Глава 27
Кулла бежал по лесу в надежде не наткнуться на волков или одичавших гоблинов. Единственное, что ему оставалось, — проведать братьев, того песоглава и попросить помощи у двоих скрытней, возможно, уже покинувших лес.
Даже хорошо, что он был один в тот момент. Нюх отбило ненадолго от смеси, и его навыки охотника потихоньку возвращались в норму, обузой для потенциальных спутников он так и так не стал бы.
Не стал он обузой и потому, что его хвост внезапно схватили и потянули вниз несколько грязных ручонок. Тоннель во влажной рыхлой земле затянул, словно в погребальную яму, а предчувствие приближающейся смерти заставило тело извиваться и брыкаться всеми его конечностями.
Но это, увы, не помогло.
И Додо повезло не больше.
Гоблина заставили встать, чтобы снова издевательски уронить, как ватную куклу, но уже не на пол, а на каталку.
— Что ты сделаешь с Тилькой?
— Ничего. Моя цель — ты, тварь, — процедил сквозь зубы охотник на гоблинов, затягивая потуже ремни.
— Я тебе ничего не сделал.
Каталка тронулась по гладкому мраморному полу, а невольный собеседник Додо продолжил:
— О, нет-нет, ты неправильно понял, ты заказ, я курьер.
— Ты меня лично ненавидишь.
— У меня есть на то личные причины: мою младшую сестру и мать пытали грязные выродки твоего племени, вы, гоблины, хотели использовать их тела для своих экспериментов.
Человек в костюме цокнул и через несколько сотен метров в шуме этажа, но в молчании остановился и взял с подушки молоточек, похожий формой и размером на неврологический и при этом целиком металлический.
— Послушай, отродье, — ласково мурлыкнул оборотень, возвращая себе маску самообладания и напыщенного лоска, костяшкой пальца поочередно простукивая каждый висок. — Мне сказали, глаза гоблина — опасный инструмент. Я делал это множество раз, так что ты вроде как не должен умереть. Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли, — наигранно отмахнулся он от своих мыслей и ощупал металлическую головку молотка. — Вряд ли, — твердо решил оборотень и повернул его голову к себе, чтобы нанести точный удар по глазу, раздавив его и размазав о стенки впадин черепа.
Гоблин заорал. Он вздрагивал всем телом до тех пор, пока его второй глаз не вынесли за пределы глазницы тем же способом. И снова крик забитой пташки, разодранным горлом возможно было лишь хрипеть, но и это удавалось с трудом.
Гоблин не мог мыслить, не мог даже осознать эту боль, он просто орал, сколько хватило сил, а потом сознание уменьшилось до размера маленькой точки, окружённой сплошной мукой существования, и он отключился.
Уже когда тело перенесли в маленькую комнатку 3х3 с постаментом и сферой на нем, пальцы, обтянутые зелёной кожей, шевельнулись.
Абсолютно слепой и беспомощный гоблин пришел в хоть и помутненное, но сознание, а опустошенный жестокостью Додо рухнул на раздражающий кожу песок, не осмеливаясь пошевелиться.
Его тело омывали прохладные воды черного бескрайнего океана, баюкая изможденного путешествием гоблина.
Огор же, выплывший наружу, чувствовал холодную ярость, но прежде чем действовать, как учил брат — глубокий вдох и изучение обстановки.
Руки и ноги общего тела сковывали холодные штифты, нанизывая на себя ладони и пятки. Сидя на коленях и ощущая, как по металлу не прекращая текла кровь, густеющая на холоде, гоблин совсем не мог думать.
Его обессилили артефактом, названия которого он не знал, но если бы оборотень не выбил ему оба глаза, то Огор бы видел прямо перед ногами, хоть и в кромешной тьме, как вырисовывались очертания сферы на постаменте.
Гладкий чароитовый шар светился изнутри, удерживая гоблина золотыми нитями, но согревая и залечивая раны, насколько это возможно.
