Сквозь объектив

Время превратилось в черную полосу. Когда завтра становится реальным? Существует ли оно вообще? Но главное, что я перестала чувствовать себя, и бесконечный поток переживаний, наконец, остановился. Мой разум опять пытался провернуть старый трюк - провалиться в забытье, а там, может, мир сменит свои декорации. Вдруг, это сон. Ты делаешь тревожный глоток воздуха после кошмара, а постепенно понимаешь, что мир за окном тот же: скучная Рига, ноющий Макс в телефоне...

Я не хотела просыпаться в этой квартире опять. Еще больше я боялась проснуться вновь связанной и в полном одиночестве. Я вообще не знала, что увижу по пробуждению.

Во тьму проскользнули крошечные искры, которые постепенно слились в тонкую, светлую линию. Это утренний свет прыгал по моим ресницам. Я слегка приоткрыла глаза, чувствуя режущую сухость во рту. Тело болело, словно меня всю ночь пинали тяжелыми ботинками. Кожа на запястьях жглась и плакала сукровицей.

Некоторое время я таращилась в потолок сквозь полуприкрытые глаза, все еще пребывая в полусне. Кровать была удобней кухонного стула, и хотелось лежать так вечно, но мысли уже начали свой тревожный бег. В голове обрывками начали проноситься события прошлой ночи.

Тусклое крыльцо, все дальше и дальше уходящее от меня, и чьи-то руки, до боли сжимающие мое тело. Веревки, багажник и собственные крики в пустоту... Как меч, повисло имя «Кай», которым нарекли человека со взглядом рептилии... Последнее, что я помнила — это кухня и то, как он спокойно произнес «завтра». Или пообещал. Я уснула прямо на стуле, обняв колени...

От окна широкими полосами расползался тусклый утренний свет. Комната в этот час казалось абсолютно выцветшей. С трудом, повернув затекшую шею к окну, я замерла. На подоконнике, небрежно закинув на него одну ногу, сидел сам Кай. Как всегда в черном. С ремня свисала знакомая серебряная цепь. Все это время он смотрел на меня в полном молчании, которое до поры до времени скрывало его присутствие. Ветер сквозь приоткрытую створку шевелил его взлохмаченную челку.

«Маленький Дэмиен из "Омена" вырос, стал эмо и закурил», — иронично пронеслось в голове.

В общем, я окончательно вспомнила, где я. И с кем.

Поежившись, я спросила хриплым от недавних криков голосом:

— Уже завтра?

— Нет, послезавтра, — поправил меня он.

По венам что-то обжигающе забежало вместе с кровью. Это был стыд. Я просто в нем горела. Никогда мне не было так неприятно, так унизительно...

Так стыдно.

Я отвернулась, ощущая, как он уже заливает глаза. Я начинала догадываться почему... Судорожно пришлось закусить губу, чтобы физической болью привести себя в чувство. Я показала свои слабости, да еще как!

«Бросил! Бросил! Бросил!»

Кровавый ком в горле. Пальцы на моем лице, пальцы сжимаются вокруг сердца.

«Бросил! Бросил! Бросил!»

Все, что я о себе думала: что я уверенная, сильная и равнодушная, оказалась неправдой. Только недавно по полу ползала истеричная девочка, которая давилась соплями и слезами, и не знала, куда себя деть от трусости. От страха она нашла прибежище в руках у своего похитителя, забыв, что он враг. В глазах защипало, напоминая мне, как я ревела у него на коленях и цеплялась изо всех сил за его майку. И Кай все это просто наблюдал.

— Что с тобой? — вопросил он. — Эй...

— Н-ничего... Что со мной может быть? — прошипела я, не глядя на него и нервно комкая кусок одеяла в руках.

— Повернись, пожалуйста, — попросил он, и в его голосе проскользнула тень приказа.

— Да пошел ты... — воскликнула я.

Я почувствовала сзади движение: он слез с подоконника и присел на кровать позади меня. Что он сейчас сделает? Ударит? Изнасилует? Сразу убьет?

Я пыталась унять в себе дрожь, но ничего не получалось. А Кай всего лишь приблизился к моему уху и коварно прошептал:

— Позавчера ты просила меня о другом. Ты плакала у меня на коленях и умоляла больше никогда тебя не оставлять.

Это подытожил ехидный смешок. Как раз об этом я не хотела слышать. Он знал, как можно уколоть. Я чувствовала его размеренное дыхание и близость лица. Мои щеки полыхали, или так казалось, и я раз за разом вспоминала, как корчилась у него на руках в слезах. От этого становилось еще хуже.

— Оставь меня, — прошептала я, чувствуя, что сейчас опять расплачусь.

Я не понимала, как он это делал. Я думала, я такая уравновешенная... Владею собой, владею миром. Все рассыпалось на глазах.

Ужасно хотелось домой...

— Тебе стыдно, — понимающе произнес он.

— Какое тебе дело?

Слезы побежали по моему лицу.

— Могу понять. Сначала я для тебя — страшный говнюк, потом ты рвешь на мне майку и закатываешь сцену, которую мне не устраивала ни одна бывшая, — он хмыкнул, и мне хотелось ему врезать; да так, чтобы он разогнуться не мог. — Видишь ли... Никогда не знаешь, на каком этапе начнешь доверять, — почти что дружелюбно добавил он.

Мне хотелось комментировать или спорить, хотя ужасно раздражал этот менторский тон. Спустя минут десять молчания, я спросила с нескрываемым напряжением:

— Теперь... теперь, когда ты видишь меня утром, при свете дня... ты принял решение?

Кай отвернулся, и теперь мы сидели фактически спина к спине. Ветер слабо шевелил наши волосы, и хоть я и не была связана, как наяву ощущались невидимые оковы, протянувшиеся от меня к Каю.

Спустя продолжительное молчание он ответил:

— Да, я решил, что с тобой сделаю.

Я медленно повернулась к нему, и он, тоже слегка обернувшись, произнес:

— Я оставлю тебя себе.

— Зачем? — глухо спросила я.

— Зачем? Глупый вопрос. Зачем парню нужна девушка?

— Тебе нужно, чтобы я занималась с тобой сексом? Или, чтобы я тебя даже любила? А может, убиралась в квартире и была твоей рабыней?

— Это грубо и примитивно.

— Ах, мы же возвышенные и утонченные...

— Ну, что-то вроде того. У меня пока нет для тебя определенного назначения, так что... можешь делать, что захочешь. А там посмотрим.

— Урод.

— Меня зовут Кай.

— Ты — урод, Кай.

— Это пройдет, Марина, — по его губам проскользнула какая-то грустная, даже в некотором роде сочувствующая улыбка. — Ты не можешь ненавидеть меня вечно... Думаю, в глубине души ты уже перестала.

Я бросила на него злой взгляд исподлобья и вопросила:

— Значит, считаешь, я изменю свое отношение к тебе?

— Это не важно, как ты ко мне относишься. Результат все равно будет одним.

