Сквозь объектив

Свет в который разнастойчиво лез в глаза  — таково пробуждение в доме без штор. Некоторое время передо мной стояли разноцветные блики. Я села и протерла веки. Кай застыл в дверях, прислонившись к косяку в своей любимой позе — руки в карманы. Издалека он рассматривал меня, и, похоже, уже давно.

— В чем дело? — спросила я хриплым со сна голосом и слегка улыбнулась.

Он молчал, продолжая буравить меня исподлобья странным взглядом. Почему-то показалось, что так ведет себя собака, прежде чем наброситься.

— Что-то... не так?

В ответ все также разливалось молчание, от которого стремительно сокращался воздух в помещении. С каждой минутой атмосфера делалась более натянутой.

— Что это за новый закидон?

Происходящее казалось по меньшей мере странным, и возник уже знакомый страх. Только я нашла точки опоры в своем положении, как они тут же начали предательски дрожать. Кай обычно так себя не вел. Да, говорил он мало. Но никогда не пытал меня тишиной. Я отвернулась к окну и тоже замолчала. Может, я его чем-нибудь обидела?

В памяти лихорадочно заворочались обрывки вчерашнего дня. Наш спонтанный выход наружу, всплеск подзабытой эйфории под открытым небом... Фильм, вместо которого запомнился только его профиль в отсвете экрана и ушедший в себя взгляд... Макс... Лифт... И, наконец, то, как мы вернулись домой где-то за полночь, и он привычно перед сном коснулся губами моей шеи. Что же сейчас не так? И почему?

Панику уже было не удержать.

Это я сделала что-то неправильно? Когда? И что делать сейчас?

Что бы ни произошло, я всегда чувствовала себя виноватой.

Я покосилась на него, чтобы убедиться, что мне не почудилось. Кай по-прежнему смотрел в упор, и его недружелюбие ощущалось даже затылком, можно было и не оборачиваться.

В голове волчком крутилась одна и та же фраза, и я вдруг отчетливо стала разбирать ее слова:

«Пожалуйста, только не отталкивай меня...».

Это единственное, о чем мне хотелось его попросить.

Не выдержав, я встала и приблизилась к нему вплотную. Его взгляд оставался непроницаемым, и я ничего не понимала. Мы в упор глядели друг на друга, будто соревнуясь в чем-то, но в, конце концов, я сдалась:

— Почему ты молчишь? В чем я виновата?

Губы, казавшиеся спаянными, вдруг разомкнулись, и он сухо велел:

— Сядь сюда.

Я уставилась на кухонный стол и табуретки, которые он, видимо, успел притащить в комнату утром.

— Зачем?

— Просто сядь, — жестко сказал он и с силой вдавил меня в табурет.

Можно было и не пояснять после такого жеста. Кай скрылся в коридоре, а тело снова пробила лихорадочная дрожь. Я уже знала, что он порой демонстрирует какую-то шизофреническую смену настроений... Но почему, почему все, что происходит сейчас, ощущается, как необратимый конец?

Внутри что-то тревожно сжималось. Что мне делать, если он решит в очередной раз причинить мне боль? В этом больше не было необходимости, как мне казалось. Я думала, мы действительно стали ближе.

Кай вернулся, и конечно же, с камерой в руках. С явной демонстративностью он поставил ее на стол и выложил рядом мятую пачку сигарет. Господи, стоило бы догадаться. На свет божий снова нужно вытащить очередной миллиграмм девчачьей души.

— А теперь что ты хочешь услышать? — чужим, ломким голосом поинтересовалась я. — Я уже все рассказала.

Кай быстро затянулся и взялся за свой проклятый аппарат. Он отодвинулся подальше, отрегулировал объектив... Это уже не в первый раз воспринималось, как прицел оружия на коже. Я недвижно сидела, глядя в сторону. Мы когда-нибудь сможем существовать без этой камеры? Или это единственное, что имеет смысл в нашем союзе?

«Что за чушь... Это не союз. И даже не симбиоз. У него особая форма паразитизма. Фотосессии забирают твою душу. Личность. Они не сделали тебя сильнее и лучше. Тебя разобрали на составные части. Каково тебе жить в собственных фрагментах? Ты соберешь себя заново, когда он прекратит?»

А он прекратит?

Кай снова посмотрел на меня поверх объектива глаза, продолжая пускать дым во все стороны. От нервов я начала говорить сама:

— Тебе делать больше нечего? Мог бы убраться в комнате. Ты начинаешь повторяться. Все это уже было.

— Помолчи, — буркнул он и выпустил очередную струйку дыма мне в лицо.

— Я... не понимаю! — я с яростью уставилась на него, чувствуя, как в глазах щиплет.

— По-моему ты собираешься расплакаться, — со злорадной усмешкой возвестил Кай.

— В лицо не дыми, — процедила я. — Это из-за твоих дурацких сигарет!

— Замечательный предлог, который скроет истинную причину твоих слез. Плачь, Марина. Как будто из-за дыма...

— Чего ты добиваешься? – ошеломленно вопросила я. – Ты и так получаешь, что хочешь. Я не оказываю тебе сопротивления... ни в чем.

В его глазах-льдинках вдруг возникла мысль, которую мне удалось прочитать. Он хотел, чтобы я сопротивлялась. Затем он сказал это вслух.

— Помнишь твой рассказа про мальчика в бассейне?

— И что?

— Как он давил на тебя, а ты не смела уплыть. Уходила под воду. Подчинялась ему. Как мне сейчас. Если я тебя раздавлю окончательно... ты будешь счастлива?

