Власть секретов и лжи

— Это персонаж веб-комикса и сетевого любительского мультфильма, — быстро сказала Инга. — Но не уверена, что правильно запомнила имя, поэтому поисковики могут ничего не дать. Просто ваша бабушка хорошо делала статуэтки персонажей и стилизации под фарфор восемнадцатого века, и мне хотелось увидеть этого персонажа в таком воплощении.

— Образные статуэтки — это не ко мне. Как художник я полный бездарь. Техника — это ещё не всё. У меня будет хуже, чем тот высмеянный Джеромом ужас, который делали в Старфордшире. В СССР на Ломоносовском фарфоровом заводе похожую жуть гнали. А вот Дмитровский завод и Дулёвский делали весьма приятные работы, вполне мирового уровня. Но их было очень трудно достать, в продажу они не поступали, потому торговые и прочие чиновники между собой растаскивали, да и им не хватало. Гжель и Конаково — серединка на половинку, дрянное пылилось вместе с ЛФЗ в любом посудном магазине, а хорошее и до прилавка не доходило. Как сейчас в этой сфере дело обстоит, я понятия не имею. Но что касается моего мастерства, то я с трудом дотягиваю даже до советского ЛФЗ и викторианского Старфордшира.

— А вы хорошо разбираетесь в этом, — заметила Инга.

— Бабушка разбиралась в конкурентах. Ей часто показывали статуэтки, а после говорили «Мне такое же точно» или «Мне так же, но...», и далее следовало описание изменений. Сама бабушка статуэтки не коллекционировала, если вы об этом.

Статуэтки собирал Бородихин. У него есть роскошная коллекция дмитровских и дулёвских работ. Интересно, их можно продать всей подборкой с московского аукциона? Наверняка будет дороже, чем по отдельности.

Но это всё после. А сейчас надо поговорить с родителями Дениса. И выяснить у Гомонова, когда отдадут тела.

Я отнесла ноутбук в свою комнату и поискала в бабушкиных сказках слово «тиврилл». Судя по эпизодам, в которых оно упоминалось, тиврилл имел не только религиозную, но и реальную полезность. Поясняю: все эти чудотворные иконы, части тела святых и детали их одежды, священные гробницы и тому подобное оказывают влияние только на тех, кто очень сильно верит, что оно есть. У таких людей при приближении к святыням реально наступает эйфория, исчезают психосоматические язвы и параличи. Но если у кого-то из них соскочит чирей или начнётся бронхит, то вылечить его возможно только в больнице антибиотиками, и не имеет значения, верит человек в лекарство или нет, знает о его существовании или о том, что принял именно лекарство, а не конфету. Лекарство всё равно подействует и на верующих в него, и на неверующих только так, как написано в инструкции. А если религиозно верующим дать мумифицированные части трупа или древние тряпки, или камешки-веточки, которые их религия объявляет священными, не сказав при этом, что именно им дают, то верующие не только не поимеют эйфорию с исцелением, но и с возмущением и отвращением вышвырнут полученное в мусор. Так вот — тиврилл описывается как реальное средство. И бабушка специально подчеркнула, что эффект стопроцентно материален и достоверен. Тиврилл, в отличие от дасгиса, не оказывал опьяняющего эффекта, зато позволял женщинам любой расы и мужчинам-человекам творить волшебство не хуже магов и драконов. А магам-мужчинам и драконам наращивал уровень магии.

Иными словами, повесь на шею кулончик с тивриллом величиной с горошину, и ты супер-волшебник. Но даже если кристалл размером с просяное зерно, это тоже немалый бонус.

Неудивительно, что церковь объявила тиврилл священным и позволяла пользоваться им только тем, кто имел персональное разрешение от Альянса Кураторов Союза Веры — это все главы церквей Ционеллии, объединившиеся в команду равных, аналог ЗАО с одинаковым количеством акций у членов правления.

Крупные кристаллы тиврилла, размером от фундука и больше, были предметом паломничества, поскольку ауру камня такой величины невозможно было скрыть, а вот мелкими обычно владели втайне, старались не показывать наличие эдакого туза в рукаве.

И если средневековые технологии позволяли синтезировать дасгис, то недалеко и до синтеза тиврилла. А такое обстоятельство сильно меняет весь расклад власти. Магия — это сырьё. А сырьё — одна из важных составляющих средств производства. И тот, кто контролирует средства производства, тот контролирует весь мир. А поскольку в Ционеллии невозможно контролировать источники магии, власть предержащим придётся считаться с простолюдинами, которые могут без особого труда залепить им лоб фаерболом. Так что быстро появится ционеллийский вариант Великой Хартии Вольностей. Разумеется, «возможность управлять магией» и «знать, как правильно управлять» — это не одно и то же. Быть владельцем автомобиля не означает уметь его водить. Но бабло побеждает зло. Производителям тивриллов понадобится рынок сбыта, а потому они вложатся в повсеместное обучение волшебству. И покупательскую аудиторию всегда требуется расширять, и поэтому производство тивриллов будет удешевляться, объём продукции расти, а вместе с доступностью энергоносителя начнут быстро расти все сферы частного производства и частной торговли, что приведёт к росту личной свободы и безопасности.

И это означает падение власти церкви и аристократии.

Неудивительно, что за любые манипуляции с тивриллом положена смертная казнь не только для манипулирующего, но и для всей его семьи.

Кажется, я поняла, что за заначку бабушка оставила в Ционеллии.

Не думаю, что она украла у монастыря один из принадлежащих ему кристаллов тиврилла. А вот свой сделать вполне могла. С собой бабушка его не взяла, поскольку тиврилл ценится только в Ционеллии. Да и надо было осмотреться в новом мире, понять, что из ционеллийского будет в нём хорошо продаваться, дабы обменять это на тиврилл. Но что-то пошло не так, побег получился не такой, какой надо, и вернуться за тивриллом смогла только мама — бабушка к тому времени была уже немолода, а значит сильно утратила в ловкости и проворстве. Мама же пребывала в возрасте цветущем и бодром: всего-то сорок один год.

Хм... Получается, что бабушка изначально планировала не постриг, а побег в другой мир? Иначе нет смысла прятать тиврилл. Наоборот, на него можно было купить звание настоятельницы монастыря и в свои восемнадцать лет стать практически владыкой собственного королевства. Причём монастырь был бы весьма зажиточным. Но тут подвалил жених, пришлось плюнуть на все планы и улепётывать куда получилось и как получилось. Хотя, с такой ценностью в кармане легко купить тех, кто выпнет жениха вместе с папашей далеко за горизонт. Или столь дорогую вещь продать нелегко, надо прежде заручиться поддержкой союзников, иначе просто отберут тиврилл? Сложно сказать. Как бы то ни было, а бабушка оказалась здесь, кристалл остался в окрестностях монастыря или в самом монастыре. Или в бабушкиной комнате в отцовском замке? Не зря же и Лина эту комнату искала, и Алёна с Петром туда пробрались.

И становится понятно, зачем Григорию Урманову понадобилась сначала моя мама, теперь моя сестра. Он хотел заполучить кристалл. Возможно, тиврилл чем-то полезен и на Земле. Или Урманов просто хочет его продать, а Лину посчитал лохушкой, у которой можно выманить тиврилл за гроши или вовсе отобрать. И я не уверена, что его соучастниками не являются Алёна с Петром. Я вообще ни в чём не уверена. Даже в том, что Инга действительно работает на Григория. И в том, что Лина жива, а не убита ещё какими-то охотниками за тивриллом.

И эта неуверенность пугала до жути, до дрожи. Но в следующее мгновение страх вытолкнул на поверхность сомнительной субстанции, которая заменяет мне мозг, дельную мысль: надо составить оценочную опись всего, что я наследую, приложить статью закона о наследстве, перевести всё с апостилем у присяжного переводчика и отдать в американское посольство. Тогда, возможно, и дадут визу — ведь будет доказательство того, что я могу оплатить весь процесс обучения, а не только один семестр. И надо шевелиться побыстрее, чтобы успеть до начала учебного года. «Помогать сестре» отнюдь не означает «упустить собственные возможности». Слетать на день-два в Москву — это расследованию не повредит.

И надо позвонить Гомонову, спросить, как всё устроить с описью и оценкой — не платить же юристу, если есть возможность халявы. Мысль о халяве подтолкнула вторую дельную идею: если появился заработок, то надо поменять евро на рубли и отнести в кошачий приют хотя бы две тысячи. Заодно и эту курицу Ингу неплохо будет в приют сводить. Возможно, постулат о том, что общение с кошками развивает у человека самостоятельность, независимость, помноженные на уважение и любовь к себе, не более чем враньё, зато Розалия Марковна, пенсионерка, организовавшая приют, очень хорошо может развивать эти качества у всех, с кем общается.

А ещё надо хорошенько настучать по мозгам Алёне и Петру. Они, конечно, на Урманова работают, да и сам Урманов знает мой адрес, но будет полезно, если и эта троица сочтёт меня наивной дурой.

И сегодня же необходимо поговорить с родителями Дениса. И обязательно заказать в театральной мастерской костюм монахини. Там сделают быстрее и дешевле, потому что многие помнят бабушку. А покрывало прикроет голову, поэтому волосы сбривать не надо.

Я записала в дневник план действий, темы бесед, обязательные вопросы. И только после этого сообразила, что Урманов тесно контактирует с Ционеллией. Во всяком случае — с Ирдецией и феодом Киарнав.

«Он родственник жениха бабушки?» — написала я в дневнике.

«Жених знал о тиврилле? Не просто же так благороднейший позарился на всего лишь благородную. И магия у бабушки увеличилась по сравнению с тем, что было изначально и природно», — стало следующей строчкой.

Я закрыла дневник, посмотрела в сканах бабушкиных сказок одеяния монахинь, а затем вообще скопировала их для надёжности на телефон — бабушка нарисовала всё очень подробно, как для пошива костюма в идеальный косплей или в фильм с максимальной достоверностью декораций.

О том, как попасть в Ционеллию, я подумаю после того, как буду полностью экипирована. Уверена, у Лины не только одна кошка была предназначена для перемещения — наверняка хватает и других средств.

А пока надо дела делать. Телефон Гомонова не ответил, и я оставила ему текстовое сообщение. Зато с театром всё решилось идеально: главный костюмер спросил, как мне удобнее — сейчас или завтра после обеда. Я сказала, что скоро буду, заперла окна на лоджии, дверь в мою комнату (жутко неудобно жить в коммуналке!), закрыла квартиру и, не обременяя себя макияжем и переодеванием, помчалась в театр. Инги в квартире уже не было. Не то в банк поехала, не то к папаше.

По дороге я размышляла о том, как лучше поговорить с родителями Дениса. Но самое главное, как вообще с ними встретиться — они ведь могут просто не открыть мне дверь квартиры, а караулить их целый день у подъезда невозможно: надо и заказ выполнить, и опись имущества организовать.

Так ничего путного и не придумав, я вошла в театр. На пропускнике служебного входа сидел знакомый охранник Никита, жилистый блондин лет двадцати пяти. Он работал и во времена моей бабушки, и потому принялся меня расспрашивать, не устраиваюсь ли я в театр.

— Нет, — рассмеялась я. — На семью хватит одного художника.