— И ты, правда, думаешь, что я спокойно приму такое положение? – с ненавистью прошептала я.

Кай нагло ухмыльнулся и сказал:

— Да, я так и думаю. Тебе ведь это нравится, на самом деле. Уже начало со того вечера.

— Ты ошибаешься, — неслышно ответила я.

— Значит, скоро понравится.

Он коротко улыбнулся и встал с кровати, направляясь в коридор.

— Обустраивайся, — бросил он мне через плечо.

— Так себе совет.

— Теперь у тебя есть только эта квартира и я. Чем раньше ты примиришься с этой мыслью, тем лучше для тебя.

Ступая неслышным шагом, он скрылся в глубине квартиры. С ошеломлением я переваривала услышанное. Этим утром я ожидала услышать, что угодно, но не это. Зачем ему я?

Flunk пели, что королева преисподней ушла с откатом прибоя, теперь она в другом мире. И в нем она — никто.

***

Некоторое время я сидела на кровати в окружении скомканного одеяла и раскиданных подушек и мерно покачивалась, пребывая в странном трансе. Передо мной все еще стояло его лицо с неприятной усмешкой, а в ушах звучали обрывки фраз.

«Ты не можешь ненавидеть меня вечно...»

Я постараюсь. Я постараюсь ненавидеть тебя всегда, Кай.

Медленно я сползла с кровати и попыталась понять, в каком я состоянии. Судя по заляпанным неизвестно где джинсам и спутанному клубку волос, я выглядела на редкость ужасно. Спасибо, что не обмочилась в тот первый вечер. Я прошлась по комнате, разминая тело и вслушиваясь в звуки, царящие в квартире. Где-то в глубине слышалась приглушенная жизнедеятельность этого урода.

Но рука уже болела меньше. Все шевелилось. Хоть это радует.

Подойдя к окну, я обнаружила, что оно выходит на какую-то безлюдную часть реки, залитой утренним туманом. На воде подрагивали проржавелые баржи, которые явно торчали тут с незапамятных времен. Вдалеке виднелись однотипные блочные дома, наполовину утонувшие в вязкой дымке. Мир вокруг напоминал размытую акварель.

Окна свободно открывались, и вместе со свежим воздухом туман будто вполз в комнату. Или его часть уже впиталась в эти стены. Я перевесилась вниз через подоконник, оценивая расстояние до земли. Даже если поступить, как в голливудских фильмах, и связать из простынь канат, до земли все равно придется добираться в свободном полете.

Кай наверняка прекрасно знал, что я не буду прыгать с такой высоты. Вот откуда его уверенность. Вот откуда такая свобода.

Чуть помедлив, я завопила изо всех сил на английском:

— На помощь! Пожалуйста! Эй!

Мой крик разнесся во все стороны и заглох. Местность выглядела пустынно. Жил ли кто в самом доме?

Кай даже не среагировал. Это говорило только о том, что он знал. Кроме нас здесь никого нет.

Меня настигло короткое отчаяние, от которого снова захотелось разреветься. С грохотом я закрыла окно, чувствуя себя глупо. Было бы не плохо вообще разломать ему все к чертовой матери. Чтобы он знал: пленники – это ущербное удовольствие.

Далее решила проверить коридор. Там царил полумрак, но на стене имелся маленький светильник. Я дернула за свисающую из-под пыльного абажура цепочку. Раздался щелчок, но ничего не изменилось. Этому козлу явно лень менять лампочки.

На знакомой кухне царили чистота и пустота. Я быстро выдвинула пару ящиков в надежде найти нож или что-нибудь острое. И вилка сошла бы. Но в ящиках для приборов осталось только ситечко для чая. Он вытащил даже ложки! Все, что осеняло меня сейчас, было уже подумано им вчера.

Кухонное окно открывалось только слегка, прочно встряв где-то на полпути, но вид был еще тоскливее - вдали разливалась одна река.

Коридор утыкался в уже знакомую входную дверь, вокруг которой я ползала пару дней назад. Я снова осмотрела замки, и они действительно закрывались на ключ, который мой похититель явно таскал с собой.

Но я не могла не отметить, что эта дверь была довольно нетипичной для Амстердама. Часто двери, да и заборы тут выглядели, как символический элемент интерьера, и были сделаны из материала чуть плотнее папье-маше.

Я вернулась на уже знакомую кухню. Дом все же казался старым, и иногда в таких жилищах бывают какие-нибудь запасные двери. И кое-что я все-таки нашла. В последнем ответвлении коридора имелся еще один выход. Чутье подсказывало, эта дверь тоже вела наружу. От нее тянуло свежим воздухом, и в просвет меж косяком сочился белый свет. Возможно, балкон... Замок казался хлипким.

Потолкавшись минут пять, я направилась в последнюю комнату. Ручка мягко опустилась, затем я даже не поняла, что случилось. В красноватом освещении виднелась спина Кая у какого-то стола. Он молниеносно развернулся, и я невольно отпрянула, врезавшись в стену.

Сам он вылетел буквально через секунду. Прикрыв дверь и опершись на нее, Кай сухо вопросил:

— Что ты здесь делаешь?

Лучший вопрос, который можно задать своему заложнику! Гуляю и нюхаю цветы!

— А что ты так вылетел? Чем ты там занимаешься? Трупы кромсаешь?

— Тебе туда нельзя, — в своем спокойном, подавляющем тоне начал Кай, проигнорировав мое ехидство. — Представь, что это сказка о Синей Бороде, и можно заходить куда угодно, кроме одной единственной комнаты.

— Хорошая аналогия. Борода-то всех своих девушек мочил.

— Ну, если тебе надо как-то себя мотивировать...

— Я вообще-то ванную искала, — пробормотала я, пятясь назад.

— Прямо позади тебя, — произнес он.

Я обернулась и оказалось, что стена является раздвижной ширмой, отделанной под обивочные панели. Суетливо отодвинув ее, я скрылась внутри. Все это время, я чувствовала, как Кай наблюдает за тем, чтобы я попала по назначению.

Выражение его лица меня немного напугало. Я думала, что научилась бояться его чуть меньше, узнав какую-то его скрытую сторону, тогда... когда я плакала, а он вдруг утешил меня на свой странный лад...

Здесь я уже была в ту первую ночь. Кай запустил меня сюда после того, как я пришла в себя после истерики. Память напрочь стерла все промежуточные действия. Я присела на край ванны и задумалась. Что такого в той комнате, за что он мог меня убить? Черт побери, да кто он вообще такой?

Красный свет мне ни о чем не говорил. Какая-нибудь подсветка. Для чего?

Я пустила воду и стянула с себя грязную, пропахшую потом одежду. В нее впитался весь мой страх. В дальнем углу имелась стиральная машина. Можно было запихнуть вещи туда, но что-то останавливало. Я просто не могла представить, что снова надену одежду, в которой думала... умереть.

Так и не зная, что делать с этой грязной одеждой, вызывавшей у меня отвращение, я забралась в теплую воду.