И все бы выглядело как неумелая пытка, если бы не голос, знакомый Огору с младенчества.
«В момент гибели тела мне удалось оставить в этой сфере немного своей адхайне. Она привязана к ней как фрагмент момента из моей памяти. Если Ши'экса, хранилище, оставленное гноллам, вскрыли, и меня нет среди живых, то артефакт подаст сигнал этому фрагменту, и ты получишь свое наследство. Слушай внимательно, сын».
Голос отца стал совсем как живой, без дребезжания от проигрывания старой кассеты, и этим до боли знакомым голосом, глубоким и насмешливым, но в то же время серьезным и даже суровым, Фородир заговорил:
— Огор, сын мой. Я понимаю, как страшно тебе, но в сердце моем теплится надежда спасти тебя от участи нашего народа, от проклятья крови. В странствиях, полных сказаний о ребенке из яйца, я нашел способ излечить тебя, рядом с ней ты был тих, и жажда твоя иссякала, и я отпускаю тебя к ней, понимая, что ты забудешь свой народ и себя самого. Но ты должен знать: все не так спокойно на нашей родине. Она сожжена и погублена, а народ твой истреблён. Если слышишь это, значит, никого не осталось, из тебя хотят выжечь адхайне, оставить тебя без крови мира, осушить досуха и использовать тело твое как животинку для забав. Беги с этой девочкой. Беги и никогда не возвращайся. Ишкаэтхья урках уинья деркаха мита утрус».
Последние слова звучали как приговор. Страшный приговор. «Уничтожить всех и сбежать, быть счастливым и помнить корни».
Но кого всех? Гоблинов больше не осталось, кажется, а те, кто выжили, мирные, но то, что каждый из них может сотворить со своими собратьями, и слова отца наталкивают на дикую догадку.
Что, если так и должно быть? Что, если весь мир подталкивает гоблинов к уничтожению самих себя?
Додо тоже слушал, звук, разносившийся по окрестностям песчаного пляжа, рассеивался в порывах ветра, но так же гулко отдавался в пустой голове гоблина.
Огор правильно боится, думал он. В какой момент сам Додо сойдёт с ума от жажды преобразования и грязного вмешательства в чужую сущность?
Зерно посеяно в благодатную почву. Взращенную в ненависти к самому себе, и своему народу, и тем, кто так же жестоко решил овладеть кровью мира, в отчаянии собственной судьбы, в потерях, которые произошли из-за него.
Лапа безымянного волка, друг Куллы, брат Тильки, его семья, Дагад.
Его родной брат умер, чтобы спасти свой народ. От их же собственной сущности. Но такова их природа, их судьба. Таков и он.
— Тилька тебя простил. Возможно, он даже простил меня, — угрюмо заметил Огор.
А Додо и сам не вспомнил бы тот момент, когда почва с зерном стала забитой камнями, но камни те не душили и не тянули на дно, они держали в равновесии почву под ногами идущего.
Прощение Тильки, его доброе сердце заставили Додо остановиться и непроизвольно глубоко вдохнуть, а потом с шумом выдохнуть пар. Внезапно похолодало от гнева Огора.
Милосердия Тильки хватит на них обоих, но ярость, мрачная и пронизывающая все измерение, затопила сердце Огора раньше, чем Додо успел сказать, что оно достанется и ему.
— Тилька. Они могут навредить ему, — тихо сказал гоблин, вытягивая из своих рук и ног металлические штифты.
Нити адхайне оплели сферу и поднесли светящийся чароит к его лицу.
— Прощай, отец.
Этот момент разделил их обоих на до и после. Момент, в который лопнула сфера, звонко падая осколками на черный мраморный пол.
Действительно, и что он за гоблин такой, раз трусливо думает о себе, но не о судьбе друга, оставшегося в опасности на территории, полной загадочных неприятелей?
Правильно. Глупый гоблин. Добрый наивный гоблин.
Огор тем временем поднялся с пола и сделал себе пучок, перевязав волосы золотой нитью.
— Я убью их всех, отец.