И поспешила к костюмерам. В принципе, лето — это сезон отпусков, а не театров, даже есть церемония закрытия театрального сезона, которая во всех театрах мира приходится на первую неделю июня. На закрытие ставят очень сильный яркий спектакль, чтобы театр запомнился зрителям аж до сентября. Но по факту лето — эпоха не только театрального ремонта, но и гастролей. Надо везти свои достижения, принимать чужие, да ещё гости не всегда привозят в провинцию весь состав участников спектакля: едут только исполнители ведущих ролей, костюмер и менеджер, а второстепенные роли играют местные, костюмы тоже делают на месте или подбирают что-то из имеющихся. Так что в театре жизнь бьёт ключом даже летом. И, судя по отголоскам репетиции, долетавшим со стороны сцены, спектакль везут аж в Варну. Бонусов из такой поездки проистекало много: премьер-актёры надеялись найти работу в театрах, ночных клубах и отелях Европы, второй состав стремился стать их дублёрами, чтобы после увольнения нынешних звёзд самим сделаться премьерами, а студенты выпускного курса театрального училища и стажёры старались получить места дублёров третьего состава, что гарантировало зачисление в штат на открывшиеся вакансии второго состава. Поэтому суета в театре была запредельная.

Главный костюмер Фёдор Ильич, импозантный семидесятилетний мужчина, был в примерочной, смотрел, как премьер-актриса Нина Горлова ходит в условно историческом костюме. Я с Горловой знакома через бабушку, а потому она не только не возражала против моего присутствия, но и спросила, как мне костюм.

— Голубая накидка лучше сиреневой, — сказала я. А Фёдор Ильич торжествующе воздел палец и сказал:

— Вот! Я же вам говорил. Зритель подтверждает.

— Хорошо, пусть будет голубая, — согласилась Горлова. — Вы ещё что-то делаете или я иду в этом репетировать?

— Всё готово, можете работать.

Горлова поблагодарила, задрала повыше юбки, чтобы не мешали бегу, и умчалась из примерочной. Фёдор Ильич посмотрел на меня и сказал:

— Ты ведь хорошо в искусстве и в винтаже разбираешься? Можешь при покупке консультировать?

— Не настолько хорошо, — качнула я головой. — И зачем нужна я, когда вы сам художник?

— Художник по костюмам, а не по художественному фарфору. Так что ты будешь получше меня и тем более лучше моей внучатой племянницы-дуры, её крышесдвинутого муженька и недоразвитых детей.

— А почему они не наймут искусствоведа? — удивилась я. — Старшекурсник много не возьмёт.

— Им денег жалко, — фыркнул Фёдор Ильич. — А отдать три зарплаты за поддельный винтаж они не боятся.

Я озадаченно похлопала глазами:

— Если это не коллекция и не вложение денег в искусство, то зачем покупать винтаж, когда полно изделий в винтажном стиле за недорогую цену? А если вложение, то как без консультанта?

— Я же сказал, что у них у всех чердак течёт? Они ради понтов удавятся. Мода на винтаж, поэтому должен быть только винтаж, а не винтажный стиль. Жратва только с рынка или из эко-магазина, потому что супермаркет для лохов, там пища синтетическая.

— Как раз с супермаркетом — чистая правда, — возразила я. — Почти всё там несъедобно. Но рынок — это намного хуже. В стране, которая никогда не заботилась и не заботится об экологии, надо очень постараться, чтобы найти ферму, вырастившую овощи и фрукты не рядом с заводом или могильником вредных отходов, и бабку, которая пасёт корову не вдоль шоссе. На рынке такого точно нет, да ещё санпроверка никакая, поэтому глистасто-лейкозные животные и перехимиченные овощи в изобилии. В супермаркете хотя бы такого количества заразы и химии нет. Эко-магазины — тот же рынок, только ещё дороже. Простая логика: в одной области не найдётся столько ферм с чистой хорошей землёй, чтобы обеспечить магазин нужным количеством товара, а везти из других областей слишком дорого, да и там тоже свои эко-магазины есть. И именно по причине дефицита чистых земель моя бабушка ездила по фермам, выбирала хорошие, приглашала владельцев торговать во дворе соседнего кооператива, где богатых было побольше, заранее составляла список заказов от жильцов этого дома и от некоторых соседей из её дома, чтобы фермеры не боялись после такой поездки остаться с непроданным товаром. То же самое было с общагой и зажиточным кондо в полуквартале от неё. Поэтому, если бабушка говорила о натуральных экологичных продуктах, они такими и были, рыночную наценку за них дать не жаль. И именно по всем перечисленным причинам у хороших фермеров нет нужды везти продукцию на рынок и в эко-магазин — у них и так всё распродано заранее.

— Вот! — торжествующе сказал Фёдор Ильич. — О том и речь. Понты, а не мозги! Телефон за тысячу евро, хотя по качеству ничем не лучше того, что за сто восемьдесят. А двухсотевровый так и лучше будет, за двести двадцать вообще крутой геймерский вариант. Но надо же брендом понты околачивать! Да ещё и менять телефон через полгода, с выходом каждой новой модели, а старую продать с убытком, хотя она до полного износа проработала бы года четыре, и всё это время была бы вполне современной технически, потому что реально на разработку нового четыре года и надо, а через полгода в моделях меняют только всякую ничего не значащую ерунду. То же самое с машиной, которую они тоже ежегодно новую покупают. И потому у них нескончаемый и вечный банковский кредит, проценты капают, из страны должников не выпустят, зимой на новогоднюю неделю от здешних морозов к египетскому солнышку им не поехать. Тогда как за год двести евро накопить — плёвое дело даже при небольшой зарплате, а при средней так тем более. И магазин полугодовую и даже годичную беспроцентную рассрочку на эту сумму даёт без проблем, выплатить можно спокойно и ехать отдыхать в тёплые края. Но понтовщики о будущем не думают, им надо прямо сейчас понт показать. А некоторые, особо упонтованные, так ещё и двадцать евро, это полторы тысячи рублей, сверху платят, чтобы цвет у телефона был редкий. Продавцы у нас почему-то завозят только белые и чёрные модели, цветных мало, вот понтовщики за них и доплачивают.

— Зачем? — не поняла я. — В любом супермаркете есть отдел телефонных чехлов. Там от обилия расцветок и принтов глаза лопаются! За сто рублей, максимум за триста, проявляй индивидуальность хоть до небес — чехол можно выбрать на любой вкус. А в интеренет-магазинах вообще бесконечное число вариантов, на самые привередливые фантазии найдётся подходящий товар. Ну а если ты совсем привереда запредельная, то в интернете полно советов по самостоятельному изготовлению чехлов уникального дизайна. А ленивым и привередливым можно купить однотонный чехол любого цвета и наклеить на него что угодно, от фрагментов, вырезанных из рисунков силиконовых чехлов, до брошек и холодильных магнитиков с китайского рынка, и будет уникальный дизайн за десять минут. Только сначала надо у брошки булавку оторвать, а у игрушки для холодильника убрать магнит, но это делается легко и быстро. Ещё проще индивидуальность проявить — это купить стикеры и наклеить на чехол. На такое вообще три минуты уйдёт.

— Да ты в бабушку пошла! — умилился Фёдор Ильич. — Она была неистощима на такие выдумки! Какие чехлы делала, какие бумажники, барсетки... Я и то покупал, хотя сам художник.

— Мне до неё далеко, — с сожалением сказала я. И добавила оптимистично: — Но кое-что всё же могу.

И похвасталась своим чехлом — голубым кожаным, на котором была аппликация-орхидея, вырезанная из силиконовых чехлов бежево-перламутрового и светло-золотистого цвета.

— Очень стильно, — одобрил Фёдор Иванович. И добавил торопливо: — Но не вздумай понтовщикам это предложить! Закопают тебя тут же. Чехлы, защитные плёнки — это для быдла нищебродного, которое боится повредить телефон. А полноценные люди без проблем покупают новый, поэтому никогда и ничем его не защищают.

— Странная идея, — удивилась я. — Не видела ни одного богатого человека, который не был бы экономным в тратах и бережливым с вещами. Но это проблемы тех, кто такую идею придумал. И их право тратить деньги так, как они хотят, включая залезание в долги.

— Если бы они при этом молчали, то почему нет? — зло ответил Фёдор Ильич. — Пусть бы развлекались столько, сколько им угодно. Но моя племянница, её муж, дети и им подобные жить не могут без того, чтобы каждому встречному не ткнуть в лицо своим превосходством и его недостойностью. Это в театре ещё спокойно, а дочь и сын говорят, что ни к кулеру, ни к кофейному автомату подойти невозможно: толкущиеся возле них за пять минут мозг вынесут бесконечными обсуждениями того, кто как одет, у кого какой телефон, часы, сумка и прочее. И кто на основании этого человек, а кто лузер презренный. Вот объясни мне, какая разница — дорогие часы или дешёвые, если время все показывают одинаково? И почему салат оливье — это плебейство, быдлячество и хрючево презренное, а нисуаз — элитно, круто и полезно, если разница всего в три одинаково дешёвых и далеко не диетичных ингредиента? Стейк рибай — это для людей, а шашлык, он же кебаб, ест только быдло. Разница-то в ничтожных мелочах, просто дело вкуса. И попробуй им сказать, что лапша, паста и макароны — это одно и то же. Порвут тут же на эту самую лапшу.

Фёдор Ильич махнул рукой и вздохнул:

— Да что говорить... Ты извини, вывалил на тебя всё, просто с утра с племянницей и её детьми поговорил.

— Кошмарные родственники — это я понимаю. Моя тётка была не лучше, но бабушка с этой курицей контактировала очень мало и строго по делу, так что нервы тётка никому из нас не портила. И в общаге никто никогда ничем не понтовался — ни едой, ни шмотками, ни машинами, ни телефонами. У всех — и у детей, и у взрослых — телефоны в чехлах, так что бренд не видно, кто где шмотки берёт, всегда молчали, так что с вещевого рынка они или из бутика, можно только догадываться. О своих трапезах отчитываться никому и в голову не приходило. Машины у всех, но просто добротные или не слишком потасканные — это вопрос стоимости эксплуатации: дешевле чинить или новую купить. И в школе все дети молчали о доходах и статусе родителей. Общажная публика скорее даже скрывала и преуменьшала свой истинный уровень доходов, чем преувеличивала.

— Повезло тебе со школой! — позавидовал Фёдор Ильич. — А моим внукам надо было статусными родственниками и богатством хвастаться, иначе ты лузер и лох. Многие у них в классе и в университетской группе врали о крутой родне и до смерти боялись, что обман раскроется.

Я сочувственно покивала и подумала, только ли ради магии бабушка поселилась в общаге? Тёткины соседи довольно противные, а значит и их детки, с которыми нам пришлось бы взаимодействовать в детсаду и в школе, приятностью не блещут.

