Кто я?

Я встала у двери, затаив дыхание. И здесь всё белое, надо же! Я бегло пробежалась глазами по комнате. Помещение довольно просторное, но пустое. Из мебели лишь небольшой стол, светильник, кровать и всё это без острых углов. Я несколько раз оглядела комнату, но маму так и не увидела. Её здесь не было. Что за шутки?

— Кто ты? — раздался голос у меня за спиной.

Я очень медленно обернулась. Она стояла в углу комнаты, прижавшись к стене. Взгляд её выражал лёгкий испуг и огромное любопытство.

— Мама... — шепнула я себе под нос.

Она отпрянула от угла и опустила свои тёмно-карие глаза. Как же мы с ней похожи! Я как будто смотрела в зеркало и видела себя через двадцать лет. Не считая маминых растрёпанных волос, тёмных кругов под глазами и мятой сорочке, выглядела она вполне хорошо.

Я сделала шаг ей на встречу, но мама ахнула и снова вжалась в угол. Она обхватила себя руками и поджала губы.

— Кто ты? — снова спросила мама, но каким-то детским голоском.

— Твоя дочь, — ответила я. — Ты меня помнишь?

Мама задумчиво приподняла брови, разглядывая меня с ног до головы, а затем поморщилась.

— Которая плохая? — спросила она.

— Плохая? Нет, думаю, что я не очень плохая.

— А какая ты?

— Я... я не знаю.

— Ты моя хорошая дочь?

— Ну, ведь дугой нет.

Мама, нахмурившись, вышла из своего «домика» и внимательно заглянула мне в глаза.

— У нас с тобой один цвет глаз, — произнесла она.

— Да, — я слегка улыбнулась.

— У моей хорошей дочери были мои глаза. Я её очень люблю. Другую дочь я не люблю, а вот Эмили, мою девочку, очень люблю.

Мама подошла ко мне вплотную и дотронулась кончиками пальцев до моего лица, потом потрогала мои волосы, а затем свои. Я положила руки ей на плечи, потому что очень хотела дотронуться до неё, почувствовать и убедиться, что она настоящая. Мама выглядела как ребёнок: такая маленькая, тоненькая и беззащитная. Мне захотелось взять её на руки и унести домой, закутать в плед, напоить горячим шоколадом и положить Моцарта ей под бочок, чтобы он согревал её и мурлыкал на ухо свои песенки.

Мама улыбнулась, тёмно-карие глаза заблестели. Её милое личико вдруг стало серьёзным и уставшим.

— Эмили! — мама разрыдалась и заключила меня в свои объятия. Я положила голову ей на плечо и тоже тихо заплакала.

В этот момент я вспомнила своё детство, как завидовала своим друзьям, когда их со школы забирали мамы. Я помню, как сидела на школьном крыльце и ждала свою мамочку, как перед сном всегда смотрела на дверь, мечтая, что она зайдёт, поцелует меня в лоб и пожелает спокойной ночи, как за какое-нибудь достижение мама крепко меня обнимет и скажет, что я у неё самая лучшая. Я ждала это так долго, но все ожидания стоили этой минуты.

Мама. От неё пахло таблетками и больницей, но она всё равно была мамой. Моей мамой.

Я злюсь на отца за то, что он лишил меня моей маленькой радости. Пускай мама болеет, пускай её болезнь не излечима, но этот человек был мне нужен. Не верю и не могу поверить, что она могла меня обидеть. Не могла, я знаю, что не могла. Никакая любящая мать не причинила бы боли своему ребёнку. Меня обидели жизнь, папа и лучший друг, но не как не мама, только не она.

— Эмили, я так скучала, — шептала мама мне в шею, — но Оливер говорил, что будет лучше, если мы с тобой не будем видеться, а я так мечтала о том, чтобы ты пришла ко мне.

— Вот и я. Я здесь.

Мама немного отстранилась от меня, приглашая сесть на кровать. Она уселась в позе лотоса и накинула на себя одеяло, я же присела на краешек постели.

Мама устремила взгляд в окно. Её лицо стало другим, нежели несколько минут назад. Она выглядела вполне нормальной и уравновешенной.

— Знаешь, я не больная, — мама повернулась ко мне. — Они пичкают меня какими-то таблетками, после которых я становлюсь овощем и сплю дни напролёт.

Я взяла мамину руку в свою. Её кожа была бледной, но тёплой и немного шершавой.

— Это ничего, — ласково сказала я, — значит так нужно, особенно после того, как ты напала на медсестру.

Мама хмыкнула.

— Поверь, милая, она это заслужила. Она пыталась накормить меня вонючей кашей, после которой меня выворачивает наизнанку. Зато теперь она сюда не ходит, но теперь мне не дают карандашей, и я не могу рисовать.

— А ты рисуешь?

— Да, — смущённо ответила мама.

— Покажешь?