Почему-то в этой атмосфере вспомнилось, как я в детстве так плакала. Ванна была особенным местом, где получалось лить слезы. С шумом текла вода, да еще и ревели колонки, а я вторила им тихим воем, растворяясь в детских горестях...

И вот я плакала позавчера и сегодня утром. Давно такого не было. Однажды усваиваешь, что слезы – избыточная эмоциональная реакция. А еще от них ничего не меняется. Я не любила бесполезные вещи.

Но теперь мой мир встал с ног на голову, и плакать хотелось постоянно. Просто привычка не позволяла.

Я брызнула себе в лицо водой.

Что происходит в этом доме? Все похоже на какое-то дежавю, но я не узнаю ни один предмет. Даже себя не узнаю.

Вода постепенно остывала. Я выдавила на ладонь немного геля для душа, продолжая думать о своем положении. Какие причины побудили его похитить незнакомую девушку? Теперь уже ясно, что выкуп его не интересует, и о моем пресловутом отце он как раз-таки не знает. И он явно не маньяк. Так что же это? Развлечение? Любовь с первого взгляда?

Я хорошо помнила его взгляд. И тогда на кухне, и позже в комнате. Никаких эмоций. Любопытство и необъяснимое выжидание. И в самый первый раз в галерее, когда он разглядывал меня, не таясь, аж вытянув шею. Что он такого увидел во мне? Что ему надо?

Когда я вымылась, пришлось взять его большое белое полотенце. Оно пахло знакомым сладко-горьким запахом. От этого стало неуютно, и я огляделась в поисках какой-нибудь другой одежды.

На сушке для белья обнаружилась мятая, но чистая рубашка. Куда этот гопник в ней ходит? Но лучше, чем мое.

Однако я все еще не решалась вернуться в комнату. Атмосфера ванной комнаты всегда действовала на меня успокаивающе, и выйти означало принять факт своего похищения. Я продолжала сидеть на краю, глядя как в слив уходит мыльная вода.

Чтобы оттянуть время, я даже прилежно привела все в порядок после себя и только после вышла в коридор. Из комнаты Синей Бороды доносились еле слышные шаги, но в остальном мало что изменилось.

Я вернулась в спальню с намерением узнать о нем побольше. Решила начать с его немногочисленных личных вещей. Во встроенном шкафу царил порядок. Все было сложено аккуратными стопками и развешано по вешалкам. Рубашки-поло мрачных цветов, футболки с логотипами неизвестных мне групп... Я так ровно вещи не складывала, мой шкаф иногда было страшно открыть.

Около небольшого допотопного магнитофона на полу валялась гора старых дисков. Вот же чудик, кто их сейчас слушает. Впрочем, имелись и современные блютуз колонки. В основном он слушал какую-то малоизвестную для меня тяжелую музыку. Об этом можно было сказать уже по одному его виду. Больше в комнате ничего не было. Ни фотографий, ни картин. Человек без истории. Поставив наугад какой-то диск, я уставилась в окно. Туман постепенно развеивался, обнажая пустынный берег. Мне показалось, что это вырезанный кусок реальности. Из нее так просто не выбраться, но и не войти дважды.

***

Когда ты становишься взрослым? — задумалась я. Еще несколько дней назад я могла с уверенностью сказать, что я взрослая, потому что была достаточно самостоятельной. Родители никогда меня особо не контролировали, и этой свободой получалось одновременно наслаждаться и тяготиться. Я действительно думала, что со всем могу справиться одна. Но я вообще, оказывается, много о себе думала.

Еще мне казалось, что могу быстро понять кто есть кто. Молчунов и одиночек часто держат за недоумков, но мы много наблюдаем и делаем выводы. Макса разобрать на составные вообще ничего не стоило...

Однако с Каем так не получалось. Те срезы, что я получила за время нашего знакомства, не сходились в целый образ. Но главное, я не могла понять, что именно меня в нем пугает. Ощущение страха почему-то всегда возникало с запозданием, на стыке незаконченных фраз и случайно пересекшихся взглядов. Одновременно противоречиво хотелось всматриваться в его неживые глаза и искать в них ответы. Не зная, кто он, не получалось с ним бороться. А я хотела, чтобы в итоге оставить позади себя эту пустую, серую квартиру и его самого.

Мы жили бок о бок, но за прошедшее время практически не виделись. Унизительный разговор тем утром пока что был последним. Кай весь день провел в своем редруме, а потом снова ушел почти на сутки, ничего не сказав. (Редрум (с англ. — «Красная комната») – городская легенда о скрытых трансляциях в даркнете, где пытают и убивают людей). В этот раз я уже не психовала, и предвидела, что он все же объявится через какое-то время. В холодильнике была еда, и  я не была связана.

В какой-то момент я поймала себя на поиске чистых полотенец. Как будто я действительно собираюсь здесь жить. Это он и пытался вложить мне в голову. От того, что ему это удалось, было не очень-то радостно.

Все это время я по десятому кругу анализировала прошлые события. Бесконечно вспоминалась та жуткая ночь, когда он нашел меня на полу. Его длинные пальцы бережно касались моего лица, и кожа все еще хранила их прикосновение. Я вспоминала и интонации, сквозящие в голосе... Сочувствие, доля понимания, отличного от обычной эмпатии... Странное преломление смыслов и ролей. Наверное, он все-таки не сделает со мной что-то плохое. Он не будет меня мучить или насиловать. Этого в нем нет.

Но существует много других, более тонких способов надругаться над человеком. Ужасно было то, что он сделал с моим внутренним миром за какой-то смехотворный промежуток времени.

Когда-то давно Макс, который обожал всякие психологические темы, долго и взахлеб рассказывал мне о шоковой терапии. Теперь его слова вдруг один за другим всплывали в памяти как пузырьки газировки.

«Шоковое состояние — это совершенно особенная грань, понимаешь?! — возбужденно говорил он. — Это момент полной трансформации на уровне подсознания. Люди, прошедшие через какие-то сильные потрясения, становились потом другими. Они и сами не понимали, почему. И так они избавлялись от эмоциональных проблем и страхов».

«Я ничего не боюсь!» — надменно заявляла я, слушая его вполуха.

«Все чего-то боятся... — качал головой Макс. — Я вот боюсь, что рыба в аквариуме начнет на меня смотреть. Бррр....»

На самом деле я, как всегда, строила из себя крутую дуру. Самое страшное, что может произойти с человеком, это если его оставят в полном одиночестве, отрежут от всего, что он знает и любит. Но справедливости ради, когда я вообще делилась с кем-либо истинными мыслями? Мне всегда казалось, что моя жизнь походила на спячку. Все вокруг проходило мимо меня, хотя я находилась в центре событий. И иногда я непроизвольно спрашивала себя, разбудит ли меня кто-либо? Казалось, должен произойти какой-то переломный момент, и я открою глаза.