На курсах попадались особи, ведущие себя как родственники Фёдора Ильича, были среди этих особей и реально богатые, и закашивающие под богатство, но и те, и другие держались обособленными группками, я с ними практически не соприкасалась. А что богачи типа Маринки, что нищеброды вроде Лёшки, что середнячок не понтовались — некогда было, мы готовились к поступлению. Единственным упоминанием статусных вещей и денег были редкие сожаления богачей о том, как они в дорогой гимназии ушами хлопали и балду гоняли, а теперь вынуждены год-полтора терять, навёрстывая упущенное. А так никакого хвастовства. Да, у них были очень дорогие вещи, та же Маринка владеет двумя квартирами, чтобы по рабочим дням не ездить к курсам, а по выходным быть ближе к развлекательным центрам, у неё имеется машина элит-марки для поездок по городу и машина для загородных прогулок, однако и у неё, и у других богатых всё это выглядело настолько обыденным и не заслуживающим внимания, что несколько не напрягало бедноту. Мы этого просто не замечали. Что касается одежды, телефонов, бытовых принадлежностей, то диапазон был от супер-бренда до китайщины с рынка — если можно было сэкономить, богатые этот шанс не упускали. Не все, но из тех, кто были на курсах — больше половины.

Я не знаю, зачем богатым университеты, когда родители могут купить им и жильё, и бизнес, и даже гражданство сделать через инвестиционную программу, но все, кого я знала, старались именно поступить, получить в будущем работу, а потому пахали на равных с ними, наращивали мозги и знания для поступления, переживали, что не наберут проходной балл... Понтовщики в основном гоняли балду, а не учились, и возмущались, что родители не хотят купить им проживание в Европе и в Штатах, как покупают другие. Курсы из-за их дороговизны тоже были для них средством показать понты. Впрочем, это не моё дело.

Я улыбнулась Фёдору Ильичу и сказала:

— Каждый имеет право сходить с ума так, как захочет. А все остальные имеют полное право их не слушать. Чтобы понтовщики, сплетники, сетемаркетовщики, религиозники и прочие неадекваты не лезли со своими идеями, надо и у кулера с кофейным автоматом, и в столовой на обеде надевать наушники и смотреть в телефон. Ещё лучше не просто смотреть, а заняться чем-то полезным, типа изучения нового иностранного языка, или приятным, вроде общения в соцсети с тем, кто интересен и комфортен.

— Но это невежливо и бескультурно! — возмутился Фёдор Ильич.

— А понтоваться — занятие культурное и вежливое, — ядовито ответила я. — И лезть с требованием присоединиться к сети распространителей всякой фигни или с непрошенными проповедями тоже очень прилично. Их, конечно, можно посылать матом и бить в морду, но загородиться телефоном будет намного проще и интеллигентнее. А главное — приятнее и полезнее.

Фёдор Ильич задумался, неуверенно пожал плечами и сказал:

— Но все удивятся, если вдруг так резко изменить поведение. Будут задавать вопросы.

— Делайте вид, что не слышите, или отвечайте «Позже, я занят». Заодно научитесь защищать себя от такой разновидности хамства, как влезание не в свои дела. Хамство пресекать жизненно необходимо всегда и везде, но для этого не обязательно бить хама и посылать матом, от него лучше и гораздо проще уйти. От всего на свете, конечно, не убежишь, бывают ситуации, когда надо только бить, и покрепче, как словами, так и кулаками, но пока можно уйти, да ещё без лишних телодвижений, надо уходить.

— Твоя бабушка всегда и везде ходила с книгой, — припомнил Фёдор Ильич. — Об этом говорили ещё в те времена, когда она только устроилась в театр. И везде читала, прямо как москвичка в метро. У неё всегда была в руках книга из театральной библиотеки. А смартфоны и планшеты ведь совсем недавно появились. Лет десять, быть может, назад или пятнадцать.

Я кивнула. И не стала уточнять, что с книгой бабушка ходила и в больнице — там тоже была своя библиотека.

— Интересную вещь вспомнила, — сказала я вслух. — В старые времена многие люди всегда носили с собой маленькие молитвенники. Их делали даже в специальной обложке на застёжке, чтобы на цепочке прикреплять к поясу. Логика подсказывает, что если нет книгопечатания, бумаги и шариковых ручек, то в крохотном томике должно помещаться по одному слову на страницу, там нечего было читать. Да и первые лет триста книгопечатания шрифт был очень крупный, на уровне рукописного, страницы толстые, не намного лучше пергамента. Но для отстранения от себя нежелательных лиц хватало и имитации чтения.

— А ведь и верно, — задумчиво ответил Фёдор Ильич. — Были даже специальные шёлковые и бархатные сумочки для маленьких молитвенников, которые носили на запястье. А телефон помещается в карман, и не требует имитации. Там и читать, и кино смотреть, и общаться можно по-настоящему, и все это знают. — Он помолчал и добавил: — Защита стала лучше. Глупо ею не пользоваться.

Я кивнула и сказала:

— Может, вернёмся к делу? Вы возьмёте мой заказ?

— Покажи, что у тебя.

Я открыла на телефоне рисунки. Фёдор Ильич глянул и тут же сказал:

— Так твоя сестра такое заказывала. Только забрать не успела.

У меня от злости и обиды тут же скрутило желудок. Вот же дерьмо! За минувшие пять дней — именно пять, а не девять, потому что четверо суток, пропавшие из-за переноса, не в счёт — я так толком и не осознала, что была окружена сплошным враньём. Сначала шок от известия о смерти сестры, после от бездоказательности её гибели, затем появилась реальность магии и других миров, ционеллийские гости, тайная жизнь Лины, её волшебнические способности... Много чего ещё. И всё это надо было осознать, принять, сделать выводы и составить план действий, поэтому не оставалось места для понимания того факта, как много мне врали. Зато сейчас он предстал передо мной во всём своём безобразии.

И теперь я не была уверена, что Лина и бабушка скрывали от меня правду, чтобы защитить. Всё верно, обычно люди утаивают свои рискованные делишки, чтобы не подвергать опасности близких или не волновать их. Но ведь в том, что у тебя есть особые способности, нет ничего волнительного или опасного. Есть и есть, на здоровье. У кого-то музыкальные, у других волшебнические. И в том, что существуют другие миры, магия и что бабушка сбежала от дрянного жениха тоже нет ничего примечательного. Ну убежала бы она не из Ционеллии, а из Таджикистана, что это изменило бы? Зачем такую мелочь скрывать? Неужели бабушка и Лина считали меня неполноценной, потому что у меня магия не пробудилась? Или они думали, будто я мелочная завистливая сука, которая возненавидит их за то, что есть у них и нет у меня?

Меня захлестнули противоречивые чувства. Хотелось и немедленно разыскать сестру, где бы она ни была, чтобы набить ей морду, и бросить Лину вместе со всей этой кучей снобизма — пусть он ей помогает, если она так старалась им обзавестись.

Ложь сестры обидела меня гораздо сильнее, чем бабушкина. Все дети всегда находятся в союзе против взрослых — подавляющих, контролирующих, запрещающих и поучающих, которые при этом наслаждаются всем тем, что детям недоступно. И пусть в девятнадцать лет отрастает достаточно мозгов, чтобы понимать правоту взрослых, но к этому времени формируется союз молодости против зрелости, который помогает молодым утвердиться в жизни, доказать зрелым, что не меньше половины вчерашнего опыта ничего не значит в день сегодняшний, поскольку мир изменился.

И то, что Лина предала этот союз, обжигало не хуже огня.

Наверное, моё волнение было очень заметно, потому что Фёдор Ильич прикоснулся к моей руке, сказал сочувственно:

— Воды?

— Нет, — я постаралась взять себя в руки. Только истерик сейчас и не хватает! Поэтому нечего быть амёбой. — Всё в порядке.

— Терять близких тяжело, — по-своему понял меня Фёдор Ильич. — Но твоя жизнь продолжается. И в ней будет ещё очень много хорошего.

Близких я потеряла совсем не в том смысле, всё оказалось гораздо хуже смерти, но от переживаний ни легче, ни лучше не станет. Поэтому к чёрту пустые и бесплодные эмоционалии! Я перевела дыхание и сказала:

— Лина всего на два сантиметра ниже меня. Я надену на косплей её костюм. Размер обуви у нас одинаковый.

— Я могу немного опустить низ брюк и рукавов, — сказал Фёдор Ильич. — А длина рубахи будет как раз.

— Хорошо, — кивнула я. — Когда будет готово?

— Вечером перед спектаклем можешь забрать.

Я попрощалась и хотела уйти, но Фёдор Ильич сказал:

— Я верну тебе деньги за костюм, если ты сходишь с моей племянницей на покупку винтажа.

— Фёдор Ильич, по телевизору каждый день показывают репортажи из залов суда, из которых следует, что без расписки никому и никогда нельзя одалживать ни единого гроша, и родственники не исключение. И тем более ни гроша нельзя давать тем, кто погряз в долгах. Если есть лишние деньги, пожертвуйте их приюту для животных или детскому дому, но не выбрасывайте в мусорное ведро.

— Да мне это даже глухонемая уборщица, и та жестами сказала, хотя я и не знаю этого языка. Но поздно. Деньги уже там. Так пусть не зря потрачены будут.

— Тогда идите вместе с ними и купите винтаж себе. А им дайте сто или двести рублей — или сколько сейчас берёт служба доставки? — за то, что нашли хорошего продавца.

Фёдор Ильич посмотрел на меня задумчиво:

— Ты и правда внучка Марии Витальевны. Только она могла сообразить такое. Больше никто в театре не догадался. Ты к нам менеджером пойти не хочешь?

— Я в Чикагский университет поступила.

— Ух ты, молодец какая! — одобрил Фёдор Ильич. — Не зря так на курсах старалась.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Вечером зайду.

— Теперь я тем более хочу, чтобы ты поехала с моими родственниками и со мной к торговцу.

Я немного подумала и решила, что одинаково полезны будут и деньги, которых у меня крайне мало, и знающий все городские сплетни Фёдор Ильич, которого можно расспросить об Урманове, Лине и Инге.

— Хорошо, — сказала я. — Но свободного времени у меня немного. Надо соотнести наши «окна» в работе.

Я достала телефон, чтобы выбрать время, однако он зазвонил. Это оказался Гомонов. Я извинилась перед Фёдором Ильичом и ответила на звонок. Гомонов сказал:

— Вас проконсультирует по оценке и поможет с оформлением выдачи тела мой стажёр. И делайте с ним что хотите, хоть с кашей его съешьте, но продержите эту заразу три часа вне нашей конторы! Я кучу отчётов задолжал, надо срочно сдать, а это юное дарование мозг выносит бесконечными вопросами. За услугу буду должен.

— Договорились, — сказала я. — Минут через сорок доеду до вашей конторы и из кафе возле неё позвоню.

— Годится, — довольно ответил Гомонов и отключился. Я сказала Фёдору Ильичу:

— Дела будут длинные, а расписание на завтра зависит от их результатов, поэтому к торговцу успеваю только вечером, часов в пять.

— Это как раз, — кивнул он. — И костюм на вас подогнать успею.

Я попрощалась и поехала к Следственному Комитету. Гомонов мне, пожалуй, пригодится. Я всё же хочу найти Лину и задать ей парочку очень серьёзных вопросов. Так что со стажёром можно и пофлиртовать — если, конечно, у него есть машина, и он подвезёт меня до общаги.

В кафе я заказала безалкогольный мохито с маракуйей, сразу расплатилась, позвонила Гомонову и стала наслаждаться ледяной содовой с мятно-лаймовым вкусом, слегка приправленной сладостью маракуйи — совсем другой оттенок, чем у сахара, он нравится мне гораздо больше. Через пять минут пришёл стажёр Гомонова: высокий красивый шатен спортивного сложения, светлые, серо-голубые, как мартовское небо, глаза.

