь добавило желания выбраться из этого мира побыстрее. Лучше я буду хорошо работать и столь же хорошо зарабатывать, чем сидеть в дармовом убожестве, уровень которого хуже, чем социальный квартал для безработных. Хочу жить в пентхаузе, посещать спа-салоны, отдать детей в хорошие детсады и школы, иметь солидный банковский счёт и надёжные акции на собственную старость. Но даже если я окажусь ещё бездарнее и глупее, чем о себе думаю, и буду всю жизнь прозябать на крохотную зарплату офисного планктона низшего уровня или вообще считать гроши на пособии по безработице, то делать это нужно только там, где в любой стрит-фудне, она же столовая, все столики сидячие, клиентам предлагается не меньше пятнадцати блюд, любое из которых делают навынос, а работники всегда вежливы и улыбчивы. И мои дети в любом случае в восемнадцать лет будут в отдельном жилье — не по ипотеке, так через через социал. Ой, а ведь совкам ещё и путешествовать невозможно! Для выезда из страны надо получать разрешение чиновников. И маракуйю в СССР не продают, соус из каперсов к мясу не приготовить. К тому же кондиционеров в частных квартирах нет. Нафиг такой мир! Он не для людей предназначен, а для издевательства над ними. Надо выбираться отсюда побыстрее.

Саша принёс две пачки вафель. Не люблю их даже от лучших мировых фирм, а эти и на вкус оказались мерзкими, но ради дела пришлось улыбаться и доедать надкушенное. К счастью, не очень большого размера. Чай по вкусу тоже был ужасный, как будто веник заварили — пах он именно веником, который окунули в ведро для мытья пола. Бабушка всегда заказывала высокосортные чаи и ругала любой магазинный, но я не думала, что чай может быть НАСТОЛЬКО паскуден. Пить это невозможно! Я сделала ровно два небольших глотка, только чтобы размочить и проглотить вафлю.

А Вера говорила:

— ...по распределению два года осталось отработать. Уволюсь сразу же, как всё закончится, и в Синедольский филиал НИИ Труда устроюсь. Там есть шанс выбиться в номенклатуру через комсомольскую линию. На фабрике эта дорожка только для потомственных гегемонов накатана, а в НИИ и я вполне могу с моими родителями-учителями в анкете. Только сначала надо Максимку в садик устроить. В НИИ-шном мест нет, от Сашкиной работы попробуем. Он инженер по соцсоревнованию в троллейбусном парке. Если не получится, то придётся заведующей этого садика платить, чтобы Максимку оставила. Но сначала надо на все эти конференции таскаться, чтобы в НИИ знакомства завести и место себе выбить.

Упс! Впечатление оказалось обманчивым. Вера-то далеко не дура. Я не знаю, что такое «номенклатура» и «гегемоны», но, судя по контексту, речь идёт о выгодной работе и о простых фабричных работниках. А выгодная работа в этой стране есть только у чиновников. У них был свой мир, вполне подобный раю. Тут самое время задуматься, не специально ли Вера поселилась именно в этой комнате. Наверняка могла устроиться получше, чем в такую помойку. Означает ли это, что Вера обладает магией? Или что хотя бы, оказавшись в этой комнате случайно, нашла Валентины талисманы и смогла разгадать их суть?

В любом случае лучше не искать Валентинины талисманы, которые не то есть, не то нет, а нанять Веру к бабушке в помощницы. Ведь как ни крути, но для перехода через врата со стороны Земли нужен ассистент, а бабушка к вратам настолько близко подойти не может. Зато, проживая в стране, где отсутствует полноценная индустрия красоты, бабушка выглядит лет на десять, если не на двенадцать моложе своего возраста. Рецепт волшебной косметики не сможет не заинтересовать ту, которая терпит мужа, снабдившего её рогами.

Надо с этой Верой подружиться, пока она под воздействием талисмана такая открытая. Плохо только, что муж уходит после неё. Мне надо поболтать с ней наедине, дать ей возможность свободно мести языком всё, что вздумается. Слушание — это лучший способ вызвать к себе прочную симпатию. Хотя... Если муж блудит, разжечь у него страстное желание свалить из дома пораньше будет несложно. Я, сделав вид, что ищу в сумке карманное зеркало, воспользовалась талисманом. Сашу как ветром сдуло. А Вера принялась жаловаться на мужа. Точнее, на то, что не может его переделать.

Я сначала терпеливо слушала и кивала, но быстро не выдержала этой тупости. Вот нафига жить с мужиком, который тебя не устраивает таким, какой он есть? В мире миллиарды людей, поэтому не ной, а разводись и ищи реально подходящего партнёра.

Впрочем, Вера не такая несчастная, как пытается представить. Больше похоже на то, что она просто не умеет нормально и конструктивно себя вести, потому и огребает постоянный негатив.

— Подожди, — сказала я. — Зачем тебе сидеть одной дома, когда муж курит и трындит с мужиками? И зачем портить себе нервы, устраивая из-за этого скандалы? Иди в кино с подругами — они точно так же сидят одни и портят себе нервы. Так зачем страдать, когда можно наслаждаться?

— Как?! — поразилась Вера. — Замужние не могут куда-то идти одни.

— Ты не попутала современность со средневековьем? Ты свободная и независимая женщина с собственной работой, а не имущество мужа. И если супруги проводят досуг по отдельности, то они друг другу не надоедают, а потому у них горячее секс, что означает прочность брака.

При слове «секс» Вера аж задохнулась от возмущения и завопила:

— Я не...

— Ты Дунька-дура из дикой губернии! — перебила я. — Или бревно. А если нет, то нечего естественных вещей смущаться. Хороший секс — это три четверти хорошей семейной жизни. А не хочешь со своим мужем трахаться — зачем тебе такой муж?

— Трахаться? — переспросила Вера. Я мысленно дала себе подзатыльник. В этом мире другой слэнг! Постоянно об этом забываю. И сказала:

— Заниматься сексом, любовью, трахаться. Не придуривайся, что не поняла. А сегодня на конференции в перерыв позвони на работу подругам и договорись о кино. После посидите в кафе, поболтайте о фильме.

— В кафе?! — возмутилась Вера так, как будто я предложила съесть таракана. И правда — глупая идея. Кафе наверняка не лучше столовой.

— В ресторан зайдите, — торопливо добавила я. — Там готовят не настолько паршиво, как в кафе. Хотя бы сидячие места есть.

— Ты как с Луны свалилась! — сказала Вера с досадой. — Не знаешь, кто по ресторанам ходит? Да если меня там кто-нибудь из знакомых увидит, мне конец! Мгновенно слух разойдётся, что я... — она запнулась и добавила трагичным тоном: — Гулящая!

Боюсь, я смотрела на неё как идиотка, тупо разинув рот. Мне ни бабушка, ни кто-нибудь из знакомых стариков о таком не рассказывал. Все они ходили и в рестораны, и в бары — сейчас я вспомнила, что они тоже были, но когда? В начале семидесятых или уже в 1981 и дальше?