То, что произошло в ту ночь между мной и Каем, кажется, и было той самой, незапланированной шоковой терапией. Я проснулась, и ощущения были дикими. Не так я себе представляла свое мифическое пробуждение...

Постепенно мне также становилось ясно, что именно в нем пугает. В некотором роде его воля почему-то определяла мою. Когда бы ни появилась эта связь, но она была односторонней и опасной. Он говорил, я брыкалась, огрызалась, но слушалась. Он формулировал мысль, и в итоге та поселялась в моей голове. Я боялась, потому что не очень-то умела сопротивляться по жизни. Я даже отпора не могла дать, когда он меня сцапал.

Если он решит зайти еще дальше, я сломаюсь почти сразу.

Собственные мысли превращались в беззвучные крики. Я шагала кругами по комнате, не зная, как их заглушить. Изнутри точило дурное предчувствие, что что-то плохое случится со мной в этих стенах, оно уже началось. И это разрушит меня.

***

Впервые я задумалась о моей семье на третий день. Что они все думают? Что чувствуют? Знают ли о том, что я без вести пропала в незнакомом городе?

Я стояла у окна и, как всегда, глядела на канал. Это стало моим единственным занятием. Кай торчал где-то в своей комнате, и очевидно мы спали с ним бок о бок в эту ночь. От этого знания становилось неприятно. Впрочем, я не видела, как он пришел и лег, и не видела, как он встал, а значит, могу считать, что этого ничего не было. Ветер, влетающий в полуприкрытую створку, сковывал холодом, но закрывать окно не хотелось. Это давало хоть какую-то связь с внешним миром. Может, кто-нибудь прошел бы внизу, и я смогла бы попросить о помощи.

Внезапно мне стало невероятно тоскливо от мысли, что, возможно, никто еще не знает о том, что я здесь. И если это так... то, наверное, я действительно одинокий человек. Известно ли мне было это об одиночестве, когда я думала о том, что выросла в нем?

От нечего делать я в очередной раз принялась блуждать по квартире и зашла на кухню. Достав из холодильника сок, я отпила прямо из пакета.

В таком виде меня и застал Кай.

При виде него я поперхнулась и спешно поставила сок обратно. Это было весьма неожиданно вновь столкнуться с ним лицом к лицу. Я уже начала надеяться, что мы так и будем жить: словно в параллельных реальностях.

Кай мельком оглядел меня с привычным холодом и сказал:

— На завтрак можешь взять себе хлопья, они, кажется, были где-то в том шкафу...

— Какая забота... — проворчала я, хотя уже досконально знала, где и что у него лежит.

— Ну, я же в некотором роде за тебя ответственен, — заметил он.

— Только в некотором роде? — едва веря своим ушам, поинтересовалась я. — А, по-моему, ты в ответе целиком и полностью, особенно после того, как сделал меня непонятным иждивенцем в своей квартире.

Кай промолчал и налил себе стакан воды, уже откровенно разглядывая меня с головы до пят.

— Что? — не выдержала я.

— Ничего. Ноги красивые.

Я без слов вышла из кухни и вернулась в кровать, натянув на колени одеяло. Из магнитофона кто-то истошно кричал под рев гитар, и нужно было придумать, как еще убить время, при этом не сталкиваясь с ним. Тут он сам неторопливо нарисовался в проходе. Присел на подоконник и спокойно закурил.

— Травка? — с подозрением осведомилась я.

— Нет, просто сигареты. Будешь? — предложил он.

— Сам кури.

Он пожал плечами и выпустил пару струек дыма в сторону улицы.

— Кто ты такой? — поинтересовалась я.

— А как ты думаешь?

— Хватит отвечать вопросом на вопрос. Я о тебе много чего думаю и все преимущественно нецензурно. Хочу услышать от тебя, что-то кроме имени.

— Мне, в общем-то, нечего тебе рассказать, — усмехнулся он.

— Каждому человеку есть что рассказать.

— А почему ты спрашиваешь?

— Должна же я знать с кем придется коротать свою молодость, — даже без особого ехидства ответила я.

Он подавил свою ребяческую ухмылку и поинтересовался:

— И сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Ну, тогда ты, конечно, права. Молодость в самом расцвете. Да, все забывал спросить, какими судьбами тебя занесло в Амстердам?

— Сваляла дурака, — мило улыбнулась я.

— А я почему-то думал, что по инициативе твоего дружка-супермодели.

— Макса? — задумчиво спросила я.

— Наверное.

Только после того, как прозвучало его имя, я вспомнила, что мы приехали вместе. Он встал передо мной во всей своей холености, с развевающимися за спиной длинными соломенными волосами и немного укоризненным взглядом. Мне показалось, будто это вообще было в прошлой жизни. Его лицо стало таким далеким и чужим, а ведь мы провели бок о бок почти год...

— Нет. Это я его потащила. Он сам не особо знает, чего хочет.

— Он был для тебя кем-то важным? — вскользь поинтересовался Кай и засунул в рот новую сигарету.

— Не знаю, если честно. Он — просто человек, с которым можно забавно посидеть. Мы... друзья. Наверное.

С недоумением я замолчала. Не понимала, зачем я ему это рассказывала. И почему он слушал. Но неожиданно слова вылетали легко и несли в себе именно то значение, которое должны. Странно, что с этим человеком беседа выстраивалась без особого труда. Тогда я решила, что больше ни слова не произнесу. Хватит с меня этих импульсов.

— Непривычно? — поинтересовался Кай.

— Что именно?

— Говорить о себе. Рассказывать о своем мире, который сейчас тебя кажется намного значительнее, чем раньше.

Эта проницательность была жутковатой.

— Откуда ты знаешь, что имеет значение в моей жизни, а что нет? - с промедлением спросила я, стараясь звучать как можно скептичнее, чтобы он усомнился в своих выводах.

— Ну, потому что ты такая. Живешь в каком-то вакууме и понимаешь смысл вещей только, когда тебя выдирают из твоего пузыря.

Ого-го, так мы теперь играем в психоанализ. Его слова неприятно резали. Стоило сказать в ответ какую-нибудь гадость, но у меня не настолько подвешен язык.

Он спокойно затянулся, не отводя от меня взгляда, и послал расплывчатую струйку дыма в воздух. Я не выдержала и подошла к нему сама. Хотелось заглянуть в его глаза, чтобы понять, насколько он честен. Или я надеялась увидеть что-то особенное. Например, что Кай прячет. За этим холодным, жестоким фасадом должно лежать нечто очень хрупкое, какое-то ломкое сокровище, которое он оберегает от всего мира... Иначе зачем ему такая броня?

Но он оставался всего лишь зеркалом. Беседуя с ним, я в очередной раз натыкалась на собственную беспомощность.

— Знаешь... — неуверенно начала я. — Я уже ничего не прошу... Просто хочу знать. Что со мной будет. Ты можешь быть честен? Пожалуйста.

— С тобой все будет в порядке, — отрывисто сказал он. — В физическом смысле уж точно.