И у меня крепко припекло между ног. Это был тот самый парень, с которым вчера в клубе у меня был ошеломительно прекрасный, невероятный, сладкий, как никогда раньше, секс.

Всегда считала, что такие совпадения возможно только в кино. Но оказалось, что кино основано на жизни гораздо больше, чем я думала.

Парень тоже замер на мгновение. Значит ему было так же хорошо, как и мне. Не зря же он просил меня назвать имя и телефон.

И я, вопреки своим принципам, едва это не сделала. Остановило только то, что всё моё время и силы поглотят зарабатывание денег и второй виток учёбы на курсах, поэтому для свиданий-гуляний-разговоров у меня не будет ни малейшей возможности.

Мы должны были расстаться навсегда. Но мы смотрим друг на друга, и ситуация гарантирует, что вскоре мы будем знать и имена, и адреса.

Это, конечно, ровным счётом ничего не значит, как ничего не значила минувшая ночь, однако гормоны, которые прямо сейчас бьют в мозг, туманят рассудок и вызывают сладкое томление — обстоятельство серьёзное.

Парень сел за мой столик так, чтобы оказаться напротив меня.

При дневном свете он был ещё красивее. А главное, этот парень следит за собой: подтянутая, в меру накаченная фигура, тщательно выбрит, ухоженные кожа и волосы, стрижка стильная, элегантная мелировка в светлый и средний оттенки каштанового, руки с мужским маникюром, дезодорант и одеколон выбраны умело, рубашка и брюки свежайшие и отутюженные, из хорошей натуральной ткани, качественные слипоны. Люблю таких мужчин. Разумный уровень метросексуальности — качество полезное и положительное. По-настоящему дельный человек всегда успевает позаботиться не только о деле, но и о красе ногтей.

Парень тем временем справился с сексуальным возбуждением, которым его явно накрыло не хуже, чем меня, и сказал:

— Я Алекс. Александр Вересов.

— Мирайя Лопатина, — ответила я. — Мира.

Традиционное «Очень приятно» мы произнесли одновременно и машинально — ничего приятного такая встреча не сулила.

Я сказала решительно:

— Расставим все точки над i и ё сразу. Я тебя хочу, скрывать это бессмысленно. Но в последних числах августа я уезжаю, и это не обсуждается. А до отъезда у меня так много работы, что свободными остаются только часа два перед сном. Соответственно, на хождения по свиданиям времени нет, ночевать у незнакомого человека я не буду, к себе тем более не пущу. Поэтому давай отодвинем гормоны в сторону и займёмся делами.

— А где ты живёшь? — спросил он. — Если не очень далеко от меня, то можно по вечерам снимать для встреч номер в гостинице или квартиру. У меня тоже работы полно, а так трудно найти нормальную разумную девушку, которая умеет просто получать удовольствие и не заморочивается всей этой ничего не значащей, но очень обременительной чушью с походами в кино и знакомством с родителями. К тому же будет запредельной глупостью упустить ТАКОЙ секс! У меня ничего подобного ещё не было.

— У меня тоже, — не стала отрицать я. — Но замечу, что кино мне очень нравится. Только я смотрю его лишь одна дома, лёжа на диване, а не сидя в кинотеатре, где слушаешь не столько фильм, сколько чавканье попкорном. И благодаря соцсетями и киноманским сайтам можно без проблем обмениваться впечатлениями о фильме в любое время дня и ночи, потому что обязательно найдутся те, кто только что его посмотрел. Даже если очень фильм старый — всё равно будет много тех, кто только что посмотрел его впервые. И те, кто пересматривал и жаждет обсудить как самые любимые моменты, так и то, что не замечал прежде.

— Тебе тоже нравятся одиночные домашние просмотры?! — поразился Алекс.

— Как видишь. А вариант с вечерними встречами мне подходит идеально, но учти, что готовить тебе на них я не буду. И не хочу тратить время на совместные поедания принесённого из кафе. Поэтому ужинай до того, как придёшь. Душ до секса обязателен, как и презерватив во время его.

— Без проблем, — согласился Алекс. — А как тебе смешные фразы из протоколов? Иногда такие перлы попадаются — обхохочешься. С коллегами не поделишься, они давно ко всему привыкли, не смеются. Можно тебе присылать?

— Попробуй, — пожала я плечами. — Но учти, в криминалистике и юриспруденции я не ахти как разбираюсь, чтобы профессиональный юмор оценить.

— А в чём ты разбираешься? Если не секрет.

— Практически ни в чём. Я всего лишь поступила в университет, а не получила образование.

— Не обязательно иметь образование, чтобы в чём-то разбираться.

— Тоже верно, — согласилась я. — Но сомневаюсь, чтобы тебе был интересен комнатный винтаж.

— Не интересен, — кивнул Алекс. — А какие фильмы ты любишь?

— Всякие. И не думаю, что для нас имеет смысл углубляться в жизнь друг друга. Я скоро уезжаю. Поэтому давай будем получать удовольствие и не станем увешивать это потенциальными проблемами.

Алекс посмотрел на меня задумчиво, кивнул.

— Так будет лучше всего. Печально только, что разумные девчонки в Синедольске не задерживаются.

— Ты здесь тоже не на цепи сидишь, — заметила я. — Даже если родители болеют, то лучше уехать туда, где ты будешь сначала зарабатывать на медсестру, которая в уходе за больными в любом варианте лучше тебя, а после накопишь на лечение или на хороший пансион.

— И это верно, — согласился Алекс. И спросил: — В каком районе ты живёшь?

Я объяснила. Он достал телефон, стал искать место для встречи.

— Сегодня ты сможешь?

Я мысленно порадовалась, что до месячных ещё неделя, и ничего не мешает удовольствию. Откладывать встречу не хотелось — когда ещё настолько хороший секс найдётся? Я на отсутствие опыта не жалуюсь, но так прекрасно, как с Алексом, не было ни с кем.

Вслух я сказала:

— К половине восьмого и с делами закончу, и отдохнуть успею.

— Отлично, — Алекс показал страницу с фото гостиничного номера. — Устраивает? Тут ещё один отельчик есть, тоже неплохой.

Алекс показал его фото. Я глянула на адрес и решила, что из первого домой идти удобнее. По телу опять разлилась сладкая истома, голова пьяно и приятно закружилась, между ног стало горячо. Я мотнула головой, прогоняя неуместное желание, и сказала быстро и решительно:

— А теперь давай вернёмся к делам. Опись и похороны. Когда мне отдадут тело сестры и как найти эксперта-оценщика?

С похоронами решилось всё быстро — оказалось, городское социальное похоронное агентство держало своего представителя не только в больнице, но и в морге, поэтому договор с ними можно заключить одновременно с подписанием полицейских документов, и всё остальное агентство делало само за минимальную цену и в течение трёх часов максимум. Тело отдавали завтра утром, поэтому я вполне успеваю поработать над заказом при хорошем освещении.

Эксперта Алекс организовал мне на послезавтра. Тоже хорошо. И машина у Алекса была, что позволило выполнить договорённость с Гомоновым и задержать стажёра подольше — Алекс подвёз меня до общаги. Машина, кстати, не понтовая, а деловая: золотисто-коричневый корейский сити-кар — выше маневренность в транспортном потоке, проще парковка, экономия топлива, достаточно крепка для выезда на дачные шашлыки или пригородный пикник и цена ниже, чем у европейских и японских моделей, но качество такое же. Умный парень.

Я попрощалась с Алексом и пошла вправлять мозги Алёне с Петром. Но воспитания не получилось.

Алёна лежала с очередным припадком, Пётр метался как заполошный, не зная, что делать. В полудраконьем виде её можно было бы посадить в такси, наболтав водителю о косплее в лесу, но с припадком такой номер не пройдёт.

— Ей надо сделать полное обращение! — говорил Пётр. — Только тогда исчезнет боль, прекратятся припадки. Но как я её отвезу к вратам, если она не может удержать человеческий облик дольше пятнадцати минут?! А здесь слишком мало магии.

— Я не вожу машину. Бабушка продала её, когда мне едва шестнадцать исполнилось. Здоровье бабушки ухудшилось, и она не рисковала водить сама. Бабушка была слишком ответственной, чтобы пускать за руль несовершеннолетних, поэтому даже если найти прокат, который даст мне машину без прав, я понятия не имею, что с автомобилем надо делать.

И тут я вспомнила об Инге. Она наверняка умеет водить и права у неё есть. О том, что в квартире моей сестры живут иномирцы, Инга тоже знает, поэтому Урманову ничего нового не донесёт. А вот Алёна с Петром могут ещё пригодиться, ведь магию видеть, управлять ею и ходить через врата способны только они. Ещё Гомонов, но его помощь мне нечем не купить.

— Возможно, есть вариант, — сказала я вслух. — Вечером перезвоню. Но если вы оба ещё кому-то когда-то сболтнёте мой телефон или адрес, я позвоню в службу наркоконтроля и скажу, что в квартире моей покойной сестры незаконно живут драгдилеры, которые соврали мне, будто они арендаторы.

Ответа я дожидаться не стала, ушла. В маршрутке, по дороге домой, набросала в дневнике вопросы к родителям Дениса — при выдаче тел я с ними встречусь.

Остаток дня был ничем не примечателен. Я пообедала, проверила сырьё и инструменты, обнаружила запас пластичного серебра, достаточный для основы статуэтки, позвонила в магазин и заказала ещё, а после поставила на ноутбуке германский сериал и поработала над заготовками, попутно прокачивая немецкую речь.

А после настало время ехать в театр. Я сменила капри и топик на свежие, пошла на остановку.

Инги, кстати, всё это время дома не было. Но её дела меня не касаются.

...Монашеский костюм сидел отлично, соломенные башмаки оказались вполне удобными, и при этом выяснилось, что к ним прилагается что-то вроде хлопкового подследника — вот и ответ, как солома не рвёт тоненькие чулочки монахинь. Зато появился вопрос, как монашьим ногам не жарко в такой амуниции летом? Тут в шлёпках из двух ленточек и то припекает.

Однако об этом после. Сейчас надо отработать деньги, которые Фёдор Иванович вернул мне за костюм. Пусть сумма и не очень большая, однако до наследства мне ещё полгода жить, а ведь надо не только есть, но и экспертизу оплачивать, переводы и апостили оформлять, в Москву лететь, ночевать там.

Так что едем к племяннице.

— Почему сначала к ней? — спросила я Фёдора Ильича по дороге. — Не проще сразу к торговцу?

— Племянница хочет сначала посмотреть на тебя как на эксперта. И не спрашивай меня, что она, с её куриными мозгами и нулевой осведомлённостью, собралась оценивать.

Я лишь кивнула. Никому не дано выбирать родственников, но каждый только сам решает, общаться с ними или нет. И если Фёдор Ильич до своих лет не осознал этой истины, нечего и силы зря тратить, пытаясь ему втолковать очевидное. Коль скоро кто-то сам хочет травить себе жизнь токсичными контактами — его право, его выбор, его ответственность.

А в квартире племянницы меня ждал сюрприз — её дочерью оказалась Олеська, моя соученица на курсах, мы вместе ходили на немецкий и математику. Причём если способностей к математике у Олеськи гораздо больше моего, то желания учиться нет совсем. Не выперли её с курсов только потому, что там держали всех, лишь бы платили. Но, надо отдать курсам должное, если хочешь учиться, то готовят на поступление они отлично.