— Если рестораны и кафе такие аморальные, то почему они вообще существуют? — ядовито сказала я. — Ну ладно, если вы такие дикие, то собирайтесь по очереди у каждой дома. Мужья вам не помешают, они всё равно заняты то игрой в домино, то куревом, то ещё какими-то мужскими забавами. А вы занимайтесь женскими.

— Есть у женщин время на забавы! — опять возмутилась Вера. — На работе упашешься, а после ешё и дома вторая смена: постирай, убери, приготовь!

Я фыркнула. Вот кому говорить об упаханности на работе, но не ей. Хотя это не означало, что на работе бездельничают её подруги. Я сказала:

— В году триста шестьдесят пять дней. Сто восемьдесят из них домашние дела делает жена, сто восемьдесят дней — муж, а на пять дней надо ездить отдыхать туда, где всё делают за вас обоих. Минимум на пять дней, понятное дело. А можно и на пятнадцать, и на сто пятнадцать. Главное, чтобы рабочие дни и домашние работы были разделены между супругами строго поровну, включая самые противные из них вроде мытья отхожих мест.

— Ты из дурки сбежала, если говоришь такое?! — возопила Вера. — Ни один мужчина никогда не согласится, чтобы жена где-то без него шлялась, а он по дому работал!

Я спросила насмешливо:

— Ну и зачем нужен муж, если ты весь дом одна тянешь как какая-то старая дева или брошенка?

— Выйдешь замуж — поймёшь, зачем нужен муж, — спесиво вздёрнула нос Вера.

— Вот только не говори, что ты со своим Сашей улётно кончаешь, — фыркнула я. Вера хотела возмутиться, но я перебила: — Упаханная такой жизнью, без необходимых тебе удовольствий от выхода в люди, ты и желания-то трахаться не имеешь. Но нерастраченные гормоны остаются, отравляют своим переизбытком организм, и потому злость и обида на весь мир из-за твоего недотраха накатывает на тебя частенько. И если не переменишь поведение, скоро заработаешь инфаркт и язву.

— А если я поведу себя так, как ты советуешь, то останусь без мужа! — воскликнула Вера. — Он потому с мужиками курит, что я то и дело на него в окно смотрю. А если следить не буду, Сашка тут же на другой бабе окажется!

Я лишь вздохнула. Похоже, я её переоценила. Если женщина не соображает, что муж, которого надо сторожить, по факту является мужем кому угодно, только не ей, то она проявит тупоумие и во всех остальных сферах жизни.

Что ж, справлюсь сама. Я взглянула на часы и сказала:

— Тебе не пора? Ещё ребёнка в детсад везти.

Вера охнула и заторопилась. На прощание сказала:

— Не скучай тут. Я скоро вернусь. Отмечусь на конференции и обратно.

— Вряд ли ты успеешь. Я скоро уезжаю. Отдохну немного и поеду на автовокзал. Надо успеть на утренний рейс.

— А... Жаль. Мне ещё столько тебе надо рассказать, — вздохнула Вера. — Письмом не то.

— Я постараюсь ещё приехать в Синедольск, — сказала я Вере, чтобы она побыстрее ушла. Та кивнула, сказала мне оставить ключ на вахте, подхватила ребёнка и убежала.

А я занялась обследованием комнаты. Увы, талисман показал, что тайника в мебели никогда и не было. Талисманов или их следов тоже не обнаружилось. Зато у самой комнаты был слабый магический фон. А вот это очень интересно!

Я тщательно обследовала все сто пятьдесят комнат общаги. Внутрь не заходила, понятное дело, для сканинга достаточно приложить талисман к двери. Магия была только в комнате Веры. Что ж, в нашей общаге тоже только одна комната с магией. И магии, судя по всему, побольше, чем здесь. Но магия всё равно есть! И хотя Валентина умерла три года назад, Вера живёт тут только год. Бабушка с Валентиной не общалась, презирала её за то, что та глупо растратила талисманы, терпела побои, а после развода начала выпивать сверх меры. Валентина и погибла-то по пьяни, всего лишь в сорок четыре года, совсем молодая была. Однако бабушка не возражала, чтобы я обследовала комнату этой дуры. А значит тут и правда есть что-то интересное. Другое дело, что бабушка забыла об этом из-за ненадобности и вспомнила, только когда я заговорила о Валентиной комнате. Судя по всему, бабушка и сама не знает, что именно тут интересного, просто чувствовала его присутствие, когда пару раз приходила кормить Анатолия и учить его заботиться о себе самостоятельно, боялась, что с такой мамашей он вскоре попадёт в детдом, а это кошмар самый настоящий. Так что пацану выгоднее была научиться создавать хотя бы блеклую видимость благополучия. И это у него получилось, восемь классов Анатолий закончил дома. А после свалил от мамаши в училище. По изучаемой профессии он работать и не собирался, это был всего лишь способ заполучить ночлег и кормёжку. Надежда была на армию, Анатолий хотел там стать автомехаником, приобрести опыт работы и пристроиться в ремонтники на грузовую автобазу, где можно было хорошо подрабатывать нелегальным ремонтом частного транспорта. Пристроился он даже лучше — шофёром на хлебокомбинат, а там тайно продавали бракованный хлеб нелегальным свиноводам, живущим в частном секторе города. И поскольку наказание за бракоделье было чисто символическим, о возмещении ущерба даже речи не шло, а такого понятия как «уволить плохого работника» не существовало, то деньги на браковке делались мощные. Доля шофёра в этом бизнесе была не самой высокой, но всё же весьма неплохой: года за два можно было накопить на роскошный по тогдашним понятиям дом или на шикарную кооперативную квартиру. Но Анатолий, дорвашись до денег, сразу же начал пить, а потому из бизнеса вылетел пулей и стал простым развозчиком хлеба по магазинам с мизерной зарплатой — деляги, в отличие от официальных властей, с дрянными работникам не церемонились. Соответственно, и Анатолий с женой, которая тоже начала пить, и их дочь, она же наша с Линой тётка, навечно застряли в общаге. С голода они не загнулись только потому, что бабушка время от времени подкидывала им продукты. Как я теперь понимаю, ради доступа к магии. И это бабушка в июле 1992 года, сразу после того, как хлебокомбинат перешёл в частную собственность и скинул общаги со своего баланса на шею муниципалитета, заставила непросыхающего Анатолия оформить приватизацию комнаты — сам он, как и многие его соседи, даже не понимал, что это такое и зачем. К счастью, вскоре всё изменилось, включая соседей, и мы с Линой росли в окружении нормальных людей.

Но речь не о том. Для меня сейчас важно выяснить, кто жил в комнате Веры до неё. Надеюсь, сегодняшняя вахтёрша работает тут больше трёх лет. Бабушка предупредила, что эти дамы всегда собирают все сплетни и помнят их всю жизнь.