Такое уточнение не успокоило. Я помолчала, затем не к месту добавила:

— Ты смотришь так, будто видишь во мне все.

— Видеть не так сложно. Ты можешь научиться этому, если захочешь.

Возникла пауза. Разговор становился странным. Кай докуривал сигарету, глядя, как хмуро дышит небо.

— Ты все еще думаешь о причинах, по которым ты сюда попала, — заметил он. — Забудь. Оставь все эти условности, давай жить без объяснений. Нам так будет намного легче.

— Ты и я — это не мы, — отрезала я.

— Отчасти ты права. Ты и я — это просто ты и я. Люди внутри себя. Тебе тяжело одной, я вижу. Но этому надо научиться.

— Что ты знаешь об одиночестве? — поинтересовалась я, решив глядеть в окно с равнодушным видом, чтобы не рассматривать против воли мраморный узор его радужки.

Надо говорить с ним о чем угодно, раз уж начали. Так я хоть пойму, что он за фрукт.

— Больше, чем хотел бы. Одиночество такая штука, которую всегда обнаруживаешь с небольшим опозданием. Его нельзя предугадать. Мы впускаем его добровольно, но замечаем уже тогда, когда все остальное уходит.

Я слушала его, не смея перебить.

— И вот мы, ах прости — ты и я — вынуждены неуклюже совмещать два разных одиночества на одной жилой площади.

— Я к тебе в гости не напрашивалась, — съехидничала я.

— Ну, я сам тебя пригласил. И стараюсь быть по-своему гостеприимным, хотя ты — ужасный визитер. Самозацикленный, вредный и любящий тонуть в жалости к себе. Я мог бы оказать тебе услугу и тоже пожалеть, но так только будет хуже.

Я таращилась на него, словно набрав воды в рот. И почему-то не получалось оборвать его, слова Кая врезались очень глубоко. Было больно и неприятно. К чему это все?

— Я не такая, — возразила я, зачем-то оправдываясь. — Оскорбляй сколько угодно, но я не такая. Это ты заставляешь меня. Потому что похитил.

Опять это началось. Опять меня заставляют слушать что-то о себе, и господи, почему нельзя уйти? Из этого места нельзя уйти... Меня поймали в самую страшную ловушку.

— Ищи виноватого, — даже с легким сочувствием в глазах кивнул он. — Но тут так мало людей, что рано или поздно дело уже будет не во мне. И однажды ты это поймешь.

Он смотрел прямо и как-то нейтрально. Не было даже садизма. От его слов я ощущала себя попросту убого. Самое ужасное, что от сказанного уже не спрятаться. Это будет звучать в тебе вечно.

Сейчас надо было сделать что-то неожиданное. Перевести как-то стрелки...

«Реверсивная психология!» – снова раздался в голове по-идиотски бодрый голос Макса. – «Это путает все карты!».

Не надо обижаться и защищаться. Он ведь ждет этого.

Когда я открыла рот, мой голос зазвучал спокойно и даже дружелюбно:

— Раз ты так много знаешь... и любишь демонстрировать это знание... расскажи мне обо мне. Расскажи, как это видишь ты. И попробуй быть оригинальнее всех своих предшественников.

Кай смерил меня каким-то острым и одновременно веселым взглядом. Словно он принял вызов, и тут же возникло чувство, что сейчас я об этом пожалею. Он вышвырнул окурок в стоящую на наружном металлическом карнизе окна пепельницу и плавно спрыгнул с подоконника.

Я ожидала, что сейчас польется новый поток второсортных провокаций с оскорблениями. Но, подойдя ко мне вплотную, он вдруг сказал самую неожиданную вещь:

— Ты нуждаешься в друге, Марина. Это человек, который мог бы тебя ни о чем не спрашивать, но знать о тебе все. Но в твою жизнь не получиться войти с твоего разрешения.

— Почему? — пораженно прошептала я.

— Потому что ты никогда не дашь этого разрешения, — тихо сказал Кай, притрагиваясь к моим плечам. — С тобой надо либо подбирать отмычки, либо взламывать. Отмычки — не мой стиль, и я тебя здорово напугал.

— Зато теперь ты подбираешь их в качестве извинения... Хочешь дружить со мной? К этому ты клонишь? Да только сдался мне такой больной друг.

— Но и ты не совсем здорова, — глаза улыбаются, и в них пляшут черти. — Давай поиграем в угадайку, спорим не ошибусь?

Мелькает очередная опасная улыбка.

— Ну... попробуй.

— Ты из тех, кто никогда не мог найти общего языка со сверстниками. Какая-нибудь молчунья с задней парты, странноватая, с придурью и ранимая. У тебя наверняка было ужасное детство и отвратительное отрочество. Родители почти не уделяли тебе время, и между вами нет доверия. Поэтому начала искать близких вне семьи. Но люди оказались недобры. Сначала тебе было больно, а потом ты поняла, что лучше зажмуриться и стерпеть. Ты не из тех, кто озлобляется, — он наклонился к моему уху и шепнул: — Ты из тех, кто отстраняется. Отшельничество помогает жить, не ощущая боли от соприкосновения с внешним миром. Ты просто не справилась. А дальше, как и многие вроде тебя, ты решила, что сила в равнодушии. Правильно. Но ты ведь на самом деле не равнодушна. Просто ты научилась закапывать. Что бы ни причиняло тебе боль. Ты зарываешь это глубже. Потому что не знаешь, что с этим делать. Внутри тебя — кладбище.

Я почувствовала, что опять плачу. Уже от его правды.

Вот такая вот реверсия. И кто кого переиграл в итоге?

Он мягко приобнял меня и уткнулся подбородком в выемку между плечом и шеей. Мне было все равно, что он сейчас делает. В этот миг я в полной мере осознавала, чем была вся моя жизнь и во что оно неуклонно превращается теперь.

Итак, я дрейфую в безграничном одиночестве, с которым срослась из страха. Спасибо, что ткнул носом, Кай, а то я не знала. Но в этом заброшенном районе и в этой пустой квартире оно избавилось от неудачного маскарада крутой девочки.

Я видела вещи такими, какие они есть в действительности, и это было ужасное, болезненное понимание. Из всех яблок познания Кай решил подсунуть мне самое горькое.

— Прозрела? Молодец. Оставь тот мир, — шепнул мне он. — Сейчас реально только твое одиночество. Здесь нет никого. Только ты и я за тобой.

Так и было. Вдали от всего мира стояла я, отрешенно глядящая на берег пустыми глазами, а позади застыл незваный палач, обнимавший меня с меланхоличной усмешкой.

Мы действительно были совсем одни. Одни.

***

Кай не просто решил поговорить по душам со своей жертвой. Он меня вскрыл, как хирург. И оставил в таком виде, не прерывая функции жизнеобеспечения.

Он нащупал мое слабое место — страх слушать правду о себе – и ударил точно в цель. Кай не промахнулся.