Её глаза загорелись. Она быстро соскочила с кровати и прыгнула к ящику в столе. Оттуда она выудила целую кипу разрисованных бумаг.

— Вот, смотри.

Мама кинула на кровать охапку листов так, что большая часть вылетела и разлетелась по всей комнате. Мама рассмеялась.

— Я такая неуклюжая.

Я стала рассматривать рисунки один за другим. Сначала мама показала мне пейзажи, некоторые из них я узнала, затем пошли групповые портреты врачей и пациентов.

— Мам, у тебя талант.

— Подожди, подожди, я тебе сейчас покажу мой любимый рисунок.

Из всей горы бумаг, мама не глядя вынула пожелтевший лист и протянула его мне. Это был единственный рисунок, сделанный цветными карандашами, и на нём были изображены две я. Я долго разглядывала этот портрет: одна я была в точности похожей на меня настоящую, только в подростковом возрасте; другая я тоже была мной, но только глаза у неё были светло-зелёного цвета.

Мама пальцем указала на вторую меня.

— Плохая дочь, но рисунок очень хороший.

Сейчас ко мне наконец-то пришло осознание того, что мама действительно нездорова, поэтому я не стала с ней спорить о том, что «плохая дочь» — это лишь её фантазия.

— Эмили, ты её видела? — спросила мама.

— Нет.

— Это хорошо. Тебе она не нужна. Аманда очень плохая, просто ужасная.

Аманда? Воу! Она даже имя дала своей выдуманной дочери. Не удивлюсь, если её бред связан с теми препаратами, что ей дают.

— Знаешь, она иногда приходит сюда, — мама стала говорить шёпотом, иногда поглядывая на дверь. — Аманда обычно приходит ночью и стоит под моим окном, а иногда даже кидает камушки, но я не выглядываю, потому что боюсь её. Когда я говорю о ней врачам, то они мне не верят, и я вижу по твоим глазам, что и ты думаешь, что я чокнутая.

Я глубоко вздохнула и отвела от матери взгляд, делая вид, что рассматриваю небо за окном.

— Я всё понимаю, мам. Всё это давит на тебя...

— Нет, милая, не понимаешь. Она один раз даже приходила прямо сюда, но тогда я подумала, что это ты, потому что у неё были цветные линзы, а так вы похожи как две капли воды. Ей тоже понравились мои рисунки, особенно эти, — мама вынула из-под матраца дюжину бумаг и протянула мне. — Только она попросила их спрятать, но не сказала зачем.

Когда я увидела рисунки, мои руки затряслись, и я вскрикнула. Мама шлёпнула мне ладонью по губам.

— Не кричи, иначе доктор Псих услышит.

Я прилегла на кровать, держа над лицом один из рисунков.

— Что это? Мам, что это?

Узоры, те же самые узоры, что Модификатор оставляет на телах своих жертв.

— А разве некрасиво? Я раньше такие узоры видела по телевизору на телах женщин из Индии. Они часто себе такое рисуют на праздники, особенно на свадьбы.

Я посмотрела на растерянное лицо мамы и подумала: «Неужели это она?! Но как? Этого же просто не может быть!»

— Кто-нибудь ещё это видел? — я приподнялась на локте и снова уставилась на рисунки.

— Ну, только один раз видела моя подружка из соседней палаты. Она сказала, что недавно мельком видела такие же рисунки в новостях. Видимо, это сейчас модно.

Да уж, очень модно. Спросить про убийства прямо я не могу, вдруг она разозлиться и что-нибудь выкинет, или может вообще скажет, что не понимает, о чём я говорю. Но делать что-то надо.

— Мам, то, что ты рисуешь... это... ты видела что-то подобное на людях? Я имею в виду что-то подобное, но плохое? — да уж, завуалировала как надо.

Мама прищурилась.

— Мне кажется, что что-то такое делает Аманда.

Ну конечно, кто бы сомневался. И чего я ждала?!

— Эмили, давай больше не будем о ней говорить, ладно? Лучше расскажи о себе. Есть ли у тебя детки?

— Детки? — усмехнулась я.

— Ну, да. Оливер давно уже говорил, что ты выходишь замуж. Я так подумала и решила, что как бы у тебя уже должны быть дети.

Она не знает, никто ей не сказал, что у меня вообще нет личной жизни. У «хорошей дочки» всё прекрасно, она счастлива — вот что представляет мама.

— Нет, детей у меня нет.

— А будут?

— Не знаю.

— Хм, ладно. Но очень бы мне хотелось посмотреть на внуков, хотя бы на фото.

— Зато у меня есть чёрный кот по кличке Моцарт. Он очень красивый, с большими выразительными глазами. Этот котяра вечно голодный. Любит рыбу и мясо, но за тыкву, арбуз, помидор и картошку готов продать свою шкуру.

Мама рассмеялась.

— Странный котик у тебя. А почему ты назвала его Моцарт?