Под видом беспокойства за родственника я заговорила с вахтёршей о Вере, о том, достаточно ли она хорошая жена — в моё-то время мизогиния в наших краях цветёт и пахнет, а в 1971 году, судя по репликам Веры, вообще должна быть запредельной. Поэтому больше информации принесёт наживка в виде негатива, адресованного женщине.

Так и оказалось. На первые же сомнения в том, что Вера достойна Саши, из вахтёрши «Открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна», и меня едва не засыпало эти звездопадом с головой. Я как могла, старалась направлять вахтёршу на тему, нужную мне, но всё же ненужного пришлось пережидать и пропускать мимо ушей в огромных количествах. Однако труды оказались не напрасны. Я выяснила очень ценные сведения.

И теперь их надо обдумать. Но сначала необходимо ещё раз и как можно тщательнее просканировать комнату Валентины. С этим помещением действительно всё очень и очень непросто.

Я поспешила обратно, стала делать замеры, попутно обдумывала то, что рассказала вахтёрша.

Вскоре после того, как Валентина умерла, в эту комнату заселили Татьяну Иволгину, юную выпускницу училища Культуры, Искусства и Народных Промыслов, получившую специальность «Книговедение и библиотечное дело» — на фабрике была своя библиотека, пусть и небольшая, но подотчётная той же организации, которая управляла всеми библиотеками страны, и потому следить за фабричной библиотекой должен был профессионал. Применительно к фабрике это означало работу без работания, да ещё и с доступом к дефицитным книгам, которые обычная интеллигенция лишь мечтала прочесть. И самое главное, что незамужняя Татьяна в своей комнате жила одна, тогда как холостые жили по нескольку человек в одной комнате. А это означает, что Татьяна была человеком хватким, оборотистым, с неплохим стратегическим мышлением, с умением заводить выгодные знакомства и с деньгами на взятки. Да ещё и с образованностью шире, чем у большинства синедольцев — пусть за плечами Татьяны было не высшее училище, оно же университет, а всего лишь профессиональное, но даже там дают представление о древних культурах и верованиях, требуют изучать древние книги и документы, исследования историков искусств и фольклористов. Объём программы намного меньше, чем в университетах, однако Татьяна сталкивалась с легендами народа эри, знала некоторые фразы на эринэле или хотя бы того сильно русифицированного диалекта этого языка, который бытовал ещё до революции в округе села Вознесенского. В Ционеллии вряд ли его поняли бы — я, например, его не понимаю, хотя с реальным бытовым эринэлем особых проблем нет, с русским языком тем более. Но бабушка говорит, что на основе этого диалекта можно очень быстро выучить все три реальных эринэля — магия Ционеллии поможет сделать это даже женщине. Следовательно, Татьяна могла и с Ционеллией связь заиметь, и талисманами разжиться. И кто знает, что ещё понаделать. В любом случае, я в Валентинину комнату пришла не зря. Вахтёрша сказала, что Татьяна уволилась и уехала в Иркутск к жениху.

Старики говорили, что в эти времена невозможно было выписаться с одного жилья, не написав в заявлении на выписку о том, в какое жильё вселишься после. Но никаких документов для подтверждения этого не требовалось, и потому можно было написать любой реально существующий город и настоящую улицу в нём. А поскольку улицы Ленина, Первого Мая, Восстания и тому подобного были в каждом населённом пункте без исключения, то люди, желающие скрыться от неприятных докучливых родственников или от сплетен, указывали в заявлении один город, а сами уезжали в другой. Или если город был большой, то достаточно сменить район и не тратиться на такую дорогую затею, как поездка в другой город, чтобы навсегда исчезнуть для всех прежних связей. Особенно если поменять ещё и сферу деятельности. Например, стать из учителя архивариусом или из врача санинспектором. Конечно, эта операция серьёзно осложнялась тем, что покупать и продавать можно было только дома, а не квартиры, но для таких случаев существовали всякие обходные манёвры с обменами этих квартир, включая междугородние. Разыскать человека, назвавшего один город, а уехавшего в другой, можно было, только если соответствующее должностное лицо объявляло его во всесоюзный розыск, что означало телефонограммы во все паспортные столы страны с требованием проверить, не прописан ли у них такой-то человек. Объявлять же такой розыск без очень серьёзных оснований никто не стал бы — это дорогая процедура, а СССР жёстко экономил на всём, что не касалось улучшения быта чиновников и идеологических фанаберий. Справедливости ради, Россия в этом отношении не лучше, но хотя бы не запрещает бизнес и свободную торговлю недвижимостью, за границу можно без проблем ездить и многое другое естественное и необходимое делать, товарного дефицита нет.

Но речь не о том. Если Татьяна назвала город в пяти с половиной тысячах километрах от Синедольска — расстояние я проверила по оффлайновой карте в телефоне, то это больше похоже на заметание следов. Ведь даже если она действительно нашла жениха по переписке, и у него квартира в Иркутске, то он сам попросил бы Татьяну искать обмен в Синедольске, который всего-то в четырёх с половиной часах поездом от богатой на хорошие товары Москвы, а если авиарейсы в столицу уже есть, то вообще полчаса, но не тащил бы невесту к себе. Да и зима в Синедольске намного мягче и легче иркутской, лето жаркое, на фрукты по доступным ценам изобильное, и прочие преимущества имеются. Это самому одному на переезд решиться может быть трудно, а когда на новом месте есть помощник, то всё становится легко и просто. А люди со служебными квартирами и карьерной привязкой к месту не ищут знакомств по переписке, у них и так всё схвачено и устроено.

Означает ли всё это, что Татьяна ушла в Ционеллию? Скорее да, чем нет. Ведь пользуйся она магией тут, не было бы нужды увольняться и говорить о переезде. Наоборот, надо околдовать начальство, чтобы помогли с квартирой, как это сделали Гомонов, Бородихин и бабушка. А на фабрике с квартирами легче, чем в других местах. Или Татьяна наколдовала бы себе вакансию библиотекарши в мэрии — она, кажется, в эти времена называется «горисполком» или что-то в этом роде. Прямой доступ к чиновничьим благам.

Я закончила фотографировать показания талисманов, салфетками вытерла пыль, в которую они рассыпались, а сами салфетки убрала в пакет и в сумку — этот мир безумен и смертельно опасен, незачем оставлять в нём подозрительные следы.

Стоп. Показания талисманов дали какие-то странные вещи. Я открыла фотографии, стала просматривать их ещё раз. Там были следы матрицы, которую я видела и на рисунке в бабушкиных сказках, и в рамганах Бородихина. Обычной землянинке о матрице знать неоткуда, а ционеллийка к возрасту Татьяны будет устроена намного лучше. Да и вахтёрша говорила, что Татьяна синедольская, из Подгорского района города, просто с родителями, старшим братом и младшей сестрой жить не хотела. Что ещё раз доказывает их сугубо земное происхождение — ционеллийцы не стали бы издеваться над детьми, рожая их до того, как каждому обеспечили бы отдельную комнату. У тех же Урмановых есть успешный бизнес и большущий дом, у бабушки в будущем были волшебные ширмы, а сейчас есть две комнаты на неё с дочерью. Да и мама, полуционеллийка, родила только после того, как муж получил четырёхкомнатную квартиру — по комнате на детей и одна на спальню родителям, плюс гостиная, лоджия, которая была переделана в мамин кабинет, и вторая кладовая под кабинет папы. У всех своё личное пространство. А не будь у мамы мужа, она могла бы купить такую квартиру сама, деньги у неё ко времени замужества были. Но если деньги есть у мужа, то свои деньги разумнее вложить в бизнес. Но речь не о том. Так что же это были за истории? Я прикрыла глаза, вспоминая.