А Олеське курсы нужны были только для ловли мужа, если не богатого, то хотя бы способного уехать в Америку-Европу по студенческому гранту. Красота у Олеськи имелась — высокая синеглазая шатенка с отличной фигурой, но с логикой и даже простой житейской смёткой было гораздо хуже. Осознать тот факт, что поумневший богатый раздолбай на дуре не женится, оставшемуся дураком богачу родители не позволят жениться на нищебродке, а грантовик вообще не будет обременять себя никакой женой, ни богатой, ни бедной, ни умной, ни глупой, потому что из-за наук нет на неё времени, Олеська была не способна, и лишь понапрасну тратила на курсах родительские деньги.

Плевать бы на Олеськиных мозговых тараканов, меня её проблемы не задевают, но Олеська завопила на всю квартиру:

— Я с этой парвенюхой никуда не пойду! Ты посмотри, что на ней надето! Как она может консультировать?! И как мы с такой на люди покажемся?!

Я тут же, ни слова не говоря, вышла из квартиры и пошла к остановке. Костюм монашки, оставшийся в машине, после заберу. С оплатой за него по ситуации: или верну деньги, или проконсультирую Фёдора Ильича — но только его.

Телефон зазвонил, когда я вышла со двора дома — это оказался Фёдор Ильич. Он спросил меня, поеду ли я с ним к продавцу.

— С вами — без проблем, — ответила я. Фёдор Ильич вздохнул и сказал, что его племянница тоже будет.

— Но я прослежу, чтобы она молчала, — торопливо добавил он.

— Хорошо, — согласилась я. — Видите меня? Подъезжайте.

В машине оказалась не только племянница, но и Олеська, причём племянница устроилась на переднем сиденьи, а мне пришлось сесть на заднее вместе с Олеськой.

Ну и плевать. Я достала из сумки телефон — наушник и так был на ухе, теперь включить музыку, открыть книгу, и меня тут нет. Заявление Олеськи о том, что доставать на людях телефон с тусклым от старости экраном позорно, а чехлами-книжками года три как не пользуются даже законченные дауны, я проигнорировала. Мне удобно, когда на экране не просто защитное стекло, а матовое, противобликовое, гасящее мерцание экрана без ущерба для его яркости — глаза надо беречь. И видно через такую поверхность гораздо лучше, отчётливее, потому что нет помех и напряжения зрения. Но вид девайса становится не гламурным, это верно. Только мне глаза дороже гламура. Крышка прикрывает экран телефона от слишком яркого солнца весной-летом и от осадков зимой-осенью, поэтому я легко могу пользоваться им на улице. А ещё я люблю большие экраны, чем больше, тем лучше. Но такие телефоны плохо помещаются в руку, что добавляет ещё один плюс чехлу-книжке — у него самый удобный держатель.

И если Олеська не понимает этого сама, то мозги ей не вправит никто. Мне не было бы никакого дела до вакуума в её черепной коробке, умей Олеська делиться своими откровениями исключительно с ей подобными или хотя бы затыкаться после первой короткой фразы, а не разражаться обильным словесным фонтаном. Однако если кто-то лезет куда не просили, пусть получает заслуженное.

— Олеся, — перебила я словоизвержение, — мне насрать на тебя и твоё мнение, поэтому не галди и не мешай работать. Телефон у тебя есть, мессенджер там имеется, приложение соцсети тоже, грамоту ты знаешь — так что можешь беззвучно обсуждать с подружками любую тему, включая меня. Этим и займись. И вы, мадам, тоже, — оборвала я что-то там голосящую мамашу Олеськи. — Или ищите другого консультанта.

— Или вон из машины обе, — добавил Фёдор Ильич.

Дамы скривили физиономии, но молча достали телефоны и уставились в экраны.

Отлично. Я стала читать книгу, и остаток пути прошёл тихо и спокойно.

Но у дома продавца Фёдору Ильичу позвонили и куда-то срочно вызвали. Он отдал мне пакет с костюмом и уехал. А я пошла с Олеськой и её матерью к продавцу винтажа.

Как ни странно, он оказался серьёзным коллекционером. Одна из комнат большой квартиры-новостройки была выделена под коллекции — стеллажи пристенные и островные, все витринного типа, грамотная подсветка. Я с порога комнаты узнала мейсенский фарфор, нэцкэ восемнадцатого века, дулёвские и дмитровские статуэтки, богемское стекло...

Надо же, Олеська нашла полноценного продавца, а не мошенника. Хотя одно другому не мешает. Особенно если у тебя приличная репутация среди коллекционеров, а в качестве покупателя приходит снобская дура, у которой нет богатого и влиятельного любовника, способного отомстить за обман.

Стоп. А это что? Вырезанная из чёрного бакелита абстрактная настольная статуэтка в стиле, смешавшем кубизм и футуризм?

Мамаша Олеськи, такая же высокая синеглазая шатенка, тут же подошла ко мне и сказала:

— На что ты вообще годишься? И одета как бомжиха, и уцепилась за китайщину пластиковую вместо фарфора.

Мне до дрожи в пальцах захотелось засветить ей фонарь под глазом. Но пришлось ограничиться словами:

— Эта статуэтка стоит не меньше шестисот евро. А вам обеим надо как можно больше молчать. Тогда есть шанс сойти за умных.

И пояснила владельцу коллекции, светловолосому полноватому мужчине лет сорока пяти:

— Это очень необычно. Резка украшений из бакелита использовалась только в период жесточайшего экономического кризиса 1929-39 годов, когда не было денег на хорошие материалы. И тогда же в моду вошла пластиковая бижутерия вместо драгоценностей, причём популярность нательных и настольных украшений из целлулоида и бакелита была настолько сильной, что такая мода захватила и богачей. А вот расцвет кубизма и футуризма приходится на 1905-20 годы, тогда в моде были другие материалы, никому и в голову не пришло бы выпиливать что-то из бакелитового листа для дверных табличек. А в период глобального экономического спада главенствовали совсем другие скульптурные формы. Особенно это касалось кабинетных настольных украшений.

Коллекционер посмотрел на меня со смесью уважения и злости. А поскольку мне надо было набирать очки эксперта, я сказала:

— Бакелит — европейский и американский материал. В России был его аналог карболит. Если это именно бакелит, то статуэтка — западная работа. Следовательно, цена не меньше восьмисот евро. И работа необычна по дизайну для любого периода активного использования бакелита, что означает интересную историю, сопровождающую изготовление. Если она известна, то к восьмистам евро надо накинуть ещё двести, а окажись имена участников истории хоть сколько-то знаменитыми, то и триста. — Я улыбнулась коллекционеру: — Вы позволите взять её в руки, чтобы рассмотреть получше? Уверена, что я такое уже видела на каком-то фото.

— Эта вещь не каталогизирована, — ответил коллекционер.

— Вы посмотрели все частные каталоги? — фыркнула я. — Любой коллекционер их ведёт, и в них фото из незаявленных собраний, рисунки вещей, чьё существование сомнительно.

— Я впервые вас вижу, — сказал коллекционер. — А наш мир довольно мал и замкнут, чтобы толковый знаток, да ещё настолько юный, не засветился в нём. Даже студенты-искусствоведы, и те все известны.

— Я не студентка. Точнее, студентка не Академии Искусства и не Синедольского Госуниверситета. Но я приёмная внучка Евгения Михайловича Бородихина.

— У него нет детей! — возмутился коллекционер.

— Она нищета из общаги! — влезла Олеська.

Как же меня достала эта дура! И всё же я сказала спокойно:

— Вы слово «приёмная» слышали? Бородихин много лет был бойфрендом моей бабушки. И учил меня разбираться в его коллекциях.

— А кто унаследовал коллекции Бородихина? — совсем другим тоном спросил коллекционер. — Полиция об этом молчит.

Скрывать не имело смысла, поскольку не сегодня, так завтра кто-то из полицаев, занятых в расследовании, продаст эту информацию, и я сказала, что теперь коллекции принадлежат мне.

Коллекционер мгновенно засиял любезнейшей улыбкой, стал предлагать чай, кофе или что-то покрепче. Я вернула его к делу.

— Статуэтка для этих двоих.

— Да, конечно, — коллекционер подошёл к одной из секций стеллажа.

— Так можно посмотреть бакелитовую статуэтку? — спросила я. — Каким годом её датируют? И это бакелит или всё же карболит?

Коллекционер подошёл ко мне, открыл витрину, вынул статуэтку, дал её мне и сказал:

— По легенде, год изготовления — 1912. Но первое предприятие по производству бакелита открыто в 1910, а по тем временам два года — слишком малый срок для повсеместного распространения продукта.

— Да, реально бакелит распространился только в Первую Мировую, — ответила я, рассматривая статуэтку. — И стал очень популярным в период Интербеллума и в первое послевоенное десятилетие. Но статуэтка — именно бакелит, а не карболит.

Отличить их довольно просто: у бакелита более ровный цвет и глянцевая поверхность, он наряднее, ярче. А карболит тускловат, цвет имеет неровности — всегда где-то насыщеннее, где-то бледнее. Но главное, карболит боится щёлочи, мутнеет со временем, а за столько лет статуэтку не могли не мыть мылом, в первую очередь хозяйственным. И если глянец никуда не делся, фигурка продолжает выглядеть новенькой, то это точно бакелит.

И я знаю её дизайн. Совершенно точно знаю! В голове крутилась страница книги, на которой изображено что-то, похожее не то на гадальные карты, не то на эпизоды комикса — я никак не могла вспомнить точнее.

— А это не фрагмент карт Таро Кроули? — сказала я. — В 1912 Кроули уже был знаменит.

— Знаменит-то был, — ответил коллекционер, — но книга с картами опубликована только в 1944. И карты нарисованы в стиле арт-деко, который господствовал в тридцатые-сороковые, а у статуэтки выраженный ранний модернизм.

— И всё же это не кабинетное украшение, а что-то эзотерическое, — сказала я уверенно. — И видела я рисунок этой статуэтки в чём-то, связанном с мистикой.

— Консультант, который стилей не знает! — вмешалась затосковавшая без внимания мать Олеськи. — Я не буду тебе платить!

Нет, это безнадёжно. Видела я в своей жизни дураков, но эти две били все рекорды. А самое паршивое, что мозг у них не включается в принципе, вообще ничем — ни словами, ни тумаками.

Мне очень сильно захотелось немедленно уйти. Я открыла рот, чтобы сказать от отказе от консультирования, как статуэтка в моих руках ярко сверкнула — не хуже фотовспышки, и я оказалась посреди заснеженного пустыря, и конца-края ему было не видно. Только снег и пустота до самого горизонта во все стороны, ни малейших признаков жилья.

Опять магия. Да мать же её! И тут я сообразила, что, как и в первом переносе, есть возможность управлять пространством и временем. Или они будут управлять мной.

А вот это фигли!

Я бешено затрясла статуэтку, изо всех сил желая вернуться обратно. И оказалась позади деревянного, выкрашенного белой краской строения размером примерно три метра в длину и два в высоту. Ширину мне было не видно. А за спиной у меня обнаружилась покрытая серой штукатуркой стена бесконечной длины и метров пять высоты. По верху стены тянулась колючая проволока в три ряда.

