Сквозь объектив

Сколько часов мы говорили? Укладывать сказанные слова в рамки реального времени было бы не верно. Наши разговоры стоили годов, а не дней. Вытирая голову полотенцем, я поймала себя на мысли, что не разговаривала столько ни с одним человеком. От этого непроизвольно росло и значение Кая в моей жизни. Это было противоестественно. Он не заслуживал этого, но с каждым разом оккупировал все большее пространство внутри меня.

Сейчас ему зачем-то были необходимы мокрые волосы.

— Только не вздумай снимать меня голой! — предупредила его я, когда он вошел в ванную.

Но он даже не заглянул за ширму, которая разделяла туалет и душ.

— «Ню» — это скучно, — и это прозвучало вполне честно. — Тут всегда тонкая грань между целомудренной красотой оголенного тела и обычной порнухой.

Он что-то делал у раковины, я слышала его возню. Моя майка висела на сушке по ту сторону ширмы. Кай не собирался уходить, и торчать тут вечно я тоже не могла.

Я вышла, укутанная в его белое полотенце, и попыталась выскользнуть из ванной комнаты. Он слегка обернулся и окликнул:

— Майку свою не забудь.

Я уже почти вышла из ванны.

Ах да. Ноги почему-то стали, как ватные. Я уцепилась за край футболки на сушке, и вдруг Кай перетек напротив меня и слегка приобнял. Ноги вообще пропали.

— Запомни, Марина. Нагота не так интересна, как откровенный разговор. Нет ничего интимнее исповеди совершенно одетого человека.

— Странные у тебя вкусы.

— Я фотографирую души, а не тела.

Он слегка сжал мою спину, а затем легко отпустил и вернулся к раковине, выгребая из шкафчика под ней какие-то вещи.

Я без слов вышла и бегом направилась в главную комнату. Еще не хватало, чтобы его главное пророчество сбылось, и я сама набросилась на него. Но его последняя фраза про души застряла у меня в голове. Если дьявол не в аду, то он должен быть в фотокамере. Дьявол — это Кай.

Сегодня на всех окнах были опущены внешние жалюзи. Он принес специальные осветительные приборы, а у стены стоял табурет. Типа студийная съемка?

Я присела в ожидании. Кай вернулся через пару минут, а в руках у него была женская косметичка.

— Мне нужны накрашенные губы, — велел он. — Там, кажется, все было...

С интересом я перебрала содержимое косметички. Вряд ли она была его. Девушка всегда поймет такие вещи. Набор оказался совсем не случайным и не дешевым, я видела в этих флаконах и тюбиках другую женщину, ее вкус. Марки все были знакомы, я узнала бы эти продукты вслепую. Та, кто пользовалась этой косметикой, предпочитала в основном пастельные, близкие к натуральным тона.

— Она была брюнеткой? — осведомилась я ровным голосом.

Кай удивленно посмотрел на меня, не успев надеть привычную непробиваемую маску. Он просто не ожидал.

С лукавой улыбкой я подняла черный карандаш для бровей. Кай нахмурился и слегка помрачнел, но надо отдать ему должное, он даже не отмазывался, как обычно любил.

— Да, она была брюнеткой, — сухо сообщил он.

— И что с ней стало? – вскользь поинтересовалась я. – Ты убил ее?

— Ах, если бы.

Я пожирала его любопытным взглядом. Тут пахло бывшей. Очень хотелось поддеть его пару раз на эту тему. Но он ничего больше не объяснял. Я продолжила копаться в косметичке. Попалась темно-бордовая помада от «Burberry». Я выкрутила ее с видом профессионала и подняла на уровень глаз.

— Темновато для меня, — заметила я. — Мне вообще идет красный. Или малиновый... А эта мне сразу лет двадцать накинет.

Кай только поскреб затылок. Консультант по макияжу, видно, из него был слабый.

Но я все же нашла холодную, красную помаду. Пользоваться чужой косметикой, конечно, последнее дело, но, похоже, выбора нет. Внимательно он смотрел, как я крашусь. А как только я закончила, Кай подошел и слегка смазал большим пальцем помаду в левом уголке губ.

— Зачем испортил?

— Смотри сюда, — лишь сказал он, указывая мне на камеру на штативе.

Он встал за нее. Когда мы занимали наши привычные и единственные естественные для нас двоих роли фотографа и модели, все недомолвки растворялись. Мы начинали ощущать, что делаем какую-то работу, и результат ее почему-то важен для нас обоих.

— Итак, Марина, — с усмешкой начал Кай. — У нас сегодня особенная тема. Поговорим о первой любви.

Я распахнула глаза, и это был первый снимок.

— А что если мне нечего рассказать?

— Такие, как ты, влюбляются очень быстро, — хмыкнул он. — Раз и все. Ты и сама не поняла, что это было.

Я нахмурилась. Мне не нравился его обесценивающий тон.

Второй снимок.

Мокрые волосы пропитывали майку, и спина начала замерзать. Я перекинула пряди на плечо, и Кай поймал это движение на фотоаппарат...

— Ну, что ты хочешь знать? — устало спросила я. — Ты знаешь, если счастливой эта влюбленность не была, только мазохисты любят о ней вспоминать. А я — не такая.

— Многие так говорят. А потянешь за ниточку, и начинают копаться в прошлом. Самый первый раз... как это было, Марина? Кем он был? Давай вспомним его вместе.

Я устало прикрыла глаза и откинулась на стену. Сегодня не хотелось огрызаться, как обычно. Раз он просит, сейчас выложу.

...Перед глазами встал шумный школьный коридор. Лица учеников – все, как один для меня. Девочки целуются в щечку, мальчики хлопают друг друга по плечу. Это просто очередное утро в школе. Оно всегда начинается одинаково. Как и появлялся он.

— Ну, он учился в параллельном классе, — слегка скованно начала я. — Был высоким, имел очень правильные черты лица. Как сейчас помню, что ждала его каждое утро у крыльца, чтобы просто... получить на кусочек больше его образа. Первая влюбленность — часто о визуальном наслаждении издалека, чем о желании физического контакта.

Щелчок. Щелчок. Ловлю голодный взгляд Кая поверх камеры.

— Я видела его аккуратный затылок. Вот он стоит со своими парнями. Все ржут, как идиоты, а он улыбается с каким-то особенным достоинством. Он был более сдержанным и очень хорошо умел взвешивать каждое свое действие. Иногда мне казалось, что я была влюблена в его чувство меры сильнее, чем в него самого.

Я снова прикрыла глаза, неожиданно для себя слегка улыбаясь.

— А он что? — ненавязчиво, но, как всегда, настойчиво вклинился вопрос Кая.

— Ничего. Не подозревал о моем существовании.

— И что ты чувствовала к нему? Просто восхищалась его затылком или же... знала его?

— Нет. Я не знала его. Это вообще большая роскошь познакомиться для такой молчуньи, как я, с кем-то... как он. До сих пор помню, какие глупые мысли вертелись у меня в голове... Я думала: «Ты лучше, чем Новый год. Ты в сто раз круче дня рождения. Ты, как все праздники мира вместе взятые»...

Я замолчала и мрачно уставилась на него со своей табуретки. Что ты получаешь от этого, Кай? Если это твой вид наслаждения, то ты самый страшный извращенец на свете. Потому что питаешься чужими тайнами. Но вслух сказала другое:

— Подростки много говорят о любви. Она опьяняет их во всех своих проявлениях. Когда вы впервые влюбляетесь, все вдруг становится особенным. Каждая вещь приобретает смысл, каждое слово вес. Случайности перестают быть любопытным стечением обстоятельств, они превращаются в судьбу. Ты знаешь... я, правда, верила, что мы будем вместе. Как-то. Как-нибудь. Не знаю как.

— А что мешало сделать первый шаг? Хотя бы просто представиться.