Это был телепорт!

Я даже задохнулась на несколько мгновений. Ведь если можно уйти не через врата, то и бабушка может выбраться из этого отстоя в нормальный мир. И маму с собой заберёт. Не зря на эту комнату столько талисманов потрачено, ой не зря! Теперь побыстрее к бабушке.

Я убрала телефон в сумку и хотела уйти, но в дверной замок вставили ключ. Я рванула к одинарному дивану и притворилась, будто сплю. Вопросы мне ни к чему. А так прилегла отдохнуть перед дорогой и заснула, пропустила автобус.

— Ой, — сказала Вера при виде меня. Я приподнялась на локте и сонно похлопала глазами. А затем вскочила с трагичным воплем «Я опоздала! Где сумка?», заметалась в поисках означенного предмета, споткнулась о него. Немного комичности помогает достоверности, и Вера сказала, хихикнув:

— Опоздала так опоздала, поедешь вечерним рейсом. А пока давай кофе пить. Смотри, что я достала!

Вера с гордостью показала мне банку растворимого кофе.

Я посмотрела на неё с недоумением. В моём мире хватает тех, кто предпочитает химию натуральным кофейным бобам, а старики говорили, что в этом времени зерновой кофе продавали так же свободно и без очереди, как и в моём, пусть только одного сорта, а не десятка минимум, но бобы были вполне приемлемые, их даже бабушка не брезговала покупать. Так почему столько гордости растворимым, как будто Вера нашла кусок золота? Или здесь даже такая ерундень в дефиците?! Впрочем, извивы местного менталитета и странности здешних покупок не моя проблема. Меня дела ждут. И срочные.

— Извини, — изобразила я смущение, — мне лучше чай. Не люблю кофе. И я пойду всё же. Если опоздала на автобус, то навещу одноклассницу, она в Синедольске поселилась.

К счастью для меня, в этом мире мало у кого есть домашние телефоны, а люди в девяти случаях из десяти бездельничают или заняты незначительными бытовыми делами, пойти развлекаться им некуда, поэтому припереться в гости незваными, без предварительной договорённости, было в порядке вещей. Зайти к кому-то на работу и просидеть там целый день, занимаясь только сплетнями, тоже норма здешней жизни. Вера моей идее не удивилась, и я свалила от неё без малейших сложностей и дальнейших вопросов.

А по дороге к театру до меня дошёл тот факт, как беззащитны перед ментальным воздействием человеки. И поскольку я сама человек, то и меня в любой момент могут также околдовать и использовать, причём не столь мало и безобидно, как это сделала я.

От перепуганного истеричного визга меня удержала мысль о том, что в Ционеллии полно человеков, но они не стали безвольными рабами волшебнородных. Значит человеки могут от волшебства защищаться. А ещё это значит, что моя сестра либо дура, которая это не сообразила, либо стерва, которая презирает человеков. Впрочем, я это и раньше поняла, ещё когда костюм монашки забирала. А если так, то нечего вибрировать как тряпка на ветру. Надо спасать свою задницу, и когда она будет в безопасности, вытаскивать туда бабушку и маму.

* * *

Вечером, к концу стандартного рабочего дня, мне отчаянно захотелось креветок на гриле. Но оказалось, в здешних ресторанах такую банальщину не делают. И даже нет доставки на дом жареных креветок по-тайски.

— Что тут вообще есть, кроме хлеба и водки? — зло процедила я, не отвлекаясь от изготовления основы под какэдзику, которую делала для бабушки в её театральной мастерской. Она ни о чём не просила, но я не собиралась быть нахлебницей.

Бабушка сказала утешающе:

— В «Океане», это рыбный магазин, почти всегда есть креветки. Можно самим что-нибудь приготовить.

— Логика этого мира, точнее, полное её отсутствие меня добивает. Почему рыбу и морепродукты продают только в одном магазине на весь город? Рядом с твоим домом продуктовый с торговой площадью не меньше двух тысяч квадратных метров, но рыбного отдела в нём нет.

— Он есть, — ответила бабушка. — Но там продают то, что покупают: бочковую солёную сельдь, кильку и мороженый минтай. А креветки, кальмары, мидии — это на любителя чужой экзотики, в специализированный магазин.

— Даже не спрашиваю, что такого экзотического в креветках, кальмарах и мидиях, — вздохнула я. — Нервы дороже. И если недоступен гриль, можно пожарить креветки по-тайски, это тоже вкусно, но я не хочу упахиваться на кухне! Мне надо просто покушать! Расслабиться, отдохнуть, удовольствие получить, а не издеваться над собой. Нет, под настроение и от случая к случаю готовка — это даже интересно и весело. Но обычно я хочу есть, а не у плиты стоять!

— И правильно, — сказала бабушка. — Успеешь ещё на кухне понадрываться, когда родишь. А пока молодая, надо развлекаться и веселиться. У меня помощница по хозяйству есть, и то хлопот с Нинуськой хватает. Но о девичестве я не жалею, потому что взяла от него всё сполна. Так что... — бабушка запнулась и с удивлением посмотрела на меня: — А креветки можно жарить? Никогда не слышала. У нас и в феоде, и в монастыре варили креветочный суп с молоком и фасолью. Но жарить никогда не жарили.

— Отличный суп, — кивнула я. — И креветки ты вкусно жарила. И тётя Люся, наша няня, тоже хорошо готовила. Она была твоей соседкой по общаге, и тебе помогала, пока Лине двенадцать не исполнилось, и она не начала полностью сама о себе и частично обо мне заботиться. В двенадцать и я стала самостоятельной. Но мы с Линой родились, когда уже у всех был домашний интернет или хотя бы дешёвые интернет-кафе на каждом углу. На работе у тебя интернет точно был. И тем более в изобилии имелось кабельных кулинарных каналов. А каждый киоск с прессой был битком набит газетами, журналами и брошюрами с блюдами всех стран мира на любой вкус, сложность приготовления и объём кошелька. Это сейчас у всех интернет в телефоне, а в сети миллионы кулинарных сайтов, поэтому журналы и брошюры стали никому не нужны. Собственно, это уже к моему рождению начало происходить. В смысле, вся печатная бумажная продукция начала становиться ненужной.

— Ещё бы, — кивнула бабушка. — С телефона читать куда как удобнее.