В метровом пространстве между стеной и строением было обильно насрано и воняло мочой. Я осторожно, чтобы не наступить на фекалии, вышла из-за строения на зелёненький газон. Не особо ухоженный, но и не полностью убитый. Передо мной была автобусная остановка какого-то странного вида. Я не сразу поняла, в чём странность, и лишь через секунд пятнадцать сообразила, что всё дело в очень слабом дорожном движении и в облике проезжающих мимо грузовиков и двух легковых — он был как из фильма об СССР тридцатых годов. На остановке ждали автобус пять человек, трое мужчин и две женщины, и платья-причёски дам соответствовали транспорту. Рубашки и штаны мужчин вопросов не вызывали, в современной мне толпе я не обратила бы на них никакого внимания, но рядом с чётко определяемой по эпохе и стране женской одеждой они тоже выглядели очень не подходяще для моего времени. У меня тревожно ёкнуло сердце. Я заполошно оглянулась. Строение оказалось газетным киоском, но продавец не мог меня видеть, поскольку небольшое боковое стекло было завешено газетами, прикрепленными деревянными прищепками к тонким верёвочкам.

«Красный Синедольск», — прочитала я на одной из газет. Дата была — 30 мая 1941, пятница.

Я торопливо посмотрела даты других газет — «Известия», «Правда», «Советский спорт» — все от того же числа. Я осторожно глянула в крохотную щёлочку между газетами. Киоскёра нет, причём ощущение, что нет надолго, а не на пять минут — открытки, карандаши, игрушки убраны, только газеты на боковых витринах висят, а фронтальное окно и прилавки под ним пусты, стул придвинут вплотную к прилавку. Учитывая, что новые газеты при СССР поступали в киоски к концу рабочего дня, по субботам-воскресеньям вообще не выходили, газетные киоски по воскресеньям не работали, солнечный свет похож на утренний, да и людей на остановке слишком мало, прохожих вообще нет, это первое июня, воскресенье, часов восемь или девять утра, когда все ещё отсыпаются.

И, скорее всего, это район завода «Металл-Форс» — до 1991 он назывался СЗМиЛ, а недалеко от его проходной есть остановка, где и сейчас имеется газетный киоск. Разве что к нему добавились киоски с разнообразным стрит-фудом. А в торговом центре остановкой дальше часто бывают презентации, я зимой и весной этого года нередко там подрабатывала, поэтому и на остановку рядом с проходной, и на киоски насмотрелась из окна маршруток достаточно.

Мысль о проходной напомнила, что скоро может закончиться ночная смена, а значит народа тут будет полно. Я торопливо шмыгнула обратно за киоск — для 1941 мой светло-розовый топик с белыми капри выглядят нижним бельём, и если кто меня такую увидит, внимания не оберёшься. А оно мне совсем ни к чему — это гарантированная смерть. Или Гулаг, который намного хуже смерти.

Из-за любви к большеэкранным телефонам приходится покупать довольно объёмные сумки, а если есть объём, то в него сразу же и сама собой напихивается куча всякого барахла. Поэтому сумка получается не то, чтобы тяжёлая, но увесистая, и сейчас она приложила меня по заду. Я правой рукой передвинула её на бок и немного на живот, чтобы не мешала, и только сейчас заметила, что на запястье левой руки у меня до сих пор висит пакет с монашеским костюмом.

В сумке должны быть скрепки, а значит можно заделать разрезы на монашеской рубахе, и она вполне прокатит за советское платье. Я буду незаметна в толпе.

Стоп! Какая, нафиг, толпа и какие скрепки, если Вторая Мировая в разгаре, и скоро она будет в Синедольске?! Нет! Ни за что! Подальше отсюда, и немедленно!

Я затрясла статуэтку, она опять сверкнула, но ничего не изменилось. Или изменилось? Я осторожно выглянула из-за киоска. Всё та же плохонькая травка, остановка, три мужчины весьма зрелых лет в такой же одежде, как и раньше.

Но над дорогой появились троллейбусные провода, а на киосочном окошке газета за тридцать первое мая семьдесят первого года, понедельник. И киоскёрша за прилавком дремлет над раскрытой книгой. Солнце утреннее, часов девять примерно. Машин побольше и выглядят иначе.

Что ж, от войны далеко, это верно. Но мне-то надо в моё время! И ровно в ту минуту, из которой меня вынесло в прошлое, и на то же место. Я вернулась за киоск, собралась встряхнуть статуэтку. И замерла, сообразив, что надо действовать иначе.

В первый раз я была сильно раздражена и хотела просто оказаться подальше ото всех. Попала в чистое поле за много километров от жилья, а мороз гарантировал, что никто не отправится в путешествие по дальним загородам. Во второй раз я хотела в лето, в город, к коммуникациям, но так, чтобы прохожие меня не увидели. Желание исполнилось. Как и желание немедленно оказаться подальше от войны, голода, холода, разрухи и опасности, но при этом остаться в Синедольске и не попасться никому на глаза. Тоже получилось. И даже капри с топиком, смертельно опасные для 1941 года, не будут выглядеть вызывающе в этом времени — даже в СССР, до которого молодёжная мода доходила с сильным опозданием, их активно носили уже в конце шестидесятых, поэтому в 1971 такая одежда будет обыденностью не только в Москве, но и в глухой провинции. Босоножками-шлёпками из бежево-золотистой имитации кожи тоже никого не удивишь, как и пластиковым пакетом с розами и звёздами. Дизайн сумки вообще универсален на все времена от начала шестидесятых и до бесконечности: многокарманый условно-кожаный мешок на широком ремне.

Но почему именно первое июня, а не девятнадцатое июля — дата, когда я взяла в руки статуэтку? И почему именно сорок первый и семьдесят первый годы?

Впрочем, плевать. Надо чётко настроить эмоции на параметры возвращения и дать статуэтке мысленный приказ. Я встала потвёрже, поудобнее взяла статуэтку, полузакрыла глаза, стараясь как можно отчётливее представить себе комнату коллекционера.

Статуэтка рассыпалась в пыль.

Я зажала ладонями рот, прикусила пальцы, чтобы не орать от ужаса и отчаяния. Наверняка навернулась бы в обморок от страха и безнадёжности, но загаженный закуток подействовал не хуже нашатыря — при мысли, что я сейчас упаду на ЭТО, меня как вихрем вынесло на остановку.

Мужики похотливо глянули на мои ноги, груди и тут же отвернулись, продолжили высматривать троллейбус. Я сообразила, что без местных денег в общественный транспорт соваться нельзя, и пошла по тротуару в ту сторону, где в моё время был торговый центр. Мне плевать было, что там сейчас — территория завода, пустырь или заводские бараки. Я просто снимала ходьбой истерику, старалась не визжать и не заливаться слезами, привлекая всеобщее внимание. Времена-то всё ещё парноидально-шизоидные, опасные, разве что вместо Гулага карательная психиатрия. Или банальная ИТК в Сибири за нарушение паспортного режима, если я привлеку внимание полиции. Милиции, если точно.

Ой, мама-мама, что же мне делать?! 1971 год! Совок издохнет аж через двадцать лет!

И это значит, что моя единственная, неповторимая и драгоценная юность пройдёт в говнище. Я жить хочу, а не в очередях стоять! Тем более если девяносто процентов товара помоечного качества.

Охохох... Где-то отблистала эпоха «Битлз» и «Роллинг Стоунз», хиппи и арт-хауза первой волны, получили мировую славу и бессмертие как старенькие, не замеченные ранее «Конан» и «Властелин Колец», так и свеженаписанный «Волшебник Земноморья», открыв дорогу буму литературы жанра фэнтези, который полностью перекроил представления людей о том, какими должны быть книги-классика, Эдмунд Гамильтон сделал жанр космической оперы полноценной признанной литературой, а Бёрджесс и Воннегут ошеломили и покорили читателей «Заводным апельсином» и «Скотобойней номер пять», появились игровые приставки и домашние видеомагнитофоны, мир изменили Стоунволлские бунты, Вудстокский фестиваль и Прыжок Восточноазиатских Тигров. А скоро засияют «Квин», «АББА», «Пинк Флойд» и «Секс Пистолс», в домах появятся персональные компьютеры, кино в очередной раз изменит мир, когда экраны захватят «Крёстный отец» и «Звёздные войны», начнётся расцвет фильмов с восточноазиатскими боевыми искусствами, смешение литературных и кинематографических жанров в новые увлекательные формы, заблистают «Хроники Амбера», «Ксанф» и хорроры Стивена Кинга, сексуальная революция достигнет пика, начнётся эко-движение... И это не говоря о непрестанном и разнообразном изобилии съестного, машин, одежды, косметики и развлекательных заведений. Здесь же была, есть и будет лишь пустота, убожество, серость и бесперспективность. В лучшем случае — очень бледная и слабая калька с западных оригиналов, и та в дефиците. Хотя, конечно были с десяток хороших книг, пара-тройка нормальных песен, долетело из-за рубежа столько же фильмов, пусть и порезанных цензурой, но всё же не утративших смотрибельности, однако этого ничтожно мало, чтобы обеспечить хороший досуг. Остальное — именно пустота, убожество, серость, отсталость, ненужность... И не надо мне говорить о пионерах космоса! Спутниковым телевидением на три сотни каналов наслаждались отнюдь не пионеры. И перелётами по всему миру тоже не они выходные и отпуск разнообразили.

Да что говорить, если у Виктора Беленко после его побега были на уровне цивилизованного мира только его лётные и военные навыки как таковые — их без проблем признали соответствующими заявленной им высшей квалификации, а вот бытовой стороне жизни, от покупок еды и посещения паба до пользования банковскими услугами, его учили целый год! Как дикаря из джунглей вынутого.

Вспомнились эпизоды из советских фильмов, где молодёжь, желая потусить, собиралась не в кафе, баре, боулинге или в ночном клубе, которых не было вообще, а у кого-нибудь дома, в тесной квартирёшке, и боялись, что соседи вызовут на шум полицию. Милицию. Девушек при этом, как рабынь распоследних, отправляли готовить, а парни барски сидели в комнате и болтали. И девушки даже не думали этим возмутиться и сказать, что если все едят на равных, то и готовить, и посуду мыть тоже должны поровну. К тому же в кафе и в боулинге каждый платит сам за себя, а кто платил за тусовку в квартире? В фильмах эта деталь умалчивалась. Из глубин памяти всплыло словосочетание «концерты-квартирники», относящееся как раз ко времени, в которое я попала. Это вообще какое-то запредельное извращение, которое я даже представить не могу! Гаражный рок или фолк я прекрасно понимаю, но квартирный — никак. Начинающие музыканты выступают в ночных клубах и в барах, нарабатывают имя и умение владеть слушателями. В домашнем гараже района-субурбии, которые в те годы были тихими и безопасными, музыканты могли вполне комфортно репетировать, никому не мешая и не тратясь на аренду реп-залов — весьма дорогую в тогдашние времена. А какое музыкальное развитие может быть в квартире, под угрозой того, что соседи из-за шума вызовут полицию? Если это сугубо любительская музыка, без прицела на сценическую карьеру, просто хобби и способ развлечь себя и друзей, то разумным будет снять вскладчину на вечер актовый зал в школе или фойе офиса, конференц-зал, дневное кафе в спальном районе — это и дёшево, и удобно. А коль скоро для тусовки обязательно нужна еда — зачем только?! — можно так же вскладчину заказать салатики в этом же кафе или в ближайшем магазине, если дело происходит в актовом зале. Тоже и недорого, и удобно. Почему так не делали? Невозможно было? Кошмар и дикость.