— Ну, знаешь, когда Билл его принёс домой, то мы долго не могли выбрать имя. Когда котик был маленьким, он был очень шустрым, энергичным и кусачим, драл и грыз всё подряд. Билл был фанатом виниловых пластинок, и у него стояла в шкафу огромная коллекция. И вот, когда нас не было дома, котёнок сгрыз почти все конверты от пластинок, оставив в живых только Моцарта. Отсюда и пошла его кличка.

— Какой ценитель! — хохотала мама. — Оливер никогда мне не рассказывал, что у тебя есть домашнее животное. Я вообще о тебе мало знаю. Расскажи сама, я хочу всё узнать. Например, кем работает Билл.

Этим вопросом она застала меня врасплох. Что ей сказать? Может, рассказать о том, где он действительно работал?

Придумать я ничего не успела, за дверью послышалась ругань. Мама кинула быстрый взгляд на окошечко в двери и отвернулась.

— Это Оливер приехал.

— Что?

Я подбежала к двери и заглянула в окошечко. Мама была права. За дверью стояли отец с Дженнифер, доктор Холт, его ассистентка и два санитара. Папа кричал на Холта, а тот смотрел на разъярённого отца с полным спокойствием и безразличием. Это было очевидно, что они так быстро найдут меня. Патрика я не увидела. Это меня задело. Что ж...

Я повернулась к маме. Она раскачивалась на кровати, прижав колени к груди. Её глаза выражали глубокую печаль. Я подошла к ней и крепко обняла.

— Не верь ему, Эмили. Вообще никому не верь. Они все плохие, только ты хорошая, — всхлипывая, сказала мама. — Все хотят обидеть мою девочку, даже я тебя обижала. Прости, дорогая.

— Ничего мама, я всё равно этого не помню.

— Зато помню я, но клянусь, что не хотела делать тебе больно, это Аманда меня заставила. Аманда... Как же мне не нравится её имя. Меня от него тошнит. Я ненавижу её! Всех их!

— Почему, мам, почему ты так говоришь?

Мама перестала раскачиваться туда-сюда. Она схватила меня за плечи и взглянула прямо в глаза.

— Аманда ужасная, отвратительная, она причиняет людям много боли. Оливер меня не любит и никогда не любил, он разбил мне сердце. Дженнифер меня предала. Кругом одни лжецы и предатели! Никому не доверяй, Эмили. Может, только доктору Психу. Он среди всех самый нормальный.

— Это Холт что ли?

— Да, это тут ему дали такое дурацкое прозвище, но оно хорошо приелось.

— Мам, Холт не внушает особого доверия.

— Я знаю, но вот такой он человек — всё самое лучшее держит глубоко внутри. Он единственный из врачей, кто хорошо ко мне относится.

— Ладно.

Голоса за дверью стали громче.

— Детка, у меня есть кое-что для тебя.

Мама вскочила с кровати, взяла свою подушку и вытрясла её из наволочки. Вместе с подушкой на пол полетели несколько фотографий. Мама аккуратно их подобрала, вытащила из стопочки одно фото и протянула его мне.

На фотографии мама ещё совсем молодая, а я маленькая. Мне там лет восемь или десять, не меньше. Мы улыбаемся друг другу, такие счастливые и беззаботные.

— Переверни, — мама указала на обратную сторону.

«Я и самая лучшая мамочка на свете. 10 января 1996 года».

«Я очень сильно скучаю. Жаль, что тебя больше нет со мной».

— Этой фотографии сегодня ровно семнадцать лет. Я возвращаю её тебе как память.

Я очень долго смотрела на фото и не могла поверить своим глазам, ведь после того, как папа сжёг все вещи мамы, у меня осталось только эта фотография, но, когда мне исполнилось шестнадцать, я подписала её и оставила на могиле матери. Теперь же фото было здесь. Конечно же, это папа постарался.

— Детка, только никому не говори, что я тебе это дала, особенно Оливеру.

— Хорошо.

Мама выглядела подавленной. Она будто бы боялась чего-то. Она сказала, что муж её не любил, а подруга предала. Мог ли тогда папа специально сдать маму в психушку, чтобы она ему не мешала? Нет, он бы так не поступил, тем более что за всё это время, пока мама здесь, я ни разу не видела его с другой женщиной, тем более с Дженнифер. Просто мама больна, вот ей и лезет в голову всякий бред.

— Мам, мне нужно идти. Папа ждёт.

Мама схватила меня за руку и до боли сжала кисть.

— Ты ещё придёшь?

— Я не знаю.

— Пообещай, что придёшь.

— Ладно, я обещаю, только отпусти, а то мне больно.

Мама отпустила меня, но на руке осталась красная отметина от её тонких пальцев.

— Пока, — я поцеловала маму в щёку и вышла из палаты.

Уже за дверью я услышала её негромкие всхлипы и стоны, но мне было не до этого, так как на меня уставились шесть пар глаз.