Она попробовала такое чтение, но тут же прекратила — до читалок и смартфонов ещё очень далеко, а после даже одного дня электронного чтения бумажная книга станет невыносимо и тошнотворно противной: ни цвет страницы и шрифта не настроить, ни гарнитуру и размер шрифта не выбрать, текстуру фона подобрать невозможно, как и уровень яркости читаемого. Да ещё держать книгу надо двумя руками, неудобно перелистывать, она тяжёлая и большая, в карман или в сумку её не положишь. И при такой громоздкости в книге только одна книга! И музыку во время чтения бумажные книги не играют. Не говоря о том, что в них не включить чтение вслух в тех случаях, когда читать невозможно, а хочется.

Я печально вздохнула. Даже если я привыкну к бумажным страницам, то в этом поганом мире всё равно читать нечего — местная литература в девяносто девяти целых и девяносто девяти сотых процентов годится только на то, чтобы издавать её в на туалетной бумаге, рулонах и без текста, а тех четырёх книжек и двух фанфиков, которые я закинула на телефон для читалки, хватит недели на две, максимум на три. А новые не скачать... Яойной манги тут вообще нет. Даже на телефоне нет, я её только онлайн читала. И сериалов здесь нет, ни европейских, ни американских, ни восточноазиатских! И работать негде... Точнее, есть, но перспектив заработать — ноль.

Или всё же имеются достойные работания заработки?

— Баб... Тётя Маша, — вовремя исправила я, — а что если стать чиновницей?

— В номенклатуру пойти? — задумалась бабушка.

— У меня ведь нет ни мозгов, ни талантов. А потому единственное, что я могу делать, это быть чиновником. — Я посмотрела на бабушку и добавила: — Нет никакой гарантии, что я одна смогу пройти через врата. А ты говоришь, что Татьяна не сама открыла проход-портал, это сделал кто-то из Ционеллии, и нет возможности понять, они установили с ней связь или она с ними. И тем более мы никогда не узнаем, что стало с самой Татьяной — в жертву её принесли, в бордель продали, сделали чьей-то женой, иначе говоря превратили в гибрид инкубатора с батарейкой. В счастливый исход такой авантюры я не верю, он только в дуробабских любовных романах бывает.

— Ну почему же, — хмыкнула бабушка, — для того, кто её продал или принёс в жертву, как раз всё хорошо сложилось, а они и есть главные герои этого романа.

— Это да, — согласилась я. — Но мне-то надо думать, как свою жизнь устроить! А если стать чиновницей... номенклатурщицей от культуры, то на гастролях можно сопровождать артистов. Старики говорят, что их в сопровождении было не меньше, если не больше, чем артистов. И как только окажусь в нормальной стране, так сразу же попрошу политического убежища. В эти годы совкам его дают мгновенно. А значит я смогу через комнату Анатолия и тебя с мамой вытащить в Данди, в Кахуранги или в Чаттанугу — куда получится.

— Для выезда надо биографию иметь безупречную и настоящую, — возразила бабушка. — А твоё вымышленное происхождение при проверке обязательно выявится. Последствия будут ужасны.

— Пусть без выезда, — не стала я спорить. — Но чиновники живут как в другом мире. Тебе ли, немало получающей от их рая, этого не знать? Старики говорили, что карьеру можно начать сразу после школы, стать комсомольским активистом на фабрике или в университете. Это позволит продвинуться в номенклатуру довольно быстро. И все чиновники к 1991 имели столько денег, что покупали виллы и отели на Средиземноморье. А ещё это означает, что после падения «железного занавеса» у меня будет не только возможность объездить все другие врата, но и нанять тех, кто вытащит тебя с мамой отсюда. Может даже Лину спасти получится. Тебе получше моего известно, насколько изменчиво время при переходе между мирами.

— Всё так, — кивнула бабушка, — но остаётся моральный аспект.

— Нет никакого морального аспекта! — отрезала я. — Здешние люди сами хотят жить рабами чиновников, прозябать в нищете, убожестве и отгороженности от полноценного мира. Иначе они давно всё изменили бы.

— И это тоже всё так. Но ты забываешь, что у номенклатуры есть дети, внуки и правнуки, которым надо обеспечивать тёпленькие места. У номенклатуры налажены тесные связи между собой, они все поделены на группировки и коалиции, которые проталкивают наверх своих лидеров, а он их за это пристраивает на попавшие под его контроль местечки получше, однако при этом верность там не в чести. Это замкнутая изолированная сфера с очень жёсткой и злобной конкуренцией внутри неё, потому основана она не на купле-продаже умений и талантов, а на жонглировании пустотой и бездельем. Поэтому на любых новых претендентов номенклатурщики смотрят как на злейших врагов. Пробиться, конечно, можно, но дерьма при этом нахлебаешься по макушку. Как по-твоему, почему я так и осталась реквизиторшей, не попытавшись сделать номенклатурную карьеру? А ведь я могла отхватить себе местечко.

— У тебя талант есть, — возразила я. — Пусть маленький, но есть. И ты от его продажи практически сразу купила себе жизнь на уровне мелкого чиновника. А что делать такой серой никчёмности как я? Всё, на что меня реально хватит — это быть офисным планктоном. Но планктон планктону рознь. Жить как Вера с Сашей я не хочу. Да что там Вера с Сашей! В твоём подъезде на двадцать семь квартир домашний телефон есть только у тебя и у какого-то мелкого чиновника. А магазины с километровыми очередями за всем, что хоть немного лучше помоев и мусора, а необходимость покупать у фарцовщиков по цене бренда то, что привезено с грошовой распродажи для сидельцев на пособии? Да ещё сначала надо найти выход на этого фарцовщка. А необходимость десять, если не двадцать лет мучиться в общежитии или в коммуналке, ожидая, пока тебе соблаговолят дать тесную и убогую, но всё же отдельную квартирёшку? А телевидение всего лишь с тремя каналами, где фильм показывают только на одном, и на другой день вся страна, от первоклашек до пенсионеров, говорит только о нём, потому что больше сказать нечего? Ночных клубов, боулингов и тренажёрных залов вообще нет! Да ты же сама смеялась над передачами о кинохитах СССР, говорила: «Популярность при отсутствии конкуренции — это не популярность, а фикция. Конечно, город вымирал, когда по телевизору показывали хоть что-то смотрибельное, поскольку больше заняться было нечем. А что стало бы с этим фильмом, когда одновременно с ним шёл ещё хотя бы десяток других лент? Сейчас-то эти хиты не особо кто рвётся посмотреть на фоне ретро других стран». И медицина... Для всех средневековая, для чиновников спецполиклиники. А если из-за переноса у меня будет столько же болячек, как и у тебя? — Я отрицательно покачала головой. — Здесь в любом случае придётся сидеть в дерьме по самую макушку, потому что этот мир абсурднен, безнадёжен и запредельно, шизоидно античеловечен. Но в номенклатурном случае к дерьму прилагается хоть что-то приличное! И коль скоро мне придётся здесь жить, то я это приличное себе возьму! На высокое чиновничество и Царский Городок не претендую, для интриг у меня ума маловато, но что-то типа должности твоего отелефоненного соседа хочу получить как можно быстрее. Да и тебе не помешает способный подстраховать напарник. Ты обеспечила нам с сестрой отличное детство, ты помогаешь мне сейчас, и я хочу вернуть долг.