О том, как удовлетворять свой организм в стране, где никакого сервиса для секса нет, даже думать не хотелось. Здесь не только отсутствуют отели свиданий и нормальные презервативы — у совковых старшеклассников и студентов не имеется даже такая отрада западной молодёжи как автомобиль с широким задним сиденьем. О секс-игрушках в СССР вообще не слышали. Тут стресс снимают, отравляя себя водкой, или подавляют его, наживая ранний гастрит с гипертонией, а чтобы удовлетворить половую потребность, надо пожениться, и тогда либо кто-то из родителей позволит парочке у себя жить, либо можно получить комнатёнку в общаге при университете или заводе. Отсюда бессмысленно ранние и поспешные браки в восемнадцать-двадцать лет, заключавшиеся только потому, что гормоны припекают, столь же скорые разводы из-за полного несходства характеров и интересов, потрёпанные семейным скандалами нервы.

Но самый главный кошмар нынешней ситуации заключался в том, что у такой заурядности как я, способной быть только мелким офисным планктоном, нет ни малейшего шанса стать невозвращенкой. Я не выдающаяся балерина, не гениальная пианистка и не уникальная певица, чтобы меня выпустили за «железный занавес» на гастроли, не учёный, которому позволяют посетить международную конференцию, не художник и даже не лётчик, чтобы самолёт угнать. Я всего лишь самая обычная, ровным счётом ничем не примечательная бюргерша. Мещанка, обывательница и филистерка, если угодно. Та самая, о ком Гессе сказал: «Мещанство подразумевало спокойное следование большинству, для ведения средней умеренной жизни, оно пытается осесть посредине между крайностями, в умеренной и здоровой зоне, без яростных бурь и гроз». Но я себе именно такой нравлюсь, мне в этой роли уютно и комфортно, я своим обывательством горжусь, а поэтому хочу жить в той части мира, которая заточена как раз под заурядных мелких бюргеров, под средний класс. Тем более что я знаю, какие акции когда надо покупать. Пусть знаю очень мало, однако этих знаний как раз хватит на обеспечение добротного среднего достатка себе и на оплату частной школы с университетом международного уровня детям.

А значит нечего сопли жевать! Надо искать решение проблемы. И реальное решение, а не дурную фантастику в стиле «Предотвратить Вторую Мировую войну», «Не допустить Октябрьский переворот» или «Устроить декабрь 1991 в сентябре 1971». Одиночки, даже гениальные, историю не меняют. Особенно если на это нет ни малейших средств и сил. О заурядностях и говорить нечего. Перспектива добраться до советско-финской границы и перейти её не менее фантастична и абсурдна.

На мгновение я даже пожалела, что не дождалась войны, под шум которой можно перебраться вместе с другими беженцами на Британские острова или хотя бы присоединиться к французским маки, выдавая себя за англичанку или американку. Но тут же сообразила, что без документов, денег и знания эпохи, в первую очередь её слэнга и правил поведения, я и суток не прожила бы.

А после этого до меня наконец-то дошло, что и в 1971 без денег и документов тоже не выжить.

— Врата! — воскликнула я вслух, от радости, что нашлась лазейка, позабыв об осторожности. К счастью, народа на улице не было, и меня никто не услышал.

Но всё равно надо поменьше эмоций и побольше аккуратности. Тем более что идея-то реалистичная и неглупая. Костюм монашки, а значит право требовать у кого угодно и где угодно ночлег, еду и деньги, именуя это пожертвованием богам, у меня имеется. В сумке достаточно барахла, чтобы выменять его на очень хорошие талисманы — двойное карманное зеркальце, например, складной стаканчик, заколка-хеагами и ещё всякие дивные и чудесные для средневековья, а потому весьма дорогие штучки. Сумка, к слову, и там внимания не привлечёт, поскольку в средневековье любой страны хватает таких мешков, а на пластиковые застёжки-молнии внимание вряд ли обратят, тогда каких только странных декоров не было.

И самое главное, что сейчас возле врат всё ещё есть деревня, а значит до них можно без особых проблем доехать на автобусе или на грузовике, доставляющем в деревню топливо для тракторов, удобрения или тому подобные нужности. При этом невесомо-лёгкая рулетка-брелок или крохотный, пластиковый, но сильный безмен могут стать очень хорошей платой за проезд и в нынешнем времени. Такие товары в 1971 давно есть, удивления и вопросов не вызовут, но их наверняка не продают в магазинах провинциального городишки. А потому вещицы это козырные, гораздо дороже своей номинальной грошовой стоимости. Хвала дефициту, превратившему меня из нищей бродяжки в зажиточную особу!

Но эйфория продлилась недолго. Я сообразила, что без бабушкиных талисманов я в Ционеллию не попаду.

Чёрт... Хреново!

Или наоборот. Это в моём времени я могла рассчитывать только на саму себя, но в 1971-то году бабушка ещё жива! А значит у меня будут не только ответы на многие вопросы, ночлег и еда, но и безопасный транспорт. С тех пор, как бабушка закончила училище, у неё всегда была машина. Она могла бы и раньше собственной лошадкой обзавестись, деньги у неё имелись, но привлекать внимание к себе глупо. А к училищному выпуску и в театре все давно привыкли, что Мария Шарыгина — ценный специалист, и во дворе дома все считали её любовницей крупного чиновника, поэтому собственная машина скромной модели ни у кого никакого интереса не вызвала. Бабушка всегда выбирала модель наиболее распространённую на момент покупки, а значит незаметную для окружающих. На бабушкину машину не обращали внимания даже в те годы, когда сам факт наличия у человека личного авто был редкостью и необыкновенностью.

Соответственно, я могу не бояться домогательств водилы или что он меня по дороге ограбит. Осталось только дойти до театра. Именно туда — я не помню, где бабушка жила в 1971 году: всё ещё в частном домике или уже в квартире. В голове из её рассказов осталось только то, что переезжала она в начале семидесятых и весной, ещё до окончания отопительного сезона. И я не знаю, как называлась тогда улица, где находится квартира, потому что её к моему времени несколько раз успели переименовать, а копаться в прошлом Синедольска у меня никогда не было ни малейшего желания.

И плевать, что у бабушки больше нет ни талисманов, ни магических сил — магия есть у врат, знания имеются у бабушки, а две ведьмы всяко сильнее, чем одна, даже если вторая ведьма начисто лишена волшебнических способностей. Руки у меня на месте, значит сделать талисманы смогу, а от врат они сами зарядятся. К тому же наверняка можно как-то приспособить к делу барахло у меня в сумке, в первую очередь телефон и зарядник — не зря же сказано, что любая достаточно развитая технология неотличима от магии. А ещё у меня есть карманный USB-вентилятор с универсальным зарядником. Для здешних времён вещь столько же чудесатая, как и для Алисы путешествие по волшебным мирам.

Так что в Ционеллию, а оттуда в Данди мы уйдём вдвоём. Хронопарадоксы, типа встречи моих родителей, меня не пугали — ведь я уже есть, а значит всё остальное как-нибудь образуется. И кстати, если Лина всё же жива, то она наверняка застряла где-то в Ционеллии, а значит мы с бабушкой вытащим в Данди и её. Пусть даже получится выбраться только в Кахуранги и даже в Теннесси — бабушка неплохо устроится и там, даже гораздо лучше, чем здесь, поскольку не придётся прятать и ограничивать свою коммерцию. А мы с Линой без малейших проблем уедем — я в Лос-Анджелес, сестра в Лондон.

К тому же есть какой-то третий мир, тот самый, в который не получилось попасть у бабушки и у Гомонова. Ох, так ведь тут ещё и Бородихин жив! Так что у нас будет отличная сильная команда. Жаль, что Гомонов попадёт в Синедольск только в 1978, но мы и втроём отлично справимся.

Вскоре обнаружилось, что я заблудилась — за без малого пятьдесят лет город очень сильно изменился, и нынешний я не узнавала. Да и пешком топать через пол-Синедольска оказалось тяжело.

Поразмыслив, я решила сыграть дурочку. Убрала сумку в пакет, сделала трагично-тупое выражение лица и принялась жаловаться работнице очередного газетного киоска на то, что у меня украли кошелёк. После чего попросила один билетик на троллейбус, чтобы доехать к городской тёте на работу.

— Это деньги, — поскуливала я как потерявшийся щеночек и дебильно хлопала глазами, — но мне без билета совсем никак.

Деньги были совсем небольшие, поэтому киоскёрша обругала меня деревенщиной скудоумной и дала два билета — до театра требовалось ехать с пересадкой.

— И рот больше не разевай! — сказала она строго. — Тут тебе не посёлок, ухо требуется держать востро!

Я поблагодарила и поехала к бабушке. Хм, а может, попробовать себя в качестве актрисы? Хотя бы начитчицы аудиокниг. Акцент проблемой не будет, поскольку даже среди звёзд Голливуда, Бродвея, Би-Би-Си и Национального Королевского театра полно носителей разнообразных акцентов, и это даже считается изюминкой актрисы или актёра. Да и не настолько он и сильный, чтобы на него вообще обратили внимание. Все знакомые в голосовых чатах понимают меня легко — гораздо лучше, чем эти знакомые понимают местечковые акценты немалого числа своих соотечественников. Это в больших городах произношение относительно стандартное, а провинциалы такое выдают...

На ресепшене — в эти времена он назывался «проходная», насколько я помню по рассказам стариков — я попросила вызвать Марию Шарыгину.

Сидевшая на проходной старушка вызвала бабушку сразу и ничуть не удивившись, здесь все привыкли, что к Шаргиной приходят клиенты всех мастей и обличий.

Бабушка в свои сорок шесть лет была просто роскошной красавицей: яркая черноглазая брюнетка, стильная стрижка, ноги такие, что любая модель от зависти сдохнет, тонкая талия, пышная грудь, круглая попа... А короткое голубое платье без рукавов изящно оттеняет эту красоту. Фотографии и вполовину не передавали реальных очарования и сексапильности Марии Шарыгиной. Надеюсь, я в свои сорок шесть буду выглядеть так же.

Бабушка сказала старушке, что я — её племянница из Березавинки, и увела меня к себе в мастерскую.

— Кто ты на самом деле? — спросила она на смесовом эринэле. — И не вздумай врать! В твоей ауре видна моя кровь, ты похожа на меня лицом, но у меня не было такой родни.

— Я твоя внучка из будущего, — ответила я на высоком эринэле. И добавила на простом: — Ты научила меня только книжным языкам, но не разговорному.

Бабушка иронично приподняла бровь. Я достала телефон, сделала её фото и показала ей.

— В вашем времени такого ещё нет.

Бабушка осторожно прикоснулась к экрану. Я показала ей как листать фото. Она посмотрела несколько, кивнула. Я открыла книгу.

— Так у вас тоже не читают.

Она посмотрела на бледно-сиреневую страницу с имитацией текстурной поверхности, на тёмно-фиолетовый текст и на колонтитулы, где в верхнем были автор и название, а в нижнем — счётчик страниц и глав, часы. Я показала, как листать вперёд и назад, как менять цвет фона и шрифта, его гарнитуру и как выбирать книгу среди тех, которые я позакидывала на телефонную флэшку.