Эти фразы выпадали из того язвительного, низменного тона, с которого он начал утро. Он спрашивал меня всерьез.

— А ты разрешения просишь? Тогда утопи меня вместо него, — словно сказал кто-то другой, а не я.

Кажется, личность неизбежно расщеплялась. Я продолжала все осознавать, но говорила какую-то чушь...

— Слушай, сейчас я сделаю последнюю фотосессию и можешь идти.

Меня как будто огрели по голове чем-то тяжелым.

— Что значит последнюю? — онемелыми губами спросила я.

— Последнюю, значит, что ты идешь отсюда, куда подальше. Ты думала, будешь тут жить? — и он ухмыльнулся, как крокодил. — Или что, может, мы будем вместе? Охренеть, как романтично. Настоящий Стокгольмский синдром в Амстердаме.

Я продолжала сидеть на стуле, но ощущалось, как падение вниз. Я не могла уйти. Только не это.

Это жестоко. Он поменял меня. Он стал для меня всем.

— То есть... ты осознал, что душа вышла.

— Почти.

— И больше... я ничего тебе не должна?

— Нет.

— А ты?

— Что? – он как будто не понял мой вопрос.

Во мне начала закипать дикая злость, и когда боли так много, хочется не просто выплеснуть ее. Нужно найти того, что причинил ее, и заставить его быть причастным. Нельзя взваливать это на одного человека, когда виноваты... двое.

— Ты мне ничего не должен? За все это? За твой маразм? Похищения ради фотосессий? Твой расчет... как ты меня привязывал к себе... День за днем, заставляя к тебе привыкать...

Пальцы слегка сжали руку, я пыталась вернуть к себе чувство реальности. Пока же только понимала, что чудовищно в нем ошиблась. Я стиснула запястье до боли.

Кай смотрел меня с затаенным весельем в глазах и задорно щелкнул камерой.

— Я тебе ничего не должен. У тебя было миллион возможностей все остановить... Но тебе понравилось. И вчера вместо того, чтобы уйти, ты побежала за ублюдком, который тебя похитил. Ты противоречивая, Марина. И очень слабая. Дело даже не в камере. Просто ты отказываешься двигаться сама. Ты взваливаешь себя на всех, кто тебе попадается. А когда они в ужасе разбегаются, ты винишь их.

— Кай, пожалуйста...

— Да, это был мой эксперимент, — перебил меня он, продолжая делать снимки. — Я хотел понять, что будет, если душу проявить через фотоаппарат. Хрупкая субстанция, ведь. Глазами не объять. А вот в элементах, деталях, срезах... начинает проступать ее грань. Это было великолепно. Но в довесок к душе идет тело. В довесок к душе идет столько лишнего: эмоции, комплексы, проблемы... Ты скажешь, что все это — целое, неделимое. Но это не правда. Мне уже немного поперек горла все твои излияния, но иначе не получить ее. Я — коллекционер человеческих душ. Хобби у меня такое.

— Дерьмовое хобби. И сам ты больной. Больной урод, — я уже не могла контролировать свои слезы и наступающую истерику.

Кай зажал сигарету между зубами и сделал очередной снимок.

— Да ради бога... Зови, как хочешь.

Я не выдержала и опустила голову. Надо пережить еще чуть-чуть. И сделать, как мне велели. Уходить. Внутри взвивалась невероятная обида от того, что он почему-то выбирает именно такие пути. Сколько веселой жестокости проявилось в нем в один миг... Нет, я не знаю этого страшного человека. Я не хочу его узнавать. Хватит того, что стала жертвой его изощренных экспериментов, и меня размазали так, что я вряд ли смогу вернуть хоть часть того, что считала своей личностью.

...Хорошая идея — похитить человека ради искусства. Вывернуть его наизнанку, провести через шок и унижение, и триумфально заснять это на камеру. Такой изобретательности только позавидовать.

— Ну, Марина... Зачем ты так сделала? — почти ласково спросил он. — Подними голову. Давай. Поднимай.

Как только в его голосе мелькнули эти властные интонации, эта чертова снисходительность... я поняла, что у меня нет таких сил, которые помогут сопротивляться. Звучали кодовые знаки, и на них надо ответить.

Проклиная себя, я подняла голову, чувствуя, как слезы утекают за ворот майки и уже бегут по телу.

— Забавно, что ты послушная, — как сквозь туман проступила улыбка без лица. — Забавно, что только со мной...

Потому что, я его любила. Это чудовище, в чьих глазах сверкал снег и стоял вечный холод.

Но не сказала вслух. Похоже, это единственная очевидная вещь, которую Кай еще не заметил.

— Да, вот так.

Снова понеслись бесконечные щелчки. Эти звуки уже пробили дыру в моем черепе. Я только их и слышала. Всегда. Везде. Постоянно.

Меня продолжало трясти, и почему-то заодно захотелось блевануть, как следует. Желудок панически сжимался и разжимался.

Все, что я считала собой, разлеталось по этим щелчкам. Я исчезала с табурета и уходила в фотокамеру. Мир вокруг — одна жуткая, размытая фотография...

— И на что смотреть? — глухо спросила я. — Ревущая, влюбленная в тебя по уши девушка. Скучно. А ты — извращенец.

— Я уж знаю, на что смотреть.

— Извращенец, — повторила я уже в который раз.

Он хмыкнул и ничего не сказал.

— Скоро уже? — безучастно осведомилась я. – Давай быстрее.

— Почти все. И ты пойдешь домой. К родителям, которым нет до тебя дела. К Максу, который стоит тебя, а ты его, и ты даже знаешь почему. И ко всему прочему... Оно от тебя и не уходило.