Бабушка задумчиво кивнула:

— Ты права. Иного пути у тебя нет. И номенклатурную должность надо добывать в сфере искусства или медицины. Тут и закрытые вечеринки в буфетах такие весёлые и жаркие, под самую модную зарубежную музыку, что ночного клуба не надо — ты от молодости ничего не упустишь. И агитацией с политинформацией не давят, и нравы человеческие, а не «Моральный кодекс строителя коммунизма», который требуют соблюдать от всех остальных. Ну ещё сфера торговли неплоха. Но хлопотна и нервотрёпна. Так что сама решай.

— Какой кодекс? — нахмурилась я, почуяв мощный подвох.

— Почитай на агитационном стенде в служебном фойе. В зрительском тоже висит. Этот опус как пациенты психбольницы писали. Пара-тройка разумных фраз, точнее, полуфраз, фрагментов одного предложения там есть. Но всё остальное делает их реализацию невозможной. И заодно лишает человека всех радостей и удовольствий, отнимает индивидуализм, право собственности, личную свободу и приватность, да и самой личности с индивидуальностью лишает. Человек превращается в вещь без воли, мыслей, желаний и стремлений, это инструмент для лидеров компартии, не более того. Соблюдать записанный в «Кодексе» бред никто и не думает, но постоянное давление, чтобы заставить ему следовать, имеется в огромных размерах. Надо проявлять немало изворотливости, чтобы от этого уклониться. — Бабушка криво усмехнулась и добавила зло: — Я не против, если кто-то наслаждается бытовым аскетизмом, половым воздержанием и отсутствием индивидуальности с личной свободой, но свой кайф он должен держать подальше от меня и не осуждать мои удовольствия. А если нет, то для обмана таких претензий годятся любые средства. И тем более все средства хороши, если кто-то требует, чтобы я отказалась от жизненных благ и моей личности, но при этом сам таким втайне наслаждается. К счастью, большинство здешних людей весьма изворотливы, поэтому жизнь тут не так плоха, как может показаться.

— Хорошо, — кивнула я. — Срочно буду учиться изворотливости. И прочту всё, что ты сказала.

— Ой, нет! — воскликнула бабушка. — К агитационному стенду подходить нельзя. Это привлечёт внимание, потому что его никто нигде и никогда не читает. Я тебе листовки из Красного Уголка сейчас принесу. Заодно и с «Двенадцатью половыми заповедями революционного пролетариата» ознакомишься. Это и смешно, и ужасно — как будто писал один из тех скорбных психикой микрочленных импотентов, которые основали инквизицию. Если кратко, то: «Секс только после штампа в паспорте, только для размножения, только в миссионерской позе под одеялом и в темноте, а государство контролирует процесс». Тоже никто нигде не соблюдает, но видимость делать надо всем, особенно номенклатуре.

Я припомнила анекдотического уровня случай, как какая-то чиновница на полном серьёзе заявила на весь мир: «В СССР секса нет!», и кивнула. Правила предстоящей игры были неприятны, но надо соблюдать их, если хочешь хотя бы выжить. И тем более надо уметь ими пользоваться, если хочешь жить хоть сколько-то полноценно, а не прозябать в общагах и очередях.

А бабушка сказала:

— С сегодняшнего дня ты будешь учиться глубокой сидячей медитации. Тебе часто придётся бывать на комсомольских и партийных собраниях, а медитация позволит не видеть и не слышать ни того, что там врут о жизни, ни бредовых идей, которые предлагают воплотить. Заодно и здоровье поддержишь, медитация очень для него полезна. А руку на голосовании медитирующее тело само поднимать будет, когда все окружающие начнут руки поднимать. Я без этих собраний болела бы сильнее, потому что времени на медитации нет, а с ними хотя бы иногда медитирую. У тебя же медитации будут не каждый день по три часа, как в монастыре, но всё же значительно больше, чем у меня, и это хорошо. Дольше проживёшь, и молодость тоже сохранится подольше.

Я кивнула. То, что для реальной медитации не нужны все эти вычурные позы и загадочно сложенные пальцы, я знала. И лёгкими формами ходячей, сидячей и лежачей медитации владела — бабушка нас с детства им научила.

А бабушка сказала:

— Я горжусь тобой. У тебя хватает ума понять, что надо не мужа-номенклатурщика ловить, а свою карьеру делать. У приживалок и содержанок, как и у всех остальных разновидностей рабов, счастливой жизни не бывает. Тогда как своё имущество и собственный доход не подведут никогда.

— Насмотрелась я на примужних жён. Любая из них всегда и везде не более чем кухонно-постельная принадлежность, но не человек, чего бы она сама об этом ни воображала и чего бы ни говорили законы и СМИ. Мне такого и близко не надо. У меня будет всё своё, чтобы неудовлетворительного мужика можно было в любой момент вышвырнуть из моей жизни, и ничего от этого не потерять. Или хотя бы сбежать от козла и купить защиту от него.

Я улыбнулась бабушке и занялась заготовкой для какэдзику. А через несколько мгновений сообразила:

— Надо попытаться вырваться отсюда. Теперь нас двое, а это многое меняет. Пусть я человек, но Татьяна тоже не волшебнородная. Ты сама говоришь, что следы её ауры принадлежат стопроцентному человеку. Однако она сумела связаться с Ционеллией. И почему мы решили, что это её кто-то использовал, а не она провернула выгодную сделку? Если за грошовые дождевик и галоши можно купить помощь настоятельницы монастыря, то почему Татьяна не могла нанять мага или дракона за карманный фонарик? Ционеллийцам-то неоткуда знать о необходимости менять батарейки. Что если общение шаманов с миром духов не всегда было глюками из-за пережора мухоморов и белены?

Бабушка посмотрела на меня задумчиво и кивнула.

— Идея хорошая, но сначала тебе надо научиться защищать свой ментал. Сейчас любой контакт с ционеллийцами, хоть здешними, хоть тамошними, обернётся для тебя очень долгой и чрезвычайно мучительной смертью. Тебе просто невероятно повезло, что с такой доступной менталкой и такой информацией в ней ты до сих пор жива.

Я припомнила Кирилла, разыгравшего моё спасение от насильников, Ингу, расспрашивавшую меня о тиврилле, и кивнула.

— Пожалуй, — сказала я вслух, — Лина и правда не придумала ничего другого, как всё от меня скрывать. Однако ложь и умолчания сделали только хуже. Я всё равно влипла во всё это по уши. Но Лине всего лишь двадцать! Она неопытна. А тебе за сорок! И ты должна понимать, что скрывая всё от мамы, ты сделаешь только хуже. Ты должна рассказать ей всё сейчас и учить маму защищать менталку вместе со мной! Ты сама хвасталась мне тем, какая у тебя умная и способная дочь. А это означает, что она скоро обо всём догадается и всё узнает, если уже не знает. Не нужно недооценивать десятилеток! Особенно способных.