— Можно включить чтение вслух, — сказала я, нажимая соответствующие кнопочки. — Интонаций очень мало и ударения иногда неправильные, но в троллейбусной толчее или во время утренней пробежки, когда нельзя держать девайс в руках, это становится хорошим способом скоротать время. А отсутствие интонации даже лучше, потому что можно додумывать свою по собственному вкусу, как при обычном чтении.

Книга бабушку убедила. Фотографии ещё вызывали сомнения, всё же карманные фотоальбомы и портативные камеры уже были. Музыку я и не пыталась включить — крохотные транзисторы тоже имелись.

А вот программа-читалка и электронные книги бабушку потрясли. Но овладела она собой почти мгновенно. И это прекрасно — её хватка и предприимчивость в полном порядке.

Бабушка усадила меня в кресло, села в другое и сказала:

— Называй меня тётя Маша. И подозрений не вызывает, и странно слышать слово «бабушка», когда твоей дочери десять лет.

— Дочери? — тупо переспросила я. О маме у меня и мыслей не было. Слишком рано она умерла, чтобы в моей памяти она осталась как значимое лицо. Место мамы занимала бабушка. А мама была всего лишь строчкой в анкете, да и то не в каждой.

Бабушка мгновенно насторожилась.

— Ты выросла, не зная своей матери?

Всё же она умница! Это хорошо для предстоящего дела, но трудно для объяснений. Я сказала быстро:

— Она успела сделать хорошую карьеру, отменно повеселиться, найти отличного мужа и родить двух дочерей.

— Во сколько лет умерла Нина? — жёстко спросила бабушка.

— В сорок один, — пробормотала я. И добавила столь же жёстко: — И две её дочери, трёх и двух лет от роду, остались сиротами. Нина пыталась достать тиврилл, который ты спрятала в Ирдеции, но не смогла, потому что ты ничего не рассказывала ей так же, как ничего не говорила мне и моей сестре. А теперь Лина, моя сестра, тоже постаралась добыть твой тиврилл и не то мертва, не то попала в рабство или ещё куда.

При слове «тиврилл» бабушка мертвенно побледнела, хотела меня перебить, но голос её не слушался. А я догадалась:

— Там не только тиврилл. Ты сделала аппарат для его синтеза. Но не успела воспользоваться. Или включила его, но не забрала результаты, потому что тебя решили продать в жёны, и надо было убегать.

Бабушка овладела собой и сказала категорично и требовательно:

— Забудь обо всём этом! Ты человечица без малейших признаков магии, а значит не сможешь защитить себя от телепатов. И как только маг или дракон увидит у тебя в голове слово «тиврилл», он пыткой будет заставлять тебя говорить о том, чего ты не знаешь.

Мне стало жутко. И я мгновенно поменяла мнение обо всех Лининых умолчаниях. Пользы от меня в поиске тиврилла ноль, а вот источником опасности я становилась сильным. Но при этом сестра в своих одиноких поисках старалась и для моего блага.

— Поздно что-то менять, — сказала я. — Твоя вторая внучка нуждается в помощи, если вообще жива, а мне не видать покоя и безопасности до тех пор, пока мы все не попадём в тот самый мир, в который стремилась ты. Или хотя бы не продадим твой синтезатор тиврилла церковнику потолковее, а сами, включая тебя и твою дочь, переселимся отсюда в нормальную земную страну.

Бабушка отрицательно покачала головой.

— Я не могу войти в синедольские врата. Мои отец и муж перед тем, как сдохнуть, всё же воткнули туда настроенное только на мою ауру заклинание, которое меня убьёт.

— Ты их убила? — уточнила я. — Отца и мужа?

— В бою, на который они сами нарвались, — зло и напористо сказала бабушка. — Отпустили бы — жили бы до сих пор.

— Я тебя не осуждаю. Наоборот, горжусь тобой. Я сама грохнула бы тех, кто хочет превратить меня в вещь. Но мне надо точно знать, что меня ждёт в Ирдеции.

— Тебя — ничего. В твоей ауре нет тех компонентов моей, на которые настроены заклинания. А вот для Нины они опасны. Убить не убьют, её аура всё же отличается от моей, но у них достаточно сходства, чтобы заклинания Нину серьёзно покалечили. — Бабушка мгновение подумала и сказала: — У тебя есть фотография твоей сестры?

Я показала ей фото Лины. Бабушка рассматривала его так и эдак, а вернув мне телефон, сказала:

— Её врата тоже не убьют и не покалечат. Мне всё же удалось очистить и освежить вам кровь.

— А как ты оказалась женой? Мне говорили, что ты была только лишь помолвлена с Ирвиулом Донгреймом.

— Кто говорил? — напряглась бабушка.

— Я расскажу тебе всё, потому что мне нужна твоя подробная консультация, но сначала помоги заполнить мою последнюю лакуну. Как ты оказалась замужем и как после этого тебе удалось сбежать? Ты ведь собиралась купить себе должность настоятельницы, так?

— Да. И для этого выращивала тиврилл, прорабатывала легенду о том, как я нашла его во время паломничества. Но всё внезапно рухнуло. Ирвиул покупал высокосортные дасгисы. Мои работы к тому времени стали приобретать известность, и один из управляющих Ирвиула приехал в монастырь, где я была послушницей. Он увидел мою ауру и поспешил донести своему хозяину. А Ирвиул тут же ринулся меня покупать. И Альден Киарнав, имеющий наглость и подлость после всего, что он сделал, называть себя моим отцом, сразу же примчался за мной в монастырь. По наивности я попыталась с ним договориться, объяснить, что замужество мне не интересно, я хочу только принять постриг. Я честно старалась решить дело миром, хотя изо всех его прошлых поступков следовало, что он отменная сволочь, к договорам непригодный. Когда Альден упёрся, требуя от меня исполнения дочернего долга, и проигнорировал то, насколько скверным отцом он был, я даже отрезала себе косы, как уличённая в прелюбодеянии, и швырнула их Альдену в лицо, сказав, что не только давно избавилась от девственности, но и так приохотилась к любострастию, что рога у Ирвуила будут выше шпилей кафедрального собора, а всех детей я ему буду рожать только от безродных любовников-человеков, поскольку они самые горячие и умелые в ублажении женской плоти. Мои слова слышали слуги Альдена, а значит должны были донести Ирвуилу. Так и случилось. Только Ирвуил не отказался от столь сильного источника магии, которым стала я, а забрал половину назначенного выкупа и передал мне повеление пришить косы к свадебному чепцу, дабы не опозорить его имя, и готовиться искупить презренное поведение вдвойне усердным служением мужу и пребыванием под непрестанным надзором. И тогда я решила сбежать. Времени на подготовку было мало, но настоятельница помогла мне разведать о пути в магический мир, где женщины жили свободно и самостоятельно, ни от кого не завися. Мир, по её словам, был очень хорош, но находился слишком далеко, и сами монахини не смогла бы туда пробиться. А ради безмагичной Земли ни одна монахиня не хотела стараться, им и в Ирдеции было хорошо. Бритая голова даёт множество преимуществ. Особенно если монастырь зажиточен. У меня же был пусть и недозревший, слабый, но тиврилл, а это многое меняет в ситуации. Однако на всякий случай мы разведали пути на Землю, места и времена повыгоднее. Я припрятала под свадебным платьем все нужные для выживания талисманы, в рукава положила парочку боевых на случай драки, а на шею повесила тиврилл. При всей недозрелости и слабости его заряда хватало, чтобы значительно увеличить действие всех моих талисманов, особенно в таком магически сильном месте, как собор. До венчания меня слишком сильно стерегли, наложили волшебные узы. Их можно было разорвать, у меня имелись соответствующие талисманы, но зачем зря тратить магию и привлекать внимание, если в момент, когда отец передаёт дочь мужу, узы снимаются, чтобы муж, если пожелает, наложил свои? Я не была дурочкой, которая способна узреть что-то священное и законное в венчании и браке, свершившимся против её воли. Для меня это была скверна, соблюдать законы которой означало измарать саму себя. А потому сбежать именно после венчания, когда ослабнет надзор, становилось самым правильным решением. Но Ирвиул и Альден оказались слишком хитры, они не думали, что я покорюсь им только лишь из-за брачной церемонии, и запаслись оружием, призванным лишить меня воли и способности двигаться. Завязалась драка, и всю мощь тиврилла пришлось потратить на уничтожение врага, чтобы защитить себя. А разрывающие узы талисманы помогли талисманам-пробойникам ускорить мой перенос в другой мир. Бежать получилось только на Землю, да ещё епископ, венчавший брак, явно немало о ней знал, и пытался вытолкнуть меня в её самые скверные места и ситуации. То, что убить меня не получится, он понял, вот и постарался наказать мою непокорность иначе. Но мне всё же удалось даже в предельной скверне выбрать момент поудачнее, а его вытолкнуть как раз туда, куда он хотел запихнуть меня. Без помощи Фирры я всё это проделать не смогла бы, а потому сколько здесь живу, столько радуюсь своей тогдашней предусмотрительности, побудивший меня её нанять. Фирра — это служанка Ирвиула, которая очень сильно посодействовала побегу, а здесь получила паспорт моей сестры Валентины. Мы вырвались из одной очень большой беды в Ирдеции, сумели не столкнуться со столь же большой бедой в СССР и для скверных условий устроились наилучшим образом. Однако все те смертельные заклятия, которые посылали мне в бою, прилипли к земной стороне межмировой щели. И я не могу в неё войти. Это означает немедленную смерть. И от магии, которая через щель проходит, уйти дольше, чем на одни сутки в месяц, не могу.

— А проделать другую щель? — заинтересовалась я.

— Для этого здесь слишком мало магии.

Я кивнула.

— Всё понятно. Теперь мой рассказ. Но он будет очень длинным. До того дня, из которого я сюда попала, почти пятьдесят лет, и за это время многое изменилось.

— Тогда я сделаю чай, — сказала бабушка.

Когда напиток был готов, я стала рассказывать. Бабушка слушала очень внимательно, задавала уточняющие вопросы, а когда разобралась с семейными событиями, записала названия фирм, акции которых выгодно покупать в разные годы, и даты, когда выгодно продать акции успешных фирм, из-за собственной дурости залезших в разорительную для них драку. Я продиктовала события по день моего перемещения — всё же моё появление не может не повлиять на прошлое, и вдруг бабушка проживёт подольше? Или будут живы родители.

— Ты должна всё рассказать маме! — воскликнула я. — Научить её всему. И нас с Линой научить! О синтезаторе тиврилла всё равно стало известно, а мы все оказались к этому не подготовлены.

Бабушка упрямо поджала губы, и я поняла, что она вознамерилась утаивать правду всеми возможными способами, всерьёз полагая, будто это защитит нас.

— У тебя ничего не получится скрыть! — сказала я. — Это слишком значимое обстоятельство, оно постоянно будет вылезать.

— Я с этим справлюсь, — отрезала бабушка. — Теперь точно справлюсь. И даже если не доживу до открытия врат в техномагический мир, то Нина и ты с сестрой будете там.

— Только вот я одна! Мои родители много лет как мертвы, а сестра недавно пропала, и всё случилось из-за твоих молчанок!