Кай не закончил, потому что был слишком погружен в работу. Но ответа и не требовалось. Я и так все поняла. Руки сами потянулись к сигаретам и зажигалке. Кай лишь изредка немного нервно затягивался, сейчас ему было не до этого.

Вдруг, к собственному удивлению, вернулось ощущение собственного тела. Кай стал четче. Теперь и я сфокусировалась на нем.

— Забавно, не то, что я послушная... — произнесла я, чуть успокоившись. — Забавно, что я — дура, а ты — потребитель. Это с тобой мы неплохая парочка, а не с Максом. И забавно, что всегда находится, что-то тебе сказать. Я вижу, как ты ловишь души. Проводишь по нервам так, что начинается флуоресцентное свечение. Семья, детство, первая любовь, унижение, смерть. Теперь боль. Тасуешь контексты, как карты, но, если ты был бы чуть больше человеком... ты и так видел бы души. Без фотоаппарата. Твоя камера – это кресло для инвалида. И однажды ты сам себе в этом признаешься.

Он слегка опустил объектив, с любопытством на меня уставившись. Его невозможно было задеть. Я никогда не замечала, что причиняла ему боль своими мелкими колкостями. Но его реакцией всегда было любопытство. Возможно, однажды оно разовьется до каких-то других чувств.

Я начинала понимать его личность, которую он так тщательно берег от меня. И дым между нами не препятствовал умению видеть.

Из моего рта полился неестественный смех.

— Ты сообщил когда-то, что никогда не будешь на моем месте. Но скажи, ты вспоминаешь о чем-то? Ты заставлял меня вспоминать о вещах, которые я благоразумно не трогала многие годы. Все худшее, по правде говоря.

— А вспомни снова, как тебя унижали. Сейчас, видимо, ты совсем на дне. Было ли хуже?

Дым во рту стал слишком горьким.

— Нет. Другие меня так не опускали. Я сама себя унижала.

— И каким образом?

— Из-за собственной глупости, Кай. Если начну перечислять, расскажу тебе историю моей жизни снова, но она тебе в тягость, оказывается. Я хотела дружбы и выполняла все, что эти люди скажут. Пыталась быть ближе к кому-то, через отрицание себя. Я всегда сама давала людям повод. В том числе и сейчас. Не обязательно жрать дерьмо и ползать на коленях, чтобы быть униженным. Достаточно начать искать чужого одобрения. Подтверждения собственной нормальности...

— Я думаю, что жрать дерьмо все-таки хуже, — хихикнул Кай. – Как часто?

Его вопрос, скользнул мне в голову, как настойчивый, но осторожный червячок.

— В детстве постоянно. Ты ведь знаешь, — я слегка усмехнулась. — У меня не было друзей. А я хотела, чтобы они были. Тянулась ко всем подряд. И всегда поздно понимала, что им надоедает моя навязчивость. Я не вписывалась, куда бы то ни было. И чем сильнее я старалась принять ожидаемую форму, тем активнее это общество меня выталкивало. Тогда я старалась купить дружбу. Дарила своим друзьям дорогие вещи, и вокруг меня собрался бассейн маленьких акул. Видал такие красивые блокноты на замочках? Девочки их обожают. Довольно дорогие, ручной работы. Пишут там секретики и имена мальчиков, которые им нравятся. Это стало главным трофеем в нашем классе. Стоило мне подарить этот блокнот одной, как тут же появилась очередь. На смену блокнотам приходят вечеринки, косметика, халявная выпивка. Я стала каким-то благотворительным центром для их развлечений, но однажды мне надоело. Хочешь правду? Я не-на-ви-жу людей. Их количество. Их силу коллективной инерции. Тот, кто изрек, что ад – это другие, был прав. Я перестала искать общения с кем-либо. Как и заниматься спонсорством. Это оказалось заклинанием мгновенного исчезновения. Сейчас расскажу, как оно работает: Санта-Клаус говорит, что подарки кончились, и детки валят от него в поисках новой дойной коровы.

— Тогда ты придумала себе свою независимость.

— Не знаю. Мне плевать на твой психоанализ. Но появились другие люди. Равные мне по социальному статусу. Например, такие, как Макс. Но и в их мире свои правила и запреты. Свои атрибуты. Там идет соревнование, а не выкуп фан-клуба.

— Я задаю вопросы, но ты отвечаешь, хотя можешь молчать. Не вспоминать. Но тебе нравится облекать это в слова, объяснять, искать причины. Зачем?

— Потому что...

Он задал странный вопрос, который не вязался с его поведением. Я напряженно смотрела на него, пытаясь подобрать верные слова, но они вдруг кончились. Зато получился очередной снимок.

Кай едва заметно улыбнулся, словно получив, что хотел.

— Желаешь убить их? Отомстить всей этой толпе, который протопала в тебе сквозную траншею?

— Раньше. Да. Раньше хотела. Я думала, что свою боль можно компенсировать чужой. Но я выросла и поняла, что за это не убивают.

Убивают за то, что ты со мной делаешь этой проклятой камерой в этом чертовом доме на краю света.

Кай продолжал улыбаться с непонятным мне азартом. Вдруг я поймала его задор, он появился и в моем голосе.

— Что еще ты не знаешь? Рассказать тебе о каких-нибудь постыдных ситуациях? Как я, например, описалась во время одной драки? Или как специально упала в кучу цветочных удобрений, только чтобы рассмешить моих потенциальных друзей? И, знаешь еще что? Я соврала тебе про мою первую любовь. Я перевелась в другую школу, потому что он прознал о моих чувствах и растрепал всей школе. И смеялся надо мной, вдруг утеряв свой баланс. И после этого еще каждый считал своим долгом подойти ко мне и прокомментировать. Давай уж сразу все, напоследок, как тебе это, Кай? Ты оказывается неравнодушен к подростковым драмам.

Его глаза полыхали алчным огнем. Как зачарованный, он смотрел в объектив и делал снимок за снимком. Я плакала и курила без остановки. Больше не о чем было вспоминать. Кажется, я, наконец-то, выскребла себя для него без остатка.

Слушая себя сейчас под его поддевки, я вдруг осознала, что глубина моей боли, возможно, не соизмерима с человеческой жизнью, которая явно длится больше восемнадцати лет. Драки, удобрения, бассейн... Дурацкое окружение. Тупой, болтливый мальчик... Из-за этого я жила, как пугливая амеба? Говорю это я или ребенок, которым я осталась из-за первых шишек и тумаков? Хотелось смеяться и плакать навзрыд.

В таких местах, как этот дом, где нет ничего кроме тебя самой, начинаешь против воли открывать истинные значения вещей. Или же прошлые обиды сами померкли по сравнению с тем, что сейчас происходило. Клин клином вышибают. Не врут пословицы.

—  Ты наблюдал мою жизнь сквозь объектив... и не знаю, какой ты ее увидел. Но, пожалуй, я отдала тебе все. Ты прав. Теперь, думаю, мне пора идти.

Некоторое время мы продолжали недвижно сидеть друг против друга. Кай снимал меня или просто нажимал на кнопку на автомате по инерции. Нужен ли ему вообще кто-то кроме его камеры?

Я сосредоточенно давила сигарету прямо по крышке стола, не обращая внимания, что пепел размазался, а тлеющие лучинки прожгли поверхность.

Вдруг он встал и приподнял мой подбородок. Глаза полыхали голубым огнем.

— Только один не большой штрих... Обещаю быть поосторожнее.

Я не поняла, к чему он это сказал. А когда поняла, из моего носа уже текла кровь.

Он ударил меня. Резко, наотмашь. Изнутри головы взвилась тупая боль.

Я пораженно уставилась на него с кровавым носом и зажатой в пальцах сигаретой, про которую уже давно забыла.

Это он и заснял.

Камера прожужжала в последний раз. Я надеялась, что теперь это действительно самый последний щелчок.

С этой болью что-то во мне взорвалось на осколки и умерло.

Краем глаза, сквозь мутную пленку, я заметила, как он куда-то вышел, затем вернулся и присел на корточки напротив меня. Через мгновение носа коснулся холодный ватный тампон.

— Придерживай... — как издалека донесся его голос.

Кай протер мое лицо влажным платком. Затем испачканная пеплом ладонь оказалась в его руках, и я снова услышала его, но он звучал иначе. Недавняя глумливость исчезла без следа.

— Марина, посмотри на меня. Пожалуйста.

Медленно я переставила колени, оказываясь боком к столу, и опустила на него осоловевший взгляд. Что-то изменилось за считанные секунды. Больше не было этой жестокости, он мягко улыбался с несвойственной ему приветливостью и лаской и ничего не говорил. Я тоже. Мне уже просто нечего было добавить. Но он хотя бы мог объясниться.

— Все. Слышишь? Теперь все действительно закончилось. Фотоаппарата больше нет, он выполнил свою функцию.

— Какую? — невнятно выдавила я.

— Он избавил тебя от лишнего. Теперь ты и в самом деле свободна, — Кай слегка сжал мои ладони. — Прости, что вышло так больно. Но... мне надо было забрать это. И за удар в лицо прости. Но ТЕБЕ он был просто необходим.

Я молчала. Что же он сделал?

Что он забрал?

Все, что ныло внутри меня от боли и несправедливости, вдруг замолкло. Или же замолкла эта проклятая камера. Я слышала тишину. Ее можно слышать... Это не отсутствие звуков. Это просто другие частоты, новое измерение.

Вдруг я поняла, что не ассоциирую себя со всем, что меня угнетало раньше. Это был момент какой-то мгновенной трансформации.

Кай встал, и, взяв мое лицо в свои руки, произнес:

— Теперь ты — действительно другая. И все будет иначе. Ты смогла, и я тоже. Ты была не одна. Мы делали это вместе. Все удалось, как надо!

Я впервые видела, чтобы его глаза сияли.

Все... удалось?

Удалось?

— Пошли, — прошептал он и потянул меня куда-то. – Тебе надо на воздух.

Я поднялась, продолжая ощущать парадоксальную легкость. Как будто злосчастные камни, давным-давно застрявшие в шестернях механизма, наконец-то извлекли наружу, и все бешено завертелись, наверстывая упущенные ходы...

Я неотрывно смотрела на него во все глаза, бесконечно задавая один и тот же вопрос еще с начала нашей встречи: как он это делает? Так искусно и немного зло... Кай избавил меня от всего, что я не могла оставить годами, таская в себе, как камни. Говорят, душу можно выговорить. Ну, вот мы это сделали. Все удалось.

***

Мы шли по коридору к той самой двери, которая все время оставалась запертой. До этого момента я понятия не имела, что за ней. Иногда из щелей бил свет, и, скорее всего, там был выход на балкон, но, если честно, мне это никогда не было интересно.

И вот мы приблизились к ней, и Кай повернул ручку. Нас затопил свет.

Мы оказались на крыше. Площадка по периметру была ограждена витиеватыми перилами. Звуки проступили с невероятной четкостью: слышалось хлопанье ветра и далекий гул с шоссе. Небо, слегка пасмурное, уходило бездной вверх, и я зачарованно замерла с запрокинутой головой, не в силах отвести от него взгляда. Может, я вела себя, как блаженная, после всего, что произошло, но именно в тот миг я осознала, что все самое лучшее заключено именно там — в пробегающих облаках и этой пугающей бесконечности над нами.

Кай слегка подтолкнул меня вперед, чтобы прикрыть дверь. Я словно очнулась и вновь огляделась. Позади виднелись внешние стены квартиры, а также столик. Забытая чайная чашка свидетельствовала о том, что Кай любит проводить здесь время. Вот куда он иногда так бесследно исчезал...

Я присела на скамью, подобрав под себя ноги. Тампон уже был не нужен. Кажется, кровь остановилась.

Он мог сломать мне нос...

Осторожно я коснулась его кончиками пальцев. Еще болело, но вроде ничего страшного.

Мир по-прежнему казался каким-то гипер-реальным. Цвета, звуки, ощущения. Я ощупывала себя, и кожа была моей и не моей одновременно.

Ненадолго Кай скрылся в доме и вернулся уже с контейнером для еды. Сквозь прозрачные стенки виднелось что-то красное.

– Это клубника. Будешь? Правда, я случайно засунул ее в морозильник...

На больших ягодах сверкали кристаллы льда. Я вытянула одну и рассеянно прожевала с характерным для замороженных продуктов хрустом. Он тоже закинул в рот пару ягод и приветливо сообщил:

— Теперь ты знакома с моей крышей.

— Ну... красиво. Что сказать.

На меня взглянули с легким беспокойством, а я пугливо таращилась в ответ, не зная, чего ожидать. Может, он меня сейчас с крыши скинет для последнего кадра...

— Эй...

Его голос звучал странно. Будто он хочет попросить прощения, но слов таких не знает.

— Давай уж. Объясняй.

— Это было нужно.

— И что ты сейчас сделал? Избавил меня от плохого прошлого ударом по морде?

— Не совсем... Меня интересовал твой черный ящик. У каждого человека есть такой. Что внутри, спрашивала себя? В тебе было не только прошлое. Мы много чего достали. Я хотел опробовать... технику извлечения.

Кай спотыкался на каждом слове, но излагал, как всегда, точно. Я молча жевала, не зная, как дальше реагировать. Когда он утер мне нос и взял мои ладони в свои, мне казалось, что я прощу ему все. Так хотелось обнять его и попросить, чтобы он больше так не делал. Но после странной эйфории вернулась прежняя настороженность. Я не знала, есть ли у него хоть какие-то тормоза, когда ему взбредает в голову очередная гениальная мысль.

— Ты сама это почувствовала.

— Да. Но... скажи на милость, почему я? Я — обычная девушка. Мои страдания комичны и нелепы. Сам поиздевался над ними вдоволь, спасибо, что дал это осознать и мне таким жутким методом. Разыскал бы тогда кого-то с реальной драмой, чем забитая сверстниками дурочка с переулочка...

Кай покачал головой.

— Любая личная трагедия безмерна. Я не заинтересован в объективных бедах. Для этого существует документальная съемка, журналистские репортажи... Они тебе покажут страдающих, покалеченных и убогих по всему миру. Они сфотографируют зло в материальном измерении. Ураганы, разрушенные города, войны, голод. Но этот срез реальности мне не интересен. Нужен субъективный дизайн радостей и печалей. Это сложнее увидеть обычным глазом. Это вообще иногда невозможно увидеть.

Дизайн радостей и печалей. Сквозь такие фразы и проглядывало его истинное лицо. Если я была идиоткой от Бога, то он архитектором от Искусства.

— Значит, ты похитил меня просто так, спонтанно? Вместо меня могла быть любая другая девушка?

— Я не знаю, почему ты. Решение сформировалось в один миг в галерее. Когда я тебя увидел, то словно... немного тебя понял. И еще, что ты подходишь. С тобой все выйдет, как надо.

— Но не ради же меня ты так старался, — помотала я головой. — Ты говорил, что мы... работаем. Над чем-то. Я поняла, что служу твоим идеям.

— Это и была работа. Очень тонкая. Но я решал не только свои задачи. Трансформация произошла с тобой тоже. И она была тебе нужна.

Последнее он повторял так часто, что становилось ясно, насколько он был убежден в этой мысли. Я смотрела на него и молчала. Имел ли он право так бесцеремонно врываться в чужую жизнь, рушить все, устанавливать какие-то свои правила и заставлять меня жить по ним? Объективно, у него такого права не было. Но я чувствовала себя счастливее с ним взаперти. Если бы не это утро, то я уже ни в чем не сомневалась бы.

— Ты можешь узнать себя только через глаза другого человека, — продолжал он. — Я это сделал для тебя. Ты увидела и услышала себя со стороны, ты себя поняла. Что, понравилась тебе эта Марина?

— Нет.

Кай взглянул на меня с пугающей силой и сказал:

— Тогда меняйся. Я запустил это, но довести до конца можешь только ты сама. И момент сейчас верный.

Из меня вырвался приглушенный смешок, но возражать я не смела и продолжала слушать его.

— Я наблюдал за тобой все это время и думал... Тебе восемнадцать. Ты еще не начала жить. Ты и о жизни мало, что знаешь. Но ты уже разочарована, обижена и сломлена, словно прошла через все невзгоды времени. Не надо так, Марина, — в его голосе промелькнула парадоксальная для него нежность и снисходительность. — Ты ничего еще не знаешь. Дай себе шанс. И миру вокруг тоже.

Это были первые добрые слова, которые я от него услышала. По-настоящему добрые. Не та чернуха, которую он вливал мне в уши в течение этих недель: провоцируя, зля, ломая остатки воли. Я глядела на него во всего глаза, а Кай замолчал, уже размышляя о чем-то своем.

— Мне страшно, — наконец сказала я. — Я боюсь, как далеко ты можешь зайти. Я последую, ты же знаешь. Может, ты специально говорил, что я цепляюсь за каждого встречного, чтобы он тащил меня по жизни... Но с тобой это не по тому, что мы просто пересеклись.

— Я... заметил, — с непонятной осторожностью сказал он.

— Ты — безумец. Тебе плевать на правила, устои, закон. И, в некотором роде, и на меня, — наконец произнесла я то, что меня так угнетало.

— Мне не плевать на тебя, — тихо возразил Кай.

Вместо ответа я только замычала, хватаясь за рот.

— Зубы ломит? — понимающе хмыкнул Кай.

— Да-а-а... – клубника сковала льдом всю ротовую полость, и следовало дать ей постоять в тепле.

— А я не чувствую холода, — его губы дрогнули в ухмылке.

— Да уж... ко всему прочему у тебя еще и отсутствует болевой порог...

Мы опять помолчали. Облака над нами поползли быстрее, чем раньше. Когда ветер усилился, мне почему-то снова захотелось плакать. Поглядев на Кая, я обнаружила, что он тоже смотрит вверх с каким-то странным выражением лица.

— Кай...

— Да?

— Что ты видишь в небе?

— Падающие звезды... И днем, и ночью, — сказал он, не поворачиваясь ко мне.

Его взгляд потерялся в вышине.

Я усмехнулась, внезапно понимая эту метафору. Он постоянно ищет что-то за пределами этой реальности. Кай и сам, возможно, упал с неба.

— Почему ты так закрыт? — спросила я.

Казалось, что сейчас особенный момент, когда этот замок наконец-то лязгнет и упадет. Сейчас тебе скажут все, что хочешь услышать, дадут ключи от всех дверей и нарисуют карту вселенной...

Только надо правильно подобрать слова.

— Я? — он прозвучал почти удивленно. — А ты хочешь увидеть, что у меня внутри? Сама же сказала, у меня нет души.

Кажется, он начинал подтрунивать надо мной.

— Ну, я о тебе совсем ничего не знаю... Хотя... выходит я и о жизни знаю очень мало.

— Не обязательно обо всем знать, — заявил он.

Полулежа на скамейке, мы глядели, как над нами проплывает небо, и закручиваются в спирали облака. Они отражалось в наших глазах, как в зеркале.

— Мы с тобой так много говорили о других людях... Что такое друзья? А дружба вообще? — немного сонным голосом спросила я.

— Это общность, Марина. Общность с кем-то. С доверием, взаимоуважением и пониманием. Так говорят.

— Ты и сам, похоже, не знаешь. У тебя тоже нет друзей.

— Они были, — впервые проклюнулось что-то личное. – Но ушли, так часто происходит со временем. И это можно сказать про любые отношения. Сначала ты сливаешься с другим человеком, очарованный вашим сходством. А потом, когда появляются различия, начинается отторжение. И если различия оказываются ценнее, ваше общение теряет смысл.

— А если это не так?

— А как? — ухмыльнулся он. — Все люди ищут в других себя. Хорошо, если находят.

— Это просто цинизм. И эгоизм. Проще прикрываться ими, чем действительно пытаться стать лучше и попытаться понять другого.

— А надо ли становиться лучше?

— Не знаю.

— Тогда я тоже не знаю.

Мы продолжали пребывать в прежних, немного неудобных позах, отрешенно глядя вверх. Как будто там были ответы.

— Мне кажется, что ты мой друг, — чуть помедлив, сказала я. — Но у нас нет ничего общего.

— Может, наши сходства лежат глубже.

— Кай... — я повернула голову к нему. — А ты любил кого-нибудь? Хотя бы ради себя?

Уголки губ слегка надломились, но так и не стали улыбкой. Что же он хотел ответить, но не смог?

— А ее любил?

Молчание Кая наполнилось знакомым холодом. Тогда я ответила за него:

— Значит... любил. Ладно, а что же, по-твоему, самая удивительная вещь на свете?

Кай тоже ко мне повернулся и сказал:

— Узнавать другого. Мысли, чувства, страхи... Это словно наблюдать за распусканием цветка: как медленно расходится лепесток за лепестком... Так же и с человеком. Особенно, когда он сам тебе открывается.

Он слегка присел и вновь потянулся к контейнеру. Я тоже приподнялась и подумала, что, наверное, это единственный день, когда Кай хоть чуточку, но открыт.

Я разглядывала его слегка покрасневшие губы и застывшие в краешках льдинки, которые стремительно таяли. И внезапно провалилась куда-то в его глазах. В темноте зрачков мне, наконец, показалась его душа: длинный, пустой коридор, уводящий куда-то неизведанную даль.

Улыбка снова мелькнула короткой вспышкой, словно он безмолвно сказал этим: «Смотри же, раз хотела...».

Я стремительно обвила его шею руками и поцеловала. Как будто это могло провести меня еще дальше по этому коридору...

На губах растаяли последние льдинки, и его руки шевельнулись, притягивая меня к себе. Мне уже была знакома его сухая, деликатная ласка, но сейчас все стало другим. Я полностью растворилась в объятиях Кая. Его слова всплывали сами в памяти:

«Ты сама меня об этом попросишь... Ты сама этого захочешь».

Вот мы и дошутились на эту тему.

Но думать не хотелось. Я только чувствовала его непривычно влажные губы, которые скользили по моему лицу и шее, и одновременно видела себя бредущей по этому пустому коридору все дальше и дальше от мира людей, туда, где никто кроме меня еще никогда не был...

Кай вдруг взглянул на меня с обжигающим, болезненным вниманием и спросил:

— Ты ведь любишь меня?

— Ну... ты же понял.

Что еще я могла ему ответить?

— Я не хочу говорить за тебя, но вижу, — кивнул он и наклонился ко мне, почти касаясь губами лица. — Но знаешь, что будет потом?

— Нет, — ответила я, внимательно глядя в дрожащую глубину его глаз.

Кай помолчал, а затем сказал, отводя взгляд:

— Я не врал насчет того, чтобы ты ушла.

Его дыхание касалось моих глаз, и я, не отпуская его, повторила:

— Почему?

— Потому что, — его печаль стала отчетливее, — ты должна будешь идти домой, к своим родителям, вернуться к учебе, Максу... И жить там, но уже по-новому.

Он повторил то же, что сказал мне буквально час назад. Теперь эти слова из глумления превратились в назидание.

— А ты? — спросила я, чувствуя, как в глазах опять скапливается тяжесть.

— Причем тут я?

— Но я не смогу без тебя. Я — рухлядь, а не человек. Ты прав. Кай ты всегда прав.

Я уткнулась в его грудь, а пальцы вцепились изо всех сил в его майку. Мне не удалось представить, что будет со мной, если я его потеряю.

— Это пока, — последовал загадочный ответ. — Не привязывайся так, Марина. Всегда выбирай, кому ты открываешь свою душу. Этому ты должна была научиться со мной. И дальше... — продолжил он тихим размеренным голосом, как будто рассказывая сказку: — Будет очень тяжело. Ты меня еще не раз проклянешь, это я тебе обещаю. Но спустя какое-то время... все наладится. Ты хлебнула со мной столько боли, что сильнее, наверное, тебя уже никто не сможет ранить. Считай, что этой мой способ тебя защитить. Пока ты этой силы не ощущаешь, но обещаю, она придет. Потому что таких больных ублюдков, как ты меня называешь, на свете намного меньше, чем хороших людей. И однажды ты встретишь какого-нибудь человека... он будет совсем другим — открытым и понятным, и с ним, возможно, удастся пройти рука об руку всю жизнь. Запомни, что я тебе сейчас сказал.

Повисла пауза. Я как будто видела в его глазах все, что со мной произойдет. Видения проскальзывали в хрустальной голубизне и растворялись. Это могло сойти за предсказание, но я знала, что гадалка из Кая плохая. Потому что очевидного он все равно не видит.

— Ты опять рассказываешь мне, что будет происходить в моей жизни. А я хочу знать, что будет с тобой! Как все это будет после того, как я уйду? Как ты будешь жить? — гневно вопросила я.

— Это уже неважно. Мы сейчас говорим о твоей жизни, и в ней меня скоро не будет.

До меня начала доходить реальность происходящего. Похоже, что к этому все и шло. К концу.

— Зачем тогда... это все... вообще? – с трудом выдавила я.

— Все вышло... странно с нами, — с искренним непониманием сказал он. — Мы могли быть жертвой и мучителем. У нас был выбор, поверь. А стали... почти что любовниками, — и он замолчал, прильнув ко мне лбом и опустив на мгновение веки. – Это плохо. Это уже моя ошибка.

— Кай, но мы могли бы остаться. Вот так, как сейчас, — продолжала я цепляться, сама не понимая за что.

— Не надо. Мы можем зайти слишком далеко. Туда, откуда не возвращаются. Ты понимаешь, что я имею в виду.

Показалось, что ему больно от этой истины не меньше, чем мне. Я смутно чувствовала развитие наших отношений, но вопреки всему все равно хотела остаться с ним рядом. А Кай уже знал и просто... предотвращал. Что-то. Видимо что-то опасное.

От этой странной несправедливости было в сто раз хуже, чем от удара в лицо. Кажется, надо учиться жить без него прямо сейчас. Так он мне велел и надо его слушаться. Меня разнесли на куски и создали заново. Хочется верить, что по его образу и подобию.

Я глядела в его глаза и была уже почти в самом конце коридора... Там сидел мальчик Кай, сложивший из льдинок больше, чем слово «душа». Он выложил целый портрет Снежной Королевы. Мне осталось только подойти к нему, но я не решалась.

Что-то подсказывало, если мы узнаем друг друга до конца, то будет очень больно. Потому что, я буду знать, что потеряла.

А если уйду сейчас, тогда... наверное, я это со временем переживу... Главное оставить в память не то, как мы сейчас лежим, не в силах расцепить окаменевшие руки, а то, что было до этого, и что мне надо от него не уходить, а бежать.

Даже было смешно от таких нелепых замеров сердечных страданий.

Я провела по его лицу пальцами, задержалась на губах и медленно отодвинулась. Кай продолжал безмолвно на меня смотреть.

— Тогда я ухожу сейчас, — губы еле слушались. — Ты меня и так замучил.

Я скрылась в доме. Где-то в эфемерной реальности глаз Кая, я так и не осмелилась подойти к мальчику, который играл со льдом. Он остался сидеть в одиночестве в конце коридора перед своим произведением искусства.

Натянув вместо его одежды те самые джинсы и майку, я зачем-то зашла в фотолабораторию. Мои фотографии были повсюду. Хаотично валялись на полу, торчали в альбомах и хранились в компьютере. Если в этом душа, то пусть она останется здесь, с ним.

Медленно развернувшись, я вышла в прихожую, думая, как Кай, наверное, сейчас лежит и смотрит в небо, так и оставшись неразгаданной тайной. В какой-то миг мне показалось, что он хотел, чтобы я дошла до конца и сломала эту печать...

Но я увидела его у входной двери. Все так же в молчании он смотрел, как я обуваюсь, затем протянул мне мою сумку. Очевидно, со всеми вещами.

— Значит... прощай, — произнесла я, снова чувствуя бегущие слезы. — И спасибо.

Кай притянул меня к себе и как-то целомудренно поцеловал в лоб. В последний раз я вдохнула сладко-горький запах его кожи.

У него есть душа. Больная, отравленная, такая же, как и моя.

— Удачи, — наконец сказал он.

Я вышла в подъезд и помахала ему оттуда. Кай стоял в темном проходе, а за его спиной рассеивался свет из жилой комнаты. В этот момент он походил на мираж, который растворится тут же, как ты отвернешься. Я спускалась по лестнице, чувствуя, что он все еще стоит и чего-то ждет. Он не закрывал дверь до тех пор, пока я не дошла до первого этажа. А когда я почти переступила порог подъезда, до меня донесся отдаленный металлический хлопок.

Вот и все, думала я.

Быстрая развязка. Как много сложностей могут быть у двоих людей только потому, что они...

Ну и? Что мы?

В чем, собственно, проблема?

Я глядела на дорогу передо мной и колыхающиеся на ветру листья. Сейчас на улице слова Кая казались мне сущей ерундой. Как далеко мы можем зайти, как далеко мы можем зайти... Наверняка не дальше, чем все остальные девушки и парни.

Но оглянувшись на его окна, я заметила знакомый силуэт у окна, провожающий меня непостижимым взглядом, и выбила эту дурь из головы.

В той странной реальности опрокинутого неба и бесконечных фотографий, может быть что угодно. Там нет никаких запретов и границ. В том мире все постоянно встает с ног на голову, и рано или поздно Кай увел бы меня очень далеко...

«Пожалуйста, просто иди. Не оборачивайся», — словно сказал мне кто-то вслед.

***

Я не поехала в отель, хотя ключ от номера был со мной. Не хотелось встречаться с Максом, если тот еще в городе. Или объяснять что-то другим людям... Я сразу отправилась в аэропорт и купила билет на ближайший рейс до Риги.

Происходящее ощущалось, как через пленочные стенки. Этот мир не мог быть реальным.

И в аэропорту, и в самолете, все время казалось, что за мной откуда-то наблюдает черный глаз объектива, продолжая делать снимки... Я закрывала глаза, пытаясь уснуть, но передо мной вставал вид на пустынный канал, а чьи-то руки мягко проводил по плечам, заставляя вздрагивать уже наяву.

Открыв глаза, я видела только иллюминаторы и чужие лица вокруг. Но часть меня по-прежнему жила в пустой квартире на окраине Амстердама. Так же, как часть Кая все еще неустанно меня фотографировала.

***

— Где ты была?!

— Это вместо «здравствуй»?

— Ты еще будешь выделываться? Знаешь, что я буквально выдавил твоего дружка, как майонез? Он мне много чего рассказал, и давай я уже, наконец, услышу это от тебя. Где ты была, я еще раз спрашиваю?

— В Амстердаме.

— Максим, значит, не врал. А я ушам не верил, думая, какая нелегкая тебя понесла туда. И где конкретно ты там была?! Вы, похоже, считаете себя вполне взрослыми и самостоятельными, чтобы валить, куда вам вздумается в конце учебного года?

— Все нормально!

— Ты еще будешь пререкаться со мной?

— А ты что, пробелы в воспитании восполняешь? Поздно. Такие вещи надо говорить либо всегда, либо никогда. Все лучше, чем вспоминать о выволочке раз в сто лет! Да и то только потому, что дочурка не докучала тебе месяц.

— Я не могу быть при тебе, как нянька. Потому что зарабатываю деньги, на которые вы все живете и развлекаетесь!

— Ну, попрекни меня еще ими! И сделай вид, что сам не пихаешь их, как откуп за свои отлучки. И за измены матери. И за вранье мне.

— А ну замолчи. Я узнал, что Максим тебя потерял! Более того, тебя видели с каким-то подозрительным типом! И, наконец, моя дорогая, когда с твоей кредитной карточки больше двух недель не уходит ни цента, это наталкивает на определенные опасения!

— Папа, да я в порядке! Меня никто не насиловал и не убивал! — взвыла я.

— Проблема не в том, что ты жива и здорова, а в том, что ты безответственная и глупая девчонка, которой плевать на родителей.

— Смешно. Особенно, когда это взаимно! Ты когда вообще мне звонил просто так в последний раз? — взбешенно заорала я. — За что мне тебя уважать? За то, что тебя вечно нет? Ты кто вообще такой? Да я тебя, как отца не помню! Ты — менеджер нашей семьи!

— Марин, ты договоришься, — раздалось с угрожающим спокойствием. —Знаешь, что? Эта поездка в Амстердам явно тебя изменила не в лучшую сторону, хамишь через каждые два слова!

— Тебе обязательно выяснять отношения по телефону?

— Ладно, вот только приди домой...