Бабушка упрямо поджала губы, помолчала несколько мгновений и сказала:

— Беда в том, что обережные татуировки, которые в Ционеллии наносят всем человеческим младенцам сразу после рождения, на Земле бесполезны. Защищаться ходячей медитацией невозможно, потому что много медитировать вредно для здоровья. Да и улицы Синедольска слишком оживлённые, чтобы ходить по ним в медитативном состоянии.

При этих словах мне вспомнились сектанты, которые в моё время иногда болтались по улицам, норовя всучить окружающим рекламу своего заведения. Выглядели они так, будто менталки у них совсем нет. Но при этом не отстранялись от восприятия реальности, как это бывает с медитацией, а вполне адекватно реагировали на уличное движение.

Сектанты, конечно, крайний случай — появись я с такой отупело-отмороженной физией на улице здешних времён, меня арестуют как пьяницу, но основа-то не так плоха! Если отключать менталку в разумных пределах и сознательно, а не под влиянием мозгопромыва, то в неё никто не залезет, как в неприсоединённый к интернету комп.

Я, как сумела, объяснила идею бабушке. И добавила:

— Будучи монашкой ты не могла не видеть фанатиков. Да и тут они должны быть. Фанатики заводятся всегда и везде, поэтому ты наверняка видела каких-нибудь комсомольцев и коммунистов, которые не просто верят в здешний абсурд, но и делают это очень упорото.

Бабушка подумала и кивнула.

— Идея странная, но почему нет? В нашей ситуации надо пробовать всё. Сознательное отключение ментала действительно имеет общую природу и систему с погружением в медитацию, тут ты права.

— И плюс, если я буду выглядеть дурой. В этом мире дураков любят, поэтом к ним нет претензий.

— О, это да! — охотно согласилась бабушка. — Дурочку и в Ционеллии, и тут играть всегда полезно.

Она ещё подумала и сказала:

— Отключить менталку не так просто. Тут надо всё хорошо просчитать и осторожно потренироваться. И поразмыслить как следует сначала. Поэтому сейчас я поеду играть в бильярд. Он помогает мне думать. Хочешь со мной?

— Да! — живо откликнулась я. — Давно хочу научиться. Там, где я планирую жить, игра на бильярде хорошо помогает неформальному налаживанию выгодных деловых связей. Гольф ещё больше помогает, но этим займусь только на месте. Заранее, увы, никак не подготовиться.

— Гольф? — заинтересованно повторила бабушка. — Я читала о нём в английских детективах. Очень и очень полезная для здоровья игра!

— Вот тебе и стимул побыстрее делать для нас ту же самую дорожку, которую сделала для себя Татьяна. В гольф играют везде — и в Данди, и в Чаттануге, и в Кахуранги.

— Едем в бильярдную! — решительно сказала бабушка. — Немедленно. Только к няне записку через стажёра отошлю, чтобы за Нинуськой приглядела, и поедем.

* * *

Я стояла у входа в бильярдную, стараясь отдышаться от сигаретного дыма. До запрета курения в общественных местах ещё далеко не только в Синедольске, а вообще в мире. Но здесь курили запредельно много, и такой дрянной табак, что его дым можно было использовать для газовой атаки.

— ЭВМ — это огромные возможности! — темпераментно говорил мне Дима, высокий спортивный брюнет двадцати пяти лет, который потащился за мной на свежий воздух, но при этом дымил как паровоз.

Диму мне подсунула бабушка, заявив: «Если хочешь карьеру в номенклатуре, тебе необходим официальный брак, пусть и чисто формальный. Это базовое правило. А Дима и для настоящего брака хорош: много работает, поэтому не приревнует к работе жену, к готовке и уборке приучен разведённой матерью, которая сутками горбатилась на двух работах, имеет в её квартире отдельную комнату, сам он программист, и ты лучше меня оценишь его перспективность. Да и собой недурён, в теннис регулярно играет, в бассейн от их НИИ ходит. С мужской оснасткой всё превосходно, я пару раз им пользовалась — то, что надо. Только для меня Димка слишком молодой, а тебе самое то. И машина у него есть. Хреновенькая, но всё же своя — ездить можно куда хочешь и когда хочешь. О матери ещё в университете позаботился, нашёл себе подработку, чтобы она только на одной работе была. Значит и о жене будет заботиться. Так что хватай его и держи покрепче, здесь ты никого лучше не найдёшь. И его мать сегодня на смене, поэтому можешь нервы себе крепким мужичком пролечить. После всего пережитого тебе это необходимо. А резинки импортные я дам, у меня они всегда с собой».

Идея была правильная, и я поспешила заверить бабушку, что резинками у меня у самой полный порядок. Но на практике оказалось всё не так радужно. Дима слишком много говорил о компах. Явный гик, а от такого в постели пользы ноль, он на другом сосредоточен.

ЭВМ, электронно-вычислительная машина — так в эти времена и в этой стране называли компьютер. Я честно пыталась вспомнить самый первый урок школьной информатики, где рассказывали об истории развития цифровой техники, но это было слишком давно, ещё в пятом классе, да и учительница резонно полагала, что нам такое нафиг не надо, поэтому просто пустила по партам скачанные из интернета фото старой техники, где один комп занимал целый зал размером со школьный спортивный, и принялась рассказывать о перспективах развития информатики в плане «Какие спецы будут нужны к вашему выпуску из школы и сколько им платят», не забыв упомянуть о том, что без знания хотя бы базовых офисных программ нас не возьмут даже на ресепшен и тем более нам без таких знаний не потянуть учёбу в университете. А владение основами программирования развивает логическое и стратегическое мышление, без которого не сделать карьеру в бизнесе, пусть это всего лишь торговля яблоками на рынке. «Поэтому на компе надо уметь не только в игры геймиться!» — прозвучал у меня в голове её голос.

Я ещё раз поднапрягла мозги и вспомнила, что картинка с первым компом, более-менее похожим на современный — системный блок, монитор, клавиатура, мышка — была обложкой итальянского журнала за 1964 год. Спасибо бабушке, из-за обучения ремеслу художника зрительная память у меня не хуже фотоаппарата, сейчас я видела мысленным взором эту картинку во всех подробностях, даже слова с обложки могла написать, хотя не знаю итальянского. Тогда же, в 1964 году, появился термин «персональный компьютер», ПК. В СССР это переименовали в ПЭВМ, причём термин остался до сих пор как юридический — используется редко, но в контрактах и сопроводительных документах время от времени бывает, и потому учительница потребовала не только запомнить, что такое ПЭВМ, но и выучить термин «ЭВМ», которым в моё время иногда обозначали требуху любой многофункциональной цифровой техники, от смартфона до компа.