Этот момент словно никогда не кончался и продолжает длиться в какой-то параллельный реальности вне времени. Много лет спустя, я могла с уверенностью сказать, что где-то там, между сном и реальностью, мы все еще стоим у окна: недвижные, отрешенные, и почему-то связанные необъяснимыми и болезненными нитями.

Мое отношение к Каю теряло свое значение. Можно было его возненавидеть еще сильнее, или же бояться, презирать, избегать... Суть от этого не менялась. Чем дольше я существовала с ним в одном измерении, тем глубже он засовывал в меня руку и ворошил то, что нельзя было трогать. Дурная, злая корреляция.

Мы оба это поняли, правда, в разное время. Он тогда, когда увидел меня в галерее; я у окна, только тогда, когда он сказал те слова.

В тот момент между нами начался какой-то необратимый процесс. Все мои мучения будут брать начало в Кае, все его слова — это ножи, летящие в меня, и все, что у нас есть — это замкнутое пространство, созданное не стенами, а нашим невыносимым присутствием рядом друг с другом. Между нами происходил особенный энергетический обмен. У меня он шел на ненависти и страхе. А Кай выбрал что-то иное.

Я почувствовала его мягкие объятия и сухие губы на моей шее. Его дыхание легко рассеивалось по коже, он едва касался меня, но эти странные ласки, к собственному ужасу, стали вызывать у меня волнение. Мне нравилось ощущать его губы, скользящие по моей коже и дотрагивающиеся изредка висков и щек. И чуткие пальцы, невесомо касающиеся моих плеч...

А в начале эти руки чуть не сломали тебе ребра.

Одновременно что-то во мне желало оттолкнуть его подальше и спрятаться, но все смешалось, и я не понимала, что должна сделать. Голова сама наклонилась, открывая ему доступ к плечу. Внезапно я осознала, что не хочу, чтобы он останавливался. Мне нравилось то, что он делал. От каждого прикосновения во мне что-то вздрагивало.

— Хватит, — еле слышно прошептала я, чувствуя, как он продолжает проводить губами по моей коже и волнение расходится кругами от тех мест, к которым он прикоснулся.

— Тебе же нравится, — шепнул он.

— Ты... враг. Я не должна это терпеть, — произнесла я, вцепляясь в его руку, которая мягко скользила по моему предплечью.

— А ты и не терпишь, — усмехнулся он. — Ты хочешь большего.

— И как ты себе это все представляешь? Зачем это нужно? — спросила я.

Его рука, мягко разжала мою ладонь, которая пыталась остановить его, и наши пальцы охотно переплелись. Как зажили своей жизнью.

— Какой странный вопрос. Его не задают, когда тебя целуют.

— Тебя не целуют, когда ты пленник. Я не хочу. Ты меня заставляешь.

— К этому я тебя точно не принуждаю. Я рад, что не ошибся в тебе, — сказал Кай, зарываясь лицом в мои волосы.

— Что... ты имеешь в виду?

— Я про галерею, когда только мы встретились. Внутри тебя есть важные для меня вещи. И чтобы не упустить их, я решил украсть человека.

— Я не хочу.

Все, что он говорил, звучало, как угроза. Происходящее угнетало и одновременно будоражило. Чем больше я ему позволяла, тем быстрее меня разносило в клочья. Кай что-то уничтожал, он был прирожденным убийцей. На пепелище шла какая-то другая Марина, но я боялась ее. Она приходила из темноты души Кая, и ничего хорошего это не сулило.

Его губы пробежались от плеча до висков. Он провел языком за ухом, и от этого меня начало трясти. Я почувствовала, что хочу тоже к нему прикоснуться, но это будет подобно смерти. Пока я еще жива. Я не могу позволить ему завершить это... уничтожение меня.

Найдя, наконец, силы резко оттолкнуть Кая, я отскочила в угол.

— Не прикасайся ко мне, — дрожащим голосом прошептала я.

Кай слегка улыбнулся и задал сбивающий с толку вопрос:

— Мне кажется, или ты хочешь залезть в шкаф?

— И залезу, — на автомате огрызнулась я. — Я не буду к тебе прикасаться. Я не хочу, ты... враг!

— Почему это должно нам мешать? — спокойно поинтересовался он, складывая руки на груди.

— Да ты больной! — и, увидев, что Кай двинулся ко мне, выкрикнула: — Не подходи ко мне, я сказала!

— Марина, я и пальцем к тебе не притронусь, если ты против, — с незнакомой доверительной ноткой в голосе произнес Кай. — Но ты сама этого захочешь. Ты сама меня об этом попросишь.

Улыбка, как коварная змея, скользнула по его губам. Я присела на кровать, пытаясь унять непонятную дрожь. Лучше бы он этого не говорил. Я ведь знаю теперь, что Кай не ошибается, и я не хочу знать ничего о том, что сделаю, о чем попрошу. Пусть лучше так, чем знать, что мое отношение к нему начинает меняться против моей воли.

Кай прислонился к подоконнику и некоторое время взирал на меня в тишине. Я тоже молчала, не желая на него смотреть.

Но даже не глядя на него, я ощутила, как что-то в Кае стало другим. Я всегда замечала перемены в его взгляде. Вдруг он стремительно подошел ко мне и велел:

— Сейчас все просто отлично. Только подними слегка голову.

— Что?

Кай самовольно взял меня за подбородок и приподнял его. Отойдя назад, он помедлил, будто любуясь каким-то результатом, а затем как-то любовно поправил ворот рубашки и слегка провел ладонью по волосам.

— Так-то лучше, — Кай выбежал из комнаты, бросив на ходу: — Не двигайся.

Недоумевая, что еще пришло ему в голову, я застыла в ожидании. Он вернулся через несколько минут с профессиональной фотокамерой. Его взгляд выражал уже знакомое холодное любопытство. Некоторое время он настраивал фотоаппарат, а потом навел объектив.

— Великолепно...

Черный блестящий глазок также беззастенчиво, как и его хозяин, впился в меня, и Кай сделал пару снимков. Я продолжала сидеть в том положении, уже глядя на него с искренним недоумением.

— И что это должно значить?

— Поверни голову к окну, — с отсутствующим видом ответил он. — Не так сильно. Да. Идеально.

Щелчок.

— А теперь выпрямись.

Щелчок.

— Так, теперь подними ворот рубашки. И на меня смотри.

Я покорно выполняла его команды. Кай казался абсолютно поглощенным съёмкой, и объектив был как его третий глаз - такой же впивающийся и бездушный.

— А теперь, Марина, — по его губам скользнула какая-то озорная усмешка. — Вспомни, как я тебя обнимал. У тебя было удивительное выражение лица.

Видимо от одной только мысли об ощущениях, что он во мне оставил, мое лицо изменилось. Кай довольно хмыкнул и снова щелкнул.

— Хоть покажешь? — поинтересовалась я.

— Потом, — кивнул он и опять скрылся в коридоре.

Вернувшись через мгновение, он сказал:

— Мне надо сходить по кое-каким делам, обещай, что будешь вести себя хорошо. Никаких вечеринок.

— Да пошел ты, — вяло пробормотала я.

Остряк чертов. Только шуточки у него тупые.

Я уже ничего не понимала.

Кай усмехнулся, как всегда, обдав обжигающей изморозью своих глаз, и деловито скрылся в коридоре. Через какое-то мгновение хлопнула дверь, и настала тишина.

***

Со всех ног я ринулась в запретную комнату. Кай предугадал такой поворот, поэтому дверь встретила меня глухим клацаньем замка. В замочную скважину смотреть было бессмысленно: она была слишком маленькой.

Я вернулась в главную комнату в полном разочаровании. Из окна можно было наблюдать, как силуэт Кая удаляется вдоль канала, пока совсем не растворяется. В любое время суток пейзаж выглядел одинаково заброшенным. Если глядеть на это каждый день, то волей-неволей начинаешь действительно думать, что ты один на этой планете.

Чтобы не умереть от тоски, я поставила очередной диск, и в который раз за день начала мерить помещение шагами. Внутри все дрожало, и оставаться на одном месте не было сил. Из колонок лился надрывный рок, под который хотелось колошматить витрины дорогих бутиков.

То, что между нами произошло, было неверным. И мое отношение к Каю напоминало помешательство. Все еще не покидало ощущение его губ на моей шее... Он ушел, но его присутствие осталось.

Чего именно он добивается? Оскорбления чередовались с психоанализом, и сменялись неуместным соблазнением. Он словно пробовал все подряд, чтобы что-то понять. Смутно казалось, что ответ скрывался в фотокамере. То, как он с ней прибежал, его выдало. Он будто ждал момента, чтобы за нее ухватиться. Его взгляд в тот момент был новым: сосредоточенным и жадным. Как будто он до чего-то дорвался.

Наверняка я сказать не могла, это были лишь подозрения, но камера – единственное, что объясняла его странные действия. Про свою нелогичность вообще не хотелось думать. Я вынуждена была признать, что что-то идет совсем не так...

***

Следующие несколько часов я провела, разгуливая по квартире и фальшиво подпевая магнитофону. В конце концов, раз так все сложилось, больше не имело смысла устраивать истерики и трястись. Теперь я живу здесь. Фонтан паники вдруг прекратился, и я была рада передышке. От собственных переживаний только хуже становилось.

Слегка опустошив холодильник, я откопала среди дисков какую-то книжку, ивремя полетело быстрее. Это было полунаучное чтение о кинематографе с точкизрения лакановского психоанализа. (Жак Лакан – известный французский психоаналитик, чьи идеи повлияли на культурологию, кино— и искусствоведение.)

Через пару часов, я поняла, что не понимаю большую часть написанного, но пассажи о воображаемом и реальном сквозь пленку почему-то показались вписывающимся в мир этого Кая.

По-прежнему тревожил важный практический момент, игнорировать, который было нельзя, но и поделать я тоже ничего не могла. Меня все-таки хватятся когда-нибудь. И что тогда скажет Макс?

Моя сумка, либо выпала где-то в переулке, либо находится у Кая в его запретной комнате, и, наверняка, мобильный телефон уже надорвался от звонков и сел. Макс обязан сообщить о моей пропаже родителям. Он — большой паникер и скрывать ничего не смог бы. А после того, как мой отец узнает об этом, то убьет Макса. Просто за дурную весть.

А может Макс даже ничего не скажет предкам. Вполне в его духе. Он трусоват по натуре. Почему-то теперь я испытывала к нему странную помесь неприязни с раздражением. Я вспоминала все, что было раньше, и оно казалось мне таким далеким и мутным, как вид из заднего окна уезжающего автомобиля во время дождя. Странное ощущение, учитывая, что прошла всего-то пара дней.

Так что, не исключено, что родители еще даже не в курсе. Отец живет на работе и постоянно в командировках, мы не видим его неделями. А мама предпочитает мариноваться в своих увлечениях и оздоровительных практиках. У нее есть комната для медитаций, и когда бы я ни приходила домой, она была там. Либо занималась йогой, либо познавала себя. Только из-под двери полз тонкий запах сандала, которым пропиталась вся обстановка. Вообще в нашей семье было в порядке нормы не видеть друг друга, даже если все дома. Наверняка они думают, что я сейчас учусь, а на выходных гуляю с приличным «сырным» мальчиком.

Глаза уже откровенно смотрели сквозь текст. Мысли плавно вернулись к нашему недавнему разговору с Каем. Он не все сказал про одиночество. Его острее всего ощущаешь, когда возвращаешься к тому, что у тебя есть. И от этого пункта начинаешь вычитать пространство, имущество, пока не доходишь до самого себя и вычитать уже нечего.

Сейчас было отнято достаточно, чтобы упереться в то, что я старалась избегать. Себя. Оказывается, раньше от этого было множество спасений: кредитная карточка, телефон с бесконечными приложениями, которые обязательно нужно проверять до посинения, Макс, гардероб, забитый вещами до отказа, и кино. Это поддерживало хороший режим автопилота.

Сейчас словно резко настроили фокус всех каналов восприятия.

Цветов вокруг почти не было, но они казались ярче, чем кислотные витрины.

Каждый звук оставлял за собой дорожку эха. Вокруг и внутри меня.

А в душе впервые за долгое время клокотал какой-то жуткий водоворот переживаний. Это походило на эмоциональную рвоту.

Да, жизнь — странная штука. Иногда в ней случается что-то из ряда вон выходящее. Приходит некто с глазами из хрусталя и грубым, страшным способом возвращает тебе ощущение настоящей реальности. Ты проклинаешь этого человека, но почему-то слушаешь его. Ты могла заткнуть уши. Игнорировать его. Ты сама стала с ним говорить.

Ход мыслей опять мне не нравился. Начиналась переформулировка понятий. Смена ролей и отношений. И куда это приведет, думать вообще не хотелось. Я что буду сама бегать за этим Каем, после того, что он со мной сделал? Так поступают только больные...

Я вздохнула, снова вернувшись к мыслям о родителях. Сейчас я не ощущала их нехватку, но все думала, как они воспримут мою пропажу. Почему-то хотелось знать, ощутят ли они... разницу. Есть ли я в своей комнате или есть ли вообще. Мы общались урывками. Когда отец еще только начинал в этой компании, которая в итоге заменила ему все, можно было говорить о каких-то чувствах семейности. Но об этих временах я почти не помнила. Сейчас это осознание показалось мне страшным.

Пальцы непроизвольно сжались в кулак. Размышления о собственной семье всегда вгоняли меня в меланхолию: слишком многое было упущено нами тремя, и самое ужасное, что ничего не хотелось наверстывать.

Взгляд вдруг скользнул по пачке сигарет, оставленных Каем. На подоконнике валялась и зажигалка. Недолго думая, я извлекла одну и покрутила ее меж пальцев.

Впервые я закурила в тринадцать лет, вместе с компанией каких-то одноклассниц. Мы решили не мелочиться и через одного старшеклассника купили себе сразу вишневые сигары. Помню, как мы давились дымом и глупо хихикали. У меня почему-то дым пошел через нос, и страшно защипало внутри. Тогда я подумала, что если курение эстетичный процесс, то только с виду. Мы еще строили из себя знатоков и говорили, что если уж курить, то только крутые марки типа «Dunhill», а не какой-то там туберкулезный "Kent". Откуда вообще берется выпендреж в таком возрасте?

Когда рот наполнился дымом, я словно снова стала тринадцатилетней Мариной. Теперь было почему-то смешно вспоминать юных девочек, неумело орудующих сигарами. Моя неуклюжая затяжка тут же обратилась в удушье, и я закашлялась, зажмурив глаза и зажав нос.

Закинув недокуренную сигарету куда подальше, я уставилась сквозь воспалившиеся глаза на полупустую пепельницу. Ощущение дыма во рту, как будто вернуло меня в то время, когда жизнь была довольно простой и умещалась на странице школьного дневника. Правда, в расписании уроков и намека не было на сигары, наблюдения за так называемыми взрослыми и попытками стать кем-то самим. Я вдруг осознала, что это давно в прошлом. Более того какая-то важная дверь словно навсегда закрылась, как только меня похитили.

В одиннадцать схожее ощущение необратимости посетило меня, когда папа дал мне кредитку с баснословной суммой, а самое главное я даже не знала, куда это все деть...

«Пусть у нее всегда будет доступ к финансам, мало ли...» — рассуждали они с мамой.

Что я сделала в тот первый раз? Накупила вредных шоколадок, каких-то видеоигр и вожделенный блеск для губ с запахом клубники. Этими вещами измерялось мое подростковое всесилие. После этого я поняла, что могу делать, что хочу. И повысила ставки и требования к миру.

Тогда это сделали деньги.

А теперь человек.

***

День прошел довольно бестолково. То я читала, то внезапно принималась метаться по комнате, когда меня озаряла очередная бесполезная идея вроде простучать стены в поисках тайного входа.

Я ждала.

К вечеру стала часто поглядывать на маленькие настольные часы и высматривала в окне знакомый силуэт. Улицы опять покрылись туманом, а в воздухе уже чувствовался привкус ночи и холода. Редкие огни вдоль канала были практически не видны, и мир вдали казался утонувшим во тьме безвозвратно.

Куда это Кай опять пропал? Мне было скучно и немного боязно.

Я попыталась найти выключатель, но впустую. Выяснилось, что свет включался только на кухне и в ванной. Какой дурацкий, нелепый дом. Все здесь какое-то не правильное. Вспомнилось, что я по-прежнему немного боюсь темноты. Никогда не знаешь, что в ней увидишь. Иной раз предметы принимали самые странные очертания, и возникал какой-то суеверный страх. Хотелось включить свет везде, где только можно, но в голову почему-то лезли дурацкие мысли о счетах: мало ли, вдруг Кай экономный... Единственное, что слегка освещало комнату, был фонарь у дома.

Я забралась под одеяло и включила радио. Голос диктора что-то мило ворковал на голландском и немного успокаивал. Создавалось ощущение какого-никакого уюта.

Так, я и сама не заметила, как уснула под ровное бормотание радио. Не знаю, сколько прошло времени, но звуки реальности вернулись, когда громко хлопнула дверь в прихожей. Почему-то я инстинктивно напряглась, все еще с плотно сомкнутыми глазами. Радио тихо шипело и потрескивало в темноте.

Кто-то осторожно прошагал в комнату, и воздух наполнился горькой сладостью. В душе я безотчетно почувствовала огромное облегчение, от того, что Кай пришел.

Его усталость витала в комнате. Он щелкнул переключателем, и радио замолкло. Я внимательно вслушивалась в его движения, притворяясь спящей.

По звукам можно было только догадываться, что он делает.

Послышался щелчок зажигалки, и всюду расползся дым. Тихонько стукнула створка окна, и в воздухе затрепетал холод. Исподтишка я смотрела на него сквозь полуприкрытые веки. Во тьме угадывались только очертания его фигуры, застывшей на подоконнике и небрежно свесившей одну ногу. У рта тлел кончик сигареты, слабо обозначая острые скулы. Больше всего в тот миг я хотела узнать, где он был.

Кай не замечал моих еле заметных движений. Он смотрел в открытое окно и устало курил сигарету за сигаретой. Затем прикрыл створку и направился ко мне. Я слышала, как он присел на пол напротив меня, и его взгляд ощущался всей кожей. К привычному сладко-горькому запаху примешался табак.

«Чем ты пахнешь?» – хотелось мне его спросить.

Это был даже не парфюм, он, по-моему, ими и не пользовался.

Так должны пахнуть отравленные души...

Пребывание в полусне не мешало мне чувствовать его сквозь дрему и прикрытые веки. Кай некоторое время смотрел на меня, невесомо коснувшись пальцами моего лица, затем скрылся в ванной.

Я решила, что теперь можно действительно отключиться. Сон, разогнанный звуками и дымом, медленно оседал на меня откуда-то с потолка. Из ванной слышался плеск воды, и минут через десять Кай вернулся в спальню. Он лег на другую сторону кровати, укрылся вторым одеялом и... практически тут же уснул. Его дыхание вскоре выровнялось и стало глубоким и размеренным.

Я приподнялась, все еще пребывая между сном и явью и наклонилась над ним. Мои волосы почти касались его лица.

Что я хотела увидеть в спящем Кае? Может то, что не было видно днем... Его глаза были плотно сомкнуты, и, не зная, какой колющей лед скрывается за тонкими веками, можно подумать о нем что угодно. Я изучала его в странном дурмане. Холодное лицо с правильными чертами лица, и даже сейчас в нем чувствовалась жесткость и внутренняя сила. Хотя он абсолютно незащищен. Кожа на шее была такой тонкой, что в свете уличных фонарей я видела синие вены. Волосы откинуты на подушку, обнажая высокий лоб, отливавший в темноте голубизной.

Сейчас я могла найти ключи и убежать. А потом натравить на него полицию и все прочие инстанции. Или вскрыть ему горло теми же ключами. Я могла попытаться задушить его подушкой. Но он знал, что я этого не сделаю. Между нами образовалась непонятного рода связь.

Откровенно говоря, в этот тихий момент я перестала его ненавидеть. Мне понравилось его отношение ко мне, хоть порой и бесцеремонное. Я не могла упрекнуть его в жестокости, по крайней мере, физической. Разве что в самом начале.

О, да я его уже оправдывала.

Но как же стало интересно, что это за человек меня украл...

Задумчиво я коснулась его обнаженного прохладного лба, и, наклонившись над ним низко-низко, шепнула:

— Ну... хорошо. Я хочу с тобой подружиться.