— Это наблюдение на расстоянии за его жизнью, буднями, оказалось ценнее, чем сближение с реальным человеком. Ведь тогда нам пришлось бы посмотреть друг другу в глаза, и мне нечего было сказать ему. Мы — слишком разные.

Кай снял камеру со штатива и перебрался ко мне поближе. Щелчки. Сколько их уже... Я впадала в какой-то транс, когда рассказывала ему обо всем перед камерой. Кто из них двоих меня гипнотизировал сильнее? Все чаще в душе я чувствовала странное отвращение к себе. Хотелось оттолкнуть его и сказать:

«Прекрати. Я не хочу вспоминать».

Но я всегда продолжала.

— И чем все закончилось?

Я невесело улыбнулась.

— Да ничем. Как это обычно бывает. Я ушла вскоре из той школы, меня перевели в престижную академию для богатых засранцев. Там нам разрешалось делать все. Например, я могла выйти посреди урока и просидеть в лаунже, глядя в аквариум. В нем жила рыба, ставшая моим новым другом. Я окрестила ее Лупоглазкой и следила за тем, как у нее идут дела. На самом деле все было хреново, хотя со стороны аквариум выглядел фантастически. Эта загадочная изумрудная зелень воды, кораллы... Но Лупоглазка явно не вписывалась. Все рыбы были мелкие, а она — здоровая и серая. С первого же дня я поняла, что она находится в экзистенциальном кризисе. Лупоглазка подплывала к стеклу и беззвучно открывала свой рот. Вот так, — я втянула щеки и попыталась изобразить. — Это можно было даже озвучивать. Мне казалось, что рыба постоянно повторяла: «О, Боже! О, Боже!».

Он опять начинал посмеиваться. Кай был первым человеком, которого я чем-то забавила. Тогда я решила отвлечься от всей этой мелодрамы про мальчика и рассказать ему лучше о своей рыбе:

— Времяпровождение под аквариумом дало мне много интересных перспектив на жизнь в целом. Я даже приобрела жутковатое хобби — фотографировать рыб не только в школьном аквариуме, но и в соседнем супермаркете. Там тоже плавали такие здоровые оранжевые дуры, которые пялились на меня, пока я давилась очередным фаст-фудом. Я куда больше могла бы сказать о жизни рыб, чем о жизни людей. Например, что они — реально тупые. Поэтому периодически жрут друг друга, хотя их регулярно кормят. Из-за этого Лупоглазка иногда заплывала в бочку и торчала там часами, пока ее соседи не успокаивались. Еще я знаю, почему некоторые рыбы застывают среди аквариума и начинают трястись, как припадочные. Это случается из-за повышенной концентрации нитратов в воде. Рыбе плохо, но никто не интересуется, как она себя чувствует, и нужно ли ей что-нибудь кроме воды и червяков. Даже такие маленькие существа испытывают стресс, будучи запертыми в стеклянной банке. Что уж говорить про людей.

— Безусловно, рыбам тоже бывает грустно, — прокомментировал Кай.

— Я дораскажу тебе про Лупоглазку. Она начала метать икру, и ее тут же стали жрать другие рыбы. Та, кажется, так и не поняла ничего. Рыбы ведь такие тупые. Однажды одна наглая желтая рыбешка оторвала длинную ленту икры, даже не дожидаясь, пока та отцепится от Лупоглазки, и я поняла: жизнь в аквариуме никогда не меняется. У них нет выхода. А у меня есть. Надо перестать жить своим окружением и делать, что доставляет тебе хоть какую-то радость. Ездить в Амстердам, например. В четырнадцать лет меня впервые свозил туда отец, это была наша последняя совместная поездка, — я и сама не замечала, как дико скачу с одной на тему на другую, но похоже, меня прорвало всерьез. – После мы больше ничего вместе не делали. Он катал меня по каналу, потом мы арендовали велосипеды, и нас чуть не переехали местные. Вы тут колесите без правил... А в последний день он оставил меня в одной галерее... в той самой, где ты меня увидел. Он пошел по каким-то делам, а я познакомилась с работами моего любимого фотографа – Хогарта. Та выставка была о мигрантах. О новом Амстердаме, который творится иностранцами, а не голландцами. Я никогда не видела столько ярких многозначных образов, заключенных в одном снимке. И рыбы у него были, в китайском ресторане. Они тоже немного мигранты. Пока я все это постигала, мой отец встречался с какой-то немкой. Я увидела, как они расходятся у галереи, не замечая меня. Так я узнала, что он изменяет маме. В общем... сложный выдался год. Первая любовь... рыбы эти... Хогарт... другая женщина...

Я перевела дух. Монолог выдался солидным. Я так и не поняла, что именно навалила ему в кучу, но снова заметила, как он внимательно слушал, хоть и не смотрел на меня. Камера щелкнула всего пару раз. Медленно Кай поднял на меня, как всегда, отстраненный взгляд, но это было слегка наигранно. Я видела, что ему хотелось, произнести что-то более человечное, чем обычно. Мы взирали друг на друга пару минут, и я молча просила его: «Давай же. Скажи. Мне будет... приятно. Тебе не обязательно вести себя всегда, как сволочь».

Кай еще чего-то выжидал, и его молчание почему-то ранило. Я снова посмотрела в камеру и попробовала сформулировать еще одну важную мысль:

— Так вот... возвращаясь к первой теме. Знаешь, девочки часто делают из своей первой любви храм.

— Храм?

— Да, в своей душе. Можно переспать со всем городом, но если ты влюблялся раз, то внутри появляется особое место. Оно свято. К нему возвращаешься только наедине с собой. Иногда забываешь об этом храме. Но чувствуешь, что он внутри. Ждет чего-то. Особенно, если любовь не была взаимной. Тогда ты начинаешь возводить в себе жертвенный алтарь.

Кай опустил камеру, сидя передо мной на коленях. Отличная поза. Только вот я была его рабом, а не он моим. Но если снять это со стороны вышел бы хороший кадр, подумала я. Кай внимательно глядел на меня, и это оказалось непривычным наблюдать за ним откуда-то сверху.

Он всегда был выше меня. Выше ростом. Сильнее духом. Жестче. А тут вдруг смотрит снизу вверх. Разница при его росте, впрочем, была не такая большая. И я отчасти наслаждалась тем, что наши позиции, пусть на мгновение, но изменились.

— Ты хочешь заплакать.

Я слегка коснулась глаз. Я и сама не заметила, как они вдруг повлажнели.

— Ну, снимай же, пока не высохли, — поторопила его я.

Но вместе этого он дал мне платок.

— Ты носишь с собой платок? — невольно рассмеялась я. — Так странно, ты с виду вообще не тот тип...

— Ты бываешь забавной, — лишь заметил он с отстраненной ухмылкой.

Мы сделали паузу, я прочистила нос и утерла глаза. Сама не понимала, от чего меня так пробило. Может, именно эту порцию я не доплакала тогда, четыре года назад.

Стояла тишина. Все это время Кай посматривал на меня, я, как всегда, не понимала, о чем он думает.

— Ну а ты, кого любил?

— Продолжим? — вместо ответа спросил он.

По моему лицу поползла ехидная усмешка.

— А брюнетку эту любил? — решила подразнить его я. — У нее, кстати, очень хороший вкус. Можешь ей это передать.

Вместо ответа Кай сделал новый снимок. Ну, значит и у тебя есть прошлое.

— А что насчет твоего дружка из рекламы шампуня?

— Макс?

Почему-то каждый раз, когда о нем заходила речь, я непроизвольно переспрашивала. Как будто подзабывала о нем...

— Он просто друг, хотя набивается стать кем-то больше. Но мы будем встречаться только через мой труп.

— Это почему же?

— Потому что, Макс – нудный и постоянно что-то обо мне придумывает. Он меня... не видит. Хотя даже начала писать обо мне книгу.

— Но ты и в самом деле считаешь его другом? — в его голосе прозвучали нотки искреннего сомнения. — Я наблюдал за вами в галерее. Вместе вы напоминали какую-то парочку из ситкома, которая постоянно ругается всем на смех. И ты здорово от него уставала...

Я опять заулыбалась, и от недавних грустных воспоминаний уже не осталось и следа. Кай умел подобрать точную характеристику.

— Макс умеет достать. В нем, как бы это сказать... присутствует стремление к чему-то высокому, но при этом он дальше своего носа не видит. Вообще, это чуднό, что мы с ним сблизились.

— Почему чуднό?

— Ну... я не знаю. Ко мне удачно пристают случайные незнакомцы со странностями. Вот ты, например.

— Все в этом мире ищут кого-то особенного.

— И что же искал ты, раз нашел меня? — удивленно приподняла я брови.

— Я ищу только падающие звезды, — отозвался он. — Прежде чем они перегорят и погаснут, я должен успеть их поймать.

Последняя фраза прозвучала странно и как-то очень лично. Я с любопытством смотрела на Кая, пытаясь понять его метафору. А иногда мне казалось, что он говорит буквально. Хотя это же Кай. Непроницаемый для других, но всезнающий, как Бог.

Падающие звезды.

Я могла бы решить, что он романтик, если бы не знала, какой он жуткий циник и осквернитель.

— А первые отношения? — бесцеремонно продолжил он лезть в мою жизнь.

Впрочем, все, кто входили в нее быстро разочаровывались, обнаруживая, что это довольно пустынное и немноголюдное место. Все кроме него.

— Отношения... Смешное слово, — фыркнула я. — Какие отношения в нашем возрасте? Год спустя я стала встречаться с одноклассником из академии. Из-за него стала ходить на каблуках, потому что он любил девушек с ногами от ушей. Он это оценил и лишил меня девственности в туалете клуба, куда нас пропустили по блату.

Я слегка нахмурилась, припоминая тот бестолковый вечер, когда я мялась в неудобных замшевых полусапожках, которые сдавили мне в кучу все пальцы ног. Клочья рыхлого снега цвета крем-брюле, рев машин. «Заходим», брошенное секьюрити в наши "зеленые" лица. Кажется, старший брат этого парня шепнул, чтобы нас провели. А потом много оглушительной музыки, алкоголя и неромантичный зажим в туалете с черными, мраморными стенами. Это полная пошлятина, а не воспоминание.

Мои глаза встретились с внимательным и слегка жадным взором Кая.

— И как это было? Твой первый секс?

— Больно. И глупый вопрос прямо ему в лицо: «Это что, все?».

Кай начал хохотать, я невольно стала ему вторить. При этом он не переставал фотографировать, словно эта функция была вшита в его существование.

— Так, о каких отношениях ты спрашиваешь? — риторически закончила я очередную исповедь.

Полученные снимки были хороши. Я поняла, зачем ему требовались мокрые волосы. Со смазанной помадой и копной непросохших локонов я выглядела моложе. Я дала бы себе шестнадцать на всех снимках. Лолита-переросток. Ни ребенок, ни женщина. И помадой толком пользоваться не умеет. Но смотрит, как взрослый человек. Странная смесь...

***

Наверное, прошло две недели. А может чуть меньше. В какой-то момент я смирилась окончательно, и мое существование разделилось на до и после. Неожиданно стало легче.

«Чего ты хочешь?» — вопрошала я себя. – «Уйти? Домой к маме и папе? Ты когда их вообще в последний раз видела? Или опять прожигать с Максом жизнь по кофейням? Слушать, кто кого фотал в «Ритце»? Болтаться в школе среди избалованных ушлепков, которые думают, что весь мир создан, чтобы целовать им зад? Да уж лучше торчать здесь, чем обратно».

Возможно, я начала думать, как подросток, гордо сбежавший из дома за свободной жизнью. Или это моя психика решила обставить все таким образом, что я сама теперь не хотела возвращаться. Моя психика, вероятно, берегла меня очень странным образом.

Но краем уха я старалась следить за новостями из уже мифического мира извне. Когда он уходил я ловила разные радиостанции и даже нашла парочку англоязычных. Никто не говорил о девушке, которая затерялась на улицах Амстердама. Может, это все Макс. Прикрывает мое исчезновение и что-то ищет...

Иногда Кай заставал меня за тем, как я вслушиваюсь в новости, но молчал. В глубине души я была немного разочарована тем, как складывались события. Все-таки мое отсутствие должны были хоть как-то заметить. А впрочем, все могло сложиться совершенно по-другому... Откуда я могла знать, сидя в четырех стенах? Девушка пропала без вести, это оказалось очень просто.

В наших буднях тоже произошли незаметные изменения. Фотоаппарат все также стрекотал в ушах, но порою, мы до того увлекались беседой, что он просто откладывал камеру и говорил со мной. Например, я рассказывала ему о книгах, а он почти не читал. Только какую-то профессиональную литературу по графическому дизайну и того странного Лакана. Кай не любил художественную литературу, по его словам, она «имитировала реальность». Мне не удалось его разубедить, с ним вообще сложно было спорить, хотя он не возражал, просто молчал. И в итоге я ему пересказала сюжеты всех своих любимых книг, включая «Бесконечную историю» Михаэля Энде. Особенно про момент, когда Атрея ждало испытание: пройти через ворота Волшебного зеркала, которые отражали истинную сущность. Выдержать его можно было, только буквально вступив в самого себя. Но другие герои видели в отражении такие ужасы, что убегали и сходили с ума.

Кай весело усмехнулся, и мне вдруг показалось, что я пересказала суть наших фотосессий.

Еще мы говорили о чудовищах вроде кракена. И гадали, есть ли они еще где-то на земле. Может в Марианской впадине?

С каждой новой беседой я осознавала, что мне нравится происходящее. Потому в тот момент он меня не использовал.

Чаще всего вне фотосессий он заодно делал какие-то свои дела. Чертил что-то на компьютере для своей работы, чистил фототехнику... Но стоило во всем этом потоке о кракенах, книгах и фильмах обронить что-то личное, как Кай поворачивался и слушал, слегка наклонив голову.

Этот простой жест был бесценен.

Невольно хотелось сказать ему: «Эй, между нами может быть что угодно, и я не очень-то счастлива в своем положении пленника, но я благодарна тебе. За внимание. Ты первый в моей жизни, кто слушаешь».

Так что, я все чаще видела в нем человека. Или же он просто его иногда показывал.

Между тем, с моими фотографиями уже накопилась тяжелая папка, как и в компьютере, так и на столе. Он печатал многие из них, раскладывал в ряд на полу и в молчании изучал. Его мысли угадать давалось с трудом. Казалось, он пытается сложить из них какую-то картину.

Все снимки были уникальны. Все реже я стала испытывать отвращение к себе. На смену пришло удивление. Некоторые фотографии были такие красивые и живые, что я едва себя узнавала. Но это была я. Похоже, он вытряхивал из меня старую, больную душу, и взращивал на ее месте новую, по своему замыслу, который никогда мне не открывал.

Кай никогда не говорил, чего ждет от меня. Почему мои откровения так ценны. Но в нем было что-то от кукловода: дергая за множество ниток, он вдыхал в куклу часть собственной жизни.

***

Когда Кай уходил, я принималась бродить по его квартире. Без него у меня было очень мало занятий. От скуки хотелось попробовать даже готовить, но и еды нормальной у него тоже не было. Он кормил меня полуфабрикатами, которыми же сам питался. Правда, был достаточно щедр, чтобы каждый вечер приносить мне свежие фрукты и какие-то сладости.

За окном изо дня в день ничего не менялось. Иногда я открывала створки пошире и часами смотрела на канал и редких людей. Я не знала этот район Амстердама. Были ли мы вообще в городе? Одно стало ясно, в этой развалюхе мы скорее всего одни, и она стоит очень далеко от других домов.

В те моменты, когда Кая не было рядом, я скучала по нему. Но ему я никогда не сказала бы об этом.

В один из таких дней я снова взялась перебирать вещи в шкафу, просто так, от нечего делать, и внезапно мое внимание привлекла какая-то папка, которую я не замечала раньше. Ее втиснули в самый дальний угол, куда почти не доходил свет, потому что шкаф был довольно глубокий. Чуть ли не сгорая от любопытства, я извлекла ее на свет, заодно вытряхнув на пол половину его мрачных маек.

Содержимое сначала разочаровало. Я высыпала рекламные проспекты, скидочные купоны и пригласительные различных арт-выставок. Нигде, правда, не значилась его фамилия.

Кай мог бы и сам выставляться, как мне казалось. Ему вообще не чуждо все это искусство несмотря на то, что с виду он субкультурный гопник. Но он продолжал работать черт знает кем, черт знает где... О его жизни за этими стенами мне ничего не было известно.

Неожиданно из вороха скидочных купонов выпало фото. Это была обычная фотография десять на пятнадцать, на матовой бумаге, в приглушенных пастельных тонах. На ней застыла женщина, возраст — около тридцати с небольшим. Брюнетка, что примечательно. Волосы собраны в небрежный узел. Бордовая помада. Красивая осанка. Она стояла у окна в уже знакомой мне комнате, слегка повернувшись лицом к камере. На губах застыла таинственная улыбка; около глаз собрались еле заметные морщинки. Одета в красивую блузку, а на шее сомкнулось дизайнерское колье.

Судя по стилю и общей атмосфере, фото сделал Кай. В его снимках ощущалось его незримое присутствие по другую сторону образа. И этот особенный фокус, в котором человек предстает, как пришпиленная бабочка, и переливается чем-то гибельно-прекрасным и болезненным.

Я подняла снимок на уровень глаз. Ну вот, глядя на нее, я могла бы сказать, что вся эта косметика абсолютно в ее вкусе. Стильная женщина, знающая себе цену и умеющая носить бордовую помаду так, будто она с ней родилась.

Кто она?

Я вдруг почувствовала совершенно необъяснимый укол ревности. Это единственное фото, которое Кай оставил в доме. Вероятно, потому что забыл про него вообще. Но оно было спрятано. Далеко. Так прячут вещи, с которыми не в силах расстаться, но и смотреть на них больше не могут.

Эта красивая дама, старше его лет на пять, может четыре, но не больше, ходила по этой комнате, стояла у этого окна. Улыбалась в его объектив. Эта не улыбка жертвы. Ее он точно не воровал. Она не выглядела, как объект чьего-то фото-эксперимента. Она дала себя сфотографировать с некоей снисходительностью, которую можно было ощутить даже через снимок.

Мне стало грустно. Сложно было сказать от чего. От того, что у Кая есть какая-то нормальная жизнь, и эта женщина, судя по фото и косметичке, была когда-то ее частью? Я готовилась по-детски рассердиться и наброситься на этого придурка с кулаками и спросить:

«А я? А я кто для тебя? Просто фотоматериал? Поймал музу в клетку и доволен?».

Фото вернулось назад, и я положила папку в шкаф. Закрыла ее вещами, словно никто и не трогал его секрет.

Не хотелось спрашивать о ней. Просто знала, что ни слова правды я не услышу.

***

За окном шел дождь. Он тяжело барабанил по металлическому карнизу, и я смотрела на него с незнакомой тяжестью в груди. Кай пришел, как всегда, после полуночи и упал трупом в кровать. От него пахло сигаретами и ночной улицей – особый запах, который сложно описать, но его всегда безошибочно распознаешь.

Я же не могла сомкнуть глаз. Слушала, как он дышит, и не понимала, почему меня грызет такая глубокая обида. Мне хотелось узнать о нем больше, но он не позволял. Значит, по сути, ничего между нами не поменялось.

«Если бы он по-настоящему о тебе заботился, то открылся бы... Раз он этого не делает, то использует тебя».

Мысли перешли и в следующий день. Кай подобрался не слышно и положил мне руки на плечи. Это было почти так же, как много дней назад, когда он впервые меня поцеловал.

— У нас сегодня особенный план работы.

— Правда? — тускло вопросила я. — И что же тебе еще про меня не ясно?

— Ну, любая беседа — это как тот фокус с лентой. Видела когда-нибудь? Фокусник извлекает свой платок, а тот все не кончается и не кончается... То же самое и здесь.

Кай приобнял меня крепче, тоже глядя в окно. Некоторое время мы стояли в молчании. Не выдержав, я спросила через пару минут:

— Что тебе дает мое тело? Ты можешь делать с ним все, что хочешь. Но ты ведешь себя странно.

— Это что приглашение? — он тихо рассмеялся, обдав мою шею горячим, сухим дыханием. — Я говорил, что ты сама захочешь большего.

Я раздраженно выпуталась из его рук.

— Нет, я не хочу с тобой спать. Просто не понимаю. Вообще ничего.

— Не ври, — он притянул меня к себе и заглянул с какой-то хитринкой в мои глаза. — Ты очень хочешь со мной переспать.

Его взгляд в упор снова подкосил мне ноги. Накатила странная смесь сопротивления и желания быть к нему ближе. Кай слегка наклонился ко мне, но вместо поцелуя лишь слегка прикусил мою губу, а затем отпустил.

— Ты всегда почти перестаешь дышать, когда возбуждена, — с удовольствием сообщил он. — Мне нравится. Но я не буду с тобой спать, Марина. Так мы все испортим. А у нас впереди много работы.

В этот момент я его просто ненавидела. Не то что бы я ему что-то предлагала, но выглядело так, будто я вешалась ему на шею. А его провокации совсем сбивали с толку. Сама я никогда не могла бы так манипулировать другими. Даже Максом, хотя он явно питал ко мне какие-то чувства, просто не умел их нормально выражать.

Кай открыл шкаф и достал оттуда свою черную рубашку.

— Переоденься в это, — сообщил он мне. — Застегни наглухо горло и расчеши очень хорошо волосы.

Возражать, как обычно, не хотелось. Надо было просто сделать, что требовалось. Опять накапливалась злость, и я ощущала себя на грани срыва.

Он скрылся в своем кабинете, а вернулся, конечно же, с камерой.

— Освещение сегодня — отстой, — пробормотал он. — Но мне нужен естественный свет. Но возможно это нам и на руку...

Кай перевел на меня взгляд и слегка нахмурился. Что-то во мне, видимо, было не так. Тогда он лично расчесал волосы, как ему требовалось, и собрал их сзади в тугой узел. Я взяла в руки маленькое зеркальце и увидела, что он сделал мне идеальный пробор, а вьющиеся концы убрал назад, бесхитростно заколов их простым карандашом. Теперь я выглядела как молоденькая, строгая училка. Или религиозный фанатик. С такой внешностью только приставать к людям с рассказами о судном дне.

— Садись, — махнул он рукой на табурет.

Я присела и выжидающе на него уставилась.

Кай сделал пару пробных снимков, поменял какие-то настройки, а затем сказал:

— Сегодня, мы поговорим о смерти.

Это прозвучало неожиданно. Каждый раз, услышав тему, я менялась в лице. И он всегда ловил этот момент.

— Смерть? Ты думаешь в моем возрасте люди что-то знают об этом?

— Да, я размышлял над этим, — заявил он. — У тебя кто-нибудь умирал из близких?

— Нет, слава богу. Пока никто.

— Тогда мы будем говорить об их будущей смерти.

— Это жестоко.

— Ты, знаешь, что я жестокий.

Щелчок.

— Я не хочу об этом думать.

Щелчок.

— Марина, все об этом думают. Украдкой, исподтишка... Ты видела смерть? Не близких людей, но вообще?

Я повернула голову к окну, раздумывая. Воспоминания так сразу не шли.

— У нашей соседки как-то умер муж... Мне было, наверное, лет десять... Тогда мы еще жили в старом доме, знаешь, у вас, может, тоже есть блочные, панельные многоэтажки, где царит омерзительная слышимость...

— Это не важно, продолжай.

— И... — я нахмурилась, припоминая: — Помню, что возвращалась из школы, и во дворе торчала целая толпа соседок, которые собирались на его похороны... Я послушала их немного и пошла в дом. Сейчас смерть — просто далекий, но неотвратимый призрак чего-то ужасного. Тогда это вообще был просто звук. В моем мире смерти не существовало...

Я примолкла, Кай замер тоже. Мы опять синхронизировались друг с другом. Фотосессии стали для обоих каким-то безымянным ритуалом. Он знал его назначение. Я — нет. Но в который раз я ощутила важность происходящего. Важность для нас обоих.

— И вот я захожу в подъезд, а там стоит здоровый красный гроб с крестом. Вернее крышка от него. Ее муж был крупным, как медведь. И в полутьме я вижу эту крышку от гроба у стены. Она была словно дверь в мир мертвых. Тогда я ощутила привкус... какой-то другой стороны. Это было мое первое знакомство со смертью.

Щелчок. Щелчок. Щелчок. Я тревожно глядела на Кая. Он смотрел на меня серьезно и мрачно. Эта тема почти мгновенно пропитала тяжестью весь воздух в комнате.

— Год спустя умерла моя канарейка. Она была очень старая, — я грустно улыбнулась. — Последние дни она не двигалась. Сидела в углу клетки и дрожала. А потом окаменела. Я много плакала. Казалось, я дала слишком мало любви этому маленькому существу. От чего-то не уберегла... У нее была объективно ужасная жизнь. Она провела ее в одиночестве и заточении, и я решила, что птиц в клетках больше никогда заводить не буду.

Воспоминание об этом эпизоде из детства, как ни странно, все еще причиняло живую боль. Я задумчиво ковыряла свой ноготь, забыв про камеру. В голове также хаотично стали крутиться обрывки из другой сцены...

— Ах да... Меня пытались утопить. В бассейне. Я стала туда ходить, потому что хотела научиться плавать к лету, мы планировали поехать в Грецию. Ты представляешь, мне было одиннадцать, но я не умела плавать. Совсем. И дико боялась открытой воды. Все, что больше меня самой, внушает страх. Но цель была поставлена, и худо-бедно я начала к ней двигаться. Вообще у меня имелась надувная акула, и я всегда плавала с ней. Но в этом возрасте это выглядело бы уже... нелепо, — я даже хихикнула под нос, на миг отвлекаясь от главной темы. – В начале со мной индивидуально занимался тренер, когда бассейн был пуст. И я освоилась, перестала бояться двигаться в воде... Потом он предложил позаниматься в группе. Ему показалось, что мне будет полезно поплавать с другими, повеселиться... Он явно многого обо мне не знал, раз предложил такое. Я не очень умела решать в том возрасте, чего хочу, и согласилась. Короче, меня засунули в группу из десяти орущих ребят, которые знали друг друга давно, и плавали лучше меня. Я постоянно от них отставала, но они и не были особо во мне заинтересованы. Пока тренер не отошел. Тогда один из мальчиков, заметивший мою неуверенность, начал давить на мою голову, сидя на краю бассейна. И я ушла вниз, причем скорее от страха, чем из-за отсутствия навыков. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что ничто не мешало мне уплыть. Но он давил и давил, точно велел мне идти вниз. Я не помню, когда начала захлебываться. Меня вытащила какая-то девушка, плавающая на взрослых дорожках. Я помню, как она кричала на него, а тот просто ухмылялся. Я все еще не понимаю, он, правда, хотел меня убить? Зачем? Или просто не понимал? Ему ведь уже было лет двенадцать.

Кай перешел поближе, двигаясь почти бесшумно. Сегодня он ловил на камеру очень эфемерную модель по имени Смерть. Он хотел увидеть ее в моем лице. Я должна была стать проводником и открыть ему дверь на тот свет.

Но я не знала настоящей смерти. Пока нет. Поэтому чувствовала, что разговор идет не совсем как откровение. Рассказывать ведь было нечего.

Скорее, выходил какой-то анализ. Попытка понять, как близко мы к этой грани, за которой начинается ничто.

— В семнадцать лет меня бросил парень, переспав с моей знакомой. Вдобавок, я получила худшие отметки по всем контрольным. И то, и другое — большая трагедия по меркам подростка. Знаешь, раньше я всегда часто утешала себя: если что, всегда можно покончить жизнь самоубийством. Провалилась на экзамене? Сначала разрыдаться, потом выпить горсть таблеток размером с футбольный мяч. Первая любовь обернулась разбитым вдребезги сердцем? Так, где мои таблетки? Предал лучший друг? Отомсти скотине, а потом умри в собственной ванне. Нет приличной работы? Да запивай их уже, черт возьми! Возможно, это просто инфантильная мечта, чтобы в любой сложной ситуации есть дверь с надписью «Выход». И когда уже невмоготу, ты шустро выскальзываешь. Эта пьеса абсурда может еще длиться, но тебя, слава богу, в ней больше не будет. В тот раз я решила, что мне все уже поперек горла. Сначала думала порезать вены, но рука не двигалась. Сложно причинить самому себе боль...

Щелчок, щелчок. Кай все ближе и ближе...

— Тогда я наелась снотворных таблеток, выкрала их у мамы. У нее когда-то были проблемы со сном, но она их так и не стала принимать, ей типа помогла медитация и йога. Знаешь, я не умерла. Но отравилась здорово. Очень долго блевала. Потом, когда приехала скорая, глотала жгут и блевала еще и еще. Мама была в ужасе. Впервые за многие годы она вышла из своего астрала, и после запирала от меня все лекарства. Отцу она, кстати, не сказала, за что ей спасибо. Не знаю, что он сделал бы. Из года в год он становится жестче, мне кажется, в своей голове он уже давно спутал нас со своей компанией, где рубит всем хвосты... После того, как на мое приветствие, смерть послала меня куда подальше, а я насмотрелась на побелевшее лицо матери, то поняла, что дверь с надписью «Выход» никуда не ведет. И немного пришла в чувство. Притворилась, что ничего не было. Мама тоже притворилась. Это наш с ней безмолвный договор.

Я слегка улыбнулась. Кай тоже. Он забыл меня сфотографировать. Потому что ему нравилось, что я говорила. Интуитивно я поняла, что сейчас озвучила что-то очень близкое ему.

— Вот так вот.

— Ну... а смерть твоих родителей... гипотетическая... что ты будешь чувствовать? — поинтересовался он. — Ты говорила, что у вас прохладные отношения.

— Я буду плакать вечно, — тихо сказала я, и вот тут он и сделал очередной снимок. — Потому что я их люблю. И они меня. Но это не гарантирует, что мы друг друга понимаем. Любовь — вообще никакая не гарантия.

Кай сделал последний снимок и закрыл объектив.

Затем стянул меня с табурета на пол и поцеловал. И это длилось, наверное, одну вечность. Ему словно нравилось продлевать удовольствие, хотя я в тот момент, только слепо его вожделела. Мне было плевать, как началось это странное знакомство. Я хотела влиться в Кая, как река.

Одновременно я думала, что запах его кожи — этот странный сладко-горький аромат — сильные руки, с проступающими на белой коже темными венами... все это стало для меня слишком важным. Возможно, даже родным.

Самая жестокая вещь, которую ты делаешь, Кай, — это привязываешь меня к себе. Фотосессии — наименьшее из зол по сравнению с этой... дружбой поневоле.

Или влюбленности, парадоксально возникшей из отвращения и отчаяния.

Он сам отстранился от меня, выглядя меланхоличным и опустошенным. Словно этим поцелуем забрал из меня то, что не смогла сделать камера.

— Посмотрим фото, — без всяких переходов сказал он и ушел в кабинет.

А я осталась сидеть на полу, прижимая пальцы к губам и пытаясь понять, что сейчас произошло.

В этот раз получились мрачные черно-белые снимки. Строгие и трагичные. Я могла не испытать настоящую утрату близких, но наш разговор создал какую-то особенную атмосферу. Смерть словно действительно услышала нас, спустилась откуда-то с небес в эту комнату и встала рядом со мной в кадр. Ее не было видно, но все фотографии оказались пропитаны ее присутствием.

***

Потом Кай исчез на два дня, и я не знала, что делать. Это напоминало тот кошмарный первый день, когда я ползала по полу, давясь собственными страхом и слезами. Сейчас разница была. Он милостиво оставил мне еды. Я не была связана.

Но двери по-прежнему заперты. Вокруг — ни души. За окном бесконечный, мерзкий дождь. И в доме только я одна. Я не знала, что и думать, и просто ревела часами напролет. Благодаря ему в тот первый день я узнала, что такое настоящий страх. И он знал это. Так почему, почему он меня опять оставил?

Я закономерно задала себе тот же вопрос: что если он больше не вернется?

Тогда это пугало, потому что я боялась умереть. Сейчас я приходила в ужас от мысли, что с ним что-то случилось. Или что он просто решил не возвращаться по каким-то своим соображениям. Возможно, это последняя часть эксперимента по извлечению души: вытащить ее и оставить жертву с ней наедине. Эта мысль была абсурдна, он все-таки тут жил. Здесь его техника, личные вещи... Он ничего с собой не взял.

Состояние собственной беспомощности без него ощущалась хуже всего.

Эти двое суток стали самыми тяжелыми за все время нашего совместного проживания. Я не могла спать и есть. Я была как взвинченная пружина.

Кай пришел утром третьего дня. Я стояла в тенях коридора, и пока он не видел меня. Зато я видела, как он спокойно запер дверь и, не разуваясь, побрел на кухню. Он даже не подумал обо мне! Не стал заглядывать в комнату, как если бы я всегда должна быть на своем месте.

Я ворвалась за ним, как смерч, и изо всех ударила его по плечу.

— Ты! — кричала я: — Мерзкий ублюдок! Сволочь! Просто говно ходячее! Как ты мог!

Он выглядел слегка ошарашенным и первую минуту даже не сопротивлялся. Я лупила его руками и ногами и пыталась боднуть головой. Выглядело это, возможно, комично. В тот день я пожалела, что не родилась мужчиной. Я ему голову проломила бы...

Бесконечно это продолжаться не могло, и Кай, наконец, поймал меня, прижав руки по бокам.

— В чем дело?

— Ты еще спрашиваешь? Ты обещал меня больше не оставлять в одиночестве и взаперти! — я не выдержала и снова начала плакать. — Ты знаешь, как мне было плохо тогда...

Я осела на пол, и одновременно его руки разжались. Некоторое время мы находились в этих позах: он, стоя, смотрит на мою истерику, я — на полу, не могу остановиться.

— Ну что я тебе сделала?! В чем я так виновата?

Кай присел напротив меня, выглядя не на шутку растерянным.

— Э-э-э... извини, правда. Я забыл.

Звучало в духе: «Прости, уходя, опять не потушил свет».

Как же хотелось снова начать его бить... За каждое слово и эту свинскую реакцию. Но силенок не хватало. Ощущение собственной слабости угнетало меня больше его равнодушия.

Вдруг я резко приподнялась на локтях, глядя на него с ненавистью.

— Мало того, что ты меня похитил, заставляешь участвовать в только тебе понятных играх... Ты даже не вспомнил обо мне, пока не пришел. Я — не вещь, Кай! Тебе бы, возможно, этого хотелось...

— Я всегда о тебе помню, — резко оборвал меня он. — У меня были дела. Надо было тебя предупредить. Ты права.

Но меня уже несло.

— Дела? Какие же? Или ты был с ней? Со своей брюнеткой? Я видела ее фото, нашла в папке в шкафу. Она — очень красивая, в отсутствии вкуса тебя нельзя упрекнуть.

Его лицо слегка изменилось. И при чем тут была она? Что я несу?

— Ты расковырял мою жизнь до дна, а свою бережешь, как какую-то драгоценность. Я ничего о тебе не знаю! Ни о твоей работе. Ни о том, кто она. Я даже не знаю настоящее ли у тебя имя... Я устала, Кай. Очень устала.

Я прислонилась к стене, измождено глядя на него. Из глаз вытекали последние слезы, и истерика уже прекращалась сама.

Когда мы молчали вдвоем, мир тоже замирал. Прекрасные спецэффекты и два дерьмовых актера.

— Меня и вправду зовут Кай, — наконец сказал он.

— Кто эта женщина? — тускло спросила я.

— Ее уже давно нет, — нахмурился он. — Она ушла, оставив после себя косметичку и одну фотографию. И она не вернется. Никогда.

Он встал и помог встать мне.

Это крошечное откровение вдруг изменило всю атмосферу в комнате. В его словах слышалось особое напряжение. Если бы его исповедь была дольше, а я снимала бы это, то камера сломалась бы на середине. Слишком сильными были его короткие, сухие фразы.

***

Я не думала, что когда-нибудь снова выйду на улицу. Внешний мир сначала сузился до панорамы за окном, затем превратился в абстракцию. Я и сама упустила момент, на каком этапе то, что вне нас, перестало быть реальным. Поэтому вопрос Кая прозвучал дико:

— Хочешь... — он слегка приподнял голову, стоя в проходе. — Хочешь в кино?

— В ки-но? — едва веря ушам спросила я с расстановкой. — А ты что... меня отпустишь?

— Я просто подумал... наверное, ужасно скучно весь день тут торчать, — кивнул он. — Тебе надо изредка выходит в свет. И хочу извиниться за то, что бросил тебя. Я виноват. Признаю.

— Ну... хорошо, — в замешательстве произнесла я. — Пошли в кино. Только моя майка вся рваная и грязная... Даже не отстирывается.

— Не волнуйся, я куплю тебе что-нибудь, — ответил Кай и шагнул назад в темноту коридора. — До вечера?

— Ага, — только и сказала я.

***

Я встала на уши чуть позже. В первый момент его заявление воспринялось на автопилоте, а уж потом дошло. Не думала, что наметится такой поворот. Я не просто разучилась мечтать о внешнем мире, в какой-то момент пропала даже нужда в нем. Теперь вдруг получалось, что мы выходим наружу, и я узнаю, есть ли реальность за набережной, или это просто мираж. Мы шли туда, где все...

Это были странные ощущения. Я уже настолько привыкла к квартире, что не была готова к соприкосновению с их миром. От одной мысли, что я окажусь среди других людей, я – вместо эйфории – испытала дикий страх. Я успокаивала себя мыслью, что это от изоляции. Никто меня не сожрет. Мы просто... пойдем вместе гулять.

В ожидании Кая я ходила взад-вперед по комнате, периодически напряженно всматриваясь в серо-голубой горизонт. Время двигалось слишком медленно.

Я дорвалась до долгожданной свободы, но не представляла, что с ней делать, хотя под открытым небом столько шансов. Из их многообразия хотелось использовать только один и самый глупый: сходить в кино с моим похитителем и поговорить с ним снова. О чем угодно.

Пару раз я пристально рассматривала себя в зеркале ванной комнаты. Я выглядела бледновато, а под глазами слегка проступили темные круги. Но девушка в зеркале была та же, что и всегда. В ее облике я никогда не видела особую красоту, силу или ум... Однако сейчас она показалось мне чуть более проработанной в деталях. В ее лице чередовались все снимки Кая.

Он вернулся через полтора часа и без слов положил передо мной пакет. Пока он что-то делал на кухне, я переоделась в обычную белую майку. Ее купили в каком-то неизвестном мне магазине, но Кай угадал с размером. Оторвав этикетки, я мысленно поблагодарила, что он не взял ничего с принтами или стразами. Пока я крутилась в ванной, разглядывая себя со всех сторон, он нарисовался в коридоре, и, прислонившись к стене, сказал:

— Я не знаю, нравится ли тебе белый.

— Никогда не встречала человека, который его ненавидел бы... — рассеянно отозвалась я.

Странно, что он вообще думал о том, что мне нравится.

Мы вышли ближе к вечеру. Видеть все снаружи ощущалось не привычно. Звуки казались слишком громкими, а текстура стен и полов проступала перед глазами в мельчайших деталях. Кажется, я все-таки изголодалась по чему-то новому. По чувстве разницы между тем миром и этим. Разделение в голове все еще не удавалось убрать так просто.

Большая часть здания действительно оказалась не жилой.

— Вообще это дом на снос, — неожиданно прокомментировал Кай. – Большинство соседей съехали сами, но пока нас официально не выселяли.

— И что... куда переедешь, если выселят?

Он пожал плечами.

— Поищу новую квартиру. Правда, проще застрелиться, чем найти ее в самом Амстердаме. Ты вообще в курсе, что половина тех, кто работает в самом городе, живет за его чертой, потому что ситуация с арендой не здоровая?

Я жадно слушала его: только в таких крохах проступала и его жизнь. И хотелось задать глупый вопрос: если его выселят, он заберет меня с собой?

Свежий воздух и небо рухнули в один момент. С того времени, когда я в последний раз была снаружи, заметно потеплело, и мягкий ветер плавно касался моих голых рук и лица. Я все-таки была не права. Выйти наружу было здорово. Мир казался необъятным, но это совсем не пугало.

Набережная теперь была совсем близко, и на бездвижной водной глади отражался розовый закат. Некоторое время я очумело вертела головой, пытаясь оценить все, что внезапно появилось передо мной. Картина никак не умещалась в кругозор. Кай брел чуть в стороне, с равнодушием глядя вперед, и, как всегда, уцепившись большими пальцами за карманы джинсов. Он был спокоен и совершенно не боялся, что я куда-то от него убегу. Не держал за руку, не бросался угрозами. Что же, он действительно меня досконально изучил.

Мы шли в молчании первые минут десять, потом я не выдержала и спросила:

— Ну и что же побудило тебя вывести меня на прогулку?

В ответ только пожимание плечами.

— А что всегда должен быть расчет?

— В твоем случае он был раньше. И ты не скрывал этого.

— Сейчас нет. Иногда я бываю спонтанным. И добрым.

Последнее он, по-моему, добавил, чтобы презентовать наш выход как подарочек мне.

— Ну, мило с твоей стороны. И какой фильм?

— Какой будет, – отозвался он. — Я вообще редко бываю в кинотеатрах.

Я опять навострила уши. Но Кай больше ничего про себя не сказал. Понятно. Значит, рассказывать опять буду я. Но это уж точно не в первой.

— А я, наоборот, очень часто хожу в кино. Главное – хорошенько затариться едой, чтобы все безошибочно угадали мой низкий культурный уровень. Но честно, без еды – не так интересно. Обязательно брала чипсы и фруктовый мармелад. Я постоянно что-нибудь жевала, особенно эти тянучки, кстати, и от них пломбы вылетают на раз-два-три... А в кино почти всегда шла на поздний сеанс. И если спонтанно, то часто попадался какой-нибудь непопулярный, малобюджетный фильм.

— И зачем ходить туда так часто? Из любви к кинематографу? — слегка усмехнулся Кай, глядя на носки своих кед.

— Да нет, — отмахнулась я. — Просто не хотела приходить домой. Там никого не было. А даже если и было, разницы никакой. Меня пугает одиночество. И скука. Дальше просто вошло в привычку проводить вечера в мелькании кадров, с желатином на зубах и кофе в руках. Иногда эти дешевенькие неказистые фильмы становились хорошим заменителем реальности. Так, я сидела в почти пустом зале, в окружении всяких чудиков.

— Неужели всегда одна?

— Ну да, — честно сказала я. — Я и не ждала кого-то. Кинотеатр вообще идеальное место для одиноких людей. Перед тобой мелькает чья-то жизнь, и ты впитываешь ее всем своим существом. И ешь. Потому что этим ты заполняешь свою бессодержательность.

Кай опять промолчал. Мы дошли до станции и сели в поезд. Я поняла, что мы были действительно где-то за Амстердамом, и только через полчаса доехали до одного из городских вокзалов. Он повел меня по проулкам крупного, жилого квартала. Как всегда, носились очумелые велосипедисты, а вдоль дороги уже зажглись первые фонари... Происходящее было так внове. Мне нравилось все. Но самым счастливым чувством оказалось, что мы в спокойном молчании идем бок о бок в потоке людей, ничем не выделяясь. И никто вокруг не знал, кем мы были.

Именно в этот момент я поняла другую странную вещь: а я оказывается не знаю этот город, хотя приезжала сюда четыре раза.

Амстердам с Каем был другой. Из праздного туристического аттракциона он вдруг превратился в город для тех, кто возвращается домой.

Те, кто шли с нами, были его жителями. Пешком или на разукрашенных велосипедах, они неслись по своим направлениям. Как и мы — главные герои Амстердама, вышедшие с его окраины, но, наверное, не было здесь никого, кто принадлежал бы этому месту больше.

Мое прошлое будто стерли. Восприятие прояснилось, как вымытое, и я была просто Мариной. Человек, чья жизнь на самом деле началась всего несколько недель назад... Я поглядывала на Кая, с неожиданным осознанием, что, если бы не он, я никогда не смогла бы выйти из своего анабиоза длиною в жизнь.

Иногда дома, даже с ним, я сходила с ума. Или мне так казалось. Виной всему, возможно, был чертов фотоаппарат. Но резкая перемена в окружающем мире, вдруг дала понять, что я... да, я, наверное, счастлива.

Потому что там, где всегда хотела быть, и с тем, кого никогда не могла представить. Ни в мечтах, ни в кошмарах.

Кай оставался немного хмурым и молчаливым. По-прежнему я не знала, что творится у него в голове, и чего от него ждать в следующий миг. Но в глубине души не переставала расти невероятная благодарность за то, что он все это сделал. Страшно подумать, если мы не встретились бы? Я так и осталась бы чем-то трусливым и нераскрытым. Недописанным портретом.

Знал ли это Кай? О чем он вообще думал?

Не нарушая нашего молчания, я взяла его за руку. Мне так хотелось, и он слегка сжал мои пальцы, ведя дальше за собой.

В итоге мы пришли в какой-то маленький кинотеатр, где крутили фильмы в оригинале с субтитрами. Витал привычный аромат попкорна. Кай купил билеты на ближайший сеанс, и мы нырнули в сырую тьму зала. Тот оказался полупустым, словно определенные закономерности преследовали каждый мой поход в кино. Кое-где мелькали людские головы, слышался вялый хруст. Вскоре реклама закончилась, и выяснилось, что мы попали на какой-то скандинавский арт-хаус. Периодически я косилась на Кая: он задумчиво смотрел на экран, но не было уверенности, что он действительно видит сам фильм. Его взгляд выражал знакомую отстраненность, за которой плохо пряталось кое-что новое. Кай был растерян, но не хотел это показывать.

***

После кино мы неспешно побрели, куда глядят глаза, и, в конечном итоге, дошли до какого-то большого супермаркета где-то в центре. За окном уже давно расползлась ночная тьма, и Амстердам засверкал гирляндами огней и фонарей. Молчание между нами не прекращалось, но оно было доверительным, а не напрягающим. Происходило что-что совершенно новое. Мы уже давно забыли, как было в начале: когда он холодно изучал меня, как зверушку, а я металась от страха и ненависти.

Сенсорные двери разомкнулись перед нами, и мы оказались среди оживленных людей, завершающих поздний шоппинг. При ярком свете возникло ощущение, что пора нарушить эту загадочную тишину.

— Ну... мы пришли. Куда-то.

— Тонко подмечено. Выпьем чего-нибудь? — спросила я. – Там наверху есть кафе, смотри...

— Почему бы и нет? — и Кай слегка подтолкнул меня в сторону лифта.

Это почти превращалось в свидание.

Кабина как раз подходила к первому этажу.

— Марина!

Я стремительно обернулась и с недоумением уставилась на того, кто произнес мое имя. И только через какое-то мгновение, до меня дошло, что передо мной... Макс.

Он был, как пришелец из другого мира. Так бывает, когда идешь в толпе, не ожидая встретить кого-то знакомого, и тут кто-то выныривает, как чертик из коробочки. В облике, секунду назад казавшимся чужим, начало проступать знакомое обеспокоенное выражение. Большие голубые глаза дрожали, как родниковая вода. На соломенной голове, правда, царил бардак, как будто, он только что проснулся.

Он все-таки пока не уехал.

Макс понесся ко мне со всех ног и тут же стиснул плечи:

— Где ты была, черт побери?! – нервно полилось из него. — Я на ноги всех своих знакомых поднял и отвалил кучу бабок, чтобы обнаружить хоть что-то! Вру твоим родителям, но мне кажется, еще чуть-чуть, и все они меня просто разорвут на части! Я так не хотел обращаться в полицию, это же столько проблем было бы, прикинь... Ну, ты устроила нам всем...

Я моргнула и вымолвила:

— Привет.

— Что? — он нахмурился, а я все болезненно щурилась, пытаясь заставить себя поверить, что меня нашли. — Марин, ты вообще в порядке? Выглядишь, как привидение. Слушай, ну куда ты убежала тогда? Никаких записок! Телефон в отключке... Что я только не передумал: изнасиловали, растащили на органы, продали в рабство... Пошли, я сейчас же отвезу тебя в гостиницу! Я из-за тебя так и не вылетел в наш день, уже не знал, что делать... Слава тебе господи, что ты нашлась. Я просто не верил, что с тобой что-то случилось. Это должна быть твоя обычная дурь...

Как только люди вышли из лифта, Кай нырнул туда первым.

Я замерла. Макс, человек из моей прошлой жизни, нашел меня. Он был готов увезти меня хоть сейчас. Из этого места, из этого города. От этого похитителя, который играет в свою странную игру и заставляет меня принимать в ней участие, не объясняя правил... Макс, мой друг от безысходности. Макс, с которым я провела столько часов, болтаясь по паркам и кофейням, выдувая вместе с ним пузыри жвачки, переписываясь о ерунде до поздней ночи...

Я обернулась и беспомощно посмотрела на Кая. Он прислонился к стене лифта в своей излюбленной позе, засунув руки в карманы, и выглядел уверенно и зловеще. Исподлобья нас с Максом разглядывали с тонким недружелюбным вниманием.

«Вмешайся», — говорил мой взор. «Сделай хоть что-нибудь».

Как если бы похитив меня, он стал ответственен за все остальное в моей жизни. Я едва осознавала, что почти молю его об этом.

Но Кай не собирался насильно втаскивать меня в лифт или окликать. Или здороваться с Максом и представляться моим загадочным голландским другом по переписке, у которого я решила погостить. Он просто ждал, что я предприму в следующую секунду.

«Я не при чем», — говорил весь его вид.

Тогда я поняла, что нужно было срочно решать.

Если я сейчас задержусь, то двери лифта закроются. И он уедет наверх, а я останусь здесь. И я знала, что если потом поднимусь, то больше его не найду. Я больше никогда и нигде его не отыщу.

Макс уже замолчал и взирал на меня с искренним недоумением. Позади него внезапно замаячили какие-то знакомые лица: я узнала вечно укуренного Сашка и еще пару ребят с той вечеринки.

— Марина, что произошло? — уже мягко вопросил Макс, с беспокойством заглядывая в мои глаза. — Ты очень сильно изменилась. У тебя... какое-то другое выражение лица. Как будто ты меня не узнаешь. Это же я. Твой друг Макс.

Это же Макс...

У лифта царила какая-то заминка... Женщина с коляской не могла выехать и ей помогали.

Я снова посмотрела на Макса, и поняла, что не могу. Не могу потерять Кая.

— Послушай... — произнесла я. — Уходи.

— Да ты в своем уме? — он посмотрел на меня так, будто я его ударила. — Куда ты пойдешь? Нам надо улетать! Твои родители сами скоро заявят, им мое вранье про твои отлучки уже до кучи.

— Иди и хватит меня прикрывать, — уже решительнее сказала я. — Скажи, я всем скоро позвоню сама.

— Ты что... совсем? — он почти что захлебнулся в недоумении.

Я сделала шаг назад, продолжая глядеть на Макса затравленным взглядом, а потом со всех ног побежала в лифт. Успела фактически в последнюю секунду. Двери сдвигались, а Макс всполошено протягивал ко мне руки. Но картина передо мной все сужалась, пока не сошлась в сплошную металлическую стену, в каком-то смысле отделяющую нас друг от друга навсегда.

Краем глаза я видела, как чей-то палец нажал на третий этаж.

Все. Я оставила все окончательно. Теперь я имела полное право сказать, что отныне жизнь уже не будет прежней. Человек позади меня молчал и давал мне это время: осознать, что я сама только что натворила.

По телу почему-то пробежало ощущение мимолетного возбуждения.

Наконец, я медленно обернулась, глядя на того, кто был позади. Взъерошенные волосы, тонкие, плотно сомкнутые губы, внимательный взгляд сосредоточенного льда. Это Кай.

Только мгновение назад в его глазах были тревога и напряжение. Они буквально переливались через веки, что так контрастировало с обычным неживым взором. Никогда я не видела Кая таким взвинченным. Он ведь тоже боялся меня потерять.

А сейчас опять знакомый холод. Быстро он закрылся.

Лифт гудел, и подъем казался бесконечным. Мы глядели друг на друга в молчании, и, наконец, Кай произнес:

— Ты могла уйти.

— Зачем? — с деланным спокойствием поинтересовалась я, хотя сбивчивое дыхание все еще меня выдавало.

— У тебя был выбор, — продолжал он. — Ты могла уйти.

— А что стало бы с тобой?

— Ну... Я просто бы исчез, — усмехнулся он. — Это не сложно, как ты уже поняла на своем опыте.

— Это из моей жизни ты исчез бы. А в своей остался бы, продолжал жить... Но как — уже неизвестно. Я об этом никогда не узнала бы.

— Именно. А ты сюда побежала. Ко мне, — он удивленно улыбнулся. — Почему? Разве я — не ублюдок?

Я не знала, как объяснить свое поведение и отношение к нему. Слишком многое поменялось за смехотворный промежуток времени. Откашлявшись, я сказала:

— Давай жить без объяснений. Все, как ты любишь.

— Все, как я люблю... — задумчиво повторил он.

Лифт остановился.

— Пошли отсюда? — предложила я.

— А кто хотел выпить? — вопросил он.

Двери раскрылись, и мы снова нырнули в океан звуков.

— Передумала.

***

Эта неловкая встреча с Максом напомнила мне о том, чего меня на первый взгляд так грубо и несправедливо лишили. Старая жизнь походила на скуку длиною в года. Я всерьез хотела вернуть это существование практически без единого счастливого воспоминания? Или чувство собственного одиночества, благодаря которому я достигла искусства запихивать в себя глубже свои слова? Вот это всегда было нереальным, просто какой-то бестолковый кошмар, а не моя жизнь с этим странным типом.

Кай был настоящим. С ним возвращалось само чувство окружающей действительности. Я больше не чувствовала себя одинокой. Мои монологи уходили в его молчание, но он их ловил. Он и мне не давал повиснуть в пустоте.

Может, я оказалась поймана в ловушку когнитивного диссонанса, не зная, кем мне именовать Кая, но это стало важной частью моей жизни. Мы создали вместе мир в этом доме на краю света. Это многого стоит.

Да нет, это просто бесценно.