Из глубин памяти всплыл ещё один термин: «компьютерная революция». И картинка с американскими инженерами обоего пола, одетых по моде семидесятых двадцатого века.

Ну что ж, хотя бы в этой сфере меньше риск ляпнуть что-то такое, из-за чего я буду выглядеть психопаткой.

Дима между тем пытался впечатлить меня своей крутизной, вещая о том, что скоро ЭВМ заменит и лётчиков, и врачей, и учителей, и милицию. Я хмыкнула:

— Ты забыл о киберпреступности. Если при помощи ЭВМ можно делать всё, то преступления совершать тем более возможно.

Дима уставился на меня с удивлением и восхищением.

— А ведь точно! Так и есть! Об этом надо сделать доклад на конференции! Такая идея...

Я посоветовала:

— Только уточни, что это будет происходить в буржуазном обществе, которое не знает социалистических принципов использования ЭВМ, иначе комсомольско-партийный актив тебя прямо там закопает и на могиле спляшет.

— Ох... Это правильно. Ну и голова у тебя! — восхитился Дима. — Совет Министров. А как ты думаешь, что ещё у них будет?

Я попыталась изобразить размышление:

— Чисто по логике — если работает ЭВМ, то человек развлекается. А поскольку производителям ЭВМ нужны деньги, то они будут продавать их для игры. И начнут делать электронные игровые автоматы маленькими и дешёвыми, чтобы их было удобно держать дома, играть, лёжа на диване или сидя в кресле на террасе. Электронная игра размером с энциклопедию или даже меньше, такая, чтобы помещалась в карман. Тогда подростки смогут играть в школе на перемене, а это огромный рынок, ведь дети постоянно просят у родителей всё новые и новые плюшевые и пластиковые игрушки, так почему бы не заставить их просить электронные? Ну и игры для взрослых будут в изобилии. Падение нравов и всё такое... Это очень обширное поле для бизнеса.

У Димы загорелись глаза.

— А если открыть салон, где на домашних игровых автоматах удалять сыгранную игру и записывать новую, то это сколько же игр программисты могут продавать? Не меньше, чем книг в библиотеку! Появится целое издательство, как сейчас с книгами.

Я смотрела на Диму с интересом. А он и правда перспективен. Мгновенно определил правильное направление. Я сказала осторожно:

— В зарубежном фильме показывали, как школьница пришла в салон игр и спросила, получили они новую игру или нет, а управляющий салоном сказал, что игра пришла, но он не успел записать её в автомат.

Строго говоря, это был не фильм, а аниме, и речь там шла о начале восьмидесятых, но Дима кивнул:

— Один автомат — много игр, иначе и быть не может, потому что ЭВМ ориентирована на изменения хранимой информации. А игры для взрослых — это не обязательно про то самое! Можно в шахматы играть. Или детектив соорудить, типа к Шерлоку Холмсу пришёл клиент... А дальше игрок постоянно выбирает из двух или трёх вариантов, что Холмсу делать. Это вообще по человекочасам будет дёшево в изготовлении. Текст писать и замену текстовых карточек делать — это не шахматы отрисовывать. — Он резко затянулся сигаретой и добавил: — Но тут надо как-то по-особенному игру обустраивать, чтобы книгоиздатели идею себе не утащили. Им-то в текст-игру в свет выпустить ещё дешевле и проще. Второкурсникам-программистам только свистни, они толпой набегут такие книжки строгать за гроши — это намного легче, чем ящики в магазине грузить. В игру надо что-то сугубо ЭВМ-ное. Однако в этой сфере легко оказаться изобретателем велосипеда. А в тех журналах, которые нам перепадают, об игровых автоматах не пишут. Надо обзаводиться знакомыми из торгпредства, чтобы достали рекламные проспекты, которые производители ЭВМ рассылают владельцам салонов с игровыми автоматами. И владельцам магазинов игрушек. Я читал роман об английском дантисте, там ему в кабинет каждую неделю фирмы медтехники присылали проспекты. С игровыми салонами должно быть так же.

— Да, — кивнула я. — Всем всякие проспекты рассылают, а их просматривают и выбрасывают, как и обычные газеты. Но что толку, если тут ты игры продавать не можешь?

— А вот это не факт, — хитро улыбнулся Дима. — У нас парни из техкафедры потихоньку детали домой таскают и сами себе ПЭВМ собирают. Но что ими делать, никто не знает. Просто могут собрать и собирают, друг перед другом выделываются.

— Как собирают ПЭВМ? — обалдела я. Мне казалось, что самостоятельная сборка ПК появилась только в начале девяностых прошлого века, когда любой дурак мог понатыкать в соответствующие места на матплате нужные комплектующие. Там даже написано куда что тыкать. А до того компьютерная требуха была запредельной жутью, с которой самим не справиться.

— А что такого? — удивился Дима. — Если даже старшеклассники-радиолюбители собирают приёмники, которые ловят «Голос Америки», то почему инженеру-электронщику не собрать ПЭВМ? Они-то паяльником пользоваться и электросхемы читать тем более умеют. Другое дело, что для дома ПЭВМ бесполезны, а я буду ставить на них игры. Деньги будут неплохие, мать на работе сможет на четверть ставки перевестись, чтобы за тунеядство не привлекли. — Он мгновение подумал и решил: — Лучше договориться с электронщиком и сделать игровой салон на дому. Для этого надо где-нибудь комнату снять, чтобы, если мусорня салон накроет, не было выхода на нас. ПЭВМ придётся бросить, но игры-то останутся, а собрать новую машину не так сложно.

— Но разве все детали не на строгом учёте? — не поверила я.

— Детали изнашиваются и списываются. А если взять одну составляющую из одной детали, другую из другой, то потихоньку и на полную ПЭВМ наберётся. Да и нередко можно новое себе забрать, а списанное в НИИ-шный аппарат поставить — проверять всё равно никто не будет. Вместо монитора отлично телевизор пойдёт при умелых-то руках. Вместо клавиатуры — печатная машинка.

Я добросовестно попыталась представить получившегося монстра, но фантазии не хватило. Я только и смогла сказать:

— Но ведь печатные машинки тоже на учёте. А из них фрагмент не вытащить.

— Можно раздобыть списанную и подправить до рабочего состояния, — сказал Дима. — К тому же для игрового автомата полноценная клавиатура не нужна, а кнопки управления можно сделать из донышек пластиковых бутылок от чистящих средств.

Я от такого креатива зависла не хуже завирусённого сайта. Очень хотелось спросить, а не собирают ли они на дому самолёты из говна и палок, но я прикусила язычок, потому что поняла, как Татьяна, дитя этого безумного извращённого мира, связалась с ционеллиейскими волшебниками.

«Любая достаточно развитая технология неотличима от магии».

И это наш шанс на спасение. Очень маленький шанс, ничтожно маленький, один из тысячи. Но лучше жалеть о неудачной попытке, чем о неиспользованной возможности. Я